Стратегия игр – понятие чуждое

В предыдущих главах я касался разных психологических аспектов социального взаимодействия: в частности, моделей нравственных чувств как адаптивной стратегии и распознавания мошенников как способа поддержания сотрудничества. В каждом случае я употреблял стандартную для биологии и психологии терминологию – «стратегия», «сигналы», «польза», «уклонение» и т. п. Однако большинство людей воспринимает ее применительно к социальному взаимодействию как чуждую. То есть мы понимаем ход рассуждений – умом, как абстракцию, – но описываемый процесс, участвуя в социальном взаимодействии, воспринимаем и ощущаем совсем иначе.

Например, основная стратегия, выявленная социологами в межчеловеческом сотрудничестве, представляет собой сочетание положительных нравственных чувств по поводу сотрудничества и сильную реакцию негодования по поводу мошенничества, а также возмущение теми, кто не наказывает ловкачей. Но, вступая в отношения сотрудничества с другими, мы не подозреваем, что придерживаемся сознательной стратегии; мы просто воспринимаем партнеров как «хороших», «надежных», «приятных» или, наоборот, «скользких», «ненадежных», «странных». Мы не рассматриваем свои предпочтения как движимую поисками выгоды стратегию даже в перспективе.

Возьмем другой пример. У людей есть тенденция сбиваться в сплоченные группы. В каких‑то обществах принадлежность к такой группе дается «даром» – по праву рождения в определенном роду или селении. В этом случае человек сотрудничает со своими и не доверяет чужакам. Но так происходит не только там. В большинстве крупных населенных пунктов или обществ, где бок о бок оказываются тысячи или миллионы, люди воссоздают те же мелкомасштабные сети с делением на своих и чужих. Проведя несколько месяцев или лет в компании или городе, человек обретает способность распознавать, с кем можно общаться, кому можно доверять в случае нужды, с какими посторонними лучше сохранять нейтралитет и каким потенциальным врагам доверять нельзя в принципе. Как установили социологи, эти сети примерно одинаковы по масштабам и строятся на однотипных эмоциях независимо от страны, языка, размера населенного пункта, многочисленности общества и прочих различий. При этом почти никто не воспринимает такие сети, как коалиции. Человек просто видит, что в его компании, районе, сообществе одни люди располагают к себе, а другие нет, одни кажутся надежными, другие нет. Процесс оценки с точки зрения сотрудничества и доверия идет вне сознательного осмысления.

Почему нас нельзя назвать хитроумными стратегами межличностных отношений? Почему вместо результатов точного расчета, который мы, сами того не сознавая, производим, у нас имеются лишь расплывчатые предпочтения (этот человек «симпатичный», эта группа «дружелюбная»)? Отсутствие доступа к работе систем логического вывода обусловлено несколькими вескими причинами. Во‑первых, многие когнитивные механизмы призваны создавать сильную мотивацию и создают ее, обеспечивая нам вознаграждение в виде эмоций. Мы бы не стали вкладывать столько сил и средств в выбор «своего единственного / единственной», если бы не сильные эмоциональные переживания. С помощью эмоций подтолкнуть нас в нужном направлении гораздо проще, чем с помощью абстрактных выкладок о предполагаемых последствиях неправильного выбора. Во‑вторых, наши системы логического вывода очень сложны. Выбор «единственного» или отбор надежных партнеров в большой компании – процесс невероятно многоплановый, поскольку абстрактного «правильного» и «единственного» попросту не существует. Все зависит от контекста, от наших потребностей и возможностей, от потребностей и возможностей других, и все это меняется вместе с меняющимися параметрами. Учитывать огромные массы релевантных сигналов и постоянно оценивать их значение заново – слишком непосильная задача для неторопливого сознательного осмысления. И наконец, системы социального взаимодействия развивались не в условиях больших групп и абстрактных институтов – государств, корпораций, союзов и социальных классов. Наша эволюция протекала в небольших собирательских отрядах, и именно в этом контексте развились определенные особенности наших систем социального взаимодействия. Оседлые поселения, крупные племена, королевства и другие современные институты были настолько редки в период нашего эволюционного развития, что мы еще не выработали надежных интуитивных установок на их счет.

Магия общества

Люди живут в очень разных социальных условиях – небольшие племена собирателей в саванне, оседлые крестьянские общины; селения, где почти никто не выращивает собственные продукты питания; современная городская среда, где человек едва ли не в каждом аспекте своего существования зависит от других. Во всех этих непохожих контекстах у человека имеется некая эксплицитная картина того, что такое общество, из каких групп состоит, почему и т. д. В частности, люди по всему миру делят свое социальное окружение на категории, то есть воспринимают тех, с кем взаимодействуют, не как отдельных личностей, а как представителей более общих категорий – семья, социальный класс, этническая группа, каста, раса, род или пол. Кроме того, у представителя любого общества имеются доступные сознательному осмыслению понятия социальных отношений, доморощенные представления о том, как их нужно строить и поддерживать, и культурно обусловленные способы их восприятия. У человека существует эксплицитное понимание того, что такое дружба, каким должен быть взаимообмен, как обретается и поддерживается власть в сложных группах – иными словами, «как функционирует общество».

Очевидно, что все эти представления варьируются в зависимости от социума, в котором человек живет, однако у них есть одна общая черта. Все они основаны на понятиях, которые кажутся крайне расплывчатыми и недостаточными в сравнении с действительным взаимодействием и даже интуитивным представлением о том, что надлежит делать в том или ином социальном контексте. Вот несколько примеров. Во‑первых, при делении социальных групп на категории человек подразумевает у них естественные различия. В кастовой системе считается, что представители разных каст обладают разной «сущностью», поэтому не должны вступать между собой в брак и даже контактировать. Схожий постулат лежит в основе расистской идеологии: некоторые различия якобы обусловлены самой природой, хотя и не всегда видны. Во‑вторых, сталкиваясь с тем или иным сложным взаимодействием, человек склонен описывать его в антропоморфных терминах. Селения, социальные классы, страны чего‑то «хотят», «боятся», «решают», чего‑то «не понимают» в происходящем и т. д. Даже о работе комиссии зачастую отзываются в таком же ключе: комиссия осознала, комиссия сожалеет. Считая селение, компанию, комиссию совокупным действующим лицом, мы избавляем себя от тяжкого труда описывать многостороннее взаимодействие в группе числом участников больше двух.

Антрополог Ларри Хиршфельд предложил для подобных представлений о социальных группах и социальных отношениях термин «наивная социология». «Наивная» не означает примитивная или непременно ошибочная – термин всего‑навсего подразумевает, что представления вырабатываются спонтанно, без систематической подготовки, требующейся для усвоения научных понятий. Наивная социология – это результат сочетания а) интуитивных установок, которые имеются у нас благодаря наличию систем социального взаимодействия, и б) понятий, которыми мы пользуемся для создания социальных категорий, доморощенных представлений о социальном взаимодействии и т. д. Очевидно, что такие понятия приспособлены к социальной действительности, которую они объясняют: у представителя кочевого племени собирателей неоткуда взяться такому понятию, как «социальный класс» или «каста». С другой стороны, их ограничивают предположения о природе общества, которые вырабатываются у человека в очень раннем возрасте. Возрастные исследования Хиршфельда показывают, что даже у самого маленького ребенка уже имеются ожидания насчет социальной группы. Например, дети допускают, что термины родства (тетя, папа, сестра и т. п.) означают не просто факт проживания вместе. Дети (и взрослые) догадываются, что есть еще какая‑то неуловимая внутренняя «суть», которая объединяет представителей одного рода, точно так же, как дети (и взрослые) предполагают, что всех тигров объединяет некая внутренняя тигровость. Кроме того, дети понимают в какой‑то мере, что семья (или как называется эта ячейка в их обществе) по этим же причинам логически отличается от просто группы, от собранных вместе (учеников в классе, цветов в букете).[126]

У детей имеется установка, согласно которой они считают и социальные группы основанными на подобных нераспознаваемых общих свойствах. В силу этого они, как и взрослые, крайне восприимчивы к идеологиям, провозглашающим, что какая‑то совокупность людей естественно, по внутренним свойствам отличается от других совокупностей. И дети, и взрослые усваивают такие идеологии без усилий, а значит, эти идеологии по крайней мере согласуются с некими общими ожиданиями насчет социальных групп. Это не значит, что дети рождаются «расистами». Исследования Хиршфельда демонстрируют как раз обратное. Дети не просто на редкость невосприимчивы к эмоциям и установкам, связанным с этнической классификацией в их социальной среде, они почти не обращают внимания на внешние признаки (цвет кожи, например), которые считаются «основанием» для расовых различий. Иными словами, они – и все мы – готовы рассматривать социальные группы с точки зрения естественных различий, но расистское представление о том, что признаком этих различий является определенный род занятий или цвет кожи, требует особого культурного научения.[127]

Таким образом, наша наивная социология – это попытка осмыслить собственные интуитивные представления о социуме. Но она зачастую ошибается. Эксплицитные, оглашаемые понятия далеки от интуитивных, которые они призваны объяснить. Селения не могут «воспринимать», комиссии – «помнить», а компании – «желать» по той простой причине, что это группы, а не отдельные личности.

В результате многим аспектам социального взаимодействия придается магический характер. Поскольку человек живет в социальном контексте, он постоянно окружен общественными событиями и процессами, которые его представления полностью объяснить не могут. Эти события и процессы реальны, как и их последствия. Однако их возникновение трудно осмыслить, оперируя понятиями наивной социологии, и тут на помощь приходят тайные силы и явления, «порождающие» наблюдаемые события. Скажем, человек принадлежит к определенному клану или селению. Всем ясно, что создавали эти группы не нынешние их представители и что с их кончиной эти группы не исчезнут. Кажется, что род или группа живет собственной жизнью. И действительно, люди постоянно сталкиваются с ситуацией, когда принадлежность к клану или селению означает что‑то, что определялось действиями прежних его представителей. Если ваше селение всегда воевало (обратите внимание на антропоморфное обозначение) с соседями, эти взаимоотношения так или иначе выходят за рамки действий каждого отдельного сельчанина. Поэтому кажется вполне логичным представлять деревни и другие объединения в виде абстрактных личностей или живых существ – так легче объяснить устойчивое взаимодействие. Считается, что все жители деревни или члены клана – «одна кость», то есть их объединяет некое свойство, составляющее вечную сущность этой социальной группы. Как отмечает антрополог Морис Блох, принадлежать к такой группе – «это не то же самое, что вступить в светский клуб». Блох показывает, что биологические формулировки, так часто встречающиеся в наивной социологии, – «у нас одна кость», «в нас живет дух клана» и т. д. – не просто красивые метафоры. Они выражают интуитивное представление о том, что устойчивые политические единицы значимее той роли, которую играют отдельные люди, даже в ограниченных по размеру социальных объединениях.[128]

«Магия» общества заключается всего‑навсего в том, что наша наивная социология не может объяснить настолько устойчивые или сложные аспекты социального взаимодействия. Нам остаются только такие объяснения, как «наша деревня поступает так, потому что мы кость от кости своих предков» или «инфляция возникает, потому что средний класс решил нас разорить». Это магические объяснения, поскольку в них отсутствует формулируемая связь между называемыми скрытыми причинами и их следствием. Даже если во всех подробностях представлять себе кости предков, это представление никак не объяснит, почему, например, никак не иссякнет вражда между двумя селениями и почему мы интуитивно доверяем членам своего клана больше, чем чужакам.