Промбаза. Пункт дислокации «Нора»

Раз! Раз! Раз-раз! — уклон — Раз! Нырок, проход в ноги, — рывок! Добить — ногой в горло! Раз!

Владимир остановился. Нормально уже получается. Да, конечно, до прежней резкости и быстроты ещё далеко; да и о выносливости только вспоминать приходится — но уже ничего… ничего… намного лучше, чем было. Поначалу вообще — несколько движений и в пот бросало; и одышка, и сердцебиение. Но — сразу как прошла эта противная слабость во всём теле, вызванная болезнью, так сразу и стал подтягивать форму. Поначалу понемногу, не спеша: встать с кровати, поприседать… — опять лечь; вернее — упасть, пережидая приступ сердцебиения. Отдышаться. Опять встать…

За занавеску обеспокоенно заглядывала Лёшка:

— Вовк, ты чо? Ты лежи, ты больной, тебе же нельзя!

— Лежу я, лежу, Алёна… сейчас только немного разомнусь. Затекло всё, надо восстанавливаться…

И опять — встать, присесть — встать — присесть — встать!

Надо восстанавливаться. Кризис прошёл — надо восстанавливаться!

Понемногу стал и отжиматься. Там же, за занавеской.

В Норе хорошо, тепло! Уютно фырчит «примус» как его тут называют, а точнее дяди Сашина паяльная лампа; привычно уже пахнет сгоревшими нефтепродуктами и готовящейся пищей. Душновато, да. Зато тепло. Можно было бы ещё поваляться, «повыздоравливать», «накопить силы», как говорит Елизавета Фёдоровна, бабушка Фибры, и ей вторит Лёшка.

Алёне, и постоянно при ней находящейся маленькой сестрёнке Женьки, Наташке, нравится ухаживать за ним, за больным — обтирать его прохладной водой, менять бельё, давать самодельную утку — испражняться, — ему до сих пор неприятно, стыдно за то, что им приходилось за ним так интимно ухаживать, хотя они и вида не подают, и баба Лиза спокойно ему на это говорит: «- Ты не мужик, когда болеешь, ты — больной; и нечего тут стесняцца; женщина и должна за больным ухаживать, и за раненым; пущай приучаюцца, времена сейчас дикие, пригодицца».

Но, как только пришёл в себя, стал вставать — конечно, всё, всё сам.

Кстати, и интерьер Норы поменялся, — теперь под потолком гроздьями висели цветные полусморщенные шарики воздушные; и спать стало мягче — пацаны ещё натащили целые огромные мешки невесомых белых шариков, которыми, кажется, набивали всякую авангардную бесформенную мягкую мебель: кресла-пуфы в виде шаров. Теперь все спали на этих шуршащих, перекатывающихся шариках, которыми набили старые матрасы и новые чехлы; к тому же сугробики этих шариков опять были теперь повсюду в Норе: по углам, возле ножек столов и табуретов, при ходьбе носились за проходящим и норовили попасть в пищу. Женщины ругались, но поделать с этим ничего было нельзя — невесомые шарики были вездесущи.

* * *

Отдышался, даже стал подмерзать.

А ну давай ещё раз. Вводная: впереди человек с пистолетом. Ррраз! — уход в сторону с подшагиванием; раз! — правой в сплетение; толчок в плечо, разворачивая, двоечка в спину, подсед, рывок за стопы, добивание! Ффух!

Подвешенный на цепи туго перетянутый тросом гряхный-прегрязный мат, найденный в бывшем гараже и подвешенный в одном из помещений промбазы, раскачивался, поскрипывая цепью.

Ещё двоечку. Ещё. Ещё! Ещё, ещё, ещё!!!

Старый мат, изображавший оппонента, всхрюкивал и дёргался от ударов; саднило ободранные о верёвки кулаки, бешено стучало сердце. Может и не стоило сейчас, в таком темпе «восстанавливаться», а вернее, себя загонять — но выхода не было. Надо быть в форме, очень надо, быстро надо! Тем более, что такие интенсивные тренировки позволяли не думать о том, что сейчас с Наташей, которую забрали люди Креста. Сколько там времени Пломбир тогда дал «на восстановление»? — неделю, две? Прошло значительно больше; он скрылся «с прежнего места жительства», получается оставив Наташу-заложницу в руках уголовников. Кого волнует то, что он заболел, что был без сознания и мог, в принципе, умереть? Он не заблуждался по поводу благородства той уголовной братии. Вернее, был вполне уверен в их верности слову: сказали, что если через две недели не появишься — «бабе твоей будет плохо», — значит так и будет, так и есть! Чёрт побери! Что с Наташей? Вот он втравил её! — сначала спас, получается, — потом втравил в эту разборку с уголовниками! Теперь она… что вот с ней? Лучше не думать. Лучше ещё серию по мешку-мату, с имитацией броска — надо её искать, надо её вытаскивать, надо восстанавливаться!

Судорожно, уже какими-то рывками бьётся сердце; сил уже нет. Рухнул на стоявший поблизости стул. Отдышаться. Какое же я всё же чмо! Как сказал бы… как кто сказал бы? Вовчик? Нет, не его лексикон. Так Хронов сказал бы, поганец. А что, не так? Сбежал с деревни, убоявшись разборок с Громосеевым. Оставил подругу в деревне… Раскрутился в городе — на чужие-то деньги! И всё почти потерял потом. Всё, что не удалось, что не успел вывезти в Нору. Пистолет — потерял, автомат — не свой, Алёны автомат, — потерял… С неадекватным соседом справиться не смог, прыгал как заяц по этажам от картечи… Лёшку защитить тоже не смог! — хорошо Диего вмешался. Оh, damn! Что же это за жизнь такая пошла, что же я за чмо-то такое?? И тогда, на поляне, с уголовниками — тоже…

Встать, ещё поработать с мешком?..

Нет. Нет уже сил. Так и сердце посадить можно. Но надо, надо скорее восстанавливаться; и ехать в город, искать этого Пломбира, разбираться с уголовниками, через них искать Наташу…

Тут тоже не всё здорово. Пока он болел, пацаны окончательно «выпряглись». Последнее время пошли какие-то ссоры, разборки. Он не вникал, да Псы и не допускали его до своих «внутренних дел». Женька ходит постоянно насупленный, — он, Владимир, думал, что, возможно, ревнует его к Алёнке. Это было бы неудивительно — Лёшка проявляла явно к Владимиру не только дружеские чувства; хотя он и старался по возможности не давать повода. Но как ты «не дашь повода», когда периодически проваливаешься в беспамятство, и она за тобой ухаживает? Но оказалось всё серьёзней, чем юношеская ревность — разборки были среди самой группировки; и вот уже второй день из Псов обедают только Женька и Лёшка, вся остальная компания куда-то пропала. Женька ничего не говорит. Ушли «в свободный поиск»? Почему без своего командира; никогда такого не было, чтобы Женька «оставался на хозяйстве», когда банда уходила «за зипунами», как говорили в старину, ещё во времена Стеньки Разина.

— Володь… — в дверь бывшего чьего-то кабинета, который Владимир облюбовал себе под спортзал, постучались, — Можно?

Алёна. Ишь ты, трусы ведь мне меняла, а теперь спрашивает разрешения войти.

— Заходи.

Вошла, зыркнула по сторонам.

— Занимаешься?

— Да, надо. Восстанавливаюсь.

— Молодец. Пошли обедать. В железку не стучали, — чтоб не привлекать. Всё равно все в Норе. Кроме тебя.

— А пацаны?

— Второй день нету.

— Я заметил. А где они?

— Что раньше не спросил?? Их Шалый «в рейд» увёл. Сказал, что знает, где можно оружием разжиться. Если не очковать, говорит.

— Ша-алый?.. А как же Женька?? Как же Джонни их отпустил?

Лёшка сделала круглые глаза:

— Ты чо, не знал? Его же свергли.

— Как «свергли»?.. Отстранили, типа? От руководства?

— Ну да. Типа отстранили. Голосованием. Он хотел с Вампиром на ножах сначала драться — я не дала. Ну и… он обиделся. На всех. А Вампир пацанов всех увёл на дело. И теперь второй день их нету.

— Попали??

— Наверно. Без Женьки-то. Это Жендос всё продумывал, а Шалый — он…

— Ясно. — Владимир поднялся, — Надо было мне раньше сказать… А мне — раньше спросить. Надо в город ехать — выяснять… Что за «дело», куда — ты знаешь? Нет… Это плохо. Но я знаю, где можно максимум информации получить; всё равно я туда собирался. Надо ехать…

— На чём?? Они ведь твою «буханку» забрали, на ней ведь поехали!

ТУЗ БЬЁТ КРЕСТА

Опять трещит мотор Судзуки, и ледяной ветер бьёт в лицо. Совсем как тогда, с Наташей. Да, мотоцикл, даже такой классный, совсем не для езды по зимним дорогам. Видимо, тогда он и простудился.

Сейчас что — вторая серия? Дядя Саша предлагал переговорить с Оберстом, чтобы тот дал свою машину — Владимир отказался; сказал, что ему надоело одалживаться, что одолженные вещи у него долго не живут; но не в последнюю очередь из-за того, что не хотел брать с собой в эту рискованную экспедицию Алёну. Достаточно того, что пришлось взять в напарники Джонни — вот он, за спиной. Третьего на Судзуки уж точно не посадишь, это было понятно; но Лёшка всё равно устроила скандал, ничего не добилась, и ушла реветь в Нору. Кажется — реветь.

* * *

Оршанск с того времени как вымер; а ведь времени всего ничего прошло, меньше месяца.

Людей на улицах не видно. Только лозунги, лозунги на стенах — часто свежие поверх старых: неопрятно, от руки баллончиком с краской поверх красочного, в три цвета «Слава Регионам — Патриотам Слава!» намалёвано «Все на Зону!» — что бы это значило?.. А ешё, поверх всего — простое: «Идите все на х..!» И ещё — больше стало зловеще чернеющих квадратов на стенах. Просто — чёрных квадратов, закрашенных, без всяких надписей. «Черноквадратники» лезут во власть? Или в то, что от власти осталось? И сюда добрались…

Подъехали к Дому Печати дворами. Владимир остановился, спешился, и с помощью Женьки закатил мотоцикл в нежилой подъезд, заблокировал колёса, пристегнул и к перилам — авось дождётся их возвращения. Посоветовал Женьке, если уж ему так горит сопровождать его, свою Беретту тоже спрятать где-нибудь здесь: дальше начиналось царство Креста, где их, безусловно, обыщут; и пистолет отберут — а вот вернут ли потом большой вопрос. Но Женька наотрез отказался. Ну смотри сам…

Против ожидания около бывшего Дома Печати, а ныне штаб-квартиры Смотрящего Оршанска Креста не было прежней атмосферы порядка и чёткости. Хотя во дворе, несмотря на день, светили фонари, но не было прежнего контроля: их никто не остановил и не обыскал; можно сказать, вообще на них не обратили внимания. Хотя народу во дворе хватало: с десяток человек, явно «не при делах», то есть или наёмных, или, что скорее всего, рабов, грузила какие-то картонные ящики в пару грузовиков; за ними наблюдали несколько вооружённых автоматами типов. Типы были колоритные: в разномастном армейском камуфляже, но с такими рожами, что было ясно: строем они если где и ходили, то только в местах не столь отдалённых; и не в камуфляже, а в чёрных робах.

На Владимира с Женькой только покосились, но ничего не сказали, «не предъявили»; как бы — если идёт, причём уверенно, — значит по делу и так надо.

И на входе никто их не остановил и даже не спросил, кто такие и к кому; хотя Владимир и заготовил уже: по вызову, мол; к Пломбиру, который у Креста типа помощника или секретаря. Так и поднялись на этаж; стали искать по памяти тот кабинет, где Владимира допрашивали. План у него был простой: найти Пломбира, который, в общем, производил впечатление адекватного; объяснить ситуацию: так, мол, и так — болел, болел тяжело; отлёживался, — оттого не явился в срок, и о себе не давал знать. Как только чуть поправился — прибыл. Готов, так сказать, выполнять поручения; только верните девушку. Да, и, между делом: что, может быть, известно про бригаду пацанов на УАЗе-буханке, не было ли каких происшествий… А дальше поглядим, по ситуации.

Но никто не встретился по дороге; никто ничего не спросил.

По лестницам и коридорам им навстречу несколько раз проходили люди, самые разные; даже один раз женщина средних лет; но все они были какие-то озабоченные; по Владимиру с Женькой лишь мельком, без интереса, скользили взглядами; и, создавалось такое впечатление, что к чему-то прислушиваются.

Что случилось? — было непонятно.

Собственно, эта тётка и указала им, где искать Пломбира; — остальные на попытку задать вопрос даже не останавливались. Объяснила коротко, ткнула пальцем в направлении лестницы; посмотрела странно — и пошла своей дорогой.

Женька молчал, впитывал происходящее; держался позади, как Владимир и велел.

Наконец нашли тот самый кабинет, вернее — большую, роскошную приёмную, уже памятную Владимиру.

Вот возле входа в неё уже стояла охрана — грузный, неприятного вида мужчина в камуфляже и с автоматом; и подтянутый, настороженно зыркающий по сторонам, молодой мужчина, одетый «по гражданке», но с некоторым явно заметным милитари-уклоном: удобная защитного цвета куртка с меховым воротником и погончиками, штаны с объёмными карманами на бёдрах. Оружия; во всяком случае на виду, у него не было.

Грузный заступил дорогу Владимиру:

— Куда прёшь? Литер, што ле? Свали!

Владимир не успел открыть рот, чтобы возразить; объяснить цель своего визита; как вмешался второй дежуривший на дверях:

— Отвали, Сухарь! Что ты базлаешь не по делу?? Человек идёт — значит ему надо.

Тот чуть отступил в сторону; и вызверился на говорившего; при этом от него противно пахнуло запахом лука и селёдки:

— Чо как барин командуешь?? Чёрт цветной!

Мужчина не остался в долгу:

— Задрал уже, чиримис! За цветного и ответить можно, чертило подшконочный! Бивень, на. Включи бестолковку и покубатурь: люди если идут по делу, то не твоё это дело их стопарить!

Создавалось впечатление, что это двое между собой, мягко говоря, не ладят; и перепалка эта для них далеко не первая. Да и вообще, по виду это были как люди из двух разных миров, хотя и говорили они на одном, не особо понятном непосвящённым, языке.

Небритое лицо противного мужика изобразило мучительную попытку осуществить мыслительный процесс; но всего скорее это было для него непривычным. Потому он примолк на мгновение, а потом уже тоном ниже обратился к Владимиру с коротким:

— К кому?

Владимир как мог постарался коротко и внятно изложить цель своего визита.

— …Пломбир велел явиться; вот я и явился.

— Мороженое теперь идёт по другой статье! — хрипнул, услышав явно знакомое погоняло, мордастый, — Ландай отсюда, Митя!

Второй охранник на этот раз промолчал; однако поднял руку и что-то негромко произнёс как бы себе в обшлаг рукава куртки. Владимир заметил и витую спиральку провода, уходящую из-за ворота ему в ухо — микрофон. Явно получив ответ на сообщение, он коротко бросил напарнику:

— Отвали, Сухарь. Это к Кресту.

— А, к Кресту?? — мордастый чуть отступил, — Крест, он тоже… это… ещё смотреть надо, чо-там… Хы, «к Кресту»… Сегодня он Крест; а завтра он…

— Что ты барахлишь, Сухарь; может, Кресту сам это скажешь?? — чуть надавил интонацией мужчина; и мордастый со странным погонялом Сухарь, смешался и отступил, бормоча:

— Двигай, чо. «К Кресту» он…

После такого «обмена мнениями» Владимир, а за ним и молчащий Женька беспрепятственно вошли в приёмную, закрыв за собой дверь.

* * *

Оказавшись в знакомом помещении, Владимир огляделся, ища взглядом Пломбира: в отличии от прежнего своего посещения, на этот раз приёмная была полна людей.

Здесь было больше десятка человек; все мужчины примерно одного возраста: 45–55 лет; с суровыми лицами много повидавших людей; одетые «по гражданке», добротно; в зимнее, хотя в помещении было вполне тепло. По этому случаю меховые куртки, пальто, короткие дублёнки и пуховики были расстёгнуты, но почему-то никто не воспользовался пустующей около входа вешалкой; как будто все они только что пришли или собирались вскоре уходить.

Оружия ни у кого не было видно; но Владимир обострённым от чувства опасности чутьём сразу, ещё до того как нашёл взглядом знакомца — Пломбира, почувствовал конфронтацию между двумя группами собравшихся здесь. Собственно, хотя приёмная была вполне обширна, люди не распределились по всему помещению равномерно, а сгруппировались довольно компактно: часть суровых мужчин, у некоторых из которых, мельком мазнув взглядом, Владимир заметил синие разводы татуировок на тыльных сторонах кистей рук и пальцах, кучковалась возле входа в собственно кабинет Креста, как бы охраняя его; стоя, и сидя на стоящих вдоль стены стульях. Часть же присутствующих, среди которых Владимир не сразу и выделил Пломбира, группировалась поодаль, напротив входа в кабинет; расположившись в креслах для посетителей возле секретарского стола с компьютером на нём, а один стоял у стены возле стола. Сам Пломбир так и просто сидел на этом столе, непринуждённо болтая в воздухе ногами.

Однако вся эта непринуждённость сразу показалась Владимиру напускной, — в комнате явно витал дух конфронтации, противостояния между этими двумя группами.

Не успел он сделать несколько шагов к столу, на котором сидел Пломбир, как из-за его спины вынырнул Женька. Ни с того ни с сего вдруг оказавшись в центре комнаты и внимания, он поднял сжатый правый кулак к плечу, как бы в приветствии «Рот Фронт», и выкрикнул:

— АУЕ — сила!

И замолчал выжидательно.

Все присутствующие уставились на него; кто с недоумением или насмешкой, Пломбир — с явным подозрением.

— Джонни… сейчас пинка получишь!.. — вполголоса, стараясь не шевелить губами, произнёс Владимир, раздосадованный непонятной выходкой мальчишки.

— Ты кого это к нам, нахер, тут привёл, Володинька?? — скривившись, спросил Пломбир. Из группы же от дверей в кабинет, напротив, донеслось одобрительное:

— Барно, додик! Ландай, брус шпандовый, накати с нами! — один из сидевших возле двери поднял парящую кружку, которую до этого держал на колене.

— Это ко мне! — возразил Пломбир, продолжая сидеть на столе.

— Сразу двое к тебе?.. — хмыкнул сидевший, — А как базарили? Штоб никого лефтых! Или как: фраер — к вам, цыплёнок — к нам, такой, што ле, расклад?

— Они не при делах, Хмурый! — пронзительно глядя на сидевшего, произнёс Пломбир, — Оба — не при делах! Случайно зашли. Не по… не по нашему делу, вникаешь? Или ты стремаешься двух пацанов?

— Я никого тут не стремаюсь… — с противной ухмылкой произнёс мужчина с кружкой, — А только если был базар, чтобы никого левых, то и надо за базар отвечать! Может ты на стрелу ещё и соску приведёшь, тебя обслуживать; а мы — гляди?

— Привяжи метлу, Хмурый! — посоветовал Пломбир, — Они щас уйдут. Два слова — и ушли, вникаешь?

— Покатит. — Хмурый как бы потерял интерес к вошедшим, и, подняв кружку, с хлюпанием отхлебнул из неё.

Пломбир переключил внимание на Владимира:

— Володя… а я думал, что ты с концами… отплыл! Ишь ты — пришёл! С юным уркаганом?

— Это так он… выделывается. — проклиная про себя Женьку за его дурацкую и непонятную ему выходку; и себя, за то, что взял его с собой, ответил Владимир, — Я болел. Серьёзно болел, без дураков. Вот, он подтвердит. Мог бы — пришёл бы, конечно, как обещал. Как вы говорили.

— Ага, ага, говорил. Пришёл бы… — Владимир видел, что Пломбир слушает его рассеянно, сам мыслями и вниманием будучи где-то совсем в другом месте. Он поддакивал Владимиру, а взгляд его блуждал по комнате, на мгновения задерживаясь на каждом из присутствующих, и чуть дольше — на малиновой кожи двери кабинета, за которой, как понял Владимир прошлый раз, был кабинет Креста. И все присутствующие нет-нет да поглядывали на эту дверь, как будто ждали чего. И вообще атмосфера в приёмной была какая-то ожидающая, «вокзальная»; недаром никто не разделся, и сидели так, как будто готовы были вот-вот сорваться и бежать куда-то… — Пришёл бы, да.

— Так что мне? — уточнил Владимир, — Я смотрю, я не вовремя?

— Угу. Очень не вовремя… — Пломбир вообще отвлёкся от Владимира и уставился на малиновую дверь, за которой явно происходило что-то необычное. И все в комнате тоже уставились на дверь; а стоявший облокотившись на стену один из мужчин, явно из «команды» Пломбира, то есть из оппонентов находившимся возле самой двери, нервно сунул руку за отворот дублёнки.

Из-за двери раздался звук, как будто толчком кто-то приоткрыл ещё одну дверь и раздались приглушенные голоса. Два мужских голоса, на повышенных тонах что-то невнятное, перебивая друг друга, быстро говорящих. Потом снова дверь стукнула, и ничего вновь не стало слышно. Там тамбур, — понял Владимир — потому и не слышно ничего.

— Не договорятся… — глянув куда-то мимо Владимира, как бы про себя, произнёс Пломбир; и опять, как детсадник, поболтал ногами, постукав каблуками в бок письменного стола.

— Нет, не договорятся… — эхом откликнулся стоящий.

Пломбир поднёс руку к вороту и, видимо, нажав там тангету, чуть склонив голову, произнёс тихо:

— Поручик, будь наготове. Не договорятся они, судя по всему.

Суровые мужчины с татуировками на кистях рук, сидевшие и стоявшие возле двери кабинета, тоже обменялись несколькими короткими репликами.

Владимир оглянулся на Женьку, — пацан после выходки присмирел, и держался за ним. Атмосфера некоего нервного ожидания подействовала и на него.

— Что у вас тут делается? — спросил Владимир чтобы хоть что-то сказать. А то у него стало складываться впечатление, что на него вдруг стали обращать внимание не больше чем на мебель в комнате.

Стоявший у стены хмыкнул. Пломбир перевёл взгляд на Владимира и небрежно ответил:

— Так, фигня, Володинька. Решается вопрос, под кем будет город, а с ним и область — под красными или под синими. Обычный такой, в необычные времена, вопрос: кто под кем. Как обычно — делится власть, собственность, будущее. И, как обычно в таких случаях, «проигравший плачет». Если успеет, конечно, хотя б всхлипнуть… Всё как всегда… История, бля, пошла на второй круг… Ни-че-го-то в этой жизни не меняется…

Из этой сентенции Владимир не понял ничего; вернее, понял лишь, что они с Женькой не вовремя; и надо сматываться. Но тащились они сюда из Норы не для того, чтобы вот так вот просто уйти; надо было выяснять по Наташе; да и по возможности — по пацанам из отпочковавшихся от своего командира Псов.

— Пломбир! — опять он обратился к нему, — Я всё же пришёл. Как вы говорили. Пусть и с опозданием. Но пришёл…

— И что? — покосился на него Пломбир. Он опять оглядывал оппонентов и зыркал на дверь.

— Ну как что! Вы же мою девушку забрали, Наташу! — повысил голос Владимир, — Сказали, что вернёте, когда приду. Вот. Верните. И ещё у меня вопрос…

— Ты поглянь! — требует! — хмыкнул стоящий у стены.

— Наглая молодёжь пошла… — согласился с ним Пломбир, и не в тему вдруг спросил Владимира:

— А вот вы, когда сюда шли, — вы как через пост внизу прошли? Почему вас не задержали, и мне сюда не перезвонили?

— Так не было поста внизу! — пояснил Владимир, — Там какие-то люди что-то грузят; а поста не было. Мы сами сюда дорогу нашли.

— Не-было?.. Са-ами?.. — зрачки Пломбира расширились, как будто он услышал какую-то потрясающую новость, — Шива, слышишь??

Владимир не понял такой реакции; подумал, что это из-за того, что их не обыскали. Ага, ну да, у Женьки же Беретта; и никто, получается, не знает. А он даже ножа не взял…

— Получается, ОНИ уже всё решили! — буркнул стоявший у стены мужчина в дублёнке и опять, как бы между делом, сунул руку за отворот, чуть отвернувшись, чтобы не видели оппоненты.

— Ага. И посты поснимали. — согласился Пломбир, — Наши посты!

— Что вы там мусорите, краснопёрые?.. — настороженно обратился к группе у стола сидевший с кружкой в руке, которого Пломбир назвал Хмурым, — Базарите и базарите, как у кума в абвере. Потрещали, — и пусть уходят!

— Ща уйдут! — заверил его Пломбир; но кроме того, не преминул заметить:

— Вообще ты не по делу тут, Хмурый, и командовать пытаешься, репликами бросаешься, определения обидные клеишь… Ты как бы тут вообще пока не по делу. Ждём, что там… что там Крест с Тузом решат. Хотя, конечно, и Тузу не по уровню с Крестом на равных базарить… но как решат; то есть как Крест решит — так и будет! — и впился взглядом в лицо Хмурого.

Губы того изогнула презрительная ухмылка, и он ответил:

— Ты, Пломба, хоть под честного фраера и канаешь, но блудняк этот не догоняешь… Тут мы не просить пришли. У Креста. Мы тут рамсы разводим по понятиям; а ты тут как алюра…

При реплике «у Креста» он презрительно скривился.

Внимательно слушавший его Пломбир только краем рта почти неслышно шепнул стоявшему:

— Шива, «алюра» — это чо?..

— А хер его знает. — так же очень тихо ответил тот, — И вообще… шестьдесят шесть!

Пломбир только согласно кивнул, и, вновь поболтав ногами, постукав каблуками в бок стола; и, как бы обдумывая сказанное Хмурым, чуть повернул голову в сторону и сказал одними губами остальным «своим»:

— Всем — шестьдесят шесть!

Никто особо не прореагировал; собственно, и так напряжение чувствовалось очень сильно, но тут, как показалось Владимиру, оно ещё больше усилилось, хотя никто не сделал ни одного заметного движения. Ну, может быть один из сидевших, державший локти на коленях, освободил одну руку; другой, как бы зябко потирая руки, сунул кисть правой руки в отворот левого рукава; ещё один сдвинул ногу под кресло, что давало возможность быстро вскочить… Всё это не укрылось от обострённого напряжением взгляда Владимира, и он понял, что «шестьдесят шесть» — какая-то шифрованная или команда, или показатель степени напряга ситуации, или что-то наподобие… Ещё он понял, что сейчас что-то будет… Как-то действительно, не вовремя они с Женькой пришли сейчас в этот кабинет…

Как бы отвечая на его ощущения, Пломбир доброжелательно ему кивнул и обычным голосом сказал:

— Иди, Володя, с мальчиком — иди! Позже договорим. Завтра придёшь… Забирай своего малолетнего уголовничка — и иди…

И улыбнулся.

Владимиру от этой неживой улыбочки стало нехорошо; и он как-то по-особому почувствовал, что сейчас они с Женькой-то стоят как раз между двумя силами-антогонистами; причём силами, готовыми сшибиться; и ощутил свою полную незащищённость, всё равно что воробей, сдуру залетевший внутрь кузнечного пресса между матрицей и пуансоном, когда штамп уже готов к очередному циклу ковки-прессования…

Ни о каком «зайдите завтра», конечно, и речи не могло быть; но сейчас — это было предельно ясно! — нужно было быстрее уносить ноги, и уводить ничего не понимающего Женьку, — пока «матрица и пуансон» не пришли в соприкосновение, оставив от глупого воробья только клочок тлеющих перьев.

— Пошли, Жень! — дёрнул он мальчишку за рукав, и направился к двери на выход.

Глядя ему вслед, Пломбир быстро пробормотал, не двигая губами в микрофон под воротником:

— Поручик, ситуация шестьдесят шесть! Сейчас, как дверь откроется — шестьсот!

* * *

Но Владимир, спеша убраться из этой явно опасной, накалённой обстановки, не успел дойти до двери.

Снова, на этот раз очень отчётливо, стукнула дверь внутри кабинета, — видимо, распахнулась дверь внутреннего тамбура, и донеслись чётко слышимые разъярённые голоса двоих мужчин, яростно спорящих, а, вернее, орущих друг на друга:

— …буром не в масть прёшь, апельсин!..

— …скурвился, ссучился, под красных лёг??..

Мужчины, сидевшие возле самой малиновой кожи двери дёрнулись, непроизвольно оглядываясь на неё, и на мгновение упуская из зоны внимания своих оппонентов напротив; и в этот момент Пломбир, вытягивая правую руку по направлению к сидевшему у двери Хмурому, тоже отвлёкшемуся на происходящее за дверью, как будто указывая на него указательным пальцем, произнёс громко:

— Шестьсот синих!

Раздался негромкий щелчок, как будто он щёлкнул пальцами, а Хмурый дёрнулся, и стал разворачиваться, подаваясь по направлению к Пломбиру, когда в руке у Пломбира щёлкнуло второй раз, — и голова Хмурого дёрнулась назад, как будто ему в лицо ударили поленом. И тут же раздалось ещё несколько щелчков; быстро, одни за другими: обернувшийся Владимир видел, что все мужчины около стола вытянули руки по направлению к своим оппонентам, держа в руках маленькие пистолетики; а оппоненты отчётливо всем телом дёргались от щелчков; а Хмурый, стукнув затылком в стену, вдруг стал сползать вперёд со стула, как будто собирался встать на колени; и керамическая кружка, которую он держал в руках, с громким стуком упала на пол, расплёскивая чёрное парящее содержимое. А в лице Хмурого, как раз под левым глазом возле носа, образовалась чёрная дырка, откуда, пока он сползал на пол, быстро-быстро запульсировала струйка крови, брызгая ему на щёку.

Хмурый ещё не успел упасть на пол, когда в приёмной оглушающе ударил выстрел: у одного из сидевших у двери кабинета в руке вдруг тоже оказался пистолет, из которого он и пальнул прямо перед собой, попав, правда, только в пол. И тут же сорвавшийся с места один из мужчин подскочил к нему, взмахнул рукой, — тускло блеснуло лезвие ножа, — и ударил его под ключицу. Тот повалился на бок, выпустив из руки пистолет, после оглушительного выстрела почти неслышно ударившийся об пол.

И тут же все сидевшие напротив малиновой двери засуетились; бросились, как в огромной радости, к своим оппонентам, — а те уже все сползали со стульев, вслед за Хмурым валились на пол, подёргиваясь с судорогах; кто зажмурившись, а кто и широко и недоумённо раскрыв глаза. Все они, как понял сейчас Владимир, только что, на его глазах, были быстро и практически бесшумно убиты. Тех, кто не умер сразу — добивали откуда-то взявшимися ножами.

Мужчина с ножом ещё раз сильно ударил ножом упавшего в спину, сбоку, примерно под лопатку, так, что клинок скрылся в теле полностью; выдернул…

— Вон того ещё! — указал один из мужчин на одного из упавших, который ещё дёргался, прижав руки к груди; и он быстро переместился к нему. Снова взмах клинка, и звук удара как молотком в сырое мясо.

Стоявший Пломбир что-то сосредоточенно делал, — Владимир, замеревший возле входной двери, увидел, что у него в руках совсем маленький, вряд ли больше пачки сигарет, пистолетик, легко умещавшийся в ладони. Пломбир подковырнул пальцем какую-то защёлку на нём, и пистолетик переломился, как переламываются стволы у охотничьей двустволки-вертикалки; и Пломбир извлёк из него одновременно сразу два жёлтеньких длинных патрона с торчащими из них блестящими штоками, объединённых в одно целое обоймой.

Бросил на пол. Лихорадочно-быстро достал из кармана начатую пачку сигарет, порвал, извлёк из неё новую обойму из двух патронов, вставил в откинутые стволы пистолетика-малютки, защёлкнул, а порванную пачку сигарет уронил на пол. И лишь затем, держа казавшийся совсем игрушечным пистолетик в руке наизготовку, обратил вновь внимание на происходящее:

— Откуда у этого козла пистолет?? — указал стволом на лежащего ничком.

— А хер знает… — был ответ.

— Как же ты его обыскивал?.. — строго спросил он у одного из мужчин, у того, у которого, в отличии от маленьких, почти игрушечных ножиков в руках у остальных, был полноразмерный клинок, который он сейчас вытирал об одежду одного из убитых.

— Как — как… Вот так вот и обыскивал… примерно как и он меня… — ответил тот с досадой, — Умеют тоже прятать, гады. В ихних «университетах» учат не хуже чем у нас…

— Могло плохо кончиться! — неодобрительно заметил Пломбир, — А может ещё и будут последствия! Нашумели!

Как бы подтверждая его слова, открылась входная дверь в приёмную, — Пломбир тут же наставил на неё свой игрушечный пистолетик, — но из-за неё показался тот мужчина в защитного цвета меховой куртке, которого Владимир видел за дверью рядом с мордастым, которого он называл будто в насмешку Сухарём. Теперь у него в руках был автомат, прежде висевший на плече мордастого.

Быстро оглядев приёмную, он бросил неодобрительно:

— Это вы громко что-то! Выстрел слышно было. Сейчас набегут, тараканы!

— Да-да, Поручик, пожалуйста, посмотри там чтобы мы успели собраться! — попросил его один из мужчин, и тот скрылся за дверью.

Владимир оглянулся на Женьку, которого он, когда всё началось, инстинктивно оттолкнул в угол между дверью и одёжным шкафом и прикрыл собой; и теперь он выдирался у него из-за спины. В руке у него уже была его Беретта, глаза ошалелые. Он тоже ничего не понимал в происходящем.

— Опп!! — предостерегающе сказал один из мужчин и прицелился в Женьку из поднятого с пола пистолета убитого уголовника, — Это ещё что??

Владимир увидел, что Женька не знает что делать, — и этот мужчина тоже не знает что делать; и только, пожалуй, то, что он видит перед собой мальчишку, да ещё нежелание лишний раз шуметь, не даёт ему тут же нажать на спусковой крючок… Мгновение было очень опасное; вот так вот оно и бывает, — понял он, — Живёшь — живёшь, всё вроде по уму делаешь, и вдруг в пиковой ситуации неправильное слово сказал, или не вовремя руку в карман сунул, — и всё, приехали. Сколько таких случаев, поди! Вот только «пострадавшие» об этом обычно не расскажут.

Он толкнул локтём Женькину Беретту в сторону, и заступил, прикрывая его от наставленного ствола, одновременно выговорив достаточно нелепую фразу:

— Это он так! Не обращайте внимания! Мы вам не враги…

— Ну-ка дай сюда! — тут же рядом появился Пломбир и цопнул Женьку за руку, державшую пистолет. Женька, молодец, ситуацию понял, — и, поколебавшись, разжал руку, отдал Беретту. Пломбир выщелкнул магазин, и сказал с неодобрением:

— Что это вы, молодой человек, всего три патрона с собой носите?

— Нету больше! — набычась, буркнул Женька. И в самом деле — откуда бы? Патроны у Псов были жесточайший дефицит, на них играли в карты…

Видно было, что сцена такого быстрого и бесшумного убийства пятерых больших, матёрых мужиков произвела на Женьку сильное впечатление. На Владимира, впрочем, тоже. Его даже стало немного потряхивать. Кинул взгляд в сторону…

Там трое мужчин быстро и обстоятельно проконтролили-добили лежавших: двое орудуя маленькими, почти игрушечными ножиками быстро, как на мясокомбинате на разделке, вспарывали лежащим шею сбоку горла, там, где проходит сонная артерия, — а тела ещё шевелились, издавали какие-то хрипящие звуки, двигали руками и ногами в агонии. Вокруг тел быстро стали расти тёмные лужи; а третий, добив двоих лежащих ударами вполне полноразмерного ножа в спину, теперь был занят делом: выщелкнул из зеленоватой рубчатой рукоятки ножа некий цилиндрический механизм, и вставлял в него, судя по виду, обычный автоматный патрон на 7.62 миллиметра.

— НРС-2. — проследив за его взглядом, сообщил Пломбир, пряча Женькину Беретту в карман, — Один недостаток — однозарядный; в отличии от МСП — малогабаритного специального пистолета. Зато клинок есть. Но габариты…

— Пломбир, хорош трепаться! — окликнул его мужчина в куртке-дублёнке, — У тебя в твоей богадельне нормальное оружие есть?? Нам ещё выйти отсюда надо будет!

— А? Да, конечно-конечно, Игорь, как же… без запаса! — отвлёкся тот, — Вон… за картиной. Да не, не снимай — рви её нафиг, она к стене на шурупах…

Висевшая на стене картина, офорт, изображавший что-то изысканно-непонятное, но в цветовой гамме гармонировавшее с отделкой приёмной — ни то метель в вишнёвом саду, ни то размазанное фото дальней галактики снятое через светофильтр, была тут же грубо сорвана, и за ней оказалась неглубокая ниша, в которой одно над другим на длинных гвоздях были закреплены три коротеньких дробовика без прикладов, с чёрными пистолетными рукоятками. Там же, в нише, стояли три коробки с патронами.

— Ну, хоть что-то! — пробурчал тот, которого Пломбир назвал по имени Игорем, а до этого Шивой.

— Это чисто чтоб выйти! — заверил Пломбир, — В машине нормальная нарезь. И вообще…

Тут же дробовики были сняты, и приёмная наполнилась щёлканием заправляемых патронами трубчатых магазинов.

— Вот так вот дела обстоят… — вздохнул Пломбир; бросил взгляд на Женьку и Владимира:

— Что, шпана, больше не будет от вас сюрпризов?? Ишь, пистолет притащили… надеюсь, ничего больше? Нет времени шмонать вас; а то ведь можем вас и к этим, в компанию, определить! Может и надо бы, но не охота карму перегружать… Кстати, Шива! — как будто вновь что-то вспомнил он, — Я говорил, что пацаны прошли без досмотра и звонка?

— Говорил! — подтвердил тот.

— Значит тут одни ихние, «тузовские» остались — крестовых всех сняли, и хорошо если не наглушняк… Впрочем, наплевать; чувствуется, кончились времена, когда нас уголовные масти волновали. Надо валить отсюда…

Он опять о чём-то переговорил по рации, выслушал ответ; и сообщил всем:

— Пока тихо, джентльмены. Но это ненадолго. Хотя всю верхушку «синих» мы и зачистили… — он сплюнул в сторону недвижимого тела Хмурого и других, уже лежащих в слившейся в одну большой луже крови, — Но обязательно ведь впишется «среднее зве<