Глава XII. Разбитое сердце Патрика Брэнуэлла

 

Вопрос об открытии собственной школы по‑прежнему занимал сестер Бронте. Согласно завещанию тетушки, теперь они располагали средствами для столь ответственного предприятия. Однако, учитывая сильно пошатнувшееся здоровье достопочтенного Патрика Бронте, его стремительно развивающуюся глазную болезнь, приведшую почти уже к совершенной слепоте, заботливые дочери решили повременить со своим новым начинанием. Прежние задумки касательно возможного устройства школы в одной из окрестных провинций Йоркшира или Ланкашира были мгновенно отметены. При сложившихся обстоятельствах не могло быть и речи о переезде пасторских дочерей в другой город: не оставлять же почтенного отца, как никогда нуждавшегося в их присмотре и внимании, на произвол судьбы.

Посему по продолжительным, серьезным размышлениям было принято разумное решение открыть школу прямо здесь, в благословенном пасторате. Рассудив так, сестры заметно повеселели и с увлечением принялись за организационные хлопоты. На оборудование собственных комнат барышень Бронте под классные помещения ушло несколько дней, после чего потянулась бесконечная бумажная канитель: неутомимые сестры составляли проспекты учебного плана, рассылали письма родителям предполагаемых учениц (кстати, сама почтенная чета Эгер дача обещание позднее прислать одну из своих дочерей для изучения английского языка). В довершение всего исполненные безграничного энтузиазма пасторские дочери напечатали объявление, рекламирующее заведение сестер Бронте, – заключительный штрих в устройстве образцового благородного пансиона.

Покончив со всеми приготовлениями, молодые преподавательницы стали ждать, когда же ученицы соизволят пожаловать в гавортский пасторат, преобразившийся в довольно‑таки прелестную школу для девочек. Шло время, но юные пансионерки почему‑то не появлялись. Должно быть, щепетильных родителей девочек привело в сомнение обособленное месторасположение нового учебного заведения, его подчеркнутая оторванность от всего сущего, а кроме того, суровая дикая природа самого Гаворта, нездоровый, сырой климат, свирепые, пронзительные ветры, мощными леденящими порывами овевающие взгорье.

Сначала отсутствие учениц несказанно огорчало сестер, ибо оно означало полный провал их славной затеи. Но по прошествии нескольких месяцев пасторские дочери смогли убедиться вполне, что их жилище совершенно непригодно для того, чтобы держать в нем молоденьких пансионерок. Причиной тому стал их любезный братец Патрик Брэнуэлл.

 

…После неудачной реализации тщеславного намерения вступить в тесные ряды студентов Королевской Академии Художеств юноша предпринял не более успешную попытку громогласно заявить о себе на поприще литературы, по примеру старшей сестры постаравшись заручиться поддержкой авторитета. С этой целью начинающий литератор послал известному в те годы поэту‑озернику Уильяму Вордсворту весьма вызывающее и безрассудное письмо, ответом на каковое было, разумеется, вполне красноречивое молчание.

Уверившись в крушении своих иллюзий, Патрик Брэнуэлл Бронте некоторое время довольствовался случайными грошами, изредка перепадавшими ему в качестве вознаграждения за стихи, которые он, следуя традиционному графику свободного художника, сочинял для местного журнала «Leeds Mercury». Всю свою выручку молодой человек тут же просаживал за стойкой трактира гостиницы «Черный Бык», где он проводил все свободное время в обществе весьма сомнительных господ. Пасторский сын всякий раз зычным голосом требовал пинту своего любимого йоркширского эля, тотчас после разлива выбрасывающего на поверхность густую белую пену, осушал кружку одним глотком и немедленно просил чего‑нибудь покрепче.

При таком образе жизни деньги, вырученные за ловкое стихоплетство, бесследно испарялись за один вечер, и, в конце концов, романтически настроенному «свободному художнику» неизбежно пришлось искать более прочного заработка.

Сначала он занял место помощника учителя в одной из ветхих провинциальных школ, но очень скоро был принужден просить отставки, не выдержав насмешек задиристых мальчишек над своим маленьким ростом. Пасторский сын возвратился в Гаворт, располагая средствами, ничуть не превышающими тех, с какими он некогда покидал этот город.

Спустя какое‑то время молодой человек отправился в Бредфорд в надежде зарабатывать себе на хлеб в качестве портретиста и даже имел на этом поприще определенный успех. Но это продолжалось недолго. Поразительная расточительность юноши неизмеримо превышала его доходы. Патрик Брэнуэлл Бронте внезапно покинул Бредфорд, оставив за собой кучу долгов. На какой‑то период ему пришлось затаиться в захолустной провинции, спасаясь от преследования полиции и кредиторов, а затем несчастный скиталец вновь возвратился в гавортский пасторат – единственное надежное пристанище всех славных отпрысков многострадального рода Бронте.

Следующим пунктом назначения горемычного Патрика Брэнуэлла было место начальника железнодорожной станции в Ладденден‑Футте.

Это была только что открытая железнодорожная линия, а само помещение станции, где работал Патрик Брэнуэлл, представляло собой нечто вроде сторожевой будки на отшибе от всякого населения. Единственными, кто мог составить здесь общество пасторскому сыну, были несколько тупоголовых недоучек‑фабрикантов, непригодных даже для поддержания элементарной беседы.

Понятное дело, что месяц‑другой пребывания в подобном положении могли не только свести с ума даже наделенного сверхъестественным самообладанием и самым крепким сложением здоровяка, но и привести к совершеннейшему осатанению.

Известно, чем заглушал свою постоянную неудовлетворенность беспечный пасторский сын: он крепко напивался и, ничуть не заботясь о ведении станционных дел, поручал их своим помощникам и служителям. Неудивительно поэтому, что спустя короткое время в станционных книгах обнаружились недочеты и, хотя сам Патрик Брэнуэлл не был прямо обвинен в воровстве, его позорная отставка оказалась неизбежной. Заклейменному дурной славой блудному сыну не оставалось ничего иного, кроме как неоднократно проторенной тропою вернуться в неизменно приветливый многострадальный отчий дом.

 

…Итак, юноша снова оказался в лоне семьи, в своей привычной среде, и без зазрения совести бросал на ветер деньги сестер, добытые потом и кровью. Собственных средств у него уже не было, так как к тому времени он окончательно разуверился в своей пригодности к какому‑нибудь делу и, недолго думая, забросил сочинительство стихов, приносящих случайные грошовые доходы от редакции журнала « Leeds Mercury».

Пасторский сын вернулся к своему прежнему разгульному образу жизни. Каждый божий день неизменно проводил он за стойкой «Черного Быка», напиваясь до полного одурения, невзирая на то, что его скверные привычки, а также вредная работа на железнодорожной станции подточили его здоровье настолько, что грубые излишества, которые он столь охотно себе позволял, могли убить его в любой момент.

Именно в этот злополучный период почтенная тетушка Брэнуэлл начала обнаруживать первые признаки сломившей ее болезни, закончившейся, к несказанному огорчению всех представителей могучего пасторского семейства, смертельным исходом. За день до трагической кончины мисс Элизабет Брэнуэлл ее любезный племянник довел себя до состояния полной невменяемости, в коем он пребывал всю ночь до самого рокового рассвета.

Когда же мало‑мальски оклемавшемуся пасторскому сыну сообщили о страшном горе, постигшем его родных, его и без того весьма зыбкое сознание было моментально оглушено ужасной новостью, грянувшей на него, как гром среди ясного неба. Несмотря на всю свою испорченность, молодой повеса был наделен природной добротою и подлинной чуткостью сердца. Внезапная кончина обожаемой тетушки настолько потрясла горемычного племянника, что тот сразу почувствовал себя чем‑то вроде жалкой, никчемной гусеницы в коконе, беспомощно повисшей над бездной. И бездна эта стремительно ширилась, с неутомимой жадностью поглощая все сущее и беспощадно засасывая в свои ненасытные недра его – безвольного узника, опутанного по всему корпусу своего немощного тела позорными нитями кокона.

Это зловещее видение с неотступною силой преследовало несчастного Патрика Брэнуэлла, повергая в неистовый трепет его болезненное сознание. Почти физически юноша ощущал, как некий таинственный магнит неудержимо тянет его в бездну, и устрашающий беспросветный мрак мгновенно застилает все вокруг, обращая Вселенную в Небытие.

«Я пропадаю! – в отчаянии восклицал прозревший пасторский сын. – Дьявол наверняка уволочет мою душу в адское логово – и поделом! Неужели это конец?! Неужели нет мне спасения?!»

Одним словом, безвременная тетушкина кончина привела юного горемыку в чувства, сорвала с его дотоле хаотично замутненного внутреннего взора непроницаемую пелену коварного самообмана, исполнила все его помыслы чувством подлинного раскаяния и – в довершение всего – возродила в его просветленном существе достойное стремление к новой деятельной жизни, свободной от всякой скверны.

Вслед за восставшим из пепла духом благословенного пасторского сына окрепло и его истощенное губительным воздействием суетных пороков бренное тело. Новые силы, ниспосланные свыше, подступали к нему; он с восторженным упоением ощущал на себе их благотворное веяние. Точно горделивое победное знамя всколыхнулась в его сознании светлая надежда на исправление. Все, чего он теперь желал – страстно и самозабвенно, – это найти себе подходящее место, где он мог бы мирно трудиться во славу великого Творца. Он неустанно молился об этом, смиренно преклоняя колени, и наконец Господь услышал его отчаянные призывы.

Незадолго до вторичного отъезда Шарлотты в Брюссель младшая пасторская дочь Энн случайно вспомнила, что ее нынешние хозяева – мистер и миссис Робинсон – желали бы нанять частного учителя для одного из своих сыновей – всеобщего семейного любимца и баловня Эдмунда. Исполненная самых светлых упований на возможное исправление брата, воспрянувшая духом Энн тотчас же сообщила ему эту заветную новость, чем вызвала его бурный восторг и изъявление решительной готовности приступить к этим благородным обязанностям в любую минуту.

Неизменно педантичная во всех отношениях, Энн незамедлительно составила послание к миссис Робинсон с ходатайством за брата, которому предоставляла здесь самые лестные характеристики, касательные непосредственно профессиональных качеств.

Письмо отправилось искать адресата, и вскоре в гавортский пасторат прибыл ответ достопочтенного семейства Робинсон, гласивший, что вопрос о возможности назначения мистера Патрика Брэнуэлла Бронте на место частного учителя их сына Эдмунда рассмотрен. Ходатайство его любезной сестры, мисс Энн Бронте, верой и правдой служившей гувернанткой в их главном поместье Торп Грин и в летней резиденции в Скарборо, никоим образом не может подвергнуться сомнениям. Ее благоприятной рекомендации вполне достаточно для того, чтоб предложить означенному мистеру Патрику Брэнуэллу Бронте эту почетную должность с годовым жалованьем в 60 фунтов.

 

…Итак, окрыленный успехом пасторский сын вместе со своей заботливой сестрою отправился в имение Торп Грин, располагавшееся недалеко от Йорка. Пару дней спустя путники были уже на месте. Патрик Брэнуэлл, непривычный к лицезрению роскошных особняков, был поражен пленительным великолепием усадьбы. Перед его восхищенным взором горделиво возвышалось могучее серое здание – нечто вроде заповедного старинного замка самой что ни на есть добротной постройки. Здание это представляло собой стройный ряд спаянных вместе башен, заостренных кверху, с большими окнами, вделанными глубоко вовнутрь. У парадного входа красовались золоченые скульптурные фигуры грифонов – нагляднейший элемент истлевшей в веках античности.

Коренастый пожилой привратник пропустил молодых людей через ворота высокой чугунной ограды, окружавшей территорию усадьбы, и они очутились на широкой поляне, занесенной густой пеленою щедрого январского снега. С этого места превосходно обозревалась вся перспектива имения Торп Грин с его просторными полями, пастбищами и стрельбищем… Перед зданием особняка красовалось небольшое озеро, затянутое тонким слоем льда, отражавшим ослепительный солнечный свет.

Патрик Брэнуэлл затаил дыхание, не в силах оторвать завороженного взора от чарующей суровой красы бескрайних просторов имения; юноше невольно подумалось: «Вот бы оказаться на месте того блаженного счастливца, кому выпал жребий обладать этими несметными сокровищами!»

Вдоволь налюбовавшись обворожительным зрелищем, брат и сестра поспешили в господский дом.

Прием новоявленному частному учителю был оказан самый радушный. Хозяева встретили юношу настолько учтиво, насколько позволяла разница в их положении.

Владелец имения, мистер Эдмунд Робинсон, оказался престарелым человеком хрупкого телосложения, седовласым, с нездоровым цветом кожи и в довершение всего он был безногим инвалидом, прикованным к креслу. Пожалуй, единственной чертою, оживляющей весь его облик, производивший в целом весьма жалкое впечатление, были его большие, лучистые зеленовато‑карие глаза, светившиеся мягкой добродушной грустью. Они казались, пожалуй, чересчур красивыми для столь заурядной наружности, какой был наделен достопочтенный мистер Робинсон. Поминутно в них неожиданно вспыхивало отчаянное выражение той затаенной мучительной тоски, какую бедной Энн порой доводилось наблюдать в прекрасных и – увы! – безвременно погасших очах бесконечно милого ее сердцу юного викария Уильяма Уэйтмена. Этого мимолетного сходства было вполне достаточно, чтобы породить в ее отзывчивой, склонной к искреннему состраданию натуре глубокую симпатию к несчастному владельцу Торп Грина.

Миссис Робинсон смотрелась значительно моложе своего дражайшего супруга. Ей могло быть лет сорок или чуть более – женщина, что называется, в самом соку. У нее все еще сохранялась гладкая, упругая кожа и нежный розоватый оттенок лица, а также – великолепная стройная фигура, ничуть не пострадавшая от четырех беременностей, завершившихся здоровыми родами.

То безупречное совершенство форм, каким Природа одарила свою возлюбленную дочь (а миссис Робинсон, бесспорно, была истинною дочерью Природы), приводило в изумление и восхищение даже прелестных барышень, не достигших еще и двадцати, а в некоторых из них возбуждало зависть. Но особой гордостью прелестной хозяйки усадьбы Торп Грин были ее чарующие голубые глаза – ясные, идеального разреза, опушенные густыми длинными ресницами и увенчанные тонкими, поднимающимися от переносицы к вискам, ниточками бровей, а также – ее несравненные глянцевые светло‑каштановые волосы, струившиеся к низу спины сплошным блестящим потоком. Ее нежные губы приветливо улыбались, сообщая всем ее чертам непостижимую заманчивую пленительность.

Господский сын, Эдмунд Робинсон‑младший, тот самый, что должен был стать воспитанником Патрика Брэнуэлла, оказался славным рослым мальчуганом лет десяти, худощавого сложения. Было очевидно, что каждый из родителей внес свою обособленную лепту в создание неповторимой внешности своего сына. От отца ему достались ясные, лучистые карие глаза, подернутые легкою грустью; от матери – прелестные каштановые волосы, лежащие на его круглой голове шапкой мелких кудряшек, слегка отдающих рыжеватым оттенком. У мальчика были правильные черты лица – очевидно, также унаследованные им от почтенной миссис Робинсон; маленький, сочный ротик и изящный безупречной формы носик, слегка посыпанный веснушками.

Остальных детей четы Робинсон – двух дочерей и одного сына – Патрик Брэнуэлл сначала толком не разглядел. Едва лишь завидев свою любимую юную гувернантку, эти маленькие плутовки и сорванец опрометью кинулись к ней и мигом вцепились в полы ее серого шерстяного платья. Этим оригинальным манером они выказывали свою необузданную радость по поводу долгожданного возвращения их «доброй, славной мисс Бронте» под неодобрительными суровыми взорами мистера и миссис Робинсон, явно пораженных столь прыткой несдержанностью своих юных отпрысков.

…Трудовые будни потекли для новоявленного наставника, как в восхитительной волшебной сказке. Он искренне недоумевал, как при наличии столь блестящей перспективы он некогда мог вести скучнейший монотонный образ жизни. В обязанности частного учителя – самые благодатные, какие только можно было себе вообразить, – входило преподавание английского языка, литературы, частично – рисования (как известно, в этом отношении пасторский сын имел достаточно сильную подготовку). Кроме того, Патрик Брэнуэлл мог совершать с маленьким Эдмундом одну‑две прогулки в день по своему усмотрению. Последнее условие, впрочем, не вменялось ему в обязанность, так как непременный долг ежедневно выводить господских детей на улицу лежал на хрупких плечах его прелестной младшей сестры‑гувернантки.

Что касается ученика пасторского сына, то с ним у наставника не возникало никаких проблем. Эдмунд Робинсон‑младший оказался на редкость способным мальчуганом, наделенным поистине уникальным даром схватывать все на лету. Он обнаруживал горячий интерес не только к прямым требованиям учителя (задачи которого, по сути дела, сводились к тому, чтобы привить ученику основные навыки чтения и письма), но и к тому, что составляло идейную подоплеку урока.

Так, например, когда педантичный наставник зачитывал своему юному подопечному отрывок из грандиозного исторического повествования Вальтера Скотта, где прославлялись великая доблесть и отвага благородного рыцаря Айвенго, – с тем, чтобы предложить мальчику написать этот фрагмент под диктовку, тот забросал учителя вопросами из области естественной истории. Пришлось приводить любознательному Эдмунду Робинсону‑младшему известные факты периода правления английского короля Ричарда[40], прозванного за свою непреложную храбрость Ричардом‑Львиное Сердце.

Этот бесхитростный рассказ по ходу дела уснащался красочными подробностями о крестовых походах, о блестящей стратегической тактике, выработанной славным королем Ричардом при осаде Акры, о подлом предательстве Ричарда Филиппом Французским[41], о незаконном правлении принца Джона[42], вероломством захватившего власть и вконец разорившего страну. А также о многом другом, не имеющем прямого отношения к назначению данного урока, который, вместо нормативных сорока минут, затянулся на два часа. И так бывало всякий раз, как выпадал подобный случай. Очень скоро пытливый мальчуган знал едва ли не назубок учебный курс английской истории.

Патрик Брэнуэлл был немало удивлен, когда почтенная хозяйка дома изъявила желание лично контролировать его занятия с маленьким Эдмундом. В отведенное для уроков время бдительная мать отныне регулярно наведывалась в классную комнату. Она тихонько присаживалась в уголок в небольшое уютное кресло, отделанное мехом куницы, и с пристальным вниманием наблюдала за тем, как ее сын под чутким руководством мудрого наставника вытягивает из мертвой трясины неведения бесценные золотые нити могучего полотнища Науки.

 

* * *

 

Присутствие миссис Робинсон приводило скромного пасторского сына в неизъяснимое обжигающе‑сладостное волнение. Он чувствовал, что одного лишь мимолетного взгляда в ее сторону довольно, чтобы заставить его сердце биться в бешеном ритме и стремительно разносить по жилам кровь. В свои благословенные двадцать пять лет он все еще не знал восхитительных прелестей женской ласки. Теперь же вся его нерастраченная нежность и буйная потенциальная энергия молодого организма воспрянули и всколыхнулись в нем с неистовою силой в неудержимом стремлении выплеснуться наружу. Еще ни одна особа женского пола не волновала его столь страстно, как миссис Робинсон, пленительные чары которой повергали его пылкое существо в отчаянный восторженный трепет. «Вот уж, поистине, достойная владелица этого превосходного родового имения!» – думал Патрик Брэнуэлл с упоительным восхищением, смешанным с затаенной тоской.

Мысли о прелестной миссис Робинсон безудержным роем вертелись в голове несчастного пасторского сына. Ее неотвязный облик преследовал его повсюду и днем и ночью, и всякие попытки юноши вытеснить его из своего сознания пропадали втуне. Он понимал, что ему не суждено обладать этой женщиной, так как их разделяет бездна. Чего стоили хотя бы различия в богатстве и знатности, не говоря уж о том, что миссис Робинсон была почтенной замужней дамой и любящей матерью четверых детей. Но, несмотря на настойчивые увещевания рассудка, повелевавшего Патрику Брэнуэллу отступиться от своего безумия, юноша просто не мог заставить себя забыть об утонченном благородном очаровании блистательной хозяйки имения.

Однажды она явилась в классную комнату в легком халате, похожем на древнеримскую тунику, светло‑лилового, как молодой горный вереск, оттенка, едва прикрывавшем великолепную пышную грудь. Волосы ее не были убраны в прическу: они ниспадали отливающей неповторимым живым блеском каштановой лавиной к ее спине, окутывая всю ее стройную фигуру могучей глянцевой мантией.

Внезапное появление этой женщины в таком неожиданном облике походило на ослепительный мираж: точно слетевший из хрустальных сфер непостижимого Небытия эфемерный призрак в сияющем царственном ореоле, словно пленительная сказочная фея, предстала прекрасная владелица поместья Торп Грин перед восторженным взором скромного пасторского сына. Он глядел на нее с таким нескрываемым обожанием, что даже позабыл о присутствии в комнате своего маленького ученика, сидевшего на низенькой сосновой табуретке подле наставника. Мальчик держал на коленях раскрытую книгу и исправно читал вслух заданное упражнение с попутным пояснением всяческих грамматических ухищрений, коими оно было приправлено довольно щедро.

Миссис Робинсон неторопливо, с непринужденной кошачьей грацией пересекла комнату и, вопреки своему обыкновению, остановилась позади сына, склонившись над его книгой так, что Патрик Брэнуэлл почувствовал на своей обнаженной шее ее горячее дыхание и ощутил едва уловимый аромат настойки жасмина, исходивший от ее дивных волос. Одна рука почтенной хозяйки дома покоилась на запястье маленького Эдмунда, придерживавшего книжный лист, другая же ее ладонь, будто бы невзначай, мягко легла на плечо его учителя.

Столь вожделенная близость этой строгой, недосягаемой женщины будоражила сознание пасторского сына, а ее нежное прикосновение и восхитительный запах волос сводили его с ума. Она слегка наклонилась, чтобы помочь мальчику перевернуть страницу, и ее пышный, упругий бюст на мгновение приник к спине едва не лишившегося чувств от столь упоительного наслаждения юного наставника.

Патрик Брэнуэлл не сумел сдержать невольного возгласа исступленного восторга, чем привел в легкое замешательство своего прелестного ученика: мальчуган тотчас перестал читать, и его живой, пытливый взор, выражавший в данный момент растерянность и недоумение, устремился на крайне перепуганного собственной неосмотрительностью преподавателя.

В течение нескольких секунд над пасторским сыном зависло зловещее затишье, и он от всей души пожелал, чтобы земля с лакированным паркетным настилом роскошной классной комнаты разверзлась у него под ногами и чтобы стремительно поглотившая его бездна спасла бы его от назревающего над ним неминуемого позора. Однако мудрая, предусмотрительная миссис Робинсон, быстро оценив ситуацию, разрешила ее с блистательной легкостью утонченной светской дамы.

– Эдди, милый, – ласково сказала она сыну, – будь хорошим мальчиком, спустись в гостиную. Мисс Бронте ожидает тебя к утренней прогулке.

– Но, маменька, – живо отозвался Эдмунд Робинсон‑младший, – как я могу уйти сейчас? Урок только начался.

– На сегодня урок окончен, – заявила любезная маменька тоном, не допускающим возражений. – И поторопись. Твои сестры и брат, должно быть, уже собрались. Так что не заставляй мисс Бронте ждать тебя одного.

Мальчик с явной неохотой отложил книгу на стол, поднялся с табурета и понуро поплелся по направлению к двери классной комнаты, в проеме которой через мгновение мелькнул его вихрастый затылок.

Пасторский сын застыл в своем учительском кресле, точно пригвожденный ударом молотка. Он смутно осознавал, что сейчас грянет буря и, смиренно склонив голову и потупив взор, ожидал сокрушительного громового раската. «Миссис Робинсон, несомненно, меня уволит, – неслось в его голове с быстротой падающей звезды. – И по заслугам: нельзя было позволять себе отдаться во власть этого непостижимого безумия!»

Юноша робко поднял взор, ожидая встретить презрение и неприязнь, которые, как он полагал, должны были непременно отразиться в прелестных чертах гордой и неприступной хозяйки имения. Но вместо этого пасторский сын, к своему величайшему удивлению и радости, поймал на себе пристальный взгляд миссис Робинсон, исполненный невыразимой нежности.

В следующее мгновение ее пленительные сочные уста приникли к устам пасторского сына в обжигающем страстном поцелуе, который он отчаянно пожелал продлить навеки. Когда же наконец их губы разомкнулись, Патрик Брэнуэлл внезапно отпрянул в сторону, уклоняясь от объятий коварной обольстительницы.

– В чем дело? – спросила она завораживающим мелодичным голосом, похожим на звонкий серебряный колокольчик.

– Простите меня, миссис Робинсон, – смущенно пробормотал в ответ опьяненный слепой страстью пасторский сын. – Мне не следовало…

– Лидия! – порывисто прошептала хозяйка имения и улыбнулась своей обворожительной лучезарной улыбкой. – Лидия… А, впрочем, нет, – добавила она в страстной решимости. – Аннабелла! Прошу тебя, зови меня Аннабелла, когда мы одни. Это мое подлинное имя. Здесь, в Англии, меня зовут Лидия.

– Аннабелла… – повторил юноша, словно в зыбком полусне. – Красиво звучит. У вас прелестное имя, миссис Робинсон… то есть – Аннабелла!

– Оно досталось мне в наследство от матери, – без обиняков пояснила почтенная дама. – Моя мать была чистых испанских кровей. Имя Аннабелла, согласно древнему родовому обычаю, неукоснительно соблюдавшемуся в нашей семье в продолжение многих веков, передавалось из поколения в поколение по женской линии. Моя старшая дочь, если ты помнишь, также носит это имя.

– Так, стало быть, вы испанка? Но как случилось вам поселиться в Англии?

– Я испанка лишь наполовину. Семья моей матери уже довольно давно обосновалась в Англии. Что до моего отца, то он был эмигрантом из Италии. Он подвизался на поприще коммерции, дела его быстро пошли в гору, и он сколотил себе солидное состояние, которое после его смерти досталось моему старшему брату, – она снова загадочно улыбнулась. – Как видишь, в сущности я так же бедна, как и ты. Но я не сетую на судьбу, нет!

Аннабелла Робинсон внезапно опустилась на колени и, в безрассудном экстатическом порыве прильнула губами к горячим, отчаянно жаждущим новых восхитительных поцелуев устам юного и неискушенного пасторского сына, в то время как ее изящные проворные пальцы незаметно проникли через его жилет и уже ловко расстегивали пуговицы на его белоснежной сатиновой рубашке.

Патрик Брэнуэлл теперь не в силах был сопротивляться пленительным чарам этой женщины; он оказался всецело в ее магической чувственной власти…

 

…Они лежали на роскошной сосновой кровати в просторной светлой спальне, облицованной ослепительным белым мрамором, и мирно отдыхали в объятиях друг друга. Помещение спальни вплотную примыкало к классной комнате и было спланировано так, что в него можно было свободно проникнуть прямо из класса через потайной ход. Патрик Брэнуэлл довольно смутно помнил, как очутился здесь. Долгое время пребывал он в поистине непостижимом сладострастном наваждении, совершенно утратив контроль над собой и, соответственно, не отдавая себе отчета в своих действиях. Он лишь смутно видел мерцающие бронзовые силуэты бесчисленных канделябров, украшавших стены спальни, и ощущал упоительный ненавязчивый аромат настойки жасмина, исходящий от могучей копны восхитительных каштановых волос своей несравненной Хозяйки, чья прелестная головка в данный момент блаженно покоилась на его плече.

Только теперь сознание пасторского сына стало постепенно проясняться. Внезапно, словно мощная лавина, прорвавшая пелену безмятежнейшего счастья, на юношу накатило страшное ощущение допущенной им роковой ошибки и ужас непоправимости происходящего. Он вдруг отчетливо осознал всю невообразимую шаткость своего положения: дивная греза может растаять в любой момент, а что будет дальше? Эта зловещая мысль заставила пасторского сына невольно содрогнуться.

– Что с тобой, мой мальчик? – спросила прелестная фея, нежно, словно малому ребенку, пригладив ему чуб.

– О, дорогая Аннабелла… Миссис Робинсон… Что будет, если ваш муж… если мистер Робинсон обо всем догадается?

– Я полагаю, что этого не случится, – ответила она очень серьезно. – Да и откуда бы ему узнать? Если, конечно, ты сам ему обо всем не доложишь… Видишь ли, милый, – добавила она мягко, – мой почтенный супруг, благодарение Богу, практически никогда не покидает заветных пределов своего рабочего кабинета до самого вечера. Только в случае крайней необходимости.

– Но ваш сын… Он может поведать отцу о том, что ему пришлось видеть и слышать сегодня во время урока, включая и то, как вы намеренно отослали его прочь.

– Глупости! – горячо возразила почтенная хозяйка дома. – Эдди ничего не понял! Я готова за это поручиться!

– И как прикажете быть с моей сестрой? – продолжал допытываться Патрик Брэнуэлл. – Если она что‑то заподозрит…

– Пусть тебя это не печалит, – отозвалась нежная фея. – Я отослала ее на прогулку с детьми, ты же слышал. Я и впредь намерена снабжать твою прелестную сестрицу подобными мелкими поручениями на время наших тайных рандеву. Так что не тревожься об этом, душка Пэт. Уж я‑то позабочусь, чтобы наша юная барышня оставалась в благословенном неведении. Поверь мне, мой дорогой мальчик: ничто не омрачит восхитительных радостей наших новых встреч, – заключила миссис Робинсон, сочно целуя юношу в губы.

– Вы хотите сказать… – спросил он, запинаясь, – что то, что произошло между нами нынче, будет повторяться и в дальнейшем?

– Безусловно! – ответила его фея и госпожа, сладко улыбаясь. – Вне всякого сомнения!

Все существо пасторского сына отчаянно затрепетало в предвкушении новых упоительных наслаждений. Но вместо того, чтобы безраздельно предаться своему благословенному счастью, он вдруг серьезно спросил:

– Вы ведь любите своего почтенного супруга… не так ли, Аннабелла?

– Вовсе нет! – обиженно отозвалась она. – С чего ты это взял? Уважаю – да. Сочувствую его положению – безусловно. Но не люблю!

– Только не говорите мне, что вы вышли замуж за него из‑за имения. В жизни не поверю в то, что вы способны на подобную корысть!

– А если это было бы так, ты сильно разочаровался бы во мне?! – с горькой усмешкой, в форме вопроса‑утверждения, откликнулась миссис Робинсон. – Однако спешу тебя успокоить, – продолжала она, сменив иронический тон на серьезный. – Я вышла за Эдмунда Робинсона не для того, чтобы стать хозяйкой Торп Грина, хотя, не скрою, мне всегда было приятно исполнять эту блистательную роль.

– Что же послужило причиной вашего брака?

– Всего‑навсего беззаветная покорность родительской воле, – с печальным вздохом ответила Аннабелла Робинсон. – Мои ныне покойные родители едва ли не с колыбели прочили меня за юного наследника Торп Грина. Он был доблестным офицером пехотного полка королевской армии, одним из верных соратников и сослуживцев нашего славного герцога Веллингтона, вместе с которым он храбро сражался при Ватерлоо против захватнических наполеоновских войск. В этой легендарной битве Эдмунд Робинсон лишился обеих ног.

С тех пор он окончательно обосновался в своем роскошном поместье и стал жить на государственную пенсию в мрачном уединении, как какой‑нибудь суровый аскет или угрюмый отшельник, заживо схоронивший себя в этом чудовищном мраморном склепе. Он упорно отказывался заводить какие‑либо знакомства с жителями округи, не принимал гостей, не устраивал званых вечеров, и сам, разумеется, не навещал соседей. Можно ли представить себе более скудное и безотрадное существование при столь солидных доходах и столь высоком общественном положении?

– Но если этот человек отказался от всех традиционных увеселений блестящей светской жизни и отгородился от всякого общества, как вы изволили утверждать, то как же случилось ему жениться на вас?

– Отец Эдмунда Робинсона, ныне покойный почтенный господин, бывший хозяин Торп Грина, был дружен с моими родителями. Еще до Ватерлоо мои отец и мать часто наведывались в это имение к своему старому другу Робинсону, и тот охотно их принимал и, должно быть, не менее охотно возвращал визиты. Его сын – мой теперешний супруг – в то время исправно нес свою доблестную воинскую службу и дома бывал крайне редко – лишь в тех случаях, когда начальство предоставляло ему отпуск.

И вот один из таких его кратких «набегов» совпал с очередным визитом моих родителей в имение его достопочтенного отца. В то время мне минуло три года. Родители не решились оставить меня на попечение прислуги и взяли с собой в Торп Грин. Позднее мой отец, желая свести меня с перспективным наследником, стремился мне внушить, что юный Эдмунд, увидев в покоях этого особняка прелестную крошку – то есть меня – просто расцвел на глазах и весь день напролет носился со мной, словно малый ребенок с хорошенькой куклой. А уже назавтра нанес нам ответный визит, завалив меня подарками, среди которых был Бог знает каким путем добытый медальон Святой Девы Гваделупской.

Миссис Робинсон властным движением откинула назад густую прядь блестящих каштановых волос, и на ее обнаженной шее показался висевший на тонкой золотой цепочке крохотный медный кулон безупречной чеканки с изображением испанской Богоматери.

– В год того злополучного сражения при Ватерлоо, – продолжала почтенная дама, – мне только‑только минуло пятнадцать, а Эдмунд Робинсон – теперь уже полноправный владелец этого родового поместья – был на двадцать лет меня старше. Мои родители решили нанести дружеский визит сыну своего почившего приятеля, невзирая на все нашумевшие слухи о непостижимой мрачной нелюдимости нового хозяина Торп Грина. Они убедили меня составить им компанию и, вопреки своему тайному страху перед этим «ужасным черным демоном» – как окрестили между собой Эдмунда Робинсона мои подруги – я согласилась.

По правде говоря, я отчаянно надеялась, что этот человек, согласно своему строгому принципу, откажется принять нас; но я ошиблась. Служанка владельца Торп Грина, по всей видимости, знавшая строптивый нрав своего хозяина отнюдь не понаслышке, едва ли не с порога сообщила нам, что мистер Робинсон гостей не принимает, чему я в тайне, понятное дело, несказанно обрадовалась. Однако отец мой, не привыкший сдаваться без боя, настоял, чтобы эта женщина немедленно доложила о нас своему почтенному господину, подчеркнув особо, что с друзьями его отца пришла их дочь – прелестная юная леди, которую ему доводилось видеть много лет назад, когда она – то есть я – была совсем еще крошкой.

Добрая служанка исполнила его волю, однако с явной неохотой, как будто ничуть не сомневалась в том, какой жребий нас ожидает. Через минуту она спустилась к нам, всем своим видом излучая безмятежнейшую радость, и учтиво пригласила нас пройти к хозяину, не скрывая своего совершеннейшего недоумения по поводу столь внезапной перемены в его поведении.

Мы молча проследовали за доброй женщиной в кабинет Эдмунда Робинсона. Владелец и