Про воспитание характера и навыки из детства

Пригорок. Сегодня утром состоялся военный совет, на котором окончательно собирались решить, что делать дальше. В деревне с колокольни были замечены тревожные перемещения; ещё до рассвета слышны были звуки перемещавшейся техники; а когда рассвело, в бинокль видно было, что действительно, что-то из тяжёлой техники в Озерье пришло — видно было по пробитым колеям в сугробах на улице, где прежде только ветвились пешеходные тропки. Но что пришло и сколько, видно не было — спрятали за домами. И, наверное, рассредоточили; так что вылазка как прошлый раз не пройдёт.

Да и возможности такой не было: обложили плотно. Накануне Толик, крепко поругавшись с Сергеем и Вовчиком, заявил, что нет такой осады, которую нельзя было бы прорвать, если постараться; что по большому счёту ему положить на общину и на её обитателей; но свою тушку, а главное, Серёгу и Бабаха он вытащит отсюда любой ценой!

Его убеждали, что стараться прорваться — это только подставляться, что обложили плотно, что окопы и огневые точки. Что теперь не как раньше; теперь сменами дежурят; протянули от машин, что вне зоны досягаемости, кабели, и светят, светят, всё тёмное время суток светят! Он и сам знал — теперь ночью по территории общины можно было ходить без фонарика — такое освещение организовали осаждающие. Бабах и Вадим стреляли по фонарям — по ним стреляли в ответ; фонари то тушили, то зажигали вновь, — у Гришкиной команды тоже был как минимум один снайпер — ничего не вышло из этой дуэли.

Толик и сам понимал, что дуром переть напролом — только полечь всем; и его бесила эта безнадёга. Очередной план его был — ползти тихо, ползти долго — под прикрытием маскхалата и стрельбы с колокольни в другом направлении; выйти на пост — и вырезать всех! И тогда сюда, на вскрытое звено осады, идти уже на прорыв!

Его выслушали сумрачно, хотя и не возражали. Спорить с ним было бесполезно; хотя понятно было, что он заботится только о том, чтобы выбраться из окружения небольшой, ограниченной группой: ему, Бабаху и Сергею-Крысу; ну ещё, может быть, четырём-пяти наиболее подготовленным бойцам, — потому что и преследование потом непременно будет; и нечего и говорить о том, чтобы уйти всей общиной, — да и куда, с чем, к кому?..

Сергей отрезал, что без Зульки никуда не пойдёт, — а Зулька хромает до сих пор; и тоже — без своих, без папы-мамы, — не пойдёт. Зло и твёрдо сказал, что и пошла бы если, — бросив всех своих тут! — тогда он бы её бросил сам (Зульки при этом не было). Потому что бросать своих ради спасения личной шкуры — последнее дело!

Толик наорал на него, что «шкур вокруг много, а своя — только одна, и думать нужно о ней!», и дальше, совершенно нелогично, продолжил, что «нам ещё Белку надо искать и вытаскивать, а мы тут застряли!» и «меня братан так и так убьёт, если я тебя, Серый, не вытащу!!»

За что ценящий логику Сергей тут же и уцепился: заметил, что «мы тут вообще из-за Белки, то есть своего товарища и твою подругу спасти пытаемся; так что твои высказывания насчёт «спасать свою личную шкуру» тут совсем не катят, потому что мы тут всё равно не за свои шкуры; а раз уж со всеми попали, то со всеми и выбираться как-то будем!» И что «дома», в Башне, «скопытиться от очередного наезда, случайной или снайперской пули как от того — ты рассказывал! — пацана; или последствий эпидемии ничуть не меньше!»

* * *

Толик наорал, что «вот, верну тебя брателле, там и скопычивайся сколько угодно; а тут я за тебя отвечаю!», на что рассудительный Бабах заметил, что «Толь, пребывание тут на тебе, чесслово, благотворно сказывается — ты такой ответственный стал; прям не узнаю тебя по Серёгиным рассказам!»

Тогда Толик наорал и на него; и заявил, что сегодня же ночью, лично выползет к тому посту, что за огородами, — и лично покажет, как должны действовать настоящие, а не деревенские диверсанты; и что пусть его прикрывают!

Из вылазки ничего не вышло, — и слава богу, что получившие сигнал от скрытно протянутой в снегу сигнализации «Контур», когда Толик действительно, практически неслышно и невидно, но приблизился на критическое расстояние к её проводу, — не стали подпускать его поближе, а сразу подняли заполошную стрельбу!

Удачно вышло и то, что Бабах из своей СВД успел «потушить» фару-фонарь с поста; до того, как её луч нащупал лежащего в снегу Толяна, и до того, как на пост прибыло подкрепление с добавочными средствами и освещения, и, как говорится, огневого подавления. Ночь, вернее, раннее утро, превратилась в небольшой такой себе бой; последствия которого свелись к двум вещам: Толян, здраво рассудив, что «миссия провалена», принял решение «тактически отступить», что и реализовал с блеском; и осаждённые, прикрывая его отступление, истратили чуть не четверть оставшегося на всех наличного боезапаса, на что уже утром указал ему злой как чёрт Вовчик. Толян наорал и на него; но от дальнейших попыток что прорваться, что неслышно «инфильтроваться» сквозь порядки осаждающих, вынужден был отказаться.

В общем ситуация была, как её все, понимающие в тактике, оценивали, весьма хреновая. В тактике разбирались не все; ситуацию трезво оценивали тоже не все, — большинство к происходящему относились вполне спокойно: ну и что ж, что окружили, да окопов понарыли — с осени и так на Пригорке сидели практически безвылазно; в деревню и так давно не ходили, выбираясь с Пригорка лишь в лес за дровами да на базарчик, для мены с деревенскими. Так что особой беды в осаде не видели: без базарчика и общения с деревенскими вполне можно было перебиться; также и дров за лето было заготовлено на всю зиму. А что «осада» — ну что осада, поосаждают и уйдут, никуда не денутся. Вон, Отец Андрей и Совет что-нибудь придумают, как в прошлый раз…

Конечно, никого в таких мыслях не разубеждали — к чему волновать; а вот сам Совет был настроен совсем не так благодушно. Все понимали, что на этот раз Гришка взялся за общину всерьёз, и просто так не уйдёт. И что на этот раз какой-либо одиночной вылазкой не обойтись. Что, судя по тому, что обложили плотно, но на штурм не торопятся, — явно чего-то ждут. Чего? Что община сдастся от отсутствия припасов? — смешно. Ясно, что ждут технику. Одну-две бронированных машины, н гусеницах, чтобы не вязли в снегу — и всё. что будет дальше — страшно представить. Правильно говорят, что самая лютая вражда — между родственниками; что самые кровопролитные войны — именно что гражданские; а уж если внутри одной деревни, между соседями… Достаточно вон, Шолохова почитать, как оно бывает. Никто не заблуждался: возьмут пригорок — вырежут всех, или почти всех. Кого не убьют — те, как говорится, вполне возможно позавидуют мёртвым…

Надо что-то делать…

* * *

Собирались для совета опять в комнатушке у Вовчика.

Первым пришёл со смены мрачный Толик; выгнал тусовавшихся в последнее время у них двоих друзей: Андрюшку и Саньку; понятливая Зулька, тоже в это время бывшая «у пацанов в гостях», чтоб не накалять, тоже ушла, попрощавшись с Серёгой ритуальным чмоком в щёку — уже никого особо не стесняясь. Сергей остался: во первых чтобы показать Зульке, что он «среди избранных» и «голос на Совете имеет», что в Общине было престижно; во-вторых у него действительно были свои соображения, которые он и собирался изложить Совету. Этот год очень много дал ему; с начала лета, с того пацана, интересующегося лишь модными электронными девайсами и компьютерными играми он вырос до вполне себе уверенного в себе выживальщика-бойца; и как боец и выживальщик, несмотря на то, что почти всё его свободное время сейчас было занято общением с Зулькой, также трезво оценивал ситуацию как весьма хреновую. Рядом был надёжный Толян, Бабах, — но вот вокруг были не надёжные крепкие стены Башни, превращённой внутри в «боевой муравейник», а не внушающие оптимизма зимние просторы, снег, холодные окопы… Это совсем не внушало оптимизма: правильно говорил батя, что при внезапном нападении из засады или при обороне внутри специально подготовленной, продуманной позиции один может противостоять и паре десятков бойцов; но вот в чистом поле, даже и с удобной позиции, всё решает численность и огневая мощь. И боевая техника. И всё это было совсем не в пользу общины.

* * *

Толик подвигал носом, принюхиваясь: пахло оружейным маслом. Заметил и аккуратно свёрнутую старую простыню Вовчика, которую всегда доставали при чистке оружия. Одобрительно хмыкнул — молодец пацан, хоть не только со своей подругой мурлычет; про оружие не забывает; что интересно — в последние дни кажись каждый день чистит! — от волнения, что ли. Но это неплохо…

Сергей, заметив его одобрительную гримасу, постарался сдержать ехидную улыбку — Толик постоянно докапывался до ухода за оружием, судя по всему потому, что больше в основном докопаться было не к чему, а настроение требовало разборок. Но он нашёл противоядие: пацаны из Общины, особенно повёрнутый на военном деле Андрюшка, бабы Насти внук, готовы были хоть целыми днями разбирать-собирать и чистить его ППС и оба ТТ-шника; чем он и пользовался. Пацаны вполне освоили новое для них оружие, а он имел теперь всегда вычищенное до идеального состояния и смазанное оружие плюс свободное время для общения с Зулькой…

Пришёл Вовчик, принёс чью-то зимнюю обувь, поставил возле печки прогревать подошву; полез доставать из своих закромов сапожные принадлежности: толстую иглу, тонкое шило с ушком на конце, несколько рулончиков капроновых ниток разного размера, моток трубочек от капельниц, свечку и зажигалку. Обувь была всеобщей проблемой в общине. Чинить обувь у него получалось хорошо, не хуже чем у Степана Фёдоровича; но тот не признавал «новаций» и чинил строго по старинке: заплатки, вошёная дратва, резина на подошвы, клей. Вовчик же наловчился заплавливать треснувшие подошвы расплавленной, горящей пластмассой от трубочек капельниц. Получалось неплохо.

Вновь послышались шаги по лестнице, скрипнула дверь — пришёл Бабах. Принёс из кухни большой, исходящий паром кувшин с витаминным морсом. Чего там было намешано по вкусу понять было сложно — на поверхности плавали и сморщенные сушёные ягоды и малины, и черники, и какие-то веточки, и листочки смородины, — в общине строго следили, чтобы все получали свою порцию витаминов, — тогда и простудные не так страшны, и настроение лучше.

Вовчик, не теряя времени даром, уже зажёг огарок свечки; и, подплавливая на огне конец прозрачной трубочки, принялся заливать жидким пластиком трещину на подошве.

— Запасливый ты, Хорь! — следя за его манипуляциями, заметил Толик, наливая себе в кружку витаминный отвар, — Прямо как мой брателло, Серёгин пахан. Тот тоже всё время всё к себе, что ни найдёт, в нору тащит. Как бурундук!

Не отвлекаясь от своего занятия, не поднимая головы, Вовчик согласно покивал:

- А как же, а как же!.. Никогда не знаешь, что и когда пригодится! И, что интересно, обычно всё, что заначиваешь «на всякий случай», когда-нибудь да пригождается… Чаще всего только жалеешь, что мало запас… вот что бы мне ещё хоть килограмм пять тротила тогда-то сменять!..

— Порвётся всё равно! — заглядывая ему через плечо, авторитетно заявил Бабах, — Тут прошивать надо!

— Может и порвётся… Но тут только трещина пока, так что пока сойдёт… — согласился Вовчик, — Порвётся — придётся более радикально… Зачистить, да прошить, да наклеить сверху… А так — на пару недель хватит. А что там через пару недель…

Он замолчал, и, чтобы не продолжать неприятную тему, принялся рассказывать:

— Вообще запасливость у меня с детства. Сам не знаю почему. С мамой вдвоём жили — как-то всё приходилось самим… Дома-то, — мы сначала не на проспекте жили, на окраине. Дом старый, постоянно что-нибудь по хозяйству делать надо было… Сначала мама, по-своему, по-женски; потом уж и я… Я всегда творчески подходил, не боялся этих, новаций… — он хмыкнул, засмеялся, вспоминая, — Помню, свет как-то отключили, — там это часто было. И свечка вся выгорела. Мама — что делать? А я говорю: «- Не бойся, мам, я сейчас новую свечку сделаю!» Взял спички… Пошёл в ванную — у нас там ванная ещё с титаном была; знаешь, Джон, что такое титан? Вот… Там, я знал, среди всякой всячины была коробка, куда мама складывала сухие обмылки, ну, кусочки от мыла, когда ими уже пользоваться было неудобно. Нет, не выбрасывали, что ты! — мы очень небогато жили. Их потом можно было размочить и в один большой кусок склеить; и опять пользоваться… Ну вот. Я оттуда обмылок взял — и старался его спичкой поджечь! А он, гад, не зажигался!

Вовчик опять засмеялся, вспоминая:

— Не зажигается и всё тут! Шипит, воняет, гаснет! Я ведь думал, что мыло — оно то же что свечка, на ощупь-то ведь так похоже! А, нет — не получилась из мыла свечка! Маме потом рассказал — она смеялась.

Отложил подклеенный сапожок; продолжил, вспоминая:

— Мы там с мамой уже тогда выживали как могли… Трудно было. Пока в центре квартиру не получили и не перебрались туда. Помогать некому было… Всё сами, многое — в первый раз. Помню, — я заболел… я вообще в детстве часто болел, этот у меня был, — хронический тонзиллит; ангины раз за разом. Врач сказал маме, что надо куриный бульон. А как раз тогда этот бардак в бывшем Союзе начался, когда в магазинах нефига… Ну, мама по частному сектору походила — купила петуха… Прикиньте! — живого петуха; принесла домой… Я его помню — тёмно-коричневый такой, встрёпанный, крикливый; глаз такой круглый, оранжевый… Ну что — как из него бульон-то варить? — умерщвлять же надо! Ну, мама решилась; взяла нож, топор, заперлась с петухом в ванной… Я на кухне сижу, жду что будет. В ванной вдруг кудахтанье, крики… эти, петушиные, в смысле, крики. Мама потом сказала, что он вырвался; она его по всей ванной ловила; хорошо, что она небольшая. Вот… Поймала всё же, ну и умертвила. Потом из этого петуха был мне бульон. А вся ванная была в перьях и в пуху. И в крови, как будто там стаю пернатых топором порубили!..

Он опять засмеялся:

— А что вы хотите; для женщины, хоть мама и жила в молодости в небольшом городке, при частном хозяйстве, — всё равно, ощипать и приготовить петуха это одно; а вот грамотно его жизни лишить — совсем другое!

— Угу, во всём важен навык! — хмыкнув, согласился Толик. Все с интересом слушали Вовчика — он впервые что-то надумал рассказывать о себе, о детстве. — Так тебя мама воспитывала?

— Ага, почти что. Мама, — и книги. Я читал в детстве очень много. Мама аж запрещала много так читать — нельзя, говорит, свихнёшься; иди на улицу поиграй! Ну, я играл; я как бы это сказать, вполне был социализированный… Не бука и не заучка какой. Но читал всё равно много. На улице что? — в войну, прятки, догоняшки всякие… вот в командные игры я никогда не любил. Прикинь — я ведь до сих пор в футбол играть не умею, не то что Вовка; он всегда капитаном был. Вовка-то? Вы его не знаете. Он в Оршанске сейчас. В принципе — наша последняя надежда, если Гулька добралась, конечно…

Вовчик тряхнул головой, опять отгоняя неприятные мысли; усмехнувшись, продолжил:

— Меня мама воспитывала… У нас, знаете, хоть отопление от котельной и было, но в доме ещё и дровяная печка была. Как у всех — отделение в сарайке во дворе, где дрова лежали. Дрова, кстати, заказывали — их привозили, чурбаками, потом мужчины сами во дворе их кололи — интересно смотреть! Я с тех времён много чего умею. Даже как свинью разделывать — в то время видел! Или там кроликов… А ты, Серёга, умеешь дрова колоть?

— Спрашиваешь! — важно ответил Сергей. А что, умею же! — подумал он про себя. — Хоть и не с чурбаков, а так-то в Башне сколько приходилось полы на топливо выламывать, пилить, потом раскалывать на полешки! Так что наверняка умею!

— Вот. Многие не умеют. Я тут насмотрелся, как эти, которые у Хрона сейчас в дружине, мувский молодняк, как они пытаются дрова колоть — это смех один! Ничо не умеют…

— А что ты вспомнил? — вернул его к повествованию о нелёгком детстве Бабах.

— Про дрова-то? Ну вот, они у нас были, в сарайке сложенные — мама кому-то платила, чтоб накололи. Но они длинные были. Так меня мама посылала их пополам рубить, и домой носить. Я малой ещё был, топор тяжёлый, тупой как… как Витька Хронов и его уроды. Я полешко ставил наискосок между чурбаком и стенкой сарая, и, по сути, не рубил, а ломал их пополам этим тупым топором… Тоже — навык! Как-то, помню, мама меня поздно вечером за дровами послала. А темно уже! — хоть сарай недалеко, а всё равно страшно ночью-то; я ещё тогда Гоголя читал, Вия — представляете! Я маме говорю: давай завтра, — а она нет, сейчас! Короче, заставила меня. Я фонарик взял, пошёл… Страаашно! Во дворе темно. Фонариком в сторону поведёшь — кажется, что кто-то в темноту, за углы шмыгнул! Очень страшно было! Сарай открыл, набрал дров — у меня там был запас наколотых, вернее, наломанных, — хы, я ж запасливый! — иду, а спиной повернуться страшно — вдруг та темнота сзади напрыгнет! Сердце колотится! К подъезду подхожу — а там мама стоит, и у самой всё лицо в слезах… Я ей говорю — чо ты, мам? А она — ничего, ничего, это я так! Со мной-то не пошла, меня одного отправила. Это я уже потом, намного позже, понял, что она меня так воспитывала тогда — раз отца не было. Но я тот поход за дровами ночью надолго запомнил! Эту темноту за спиной, откуда, кажется, кто-то может напрыгнуть!..

Все покивали, и Сергей тоже — да-да, мол, воспитание, оно… Толик насмешливо хмыкнул, со значением посмотрел на него, но ничего не сказал ему; а Вовчику:

— Хорь, а вот Катька твоя рассказывала, что ты в деревне баньку подорвал. Говорит, фейерверк был ещё тот — поменьше, конечно, чем когда вы бензовоз грохнули, но тоже ничего. Какой-то самоделкой? Тебя учил кто-то? Ты ж, говорят, на бухгалтера-аудитора учился, никак не на спецнзовца; как так, а?

Вовчик отложил было опять взятый сапожок, с которого настроился было срезать ножом остатки наплавленной пластмассы; и недоумённо воззрился на Толика:

— Чего это она «моя»?

— Кто? — не понял Толик.

— Ну, Катя. Ты говоришь — «твоя Катька» рассказывала, — чего бы вдруг моя, кто тебе сказал?..

— А, это? — сообразил Толик, — Так что там кому-то что-то говорить, — и так видно!

— Что? Видно?

— Ну, как она на тебя смотрит. Когда ты на неё не смотришь, хы. Я думаю, это всем видно. Вот и говорю: твоя.

— Видно, видно… И ничего не видно! — буркнул Вовчик, — «Всем вокруг видно», ага. Мне вот что-то нефига не видно! Так что никакая он не «моя». А сама по себе.

— Да ладно, ладно, что ты! — сдал назад Толик, — Я же не настаиваю; так, к слову пришлось. Не твоя так не твоя. Не возражаю, хы.

— Это… — тут же нахмурился Вовчик, — А чего ты с ней про меня разговаривал? В каком контексте? Где? Что она ещё говорила?

— Хы! — Толик только фыркнул, а прислушивавшиеся к разговору Сергей и Бабах откровенно рассмеялись, — всё относительно Вовчика и с его отношений с Катериной было понятно.

— Да не грузись, братан! — заверил его Толик, — Никаких шуры-муры, ты чо! Были этот раз на вашем эн пэ, на колокольне то есть; её менял; опять же, надо следить за обстановкой — вот она и показывала, что у вас в Озерье где. В том числе и твой дом бывший. И где банька была. А ты чо подумал? Расслабься, чувак! Меня тут больше ваша Верочка клеит, если честно.

— Я и не напрягаюсь! — отпёрся тут же Вовчик, — Это я так… для информации.

— И для контроля! — поддакнул Бабах, — Мало ли што! Контроль в энтом деле первое дело! Я пожил — я знаю!

Все опять захихикали; а Вовчик, неожиданно для себя самого почувствовав, что краснеет, поспешил спрыгнуть с темы на первоначальный вопрос:

— Это тоже у меня с детства! Всё же время после школы дома, один, — мама на работе. Во двор — я же говорю, футбол-хоккей не любил никогда. Ну и вот, всякие опыты делал… со спичек там, с магния. Как тогда пожар ни разу не устроил сам удивляюсь теперь. Как-то раз, помню, сделал типа огнемёт — из маминого баллончика с лаком для волос… Прикольно так было — спичку поднесёшь — фррр! огонь. Один раз бельё на верёвке в кухне загорелось… Там, возле печки, такой жестяной лист на полу был прибит, ну, возле топки — чтоб угольки, зола и всё такое… Вот, я на нём в основном экспериментировал. Набрызгал лака… Поджёг. А он как долбанёт со вспышкой! Чуть пожар не случился. И, что интересно, на том месте, где он на металле выгорел, потом очень быстро ржавчина пошла, прямо по этому контуру лужицы — мама ещё удивлялась, почему так? И ещё недоумевала, что так быстро лак для волос кончается! Я в детстве ещё тем пироманом был!

Вовчик помолчал, задумчиво глядя в потолок и улыбаясь, вспоминая своё пироманское детство; и закончил:

— Ну, бомбочки всякие делал, ракеты. Как-то, помню, из консервной банки, жести и пороха от строй-патрончиков пробовал кумулятивный заряд сделать — прочитал про него в «Технике — молодёжи». Знаете, такой, с выемкой. С пацанами за городом испытывали — та-а-ак бабахнуло! Кумулятивного эффекта не получилось, но банку развернуло в блин и закинуло метров за тридцать! А про объёмный взрыв, как этого эффекта добиваться, я в одном пособии прочитал — в спецназовском, кстати! Один знакомый вояка дал свой конспект почитать — их учили раньше, как из подручных материалов бомбы делать. Их там много чему учили, — только не пригодилось ни с кем воевать. Часть ихнюю расформировали, и он свой конспект забрал… Ничо так, полезная тетрадка была; жалко что тогда ещё возможности взять и перефотографировать не было…

— А про оружие там было? Ну, про всякое нестандартное? — заинтересовался Сергей.

— Ну, в общем, да. Про всякие нестандартные средства убивания. Как, к примеру, «нож одного удара» сделать: из зубной щётки, из тарелки, даже из куриной косточки. Там, надо сказать, был творчески переосмыслен зэковский опыт — на зонах ведь у людей времени много, а возможностей мало; так из чего только оружие не делали!..

— «Нож одного удара» надо делать из мороженого говна! — с серьёзным видом, авторитетно заявил Толик, — Выломать из сортира такую сраную сосульку, заточить, в рукоятку на морозе же вставить. Каждый удар безусловно смертелен — или от поражения жизненно важных, или от заражения крови. Или — от последующего позора, что говном ранили! — и сам, первый, раскатисто заржал над шуткой.

— А мы, в юности, когда дрались улица на улицу, делали себе «подольский уголок»! — сообщил, отсмеявшись, Бабах, — Слышали про такой? Вещь простая и действенная: берётся стальной уголок и отпиливается кусок по размеру предплечья. И прибинтовывается потом к предплечью, например просто скотчем. Под курткой, в рукаве — не видно. А если долбануть по башке или по конечности, то как ломом всё равно что. И блоки ставить удобно. Хоть против оглобли, хы.

Крыс покусал губу и промолчал — у него-то опыта уличных драк было всего ничего; и уж точно не на таком уровне. Ну и что, — подумал он про себя, — Есть чем хвастаться… Всё это каменный век, все эти уголки и куриные косточки. То ли дело… — он тут же достал из набедренной кобуры один из своих тэтэшников и любовно протёр его рукавом. Тускло блестящий тяжёленький пистолет внушал чувство уверенности. — Вот. Хоть и середина 20-го века, а ещё та техника! — сблизи ни с каким ломом, ни с какой алебардой не сравнится! Недаром Хорь время от времени подкатывает — предлагает сменять на что-нибудь. Только фиг ему. Пусть сам себе добудет.

По лестнице послышались шаги сразу нескольких человек; открылась дверь, вошли, впустив холодный воздух из коридора, Отец Андрей, Степан Фёдорович и Геннадий Максимович. Войдя, поздоровались; перекрестились на маленькую бумажную иконку в углу, — с некоторых пор, как комнатка Вовчика стала использоваться для совещаний Совета, Отец Андрей, не спрашивая Вовчикова разрешения, повесил в углу иконку. Вовчик, в принципе, не возражал.

— Ну, братие, сейчас ещё Настасья Филипповна и Катерина подойдут, Вадим Рашидович идёт уже; и начнём, помолясь. Вопросы нам сегодня обсудить надо очень важные!.. — прогудел в бороду священник.