Система «сдержек и противовесов»

Артист, Борис Андреевич, староста, теневой лидер Озерья, — и всё это в одном лице, — в это время тоже говорил о Сталкерше — Чуме, — в контексте «обстановки в деревне», на «совещании с «ближним кругом», в который входили теперь Мундель, юрист Попрыгайло; и почувствовавший за кем реальная, не номинальная власть в деревне, Хотон.

Тот, в очередной раз исполняя негласные обязанности душеведа и замполита, докладывал почти теми же словами:

— …ебанутая. Чего с мувскими, с которыми пришла, связалась? — как понимаю, захотелось острых ощущений. Они вот вчетвером, как бы без командира, — но она точно была неформальным лидером. Имеет потенции, да. Стремится и всё такое.

— Чего, думаешь, хочет? — Артист погремел во рту о зубы леденцом, гоняя его от щеки к щеке. Последнее время он стал чуть ли не «глюкозным наркоманом» — без сладкого зверел, становился невменяемым. Соседка наплавила ему из сахара леденцов, ими и спасался. Если не ел, то всегда теперь держал за щекой самодельный леденец; посасывал, гоняя его за зубами. Сам удивлялся, с чего это у него такое; и сам же себе говорил: «- Я — мозг, а мозг надо питать. Глюкозой».

— Думаю… думаю, — пробиться в жизни… — излагал свои соображения Хотон, — Занять максимально высокое положение в иерархии. В «новой жизни», судя по всему, освоилась; приняла её, — и хочет от жизни взять по максимуму. Где сейчас взять? — сейчас только в «отрядах». В вооружённых формированиях. Вот и прибилась.

— Что, в Мувске не к кому было?

— Видимо хочет сама, всё — сама. Есть, эта, определённые лидерские задатки!

— Нам чем полезна может быть?

— Как противовес этим всем… не, не как самостоятельный противовес, но как, так сказать, грузик. На чаше весов. Те, что с Мувска с ней пришли, её уважают и побаиваются. И тут старается себя поставить… Ну и пусть старается, Андреич!

— Она ж должна понимать…

— Да-да! — с полуслова понял мысль понятливый Хотон, — Она, несомненно, понимает, что в отрядной мужской иерархии женщина может подняться либо опираясь на «своего мужчину»; или самостоятельно, но при этом на голову превосходя всех! Вот она по второму пути и пошла. Службу тащит исправно, не жалуется; оружие содержит в аккурате, не то что хроновские пацаны; рвётся выслужиться! Парней хроновских вовсю строит!

— А, ну если так. В атаманши лезет? Ну чо, будем иметь ввиду. На случай замены Харону, как противовес. Если потянет, конечно. И он, сукин сын, пусть знает и опасается. Ублюдок. Что ещё?

Оглянувшись по сторонам, — Мундель с Попрыгайлой как раз отошли от стола, один занимаясь печкой, второй вышел за жратвой к соседке, — Хотон снаушничал:

— У Мунделя совсем крышняк съезжает! На днях договорился до того, что «мы, мол, Озерские — особые, знакокачественные, избранные!» Заговариваться реально начинает. Скоро деревню эту центром мироздания объявит! И объявит войну всей остальной планете.

— Пускай…

— А Вениамин Львович нихера не делает вообще! Вы же ему и поручили сделать список жителей с указанием состояния здоровья и возможности работы «в поле», — так он, вместо того чтобы по домам пройти, всё так… из головы. Жену ещё посылал — к Валерьевне вашей, — явно не задаром… Вы учтите там.

— Учтём.

— Хронов высказывался, что «с Пригорка» сэм был хороший, а Валерьевна одну отраву гонит!

— Так и есть. По сути. Но… тоже учтём.

Хлопнула дверь в сенях, протопали в соседней комнате, затем в кухню вернулся Попрыгайло с кастрюлей, укутанной рваным одеялом. Засуетился Мундель, сдвигая со стола на край грязные тарелки и банки. Откуда не возьмись вынырнул юный Хокинс, принялся доставать из буфета чистые тарелки и расставлять на стол, явно рассчитывая если не принять участие в трапезе, то хотя бы по своему обыкновению доесть потом за всеми.

— Хокинс, бастард! Почему посуда не мыта на столе?? Чем ты тут занимался? На земляные работы захотел??

— Мне нельзя «на земляные!» — окрысился мальчишка, — У меня рука сломана! Вы же знаете!.. — и продемонстрировал предплечье, замотанное грязной тряпкой, — По-вашему же поручению, на вылазке, пострадал!..

— Так не сделал же ничего! Значит сам и виноват! Пошёл вон за водой!

Хокинс угрюмо вышел за дверь, загремел там металлом ведра.

— Хотон, сходи с ним. Принесите воды вместе, этот бастард опять ведро утопить может, не напасёшься на вас…

Хотон встал, и, чуть поклонившись, достойно так, по-военному, вышел. Попрыгайло поставил на стол кастрюлю, развернул с неё одеяло, поднял крышку — из кастрюли повалил пар, запахло чем-то довольно противным, но съестным.

— Что это там Людка наготовила? Вроде нормальных продуктов ей завезли, а пахнет как из компостной кучи!

— Рагу, говорит.

— Рагу… Сейчас попробуем, что это за «рагу». Если эта сука так выкипевший борщ называет, то завтра вместо «рагу» будет землю долбить! А хлеб ты принёс? Там должен был быть хлеб. В сенях.

— Хлеб замёрз. Как кирпичи.

— Не влияет. Тащи сюда, распилим как-нибудь. Нет, ты наливай давай; Сергей Петрович — метнись в сени, принеси. Да пошинкуй его чем-нибудь; хоть топором, что ли! Не хлеб в Никоновке пекут, а пластилин какой-то, лучше бы муки больше передали!

Мундель вышел. Сидевший в углу на полу Хокинс чуть шевельнулся настороженно: пару буханок он уже для себя перепрятал; из расчёта выменять на что-нибудь у соседей или у Кристинки, которая в последнее время не жаловала младшего братца, переведя общение с ним исключительно в товарную плоскость. Интересно, заметят или нет? Можно будет, в принципе, отмазаться: сказать что просто понадёжней спрятал. Ведь всё там же, в сенях.

Выглядел сейчас Альбертик-Хокинс модняво: в очках и в блескучих кроссовках «с писком» — копался на днях в вещах, привезённых ещё с Мувска, и вот — нашёл. Кислотной расцветки солнцезащитные очки с сеточкой вместо стёкол и высокие цветные кроссовки на платформе, с огоньками по бокам, блымающими когда идёшь. Дорогие были! Раньше. И теперь сгодились — из-за толстой платформы не так мёрзли ступни. Правда, заёбывали писк и эти огоньки…

Продолжая раскладывать парящее «рагу» по тарелкам, Попрыгайло вполголоса быстро и сжато изложил, как прочитал по писанному:

— Хотон четыре банки консервов из привезённых до распределения пайков сныкал. Я точно знаю, и где спрятал знаю — могу показать. Мудель головой подвинулся, — этот раз рассказывал бойцам, что Пригорок — сакральное место, один из энергетических полюсов Земли, наравне с Шамбалой, египетскими пирамидами и Алтаем. Оттого за него «проклятый чернокнижник лже-поп Андрей» и держится, — энергией, мол, оттуда подпитывается. Оттого, говорит, надо Пригорок скорей взять. И там всех убить…

Борис Андреевич хохотнул, согласно кивая; принял тарелку:

— Это наш, домашний, полезный сумасшедший. Чем больше чуши насчёт Пригорка наплетёт — тем лучше. Что-нибудь в мозгах у шпаны да завязнет; а основное — что Пригорок надо взять! И никого там не щадить. Они ж там все Дети Тьмы — как их можно в живых оставлять?? Потом ещё надо будет, перед штурмом, кольев деревянных заготовить — в сердце покойникам позагонять, чтоб не воскресли! — ты ему эту идею подкинь-ка тоже! Может получиться весело. Ещё что?

— Где?

— Ну, в мире. Что там — с эпидемией-то? И вообще — она была ли? У нас как-то обошлось, и в Никоновке вроде как-то немного было, только что кто в Оршанск ездили, и то не все…

— Трудно сказать. — юрист пожал плечами, — Много, мало… Были же. В Никоновке всех спалили; может тем и спаслись. А в эвако-лагерях и в армии, говорят, до 90 процентов выкосило. Ну, опять же — кто говорит… Так, слухи. Я слухами не интересуюсь; меня больше что там с социальной структурой общества происходит интересует.

— Ишь ты! — «с социальной структурой!» Социолог… Ну и что там, со структурой-то?

— Дробление идёт. Приёмник слушал — какое-то «Мувское национальное единство» образовалось, под руководством некоего Орлова, из Администрации — программа его мутная, как и он сам, но говорит складно. Объявил себя Комендантом Мувска, «взамен дискредитировавшей себя и устранившейся от наведения порядка в городе и стране Администрации». Подгребает под себя мелкоту всякую…

— То от нас далеко!

— Ну не скажите. В Мувске всё же сила. Там сейчас троевластие: бывшая Новая Администрация, которая, реально, ничего кроме как в Зелёных Зонах, не контролирует; Чёрные квадраты; — и вот он, Орлов, «Верховный Комендант» — почти Колчак, что был «Верховным Правителем»…

— Бардаааак… — Борис Андреевич, взяв ложку, сплюнул недососанный леденец в угол на пол, — и сидевший поодаль Хокинс тут же брякнулся на четвереньки; шустро подполз, нашёл обсосок, сунул себе в рот.

— Как обычно у нас. Всё по кругу. — продолжал юрист, — И всё же в Мувске порядка больше, — в Регионах, судя по всему, вообще полный распад, Дикое Поле. И у нас тут тоже… знаю вот — Демидовка в нашем районе чуть ли не независимость решила объявлять — пока Гришкин «наместник», Шкурников, «Шкуро», не нагрянул туда с Никоновки, да не зарезал местного-то «самостийца». Но и сам тоже… ходят слухи — Григорий ему не доверяет, опасается подляны. Орал на днях по радио, я слышал. Если так подумать… если Гришка при штурме Пригорка много людей потеряет, то вполне может и того — в районе власть смениться! Это тоже надо учитывать!

— Ишь ты!.. — озаботился Артист, — кто у него сейчас там в «наместниках»? Дружок этот его, Шкурников Лёнька?.. Помню, помню, вместе тогда они Мэгги шпилили, чтоб её черти на том свете кочергой до гландов отымели, паскуду!.. Что друг — это, конечно, ни о чём… может, может! Но… Не должно бы быть много потерь! — с двумя-то БМП, что обещают… Задавим! Главное, этот раз проследить, чтоб такой же ерунды не случилось!

— Нет. Пригорок обложен плотно, никто не вырвется. Хотон говорил.

— Хотон… тоже ещё тот балабол. Наподобии тебя, только в другой сфере. Ладно, давай кушать. Скоро там этот пропагандон с хлебом придёт? Юнга — поторопи его!

* * *

Толстый, успешно, хотя и не без риска, украв доску от забора возле дома старухи и семейства Валерьевны, возвращался в казарму, предвкушая, что от него, наконец, сейчас отстанут, — доску он принёс, остаётся её сейчас там же, в коридоре, маленько порубить топором, — и в печку. Дима Голицын наверняка тоже чего-нибудь принёс. То есть топливо, а значит и тепло в казарме, будет. Может, отстанут. Можно будет дожрать что там останется «за основными» после ужина, и тихо упятиться в дальний от печки угол, где на полу у него была устроена постель из всякого тряпья. Раньше был пусть старый и продавленный, но всё же матрас, но его забрал себе Валька — «Вяленый», который в «элиту отряда» хоть и не входил, но ощущал себя более крутым чем он, Толстый — если можно было на этом, приплинтусовом уровне, проводить какие-то уровни крутости. Проще говоря забрал да и всё — на его дощатом топчане тоже был старый продавленный матрас, так что два старых и продавленных это почти как один новый и непродавленный. А он, Толстый — и так толстый, хы, перебьётся. И вообще спать на жёстком полезно для позвоночника, правда, Толстый?

Толстый тогда только медленно, как рыба, сморгнул; и ничего не сказал по своему обыкновению. Ружья ему не давали. Появлялась временами мысль встать ночью, взять чей-нибудь карабин, да и пострелять обидчиков сколько успеет — но… Нет-нет, так нельзя! Так — это всё равно что самому сразу застрелиться, то есть никакой надежды на будущее — а оно обязательно должно быть, будущее! Что-нибудь да изменится. Пока можно и на тряпье, в углу. Он привык уже. Почти. Это уж лучше, чем лежать потом в мёрзлом штабеле, как эти, за казармой; ждать весны, пока земля оттает. Чтоб снег набивался в открытые глаза, залеплял раззявленный рот и глазницы — брр!.. Нет уж. Он потерпит…

Около дверей околачивался Сельдеев, «Селёдка»; почти такой же бедолага как Толстый, но с бывшим ружьём Харона: двустволкой с выжженным на прикладе черепом. Неумело изображал часового.

— Э, Толстый! Подь сюда! — послышался повелительный голос, когда он уже подходил к порогу казармы. Он оглянулся. Голос раздавался из дощатого туалета поодаль. Туалет был большой, на четыре очка, построенный ещё в начале лета Вовками. Его уже порядочно засрали, и зловонная жижа, когда не замерзала сталактитами, темнела и воняла почти вровень с очками, но копать по зимнему времени новую яму и перетаскивать скрипучее сооружение охотников не было; Хронову было просто наплевать — он в казарме ночевал редко, а оправлялись все по-маленькому где придётся, зассав жёлтым все углы; используя туалет только для «больших посиделок».

Вот и сейчас там восседал «в позе орла» Юрка Шевцов, видный в лишённый дверей проём — двери давно порубили на дрова, здраво рассудив, что они не бабы, и стесняться им некого.

— Подь сюда, я сказал! — опять требовательно повторил Швец. Он был скор на руку, и потому Толстый, внутренне вздохнув, подошёл. Чего он опять найдёт за повод доебаться…

Сидящий на корточках Юрка несколько секунд рассматривал Толстого как будто только его увидел, потом скомандовал:

— Ближе! Ближе, бля! Наклонись! Ниже! Чо сказал, не понял што ли ты, морда??

Не понимая, что тому надо, Толстый подошёл, и, повинуясь команде, наклонился, прижимая к груди кусок забора — свою добычу. Он не понимал, чего тому было надо, пока Швец не сорвал с его головы шапку, и, кряхтя приподнявшись, не вытер ей себе жопу. Критически осмотрел её, смял, и вытер повторно; потом бросил шапку в сторону:

— Оботрёшь снегом… Тебе сойдёт.

Потерявший дар речи Толстый только пролепетал:

— Ты что… так же нельзя!..

— Попизди ещё! — пристрожился тот, вставая с корточек и застёгивая штаны, — Пиздюлей, что ли, давно не огребал?? Говорю тебе — оботрёшь снегом, — и сойдёт. А то я бумагу забыл.

Окончательно застегнувшись, он вразвалку пошёл в казарму. Стоявший у дверей Селёдка посторонился, пропуская его; и отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на Толстого. Такого унижения у них ещё не практиковалось, нет. Но всё когда-то бывает в первый раз…

Глотая слёзы, Толстый наклонился, подбирая испоганенную шапку.

В заключение так неудачно сложившегося дня, оказалось, что пока он рыскал в поисках топлива, принесённые Хароном тёплые вещи уже «справедливо поделили». Как и следовало ожидать, Толстому ничего не досталось. Впрочем, нельзя сказать, что совсем ничего — ничего только из нового, привезённого. А так, вообще, он получил старые варежки с прорванными пальцами, и целых три пары носок — старых, дырявых, вонючих, ношенных; снятых «основными» на замену новыми, чистыми. В конце концов их можно было постирать; главное не подцепить через них грибок, чем несколько человек в отряде уже маялись. Если ещё прокипятить…

Во всяком случае остаток дня и ночь больше его никто не третировал, и даже осталось что пожрать из большого бацилльника-кастрюли. Может быть всё ещё как-то наладится… Не может же «это всё» длиться бесконечно??