В царствования Николая Павловича.

Феномен православной оппозиции продолжал существовать, пока были живы лица, объединившие вокруг себя крайних консерваторов, А.С.Шишков и архимандрит Фотий. В царствование Николая I они пытались влиять на императора и его окружение в пользу Православной Церкви. Православная оппозиция, появившаяся на политической арене как реакция консервативных кругов на непопулярные мероприятия правительства, к 1824 году превратилась в общественное движение, имевшее своими задачами защиту Православной Церкви и традиционной для России формы государственного устройства. Александр I отдал должное деятелям православной оппозиции, предоставив им ключевые посты в духовном ведомстве и возглавив их своим ближайшим сотрудником А.А.Аракчеевым.

В 1825 году умеренные оппозиционеры, чиновники духовного ведомства во главе с П.С.Мещерским и члены Св.Синода, отошли от политической борьбы, так как посчитали свою задачу выполненной. В царствование Николая I в рядах православной оппозиции остались лишь ультраконсерваторы и политические интриганы. Легальную деятельность этой партии по-прежнему возглавлял А.С.Шишков, проводивший в правительстве линию оппозиционеров. На полулегальном положении находилась группа духовных и светских лиц во главе с архимандритом Фотием. Щекотливость их положения заключалась в том, что члены Св.Синода были послушны воле светских властей. Однако А.С.Шишков и Фотий не могли сложить оружия до тех пор, пока внутри империи оставались ростки, по их мнению, подрывных идей. В первые годы нового царствования своими первоочередными задачами православные оппозиционеры считали завершение “Дела Попова”, введение нового цензурного устава и воспрепятствование проникновению в Россию революционных идей.

Николай Павлович не был настроен прислушиваться к требованиям оппозиционеров. Напротив, он начал выдвигать на первый план людей новых взглядов и прежних сотрудников Александра I. Очевидно, Николай I был гораздо более осведомлен в делах своего брата, чем это представлялось А.С.Шишкову, пытавшемуся вводить императора в курс дел предыдущего царствования. Продолжая политику укрепления самодержавной власти, новый император выдвигал на первый план сторонников реформ, бывших в то же время патриотами российской государственности. Николай I считал несовместимой с единовластием императора любую оппозицию режиму.

Первым сошел с политической арены крайне непопулярный в обществе граф А.А.Аракчеев. 19 декабря 1825 года вышел указ, оставляющий графа членом Государственного Совета и начальником военных поселений. А.А.Аракчеев фактически утрачивал ту огромную власть, которой был негласно наделен прежним императором. 30 апреля 1826 года граф отбыл для лечения за границу, а по возвращении на Родину уединился в Грузино и уже не участвовал в политической жизни страны.

По окончании “декабрьской смуты” А.С.Шишков впервые вошел с докладом к Николаю I. Чтобы ввести императора в курс дела, адмирал описал ему историю своих отношений с Александром I, а также раскрыл “приключения, бывшие от вредных толкований о вере и правительстве”¹. На аудиенции были вручены все бумаги, оставшиеся у А.С.Шишкова от предыдущего царствования. Николай I благосклонно отнесся к адмиралу и поручил ему составить новый цензурный устав. Эта работа была выполнена главой канцелярии министерства народного нросвещения П.А.Ширинским-Шихматовым. Устав гражданской цензуры, утвержденный императором, вступил в законную силу10 июня 1826 года.

В основу нового устава легли проекты, составляемые в духовном ведомстве с 1819 года, и заготовки А.С.Шишкова. Это произведение, получившее название “чугунного устава”, носило ярко выраженный охранительный характер и было призвано максимально затруднить проникновение в Россию революционных идей. Целью устава объявлялось “предать произведениям словесности полезное или хотя бы безвредное для Отечества направление”. Обязанности цензоров сводились к ограждению святынь, престола, отечественных законов, нравов и народной чести от “всякого на них покушения”.² Отныне главой российской цензуры становился министр народного просвещения, из него и министров внутренних дел и иностранных дел создавалось главное управление цензуры, находившееся под непосредственным контролем самого императора. Цензорам предоставлялись очень широкие полномочия. В новом уставе не было и следа либерализма александровского царствования.

В уставе гражданской цензуры нашли отражение широкие полномочия, планируемые для нового устава духовной цензуры. Статья 102 главы 10 определяла сферу полномочия духовной цензуры так: “Книги Священного Писания, догматические, церковные и вообще духовного и нравственного содержания на славянском и русском языках”³. Некоторые статьи цензурного устава 1804 года все же нашли применение в новом уставе, например, была запрещена защита одного из христианских исповеданий посредством критики другого. Полномочия светской и духовной цензуры по-прежнему не были четко разделены. Статьи 159-163 предписывали цензорам запрещать всякое произведение, где “опровергается или представляется сомнительным святое учение Откровения, достоверность и святость книг Священного Писания, опровергается или ослабляется непреложная достоверность православия Российской Церкви или нарушается должное уважение к учению, постановлениям, преданиям и обрядам ее”. Ряд статей был посвящен защите нравственности и монархического правления.

Издание устава привело в негодование “людей европейских взглядов”. Уже через полгода, когда был составлен комитет для выработки устава цензуры иностранных книг, Николай I предоставил право лицам, входящим в него, вносить свои замечания на новый устав гражданской цензуры. Центральными лицами в этом комитете были писатели “карамзинисты” Д.В.Дашков и Д.Н.Блудов. Они подвергли устав А.С.Шишкова жесткой критике. Началась долгая литературная полемика. 12 декабря 1826 года А.С.Шишков отправил императору второе послание, в котором жаловался на клевету противников⁴. Адмирал отказался участвовать в работе нового комитета и вскоре был уволен в отставку. Однако, оставаясь членом Государственного Совета, он до самой смерти продолжал участвовать в политической борьбе.

В 1828 году были изданы уставы светской и духовной цензуры, включавшие в себя статьи, защищавшие творчество писателей. В том же году были прекращены дела В.М.Попова и профессоров петербургского университета. В период между царствования М.Л.Магницкий, желая упрочить свое положение при следующем императоре, написал письмо Константину Павловичу с поздравлениями “с вступлением в наследование”, чем навлек на себя подозрение Николая I и был выслан в Казань. В начале 1826 года была предпринята ревизия Казанского университета генерал-майором П.Ф.Желтухиным. В связи с обнаруженными нарушениями М.Л.Магницкий был отстранен от должностей и впоследствии отдан под суд.⁵ Вновь М.Л.Магницкий проявил себя в 1831 году, когда А.Д.Голицын отправил послание императору, где обвинял все его окружение в причастности к обществу иллюминатов. Я.И. де Санглен, к которому Николай I обратился за консультацией, заявил, что к делу имеет отношение М.Л.Магницкий. Ему было велено представить объяснение. 3 февраля 1831 года М.Л.Магницкий подал “Записку о иллюминатском заговоре”⁶. Описывая историю ордена Адама Вейсгаупта (иллюминаты), он продолжал ее вплоть до настоящего царствования. Подобно другим участникам православной оппозиции, М.Л.Магницкий объявлял Министерство духовных дел и народного просвещения плодом деятельности масонов и их эмиссара Р.А.Кошелева. Николая I в существовании масонского заговора убедить не удалось, А.Д.Голицын был выслан из столицы.

Уже в первые годы николаевского царствования православная оппозиция понесла существенные потери, но ее деятели не оставляли своей борьбы. 4 февраля 1826 года письмо Николаю I отправил архимандрит Фотий. Он писал, что десятый год борется против врагов царства русского и Православной Церкви и что “еще есть время все исправить”⁷. К посланию был приложен “Обзор плана революции, предназначенного от тайных обществ, в 1815 году в СПб в Морской типографии напечатанного, и имеющего акибы скоро исполниться, с прибавлением к тому актов революционных о начале, ходе и образовании тайных обществ в России”⁸.

В своем послании о расследовании дела декабристов Фотий комментировал статью, помещенную в “Русском инвалиде” № 24 за 1826 год. Факты, помещенные там, он дополнял собственными наблюдениями над деятельностью тайных обществ. Фотий писал, что, прежде чем заговор созрел в умах молодых людей в России, он был спланирован за границей. Общество английских методистов решило преобразовать русскую Церковь и государство, для этого было разослано 1657 эмиссаров-проповедников. Этот тайный план был опубликован для сведения посвященных в 1815 году в книге “Победная повесть”. Решительный шаг к введению реформ, по мнению Фотия, был сделан введением Соединенного министерства. Фотий писал: “За сим в след нахлынули в Россию карбонарии духовные и гражданские извне; методисты, пиетисты, квакеры, поделали в Петербурге свои связи: выходят на кафедру в России Фесслер, Линдель, Госснер, Патерсон, Пинкертон, Криднер, Татаринова и вся сволочь”⁹. Письмо заканчивается вопросом Фотия: “После таких успехов карбонариев в России, чего хорошего можно было ждать?”. Такое объяснение восстания декабристов Николай I не воспринял, но 6 февраля 1826 года Фотию было объявлено, что он может писать лично в руки Николаю I и приезжать в Петербург в любое время. При этом архимандриту ясно дано было понять, что в его политических советах император больше не нуждается.

26 марта 1826 года Фотий писал “славному воину 1824 года” А.А.Павлову: “Невод цел был рыбы и на берегу из руки велено бросить от рыбаря Апостола Андрея [К.Ю.Е.- митрополит Серафим]. Что делать: воля в том Андрея, апостол бо есть, а мы работники в дому Божьем. Помоги, Господи, поборнику православия, царю нашему на все сопротивные силы, видимые и невидимые”¹⁰. Под этим иносказанием архимандрит имел в виду волю его пастыря митрополита Серафима, предписывавшего ему отказаться от политической борьбы, когда победа была так близка. В апреле того же года Фотий писал А.А.Павлову, что даже в этой ситуации им не следует складывать оружия: “Лучше не жить, если я не хочу по-христиански жить. Мы в свое время свои дела должны делать”¹¹. 18 июля 1826 года Фотий пишет еще более определенно: “Не все могу делать и силен, ибо и во всем есть мне предел”¹². До конца 1826 года Фотий еще продолжает бывать в Петербурге, затем эти поездки негласно запрещаются. 29 декабря 1826 года он пишет А.А.Павлову: “Во сии времена я не буду во граде Св.Петра, я из него изгнан был. Я люблю на одном месте жить и быть. Мне нет нужды быть в С.Петербурге, когда я не нужен”¹³.

В первое десятилетие царствования Николая I, при обер-прокурорах П.С.Мещерском и С.Д.Нечаеве, Св.Синод не испытывал давления светских властей. Но партия “людей европейских взглядов” продолжала действовать. В 1827 году Николаю I был подан проект нового учреждения духовного управления. Неизвестный автор предлагал поставить над Св.Синодом духовную консисторию, предоставив духовенству исключительно заботы о пастве. Однако император не дал делу хода.¹⁴ В этот период обострились противоречия между православными епископами. Члены Св.Синода уже не участвовали в деятельности православной оппозиции, но взгляды наиболее консервативных из них по-прежнему совпадали с намерениями Фотия и А.С.Шишкова. Николай I, с подозрением относившийся к деятелям православной оппозиции, напротив, был склонен внимать просьбам первоприсутствующего члена Св.Синода, отошедшего от политической борьбы. В свою очередь, на митрополита Серафима доверие императора накладывало определенные обязанности, в силу которых ему пришлось сделаться тюремщиком и гонителем Фотия. Тем не менее, во многих вопросах интересы Серафима и оппозиционеров совпадали.

Митрополиты Серафим и Евгений противостояли попыткам митрополита Московского Филарета продолжить работы по переводу Библии на русский язык. Московский владыка пользовался расположением нового императора. 25 декабря 1826 года ему был пожалован бриллиантовый крест для ношения на клобуке, а в день коронации Филарет был возведен в сан митрополита. В то время, когда весь состав Св.Синода пребывал в Москве, Филарет участвовал в заседаниях, где П.С.Мещерским, по воле императора, было предложено ввести единый учебник для преподавания закона Божьего, и катехизис для низших военных чинов. Было решено для этих целей исправить катехизис Филарета, поручив автору перевести все священные тексты на славянский язык. Летом 1827 года исправленные катехизисы были одобрены к напечатанию.

12 апреля 1826 года, по представлению митрополитов Серафима и Евгения, Николай I распорядился приостановить работы Российского Библейского Общества по всей империи до особого распоряжения, то есть фактически закрыл его. 15 июля был дан другой рескрипт о передаче всего имущества Общества в ведение Св.Синода.¹⁵ Митрополиту Филарету, протестовавшему против прекращения работ по переводу Библии, митрополит Серафим в 1827 году пригрозил своей отставкой. Филарет отвечал, что еще не дошел до такого безумия, чтобы считать служение первого лица в Св.Синоде излишним для Церкви. На этом полемика была окончена.

После смерти митрополита Евгения его место на Киевской кафедре и в Св.Синоде занял архиепископ Филарет (Амфитеатров), присутствовавший в Св.Синоде с ноября 1826 года. Хотя при обсуждении наиболее важных предметов духовной жизни митрополиты Московский и Киевский сходились во мнениях, взгляд Филарета (Амфитеатрова) на перевод Библии был отрицателен, и в этом он полностью поддерживал митрополита Серафима.¹⁶

В конце 30-х годов вопрос перевода Святого Писания вновь был поднят алтайским миссионером архимандритом Макарием (М.Глухов), сделавшим перевод Библии с еврейского языка. Митрополит Серафим с негодованием воспринял это новшество, перевод был запрещен, а Макарий в 1841 году отослан для покаяния в монастырь.¹⁷ В своей автобиографии, написанной до 1838 года, Фотий объявляет архимандрита Макария сектантом и очень скептически отзывается о его миссионерских трудах.¹⁸

В 1827 и 1829 году были изданы исправленные “Пространный” и “Краткий” катехизисы Филарета, но даже в новом виде они не были приняты участниками православной оппозиции. Архимандрит Фотий и А.С.Шишков однозначно отдавали предпочтение катехизису Петра Могилы, который в 1825 году был переведен на русский язык сенатором Штером, но не пропущен цензором Г.П.Павским из-за ряда ошибок и неточностей.¹⁹ Тем не менее А.С.Шишков ввел этот славянский катехизис для преподавания в семинариях.

В 1834 году оппозиционеры начали наступление против своего давнего противника, в то время законоучителя царских детей, протоиерея Г.П.Павского. В автобиографии Фотий крайне негативно отзывался о Герасиме Павском, как о человеке, не имеющем совести и распространявшем лжеучение.²⁰ Фотий указывал, что имел с Г.П.Павским богословское состязание, во время которого Павский “ложными правила церковные нарицал, таинства святые нужными только для некоторых простых и необразованных почитал, отвергал же в них всю благодать Св.Духа”²¹. Летом 1834 года митрополит Серафим подал жалобу Государю на брошюры Г.П.Павского “Начертания церковной истории” и “Христианское учение в краткой системе”. К 1836 году Серафиму удалось убедить императора отправить в почетную отставку законоучителя своих детей.²² В 1841-1843 годах в Св.Синоде расследовалось дело о переводе Г.П.Павским книг Ветхого Завета с еврейского языка. Его труд, содержащий, по мнению следователей, много неточностей, ошибок и “явно соблазнительных суждений”, был литографирован учениками петербургской духовной академии и распространен среди столичного духовенства. Хотя злой умысел Г.П.Павского доказан не был, ему сделали выговор. Митрополит Московский Филарет, пытавшийся, воспользовавшись этим делом, вновь поднять вопрос о переводе Библии, был отправлен в свою епархию и перестал участвовать в работе Св.Синода. Таким образом, правительство фактически признало обоснованность критики архимандрита Фотия.

Политика Николая I, совершенно необоснованно получившая название “палочной”, была действительно авторитарна, но император переходил к жестким мерам только в том случае, если другие аргументы были исчерпаны. Таким образом, в первое десятилетие царствования решив многие актуальные вопросы “полюбовно”, во втором десятилетии Николай I перешел к жестким мерам там, где уговоры оказались безуспешны. Такой была политика императора и по отношению к последователям старого обряда. В царствование Александра I Синодальная Церковь перестала рассматривать старообрядцев как еретиков и раскольников. Начало объединению положила практика “единоверия”, когда старообрядцам разрешалось через церковное покаяние присоединяться к синодальной Церкви, при этом сохраняя свойственный им обряд.

В первое десятилетие царствования Николая I правительство положило много сил для убеждения старообрядцев в ошибочности и непринципиальности их расхождений с обрядом Синодальной Церкви. Митрополит Московский Филарет в 1834-1835 годах составил ряд бесед “К глаголемому старообрядцу”²³ о причинах расхождения обрядов. В своем писании он, на примере Соловецкой, челобитной показывал спорные места в вопросах веры и обрядов. Филарет вел полемику очень осторожно, из его аргументов следовало, что приверженцы старого обряда такие же православные, но, по недостатку образованности, впадшие в некоторые несущественные ошибки.

Сегодня доказательства Филарета выглядят совершенно неубедительными, а порой и явно ошибочными. Он утверждал, например, что обряд Российской Православной Церкви был изменен во времена Стоглавого Собора под предлогом того, что Греческая Церковь осквернена турками и больше не может быть примером для православных.²⁴ В своем исследовании профессор Н.Ф.Каптерев убедительно доказал, что изменениям подвергался не русский, а греческий обряд, из-за противоборства с возникающими ересями.²⁵ Филарет указывал на то, что ошибки в русских церковно-служебных книгах были обнаружены Никоном при сличении их со старославянскими и греческими текстами, а верность проведенного исправления была удостоверена греческими патриархами. Н.Ф.Каптерев показал, что исправители книг сами отличались безграмотностью, а разные редакции новоисправленных книг отличались друг от друга, что исправления проводились с новопечатных греческих книг, изданных в Венеции; что Константинопольский патриарх не одобрял реформ Никона, а присутствовавшие в Москве патриархи не имели полномочий для своей деятельности, и даже были отлучены от патриархий. Совершенно новым в “Беседах” Филарета являлось то, что, вслед за Греческой Церковью, он заявлял, что расхождения в обрядах не имеют принципиального значения для чистоты веры. Основным пунктом обвинения старообрядцев в “Беседах” была их нетерпимость к Синодальной Церкви и ее клирикам.

В следующее десятилетие царствования Филарет существенно изменил свой взгляд на церковный раскол вслед за изменением политики императора. В официальных документах было восстановлено слово “раскольники”. Обряды, совершаемые ими перестали признаваться, старообрядцы были лишены права занимать общественные должности, получать ордена и медали, записываться в купеческие гильдии. Подтверждено было запрещение строить новые церкви и даже реставрировать старые. С 1853 года при академиях были учреждены отделения по изучению раскола для “преуготовления противораскольничьих миссионеров”.²⁶ В своей записке 1858 года “О последствиях стеснения сект и снисхождения к ним” митрополит Филарет уже уверял, что православие и раскол противоположны друг другу, а последователи старого обряда есть сектанты, которых правительству нужно обуздать.²⁷

Взгляды деятелей православной оппозиции на проблемы духовно-религиозной жизни царствования Николая I ясно видны из переписки князей Ширинских-Шихматовых. Братья Павел и Алексей вели нескончаемую дискуссию с братом Сергеем, принявшим постриг в Юрьевом монастыре под именем Аникита. Сергей Александрович с 1804 по 1827 год состоял на службе в Петербургском морском кадетском корпусе. В своих литературных трудах Сергей придерживался течения “архаистов” и был близок к А.С.Шишкову. Он познакомился с Фотием еще в 1817 году и с тех пор принимал активное участие в деятельности православной оппозиции. Павел Александрович так же служил в морском кадетском корпусе и был знаком с Фотием, но не разделял восторженного отношения брата. Публикуемая В.И.Жмакиным, переписка начинается с 1828 года, когда Сергей принял решение уйти в монастырь. В это время архимандрита Фотия посетило очередное видение, где ясно указывалось, что Сергею надо идти именно в Юрьев монастырь. Фотий оформил запись ведения, как послание с “семью Ангельскими печатями” и передал его Сергею, который отослал его своим братьям. Павел и Алексей скептически восприняли откровение архимандрита. Особенно их поразило, что среди “Ангельских печатей” была одна английская с зашифрованными инициалами А.А.Орловой-Чесменской, они приписывали это влиянию светских лиц, скрывающихся за видением Фотия.

В переписке Ширинских-Шихматовых ясно видны два различных направления в современном им православии. Павел и Алексей были приверженцы модернизации религии, они считали, что православие может что-то заимствовать из практики иных христианских церквей и иностранной религиозной литературы. С другой стороны, они отрицали саму возможность оппозиции политике правительства в духовной сфере. Сергей, напротив, находил невозможным модернизацию православия, он не принимал даже исправленный катехизис Филарета, изданный в 1828 году. Католиков и протестантов он считал еретиками, а единственно приемлемой религиозной литературой творения Отцов Церкви. Он писал братьям: “Осмелюсь заметить, что я сомневаюсь, полезно ли учиться совершенству веры из книг, писаных ересью, которой Дух Божий тайн своих открыть не может. Глубокие и, по-видимому, светлые наставления еретиков, с которой-нибудь стороны, непременно окажутся быть внушениями духа нечисти, преобразующегося в ангела света”²⁸.

Указывая на то, что Сергей не принимает катехизис Филарета, изданный с одобрения Св.Синода, братья объявляют его уклонившимся от учения Православной Церкви: “По мнению нашему, ты поставлен на широкий путь противления Церкви, которое, как ни прикрывают советники твои ревностью по православию, не может не обнаружиться в словах и в делах. Ревность по православию, есть тот самый покров, которым прикрывают все свои бредни все старообрядцы и даже раскольники, которые, стараясь соорудить церковь свою по образцу старой Церкви, до того изуродовали ее, что не имеют и тени христианства, и терпят у себя, даже уважают, скверности и пороки наигнуснейшие”²⁹. Братья считали, что Сергея сбивают с пути дурные советники, главный из которых архимандрит Фотий. Они старались отговорить Сергея от поступления в Юрьев монастырь, предлагая избрать другую обитель. Сергей отвечал братьям: “Прошу поверить мне, что Юрьев монастырь не есть гнездо еретичества, а напротив, хранилище православия церковного”³⁰. Часто в этой дискуссии братья незаметно для себя меняли взгляды, отрицая свои более ранние утверждения. Только что они называли религиозные взгляды Фотия расколом и уклонением от православия, и тут же писали, что Сергей, напротив, слишком строго соблюдает обряды православия, что ныне никто не знает, сколько и когда нужно класть земных поклонов во время службы. Они писали, что Сергей причисляет себя к Церкви идеальной в ущерб видимой, существующей.

Больше всего братья нападали на архимандрита Фотия, называя его старовером, раскольником, фанатиком, иезуитом, а его последователей - “горстью еретиков, тайно подрывающих благословенные основания Церкви”. Братья постоянно приводили негативные отзывы третьих лиц о Фотии, никогда прямо не указывая обвинений, предъявляемых архимандриту. Сергей на обвинения братьев отвечал: “Опытом или паче опытами доказана его ревность к церкви Божьей, через него благодатью Божию защищенной от сильного нападения врагов ее, (по крайней ревности имя его останется в летописи церковной приснопамятным), освобождает меня от надобности защищать его перед вами, ревностными же чадами церкви, которая его одним из наилюбимейших сынов своих почитает”³¹. Братьям так и не удалось убедить Сергея, в 1829 году он поселился в Юрьевом монастыре. 17 марта 1830 года он сообщал Павлу и Алексею, что Св. Синод по представлению Фотия сократил время его испытания перед принятием пострига (обычно три года). 9 июля 1830 года братья поздравляли Сергея с принятием сана. Фотий очень ценил брата Аникиту (монашеское имя Сергея) и поручал ему литературные труды, но перемена образа жизни оказалась не по плечу новому монаху.

Нельзя однозначно оценить мнения братьев по другим религиозным вопросам. Очевидно, за спором князей Ширинских-Шихматовых стояли их наставники из православного духовенства. Таким образом, их дискуссия носила внутрицерковный характер. В результате реформ Петра I высшим органом управления Церкви стал Св.Синод, чье мнение теперь стало (de jure) выражением воли всех православных христиан России. Деятели православной оппозиции не принимали реформ Петра I, но это не означало, что они вносят раскол и склоняются к старому обряду. События 20-х годов XIX века ясно показали, что светская власть не может и не должна решать вопросов веры. Слишком свободно государственные чиновники относились к догмам, выработанным веками духовной практики Отцов Церкви. С ведома высшего учреждения Православной Церкви Св.Синода протестанты поминались в церковной службе, их труды использовались для преподавания, в первой редакции катехизиса Филарета молитва Христова и Символ Веры были переведены на русский язык. Деятельность православной оппозиции стала причиной того, что эти искажения православия не остались в церковной практике. Невозможно порицать ревнителей старины за то, что они не принимали некоторых нововведений Св.Синода и недоброжелательно относились к некоторым епископам входящим в его состав. Из-за невозможности проведения открытой внутрицерковной дискуссии по спорным, религиозным проблемам, отсутствие православной оппозиции привело бы к самым пагубным последствиям для православного учения.

В новой политической ситуации власти вынудили архимандрита Фотия оставить столицу. Теперь, лишившись многих своих соратников, Фотий мог влиять на окружение императора лишь через графиню А.А.Орлову-Чесменскую. В духовном ведомстве Фотий вообще утратил всякий вес и даже был взят под надзор. Но при этом архимандрит Юрьева монастыря продолжал оставаться знаменем оппозиционных сил. В донесениях Ф.В.Булгарина в третье отделение можно видеть, что Фотий был очень популярен в столичном обществе и продолжал участвовать в политической жизни.³²

В царствование Николая I Юрьев монастырь стал оплотом православной оппозиции и символом борьбы с врагами веры. Архимандрит Фотий имел последователей среди духовенства. А.Н.Муравьев в письме к С.Д.Нечаеву в 1831 году жаловался на некого протоиерея Ириния, который “великий почитатель Фотия, [и] бранит все, что не Фотий и не от Фотия”³³. В Юрьев монастырь началось паломничество людей консервативной ориентации. В сентябре 1830 года у Фотия неделю гостил со всей семьей директор канцелярии Министерства народного просвещения Платон Ширинский-Шихматов. Фотий поддерживал переписку с великими князьями Михаилом Павловичем, Александром Николаевичем³⁴ и А.А.Аракчеевым. 4 мая 1832 года он писал графу: “Я бы тебе прислал кучу бумаг, писанных в моем безмолвствии, но копий нет готовых, а полезно все сие знать тебе”³⁵.

С.А.Ширинский-Шихматов, придя в монастырь, оказался в центре борьбы. Он участвовал в литературных трудах Фотия и составлении обличений. Но вскоре Аникита (монашеское имя князя) начал тяготиться своим положением. Вопреки воле Фотия, Аникита отправился в паломничество по святым местам, а в 1834 году отбыл в Святую Землю. Заезжая по дороге в каждый монастырь, С.А.Ширинский-Шихматов 10 сентября 1835 года прибыл в Иерусалим. Пробыв в Святой Земле семь месяцев, он в 1836 году прибыл в Афины, где впоследствии был оставлен настоятелем церкви при русской миссии, там он и скончался в 1837 году. В письмах к Иннокентию Херсонскому Фотий отмечал, что из-за того, что Аникита покинул Юрьев монастырь без его благословения, на него в путешествии обрушились невзгоды и болезни.³⁶

Об участии Фотия в политической жизни свидетельствует его письмо к епископу Херсонскому Иннокентию от 6 марта 1833 года: “Долго брань со врагами была за монашество: я первый в тайну проник сокровенную, через девицу дщерь. Долго никого не было на десной стороне. Соседатели по имени того, который есть от пламени [К.Ю.Е. – Серафим], противны были весьма. Досталось мне в конечное время на брани: брань была тайно, а мне досталось явно. Я с любовью фиал обыкновенной для меня горести испил имени ради Христа. Что бы ни было страшное всем грозящее, но лучше сделалось о монашестве. Дворская особа без ризы церковной, главное орудие было к смущению, но ничего не могло поколебать о лжи”³⁷. Фотий продолжал составлять послания, в которых критиковал духовно-религиозную политику правительства.³⁸

2 апреля 1833 года новым обер-прокурором Св.Синода стал С.Д.Нечаев. Он начал службу в 1811 году в канцелярии Рижского генерал губернатора, в 1817-1823 годах он исполнял обязанности директора училищ Тульской губернии, а в 1824 году был определен в канцелярию московского генерал-губернатора. В следующее царствование С.Д.Нечаев был прикомандирован в помощь гарфу А.Г.Строгонову, для расследования раскола в Пермской губернии. В 1827 году он был приписан к Собственной Его Величества канцелярии. Пользуясь покровительством князя А.Н.Голицына и П.С.Мещерского, дяди своей жены, С.Д.Нечаев 1 декабря 1828 года был определен за обер-прокурорский стол в Св.Синод, на место А.А.Павлова. 6 апреля он был произведен в статские советники и назначен членом Комиссии духовных училищ, после чего у него завязываются тесные отношения с лицами духовного звания. В период до 1833 года С.Д.Нечаеву неоднократно приходилось замещать П.С.Мещерского на его посту. При Св.Синоде им были учреждены новые управления, подведомственные обер-прокурору. Среди них был Контроль при отделении греко-российского исповедания. В обязанности этого нового учреждения входило назначение ревизий подведомственных Св.Синоду мест и лиц по финансовым вопросам.

Новый обер-прокурор вполне устраивал духовенство. Архимандрит Фотий состоял с ним в переписке еще до назначения на пост. Из письма 24 декабря 1831 года видно, что Фотий бывал у С.Д.Нечаева в гостях. Там же Фотий дал высокую оценку своему корреспонденту: “Житие твое да будет на пользу святые и Православныя Церкви; ты сын ее и дела твои ныне являют, что ты сын ее возлюбленный” ³⁹. После назначения С.Д.Нечаева на пост обер-прокурора его посетила А.А.Орлова-Чесменская, от ее имени 13 мая 1833 года Фотий отослал ему икону Пресвятой Девы Богородицы.⁴⁰ Даже такие обычные поступки Фотия подвергались осуждению со стороны его недоброжелателей. Митрополит Московский Филарет писал к С.Д.Нечаеву по поводу отосланной иконы: “Непонятная Юрьевская мудрость. Если о.Ф. по наставлению графини решился благословить вас образом, на что было провозглашать ее благословение?”⁴¹. Фотий высоко ценил труды С.Д.Нечаева на новом поприще, 7 ноября 1833 года он писал: “Велико твое служение: ангелоподобное представительство на земле”⁴². Нельзя не признать, что в этот восхвалении есть доля лести, так как в это период Фотий пытался добиться учреждения празднования иконы Неопалимой Купины. 12 июня 1834 года Фотий описывал С.Д.Нечаеву видение, в котором ему открылось, что для излечения жены обер-прокурора надо добавлять ей в пищу по капле св. воды. Обер-прокурор по-видимому также ценил Фотия. Даже своего сына, родившегося в 1835 году, С.Д.Нечаев назвал в честь Юрьева монастыря (Ю.С.Нечаев-Мальцов)⁴³.

При новом обер-прокуроре Фотий решил добиться подтверждения своего права на приезд в столицу помимо прямого духовного начальства. Он писал графине 25 июня 1834 года: “После же смерти его, царя, мне были препятствия всякие, особенно во время беспокойств в конце 1825 и 1826 г. И духовное начальство, не благоволив ко мне в то время, не было довольно такими царскими благоволениями. Ты же знала и знаешь, что нужда у меня может быть едино важная, когда я что узнаю важное касательно государства и Церкви. Я просил подтверждения у Николая Павловича, позволит ли он мне пользоваться тем правом не в пример другим, т.е. приезжать в Петербург, когда мне нужно будет. Граф Орлов Алексей Федорович докладывал ему и дважды мне объявляли царскую волю, что я могу пользоваться тем же правом. Такое право данное я содержал секретно у себя и содержу и не боявшись всегда приезжать будто по монастырским надобностям в столицу”⁴⁴. Фотий просил графиню вновь, через графа А.Ф.Орлова подтвердить у государя свое право на приезд в столицу. Ждать ответа пришлось долго, наконец архимандрита уведомили через графиню, что царь недоволен его просьбами и если Фотий будет упорствовать в своих требованиях, то его вышлют в отдаленный монастырь.

Устраненный от высший политики, Фотий в царствование Николая I переменил свое отношение к митрополиту Московскому Филарету. За исключением небольшого промежутка времени в 1832 году, Фотий отзывался о владыке очень почтительно. Граф М.Толстой вспоминал, что во время подготовки церемонии коронации Николая I в Москве, в церкви к митрополиту Филарету подошел богато одетый архимандрит и, поклонившись ему в ноги, попросил благословения. “Кто это?” – спросил владыка. “Архимандрит Фотий,” – ответил тот, вставая. “Теперь не время и здесь не место,” – промолвил Филарет. Этим он хотел показать Фотию, что, прожив три месяца в имении графини, в Нескучном, он должен был выбрать время для посещения владыки.⁴⁵

Во время своего первого приезда в Новгород в 1829 году митрополит Московский Филарет не посетил Юрьева монастыря, но имел встречу с Фотием, о которой тот писал Орловой: “17 мая был в Новгороде В. и прием ему был прекрасный, ко мне весьма был ласков, но не был в Юрьеве”⁴⁶. Филарет был в Новгороде и в октябре 1829 года, и мае 1830, и в 1832 году, но так и не посетил Юрьев монастырь. Фотия это очень обижало: “Вчера в Новгород приехал М.Филарет, около 8 го часа и пробыл до 3 часов, но не был у смиренного Фотия. Видно, он так высок, что не мог, подражая Богу, преклониться с небес на землю к человекам, преклониться с высоты к низости Фотиевой. Вот и проба есть ли в В. любовь или нет. Нет в них любви истинной,”⁴⁷ - писал он графине 23 мая 1832 года. А.А.Орлова-Чесменская уговорила Филарета заехать в Юрьев монастырь, и он дал ей слово, но, будучи в Новгороде, не посетил Фотия. 22 мая 1834 года Фотий писал по этому поводу графине: “В субботу, 26 мая, весь день наместник ждал с каретой В. в городе до 8 часов ночи. А я сделался нездоров от хлопот, так что 27- го в воскресенье не мог служить. В. приехал по утру 27- го в 7ч. и был до 3 ч. по полудни, но не приехал, обманул тебя”⁴⁸.

Долгожданный визит произошел только в 1836 году. О своем посещении Фотия митрополит Московский Филарет писал к А.Н.Муравьеву 6 июня 1836 года: “В Юрьевом монастыре хорошо поют. Благословен еси Христе Боже наш – поют до слез хорошо. Вообще я был там с миром. Некоторых своеобычностей частью не видел, частью не видеть старался”⁴⁹. В том же году Фотий с графиней гостили в Сергиевой Лавре на освящении новой церкви. 4 июня 1836 года Митрополит Филарет инструктировал наместника Лавры архимандрита Антония, как принять дорогих гостей: “Примите о.наместник Орлову и Фотия со всем вниманием. Фотию предоставьте мои кельи. Делайте, что пожелают и предложите угощение”⁵⁰.

В конце жизни Фотий п<