Глава XXII. Замужество Шарлотты и тайна леди Хитернлин

 

 

Шарлотта Бронте сдержала обещание, данное отцу. Наутро она сама разыскала Артура Николлса и, с трудом сдерживая отчаянно душившие ее слезы, собрав все свои внутренние силы, решительно объявила, что ее отец не даст своего согласия на этот брак, а так как ей дорога отцовская воля, она вынуждена теперь ответить отказом.

Мистер Николлс был крайне расстроен таким поворотом событий, но принял отказ достойно, проявив по отношению к совершенно подавленной дочери своего патрона глубокое сочувствие, понимание и деликатность.

– Мне почему‑то думается, – печально произнес он, пристально вглядываясь в ее лицо, – что ваш отказ продиктован не только желанием исполнить дочерний долг. По моему разумению, вы чего‑то боитесь. Этот тайный страх засел в ваше сознание глубоко и мучительно терзает нас. Мне больно глядеть на вас, больно видеть, что в ваши прекрасные глаза закралась неизбывная скорбь, больно взирать на нежную матовую бледность вашего лица, на каждый ваш жест, выражающий неземное страдание. Что случилось, милая Шарлотта?

– Нет… ничего… – невнятно ответила пасторская дочь. – Просто я слишком огорчена, что нам не суждено быть вместе, дорогой Артур.

– Сдается мне, что дело тут не только в этом! – возразил викарий. – Еще вчера мне показалось, что вы чем‑то сильно обеспокоены. Нынче же вы просто убиты горем! Отчего?.. И эти ваши давешние колебания по поводу того, чтобы принять мое предложение… и ваш теперешний отказ… Все это неспроста! Вас одолевает какая‑то неизъяснимая тревога; это очевидно. Так в чем же дело?

Мистер Николлс неотрывно глядел на Шарлотту; его теплый проникновенный взор приводил пасторскую дочь в невыразимое трепетное волнение, стремительно будоража все потаенные закутки ее отзывчивого чуткого сердца.

– Артур, – с мольбою прошептала она, – пожалуйста, не терзайте меня более! Это невыносимо!

– Вы не хотите открыть мне своего сердца, – скорбно проговорил викарий. – А значит, не доверяете мне всецело и безгранично, как я доверяю вам. Что ж… как бы то ни было, я уважаю ваши чувства и не стану более пытаться вызвать вас на откровенность. И все же я не в силах видеть, как вы страдаете!

Лицо мистера Николлса выражало бесконечную горечь и гнетущую печаль. Шарлотта мягко склонилась, взяла его за руку и с величайшею нежностью произнесла:

– Простите. Простите меня, дорогой Артур. Я глубоко оскорбила ваши чувства, я знаю. Но, видит Бог, вы не унижены. Унижена я. Унижена и раздавлена.

– Я не держу на вас обиды, – ответил викарий, – Я лишь отчаянно переживаю за вас. К сожалению, теперь мое положение в этом доме крайне уязвимо. Ваш достопочтенный отец, должно быть, относится ко мне с известной долей предубеждения после того, как он узнал о том, что я осмелился просить вашей руки. Да и вам, милая Шарлотта, вероятно, будет тяжело видеть меня изо дня в день, не испытывая при этом неловкости. К тому же, что‑то подсказывает мне, что я внушаю вам неодолимый страх. Я говорил, что не стану допытываться от вас, в чем дело, и сдержу свое слово. Но при создавшихся обстоятельствах я не вижу для себя иного выхода, кроме как покинуть ваш дом и приход вашего отца. И как можно скорее.

– Артур! – взмолилась Шарлотта. – Прошу вас, не уезжайте! Я умру от тоски, если вы решитесь меня оставить!

Викарий был тронут. Его суровые черты смягчились; в них светилась безграничная нежность.

– И все же, – горестно отозвался он, – я должен уехать. Хотя бы на время – пока не разрядится нагнетенная обстановка. Я немедленно подам прошение об отставке. Не сомневаюсь, что ваш отец с радостью его удовлетворит.

Он еще раз взглянул на дочь своего патрона. Вид у нее был крайне несчастный. Будучи не в состоянии смотреть на отчаянные страдания дорогой его сердцу женщины, викарий поспешно опустил взор. Шарлотта же, в свою очередь, все еще продолжала глядеть на него в неизбывной печали. Когда она увидела, что глаза его, спрятанные под опущенными веками, застланы пеленою слез, сердце ее готово было разорваться.

– Где бы я ни был, – тихо промолвил викарий, тщетно стараясь справиться со своим волнением, – все мои помыслы будут обращены только к вам, дорогая, любимая моя Шарлотта. Вы знаете, как горячо я люблю вас, как сильно переживаю за вас. Ваш благородный светлый образ навеки останется в моей памяти и в моем сердце!

– И все‑таки вы намерены меня покинуть?

– Вы сами отказались быть со мной!

– Но я не могла… нарушить воли отца!

– А я не могу отступиться от своего морального долга! Даже ради вас!

На некоторое время воцарилось глубокое молчание. Единственным звуком, нарушавшим гробовую тишину, было лишь мерное тиканье настенных часов, висевших в гостиной.

– Ну, мне пора, – наконец сказал Артур Николлс.

– Но скажите хотя бы, куда вы направляетесь? – обратилась к нему Шарлотта в невыразимом отчаянии.

– Постараюсь устроиться на место викария в приходе одной из английских провинций, – ответил мистер Николлс.

Он снова бросил быстрый взгляд на пасторскую дочь; этого оказалось довольно, чтобы в очередной раз смягчить его напускную суровость.

– Я обязательно напишу вам, как только где‑нибудь осяду. Обещаю.

– Я буду ждать, – тихо ответила Шарлотта.

И они простились. Простились, не чая встретиться вновь.

 

…Как горячо тосковала Шарлотта Бронте по Артуру Николлсу! Как усердно молилась за него, стоя на коленях пред священным алтарем в гавортском приходе! Где он теперь? Что с ним? Эти вопросы беспрестанно терзали Шарлотту, не давая ей покоя. Прошло уже около недели с тех пор, как викарий покинул Гаворт, но от него до сих пор не было вестей. Гнетущее неведение доводило пасторскую дочь до сильнейших приступов ипохондрии. Лишь одно она знала твердо: где бы ни был сейчас ее возлюбленный, чем бы он ни занимался вдали от нее, он страдает. Страдает глубоко, жестоко и мучительно. О, как дорого дала бы она, чтобы хоть на йоту смягчить его кровоточащие душевные раны, облегчить нестерпимо саднящую боль!

Даже очередное приглашение миссис Смит посетить столицу не доставило пасторской дочери прежней отрады.

И все же она приняла приглашение и отправилась в Лондон в надежде, что это путешествие пойдет ей на пользу.

Однако на этот раз, вопреки ожиданиям Шарлотты, поездка не слишком улучшила ее настроение. Пасторская дочь мало бывала в обществе, не удостаивая своим присутствием блистательных светских вечеров.

Что касается излюбленных ею прогулок по городу, теперь Шарлотта Бронте выбирала иные маршруты, нежели прежде – ее нынешние стремления всецело были подчинены ее душевному состоянию. Ее не привлекала более показная роскошь дворцов, веселая суета театров, исполненная торжественного величия атмосфера храмов.

Теперь Шарлотта почувствовала неодолимую потребность погрузиться в иную стихию, ощутить себя полезной. В этих целях она посетила столичные больницы – «Найденышей» и «Вифлеемскую», тюрьму Ньюгет и женскую тюрьму Пентонвилл, общалась с несчастными обитателями этих мрачных учреждений, стараясь внушить им спокойствие и бодрость, поддержать их моральный дух. «Я и сама, – думала она отчаянно, – такая же пленная дикая птица, такая же безмолвная раба своих страданий, как эти поверженные в зияющую бездну люди».

Избавить пасторскую дочь от гнетущих мыслей не могло ничто. Даже постоянное внимание и забота ее верных лондонских друзей – во главе с Джорджем Смитом и Уильямом Сэмюэлом Уильямсом – оказались здесь бессильны. Отношения Шарлотты с мистером Смитом вернулись в свое изначальное русло – в них окончательно воцарилась ровная теплая дружба. Такое положение дел устраивало пасторскую дочь, и она не могла не порадоваться в душе своей маленькой, но значимой победе над собой. Шарлотта Бронте не умела делить своего сердца и всецело отдала его лишь единственному мужчине, который стал ей по‑настоящему дорог – простому провинциальному викарию Артуру Николлсу.

Чтобы доставить своей гостье удовольствие, господа Смит и Уильямс постарались на славу: специально к ее приезду в Лондон была приурочена публикация ее последнего литературного шедевра.

Роман Шарлотты Бронте «Городок» вышел в свет 28 января 1853 года – во время пребывания его автора в столице. Произведение было встречено тепло как в элитной среде «высоких» представителей английской литературы, так и в широких читательских кругах. Лишь долгожданная публикация романа и появившиеся вслед затем в престижных столичных газетах положительные рецензии немного взбодрили Шарлотту, доставив ей незабываемые минуты счастья признанного творца. Но и эта нечаянная радость не изгнала из сердца истерзанной душевными муками женщины великую печаль по любимому.

Пасторская дочь вернулась в Гаворт в угнетенном состоянии. Неотступная черная меланхолия одолевала ее со страшной силой. Она ждала известий от Артура Николлса. Ожидания эти, однако, были напрасными. Писем от викария не приходило. Ни одного письма. Неужели мистер Николлс забыл о ней, изгнал ее из своей жизни и из своего сердца навсегда? Но нет. Ничего подобного быть не могло. Шарлотта с негодованием отвергла это оскорбительное предположение, как только эта мысль пришла ей в голову. Артур Николлс был не таким человеком, который оказался бы способным предать свою любовь; в этом пасторская дочь была совершенно убеждена – иначе она не смогла бы его полюбить. «В чем же дело? – отчаянно спрашивала себя Шарлотта. – Почему нет писем? Неужели уязвленная гордость не позволяет ему обратиться ко мне? Ведь он дал обещание написать мне – и что же? Хотя бы пару строк, хотя бы его адрес!»

Когда страдания Шарлотты достигли своего апогея и сделались совсем уж невыносимыми, она попыталась заглушить свою боль коротким визитом к своей новой подруге Элизабет Гаскелл, проживавшей в Манчестере, неподалеку от Гаворта. Поездка эта и в самом деле помогла пасторской дочери немного развеять свою печаль. Общение с миссис Гаскелл, которая была не только талантливой писательницей, но и удивительно чуткой женщиной, заботливой женой унитарианского священника и любящей матерью четырех очаровательных дочерей, оказалось приятным и доставило Шарлотте массу отрадных моментов.

Элизабет Гаскелл вызвала неодолимую симпатию Шарлотты еще с их достопамятной первой встречи в Озерном крае – в летней резиденции господ Кей‑Шаттлоурт. Уже тогда пасторская дочь поведала новой подруге невеселую историю своей жизни. Теперь же, когда дружба окрепла, Шарлотта доверила миссис Гаскелл практически все семейные тайны, умолчав, разумеется, о роковом проклятии Лонгсборна и связанных с ним событиях, а также – о своем чувстве к Артуру Николлсу. Эти темы были для пасторской дочери сокровенными и обсуждению не подлежали.

За оказанное любезной хозяйкой манчестерского дома щедрое гостеприимство Шарлотта отблагодарила Элизабет Гаскелл приглашением в Гаворт. Миссис Гаскелл охотно приняла приглашение и, около полугода спустя, нанесла ответный визит в гавортский пасторат, где познакомилась с самим достопочтенным Патриком Бронте (о котором ей так много доводилось слышать от его любящей дочери), а также – с горничной и экономкой в доме Бронте Мартой Браун. Мистеру Бронте гостья понравилась, и он изъявил желание, чтобы его дочь продолжала поддерживать дружеские отношения с нею.

– Так ты говоришь, что рассказала этой даме всю нашу печальную историю? – спросил он Шарлотту после того, как миссис Гаскелл отбыла обратно в Манчестер.

– За некоторыми исключениями, – ответила его дочь.

– Ну, разумеется, – отозвался достопочтенный Патрик Бронте. – Однако об остальном можешь говорить с миссис Гаскелл спокойно. Я неплохой физиономист и вижу, что она добрая женщина. Ей можно доверять.

 

* * *

 

С отъездом миссис Гаскелл горячая тоска по Артуру Николлсу навалилась на пасторскую дочь с новой неистовой силой. Напрасно она с затаенным трепетом в сердце ожидала прибытия утренней почты; напрасно по нескольку раз просматривала письма, прибывшие на ее имя. Это были очень милые послания от дорогих ей людей – друзей и подруг, но среди этих писем не было того единственного, которое доставило бы ей подлинную, ни с чем не сравнимую радость. Викарий по‑прежнему не давал о себе знать.

Шарлотта пробовала найти утешение в своем благословенном Оазисе – Воображении. Она приступила к созданию нового романа, который задумала озаглавить «Эмма»[91]. Сама идея дать своему творению означенное наименование возникла у Шарлотты Бронте по прочтении ею одноименного произведения популярной, но не слишком симпатизировавшей ей английской писательницы Джейн Остен. Назвав свой роман по аналогии с «шедевром» Остен, Шарлотта захотела подчеркнуть коренную разницу между самой собою и «блистательной Джейн», проявляющуюся буквально во всем: от жизненных устоев и образного мышления до творческого метода и обрисовки характеров персонажей. Однако, к немалому огорчению пасторской дочери, работа не двигалась. Бездонная печаль по мистеру Николлсу стремительно глушила все самые смелые и дерзновенные творческие порывы.

Шарлотта вновь оказалась во власти своей беспощадной спутницы – ипохондрии. Темные тучи гнетущей тоски и устрашающего одиночества стремительно сгущались над головой несчастной женщины, заслоняя от ее истомленного внутреннего взора пленительную синеву блаженных небес и дивное, ослепительно сверкающее золото восходящего солнца. Пасторская дочь буквально чахла на глазах. Силы ее были на исходе.

И вот однажды, едва держась на ногах, она по стеночке спустилась вниз и постучалась в отцовский кабинет. Получив приглашение войти, Шарлотта распахнула дверь, прошла внутрь и беспомощно рухнула к ногам достопочтенного Патрика Бронте.

– Что с тобой, дорогая? – спросил ее пастор, не на шутку перепугавшись.

– Я не могу без Артура, отец! Я умру, если он не вернется!

Пастор резко вздрогнул. По его исхудавшим морщинистым щекам пробежала непроизвольная судорога. Он довольно долго взирал на Шарлотту своими беспомощными полуслепыми глазами, а затем молча нащупал лежавший перед ним колокольчик, неохотно взял его в руки и позвонил.

Через минуту явилась горничная.

– Вы звали, хозяин? – осведомилась она.

– Марта, – обратился к ней достопочтенный Патрик Бронте, – будь так добра, загляни в верхний ящик моего рабочего стола и достань письмо, которое ты там обнаружишь.

Служанка покорно повиновалась.

Шарлотта встрепенулась и подалась вперед. До ее зыбкого, трепещущего в железных тисках небытия сознания только‑только начало доходить значение происходящего.

– Отдайте! Отдайте его мне, Марта! – захлебываясь внезапно нахлынувшими слезами, воскликнула пасторская дочь. – Это письмо от него! От Артура!

– Успокойся, детка, – промолвил ее отец. – Марта!! Передай сюда конверт и мою лупу. И приготовь чернильницу, перо и бумагу.

Эти распоряжения были тотчас исполнены.

Пасторская дочь тяжело поднялась с полу. Голова ее сильно кружилась, в висках бешено стучала кровь, очертания отцовского кабинета расплывались.

– Когда пришло это письмо? – спросила она дрожащим голосом.

– Во время твоей последней поездки в Лондон, – нехотя отозвался преподобный Патрик Бронте.

Его дочь мгновенно изменилась в лице. В ее прекрасных газельих глазах вспыхнула неистовая ярость.

– Еще прошлой зимой! – воскликнула она потрясенно. – И вы, отец… вы посмели скрыть это от меня и утаивать письмо все это время! Не думала, что вы способны быть таким жестоким!

Пастор тяжело вздохнул. Весь его облик выражал глубочайшую гнетущую скорбь.

– Все, чего я хотел, – печально ответил он, – так это защитить тебя, дорогая. Никто не вправе осуждать меня за это. Даже ты.

– Но эта ваша защита не принесла мне ничего, кроме безмерных страданий! – в отчаянии возразила Шарлотта.

– На что только не способна отцовская любовь, – пробормотал достопочтенный Патрик Бронте, – Теперь я понял, что ошибся, пытаясь чинить препятствия твоей свадьбе с мистером Николлсом. Прости меня.

– Так, значит, вы уже не против нашего союза с Артуром, отец? – осторожно спросила его дочь.

– Я знаю, что поступил с тобой жестоко, разлучив тебя с этим человеком, – ответил пастор, – Теперь я горько раскаиваюсь и хотел бы попытаться загладить свою вину перед тобою. Еще не поздно исправить мою оплошность. Я помогу тебе и твоему возлюбленному вновь обрести друг друга.

– Но как вы намерены сделать это, отец? – взволнованно спросила Шарлотта, не смея поверить своему счастью.

– Предоставь это мне, дорогая, – отозвался пастор.

Он повертел в руках поданный Мартой конверт, оттиснутый круглой сургучной печатью, затем положил его на стол титульной стороной, взял толстую лупу и, аккуратно ведя ею по строкам обратного адреса, прочитал:

«Ланкаширское графство, Ланкастерское почтовое отупение. До востребования на имя А. Н.».

– Значит, он в Ланкастере! – не помня себя от радости, воскликнула Шарлотта. – Совсем недалеко от Гаворта! И все это время он был так близко!

– Очень скоро ты увидишь его, дочь моя, – смиренно промолвил достопочтенный Патрик Бронте, – Признаться, мне и самому приходилось нелегко без моего верного помощника. Мне будет приятно встретиться с ним вновь. Марта!

– Слушаю, хозяин.

– Пожалуйста, присядь за стол рядом со мной и напиши от моего имени, что я желаю видеть мистера Николлса в своем доме и в гавортском приходе на прежнем месте. И будь добра также упомянуть о моем намерении переговорить с ним относительно условий, которые он обязан будет соблюдать в случае, если примет решение вступить в брачный союз с моей дочерью Шарлоттой. Ты все поняла, Марта?

– Да, ваше преподобие.

– Приступай. И не забудь передать мне смоченное чернилами перо, когда все будет готово. Свою подпись под этим посланием я непременно должен поставить сам.

Шарлотта быстро подошла к отцу, опустилась перед ним на колени и в порыве безграничной благодарности прильнула губами к его руке.

 

* * *

 

– Как я рада видеть вас вновь, дорогой Артур! – с жаром произнесла Шарлотта, прогуливаясь с викарием вдоль бесконечно тянущейся гряды суровых холмов, у подножий которых буйным цветом лиловел вереск, омытый прозрачной утренней росой.

Мистер Николлс мягко улыбнулся и ответил:

– Едва ли наша встреча была для вас большей отрадой, нежели для меня. Одному Богу известно, сколь томительной, сколь невыносимой была для меня разлука с вами! Признаться, я был убежден, что вы совсем позабыли обо мне!

– Это из‑за вашего письма, оставшегося без ответа? Но вы ведь уже говорили с моим отцом и, вероятно, он все вам объяснил?

– О, да, – отозвался викарий, – Он сказал мне, что спрятал мое письмо от вас, так как изначально был против того, чтобы у нас с вами завязались отношения. Но теперь он как будто раскаялся и изменил свое мнение.

– И каково же оно теперь?

– Мистер Бронте дал свое согласие на наш брак при условии, что после свадьбы мы останемся в пасторате, дабы его преподобие имел возможность видеть вас каждый день. Он взял с меня клятву, что, пока он жив, вы не покинете его ни на минуту. Однако он милостиво разрешил вам отлучиться со мной на месяц в свадебное путешествие.

– Должна сказать, суровые условия поставил вам мой отец! – шутливо заметила Шарлотта, рассмеявшись звонким, счастливым смехом, – Вы приняли их, Артур?

– Это зависит от того, примите ли вы теперь мое предложение.

– А оно все еще в силе, сударь?

– Разумеется. И всегда было в силе, даже когда мне казалось, что вы так далеки. Мои чувства к вам остались прежними; любовь моя не угаснет вовеки. Но возможно ли… смею ли я надеяться, что ваши чувства ко мне обладают хотя бы малой толикой той силы, что мои к вам?

– Полагаю, вы вправе надеяться на большее, – лукаво заметила Шарлотта. – И что касается моих чувств, то едва ли моя любовь уступает вашей. В этом вы можете быть спокойны.

– Значит ли это, что вы согласны стать моей женой, разделить со мной свою жизнь, стать моей земной спутницей и советчицей во всем?

– Да, сэр, – просто ответила Шарлотта.

…Они и сами не заметили, как оказались уже возле калитки, ведущей к пасторату. Здесь парочка остановилась. Артур Николлс очень нежно обнял свою нареченную за плечи и запечатлел на ее устах первый горячий поцелуй.

Однако это мгновение сладкой истомы было бесцеремонно прервано внезапной вспышкой молнии, ослепившей, казалось, всю округу. Вслед за тем ударил мощнейший раскат грома, словно разом грянули все боевые снаряды артиллерийских войск Наполеона. Хлынул неистовый ливень, и до нитки промокшие, но безмерно счастливые влюбленные поспешили в пасторский дом.

 

День свадьбы был назначен. Приготовления к предстоящему торжеству шли полным ходом. На хрупкие плечи Шарлотты навалилась уйма обязанностей по организации праздника и устройству условий их будущей семейной жизни с викарием. Дел еще оставалось невпроворот. Нужно было в свободной комнате, прилегавшей к гостиной пасторского дома, устроить кабинет для мистера Николлса. Кроме того, пасторской дочери и ее нареченному жениху следовало позаботиться о подвенечных нарядах, а также нанести необходимые предсвадебные визиты близким друзьям. Последнее, впрочем, касалось только Шарлотты, ибо у мистера Николлса в пределах туманного Альбиона таковых не имелось. Пасторская дочь же отнеслась к этой приятной обязанности с особым удовольствием и чудесно провела несколько дней в Манчестере у миссис Гаскелл, а на обратном пути навестила свою любимую подругу Эллен Нассей.

Артур Николлс готовился к свадебной церемонии с ничуть не меньшим усердием и энтузиазмом, нежели его кропотливая невеста. Викарий взял на себя организацию свадебного путешествия и все связанные с этим расходы.

– В какую страну вы хотели бы отправиться больше всего, дорогая Шарлотта? – спросил он однажды свою возлюбленную.

– Что касается выбора маршрута для свадебного путешествия, то здесь я полностью полагаюсь на вас, милый Артур, – с обворожительной улыбкою отозвалась его суженая.

– Но, может быть, у вас есть тайная мечта посетить какую‑нибудь точку земного шара? Страну, куда особенно настойчиво рвется ваше сердце? – настаивал мистер Николлс.

– Есть! – ответила Шарлотта во власти внезапно нахлынувшего упоительного волнения.

– Скажите мне, что это за страна, и я сделаю все, чтобы ваша мечта осуществилась!

– Думаю, – тихо произнесла его невеста, – что вы и сами давно угадали мою мечту. Тем более что, как я полагаю, мое заветное желание касательно этого вопроса полностью совпадает с вашим, дорогой Артур. Разве я не права?

– Что ж, – промолвил почтенный викарий с видом потерпевшего поражение бравого солдата, – вижу, вы с легкостью раскусили мой замысел, так что никакого сюрприза не получилось, и мои усилия не будут оценены по достоинству.

– Артур! – воскликнула Шарлотта, не в силах сдержать своего восторга, – Неужели это не сон? Неужели мы с вами и в самом деле поедем именно туда, в Ирландию, на кровную родину моего отца?

– Конечно же, мы отправимся в Ирландию, моя дорогая, – с гордостью ответил мистер Николлс, заключая свою невесту в объятия, – Ведь это наша с вами общая родина.

– О, Артур! – с чувством воскликнула пасторская дочь, доверчиво прижимаясь к груди своего нареченного, – Благодарю вас! Благодарю!

 

* * *

 

Бракосочетание Шарлотты Бронте и Артура Белла Николлса состоялось 29 июня 1854 года. Это была тихая, незаметная свадьба. Среди приглашенных на церемонию были лишь директриса Роухедской школы Маргарет Вулер (с которой пасторская дочь по‑прежнему продолжала поддерживать теплые отношения) и близкая подруга Шарлотты Эллен Нассей.

Роль посаженного отца невесты досталась мисс Вулер, так как накануне торжества преподобный Патрик Бронте, который должен был выступить в этом качестве, внезапно заболел и наотрез отказался во время священного обряда передать невесту жениху, как того требовал ритуал. Впрочем, сама Шарлотта имела подозрение, что болезнь ее отца была всего лишь поводом не появляться на свадьбе и, более того – причиной по возможности отсрочить заключение брака. Но, памятуя о том, что отец сам вызвал викария в Гаворт и фактически устроил ее помолвку, любящая дочь простила ему все.

После торжественной церемонии, в результате которой произошло чудесное преображение мисс Бронте в миссис Николлс, новобрачные направились в гавортский пасторат, где уже все было готово для предстоящего свадебного путешествия.

Возле калитки пасторского дома они ненадолго остановились, и Артур Николлс, задумчиво и серьезно поглядев на свою новоиспеченную жену, спросил:

– Вы счастливы, любовь моя?

– Безмерно счастлива! – ничуть не покривив душой, ответила его благословенная супруга.

– Никаких огорчений? Ни тревог, ни сожалений? – продолжал допрашивать он, пристально глядя в ее прекрасные, лучившиеся бесконечной радостью, глаза.

– Ровно никаких! – озаряя своего земного спутника самой пленительной небесною улыбкой, произнесла Шарлотта Бронте‑Николлс.

 

* * *

 

Путь в Ирландию пролегал через Ирландское море, поражающее своей безбрежной синевой. В течение нескольких суток новобрачные плыли на роскошном парусном корабле, подобном, как подумалось Шарлотте, одному из лучших экземпляров победоносной флотилии лорда Нельсона. Поначалу пасторская дочь мучилась морской болезнью и практически не покидала отведенной им с мужем каюты. Но несколько дней спустя ей стало намного лучше, и они с мистером Николлсом с удовольствием прогуливались по широкой палубе корабля, наслаждаясь окружающей их безбрежной синевою моря и с увлечением обсуждая предполагаемый маршрут своего путешествия.

Викарий планировал остановиться в Банбридже у своих почтенных родственников по отцовской линии, горя желанием представить им свою любимую супругу.

– Банбридж? – восторженно переспросила Шарлотта.

– Да. Мои родные любезно сообщили мне, что будут рады принять нас в своем доме. Мы не виделись очень давно, с тех пор, как я покинул Ирландию и поступил в Кембриджский университет. Кроме того, полагаю, они мечтают познакомиться с моей суженой. Но, как бы то ни было, это вовсе не означает, что наше путешествие ограничится лишь Банбриджем. Мы можем знакомиться с любыми другими ирландскими городами и деревнями и посещать те места, какие только захотим, любовь моя.

– Но, дорогой Артур, Банбридж – просто идеальный вариант для размещения! – воскликнула его жена. – И у меня есть своя особая причина остановиться именно там: недалеко от Банбриджа находится небольшая сельская местность. Ирландцы называют это привольное, живописное местечко «Country Down»[92]. Вот там‑то, в простом деревенском домике, в приходе Друмбаллироней, и родился мой достопочтенный отец.

– Что ж, – добродушно отозвался викарий, – выходит, мы с вами оказались соседями по месту рождения наших предков. Так что сам Бог велел соединить наши судьбы! – он нежно прижал ее к груди и по‑братски поцеловал в макушку.

– И только, Артур? – пасторская дочь притворно надулась и обиженно скривила губки, – Это все, чего вправе ожидать счастливая новобрачная от своего законного супруга?

Ответом ей был самый пылкий и страстный поцелуй, какой только может подарить своей суженой влюбленный без памяти муж.

Они вернулись в каюту и принялись любоваться из окна восхитительным морским пейзажем. С востока потянулась белоснежная стая чаек и, издав решительный боевой I клич, мгновенно умчалась прочь.

– Здесь недалеко земля, – пояснил Артур Николлс, угадав мысли пасторской дочери. – Но это еще не Ирландия. Это остров Мэн. Чайки в море – первые земные вестники.

– Остров Мэн, – заворожено повторила Шарлотта, – Когда‑то мы с сестрами и братом, предаваясь могучим порывам Воображения, выбирали себе острова – по острову каждый – чтобы населять их воображаемыми людьми – героями‑полководцами и другими видными деятелями. Остров Мэн выбрал тогда себе мой брат Патрик Брэнуэлл. Кажется, я и теперь отчетливо вижу его на этом диком, омываемом ледяными волнами острове!

Дочь пастора печально вздохнула, погрузившись в бередившие ее душу воспоминания. Затем она молитвенно сложила руки на груди и с отчаянным пафосом проговорила:

– Как бы мне хотелось увидеть заветный домик в «Лощине», где родился мой отец! Ощутить то неповторимое, пьянящее чувство свободы и восторга, что неразрывными узами связано с понятием «Родина».

– Мы обязательно посетим ту заповедную «Лощину», дорогая, – заверил ее Артур Николлс. – Вы увидите дом своего отца. Обещаю.

– И Гласгарскую школу, и приходскую школу в Друмбаллироней, где мой отец служил преподавателем?

– Мой доблестный патрон был преподавателем? Любопытно.

– Да. А до того он был ткачом, но это слишком длинная история.

– Достопочтенный Патрик Бронте стоял за ткацким станком? – удивился мистер Николлс. – Ни за что бы не поверил!

– И напрасно, дорогой Артур. Мой отец и в самом деле был ткачом. И очень неплохим ткачом, кстати. Ему приводили заказы на полотно из всех окружных городов, в том числе и из Банбриджа. Как знать, быть может, ваши родные, милый Артур, облачались в одежду из тканей, сотворенных руками моего отца?

– Полагаю, что так и было, – отозвался викарий, подержав шутливый тон своей супруги, – Так вы говорите, что мой патрон работал в обеих школах – Гласгарской и приходской в Друмбаллироней?

– Сначала в первой, а несколько лет спустя – во второй.

– И вы хотели бы посетить каждую?

Шарлотта утвердительно кивнула головой и смахнула невольную слезу.

– Дорогая Шарлотта, – ласково обратился к ней Артур Николлс, – пожалуйста, успокойтесь и запомните: мы отправляемся в Ирландию для того, чтобы осуществить все ваши заветные желания. И подозреваю, что вы еще не представили мне полного их перечня. Верно?

– Вы, как всегда, угадали, Артур, – робко ответила пасторская дочь.

– Чего же еще желает моя маленькая ирландская пери? – спросил викарий со снисходительной улыбкой.

– Я мечтаю побывать в тех местах, которые так или иначе связаны со старшим поколением моего рода. Моему отцу точно неизвестно место, где проживал мой ирландский дед Гуг Бронте до своей женитьбы на Элис Мак‑Клори, моей красавице бабушке, но и в этом отношении есть некоторые ориентиры. Отец утверждает, что Гуг Бронте провел свои юные годы на северных берегах реки Бойн, неподалеку от города Дроггеды.

– Стало быть, ваши достославные предки обитали в тех краях, где легендарный Вильгельм Оранский[93] выиграл свою знаменитую битву при Бойне? – уточнил мистер Николлс, продемонстрировав по ходу дела блестящие исторические познания.

– Похоже на то, – мягко улыбнувшись, отозвалась Шарлотта.

– А где жила ваша красавица бабушка, которую вы только что упомянули? – поинтересовался викарий.

– Отец сказал, что дом моей бабушки находился где‑то неподалеку от города Карлингфорд и местечка под названием Моунт Плизант, где работал мой дед.

– И каково же было занятие вашего деда?

– Он обжигал известь на печах. Одним из его многочисленных заказчиков был Патрик Мак‑Клори, приходившийся родным братом моей бабушке.

– Ага! Вот я и докопался наконец до сути дела! – довольным тоном изрек мистер Николлс. – Значит, знакомство благословенных предков моей обожаемой супруги произошло через посредника, в честь которого и был назван мой достопочтенный патрон?

– Этот посредник, как вы изволили выразиться, между прочим, приходился родным дядей моему отцу, – с напускной строгостью заметила Шарлотта.

– И, вероятно, Патрик Мак‑Клори помог пожениться вашим прародителям?

– О, нет! – отозвалась пасторская дочь, – «Красный Падди», как называли в округе Патрика Мак‑Клори, хотя и был в приятельских отношениях с моим дедом Гугом Бронте, но он, как и многие его друзья и соседи, выступал против их свадьбы. Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь, что главным фактором, настроившим семейство Мак‑Клори против моего деда и его брака с Элис, послужили серьезные религиозные распри. Все Мак‑Клори были убежденными католиками, а Гуг Бронте горячо воспринял идеи протестантизма. «Красный Падди» выразил свой протест против союза его сестры с иноверцем в открытой форме. Он даже подыскал для Элис жениха – весьма состоятельного ирландца, которого, кажется, звали Джо Бернсом, и настоял на том, чтобы моя несчастная бабушка дала свое согласие вступить в законный брак с этим господином.

– И что же, Патрик Мак‑Клори добился своего?

– Согласие Элис на свадьбу с мистером Бернсом он получил. Но в самый день назначенного торжества план «Красного Падди» удачно выдать замуж свою красавицу сестру за ирландца‑католика был блестяще сорван самой молодой невестой Элис Мак‑Клори и ее единственным во всем мире возлюбленным Гугом Бронте. Ранним утром того знаменательного дня Элис, облаченная уже в свадебный наряд, сказала слугам, что ей необходимо перед церемонией немного прогуляться и освежиться. И якобы с этой целью моя остроумная бабушка оседлала свою кобылу и уехала на ней прямиком навстречу моему деду. Встретившись неподалеку от реки Бан, что протекает возле вашего, Артур, родного Банбриджа, беглецы во весь опор помчалась к городу Маггералли, где незамедлительно обвенчались в протестантской церкви.

– Не хотел бы я оказаться на месте того ирландца – законного жениха вашей своевольной бабушки! – заметил Артур Николлс.

– По словам моего отца, незадачливый Джо Бернс превосходно вышел из положения. Когда среди приглашенных к торжеству гостей поднялся страшный переполох по поводу внезапного исчезновения невесты и некоторое время спустя в дом Мак‑Клори явился мальчик‑посыльный с письмом от моей бабушки, сообщавшей своим родственникам, что она стала законной супругой моего дедушки, опозоренный мистер Бернс проявил восхитительную находчивость и первым предложил гостям выпить за здоровье мистера и миссис Бронте. А добродушному по своей природе «Красному Падди» не оставалось иного выхода, кроме как послать к молодоженам гонца, чтобы передать им общие поздравления.

– Что ж, – рассмеялся викарий, – похоже, с чувством юмора у вашей почтенной бабушки было все в порядке. Во всяком случае, теперь я понимаю, откуда у моей милой супруги берется поистине неиссякаемый дух авантюризма.

– Не смейтесь надо мною, Артур, – промолвила Шарлотта, которая сама едва сдерживала улыбку. – Лучше помогите мне распаковать мой чемодан: я хотела бы переодеться, чтобы ступить на благодатнейшую ирландскую землю в новом платье.

– А знаете ли вы, что в Ирландии издревле существует один очень добрый обычай? – оживленно уточнил мистер Николлс, – Тот счастливчик, которому вы, оказавшись на ирландской территории, подарите свой первый поцелуй в новом наряде, непременно примет это как знак вашего особого расположения. Так что будьте осторожны, дорогая Шарлотта: если уж вы вознамерились сменить в Ирландии старую одежду на новую, то уж, во всяком случае, будьте так любезны, не целуйте кого попало!

– Не беспокойтесь, Артур, – ответила пасторская дочь, – Находясь в здравой памяти и трезвом уме, я льщу себя надеждой, что не осмелюсь решиться на подобную дерзость. Однако сам обычай, о котором вы только что изволили меня известить, мне чрезвычайно по вкусу! Пожалуй, я даже знаю, как именно мне следует распорядиться своим законным правом первого поцелуя в новом платье! – и она лукаво подмигнула своему почтенному супругу.

 

Несколько дней спустя корабль благополучно причалил к величественным берегам Ирландии, и Шарлотта в сопровождении мистера Николлса спустилась по трапу на землю. Она вдохнула глоток чистейшего воздуха и почувствовала себя на седьмом небе от счастья.

Вокруг кипела жизнь. Было шумно, людно, всюду разносились восторженные возгласы. На берегу толпился народ, ос