Глава VI. Шарлотта Бронте в школе мисс Вулер

 

Несколько лет, последовавшие за этим странным происшествием, стали трудным, но важным периодом в жизни обитателей угрюмого жилища гавортского пастора. Достопочтенный Патрик Бронте по‑прежнему неусыпно пекся о возможных перспективах благопристойного образования своих взрослеющих детей. Памятуя о тех страшных горестях и несчастьях, какие доставило их семье пребывание девочек в Коуэн‑Бридже, мистер Бронте твердо решил на сей раз избрать учебное заведение, отличающееся более гуманными методами воспитания.

Долгих поисков для осуществления этой цели пастору не потребовалось. Вполне подходящая, по его мнению, школа для девочек (Патрика Брэнуэлла он продолжал обучать сам) находилась неподалеку, в местечке, именуемом Роу Хедом, всего в двадцати милях от Гаворта.

Новый замысел мистера Бронте был, бесспорно, разумным и практичным, однако на пути к его осуществлению стояло значительное препятствие, касательное существенных материальных затрат. Обнаружив сие досадное обстоятельство, хозяин заметно приуныл. Пришлось обратиться за помощью к свояченице, скопившей к тому времени небольшой собственный капитал; и все же тех средств, какие она могла позволить себе выделить во имя осуществления столь благого дела, как обучение племянниц, едва доставало на устройство в Роу Хед лишь одной из них. Так как Шарлотта стала теперь старшей из оставшихся дочерей пастора – выбор пал на нее.

 

…Итак, 17 января 1831 года Шарлотта Бронте прибыла в Роу Хед. Поспешно выбравшись из крытой тележки, уставшая, изрядно озябшая Шарлотта мгновенно почувствовала себя так, словно нечаянно попала в иной, дотоле неведомый ей мир. И уединенная лесистая местность Роу Хеда с ее покрытыми внушительным слоем январского снега высокими вековыми тисами и дремлющими заповедными рощами, должно быть, совершенно изумительными в летнюю пору, когда, постепенно пробуждаясь, они оживают, зацветая живописнейшей первозданной красою, и великолепно отделанные средневековые постройки, там и сям разбросанные по окрестности, – все здесь казалось девушке сказочно прекрасным и в то же время – каким‑то непостижимо далеким, отчужденным. Состояние, охватившее ее теперь, при первом знакомстве с этой прелестной, погруженной в унылое зимнее забытье местностью, невольно воскрешало в ее душе те тревожные чувства, какие неистово бушевали в ней в тот знаменательный день, когда ей суждено было впервые перешагнуть злополучный порог Коуэн‑Бриджа.

Само здание школы оказалось двухэтажным строением, выполненным в старинном стиле, о чем свидетельствовали полуокруглые стрельчатые окна безупречной отделки. Да и весь внушительный фасад словно был овеян непостижимым и величественным духом старины. «Все это весьма заманчиво, – подумала Шарлотта с каким‑то неизъяснимым отчаянием, приблизившись к зданию школы, – но здесь совсем не так, как в Гаворте… совсем не так…» – она снова окинула печальным взглядом отчужденный фасад Роухедской школы, мысленно подставляя взамен гладкие серые контуры угрюмого, но родного здания пастората.

…Вопреки опасениям Шарлотты относительно нового места обучения, ее положение в Роу Хеде, как и предполагал ее отец, оказалось гораздо более выгодным в сравнении с тем, что наблюдаюсь в Коуэн‑Бриджекой школе. На смену жестокой тирании преподобного Кэруса Уилсона явилась приветливая доброжелательность Маргарет Вулер, возглавляющей Роухедский пансион. Немало способствовала полноценному развитию дарований воспитанниц Роу Хеда и весьма своеобразная камерная обстановка, царившая в классной аудитории (в учебном заведении, принадлежавшим сестрам Вулер, обыкновенно содержались от семи до десяти воспитанниц), благодаря чему здесь, в противовес Коуэн‑Бриджу, создавалась иллюзия домашнего круга.

Таким образом, Шарлотта Бронте получила неплохую возможность пополнить багаж своих знаний и, быть может, как никто другой из ее сверстниц сознавая необходимость образования, не упустила тот великолепный шанс, который подарила ей Судьба. Из обязательных предметов, изучаемых воспитанницами Роу Хеда, Шарлотта оказывала особое предпочтение литературе, языковым дисциплинам (в пансионе сестер Вулер изучали английский и французский языки) и главным образом – рисованию. Именно в этих областях (впрочем, не игнорируя и другие) мисс Бронте стремилась преуспеть. Результаты обыкновенно не заставляли себя ждать, что неизменно взращивало и укрепляло в девушке сознание собственного достоинства, причудливо сочетающееся в ней с крайней застенчивой робостью.

В Роухедской школе Шарлотта обрела двух подруг. То были кроткая, добросердечная Эллен Нассей, с первого же дня прибытия мисс Бронте в Роу Хед проявившая к ней искреннее участие и симпатию, а также импульсивная и достаточно откровенная в высказывании своих суждении Мэри Тейлор. Однажды Мэри прямо, без обиняков, не постеснялась представить Шарлотте не слишком лестный отзыв о ее внешности.

– Знаешь, по‑моему, ты очень некрасива, – заявила мисс Тейлор, ничуть не смутившись.

Это, конечно, было преувеличением, однако же не слишком разительно отклонявшимся от действительности. Маленькая, неказистая Шарлотта понимала, что ее внешность своей кажущейся на первый взгляд простотою и заурядностью, даже более того – неоспоримой неуклюжестью – невыгодно отличает ее на фоне остальных сверстниц. Крайняя худоба, налагающая заметный отпечаток угловатости на нескладную фигурку девушки, болезненное лицо с красноватой кожей и довольно резкими чертами: особенно ярко выделяющимся крупным ртом, в контурах которого, при плотно сжатых губах, угадывались упрямство и воля, а также – прямым и широким несколько нависшим лбом, еще более отчетливо проявляющим эти качества. Словом, весь облик мисс Бронте мог скорее свидетельствовать о живости ума, стойкости характера, нежели о женственности и привлекательности. Движениям юной леди не были свойственны то изящество и грация, какие наделяют манеры барышень истинным благородством, – и это также говорило отнюдь не в ее пользу.

Однако же в целом наружность Шарлотты никак нельзя было назвать отвратительной и уродливой, ибо у девушки имелись некоторые приятные черты; приятность их была достаточной для того, чтобы смягчить общее впечатление. Нежные светло‑каштановые волосы, аккуратно уложенные, подобранные сзади в незамысловатую прическу, всегда выглядели опрятно; столь же опрятной была и одежда девушки. Простые, но неизменно милые платья мисс Бронте не только украшали ее внешность, но и наиболее красноречиво обнаруживали ее неоспоримые личные достоинства, ибо были сшиты ею собственноручно. Однако, пожалуй, самой притягательной чертой во всем облике Шарлотты были ее выразительные карие глаза – действительно прекрасные: большие, лучистые, они отражали бесконечную сердечную теплоту и одновременно острый незаурядный ум.

Чем дольше Шарлотта Бронте оставалась в Роухедской школе, чем отчаяннее становилась ее тоска по дому и близким, тем сильнее крепли и узы доброжелательной доверительности, неразрывно связывающие ее теперь с новыми подругами. Быть может, большей частью этот парадокс объяснялся тем, что Эллен Нассей и Мэри Тейлор невольно напоминали юной дочери пастора ее младших сестер. В самом деле, сходство между ними представлялось ей очевидным, если не сказать поразительным: кроткая, смиренная мисс Нассей своим покладистым, уравновешенным нравом и мягкими, деликатными манерами неизбежно воспроизводила в памяти Шарлотты образ Энн; открытая, прямолинейная мисс Тейлор, с ее весьма своеобразным, единственным в своем роде, складом характера вызывала у мисс Бронте довольно явные ассоциации с некоторыми особенностями богатой всякого рода странностями натуры Эмили.

И хотя в действительности описанные сходства были отнюдь не столь существенными, какими они рисовались воображению Шарлотты, а также – вопреки тому, что она вполне осознавала данное обстоятельство, тем не менее ее с непостижимой силой привлекало общество этих девушек. Она при всякой удобной возможности стремилась скоротать досуг в приятной беседе с ними. Именно эти двое – Эллен и Мэри – как никто другой из воспитанниц Роухедского пансиона, восполняли собою вынужденную пустоту, с некоторой поры поселившуюся в ее душе. Только в присутствии мисс Нассей и мисс Тейлор Шарлотта находила тайную радость и отдохновение и, быть может, не столь болезненно ощущала разлуку с сестрами, нежели в любой иной ситуации. В целом сия очаровательная троица являла собой идеальный баланс нравов, склонностей, интересов и прочих отличительных особенностей характеров и составляла славную, тесно сплоченную когорту.

За полтора года, проведенных в Роухедской школе, Шарлотта сумела скопить солидный багаж знаний по всем преподаваемым здесь дисциплинам. Подходил к концу и срок контракта на обучение старшей дочери преподобного Патрика Бронте в частном пансионе сестер Вулер.

В мае 1832 года юная Шарлотта Бронте, охваченная вереницей новых ярких впечатлений и преисполненная самых смелых надежд на будущее, простившись со всеми обитателями Роухедской школы – с сестрами Вулер, а также – с дорогими ее сердцу подругами и прочими воспитанницами, – покинула Роу Хед и возвратилась в Гаворт.

 

Глава VII. Опыты юности

 

Теперь Шарлотта снова оказалась в привычной домашней обстановке, в окружении родных и бесконечно любимых ею людей – ко всеобщему удовольствию.

Впервые увидев сестру после долгой разлуки, Эмили и Энн не могли надивиться тому, сколь разительная перемена произошла в облике Шарлотты со времени ее отъезда в Роу Хед. Ее движения обрели удивительное изящество и непринужденность, каковых раньше за ней не наблюдалось. Результат роухедской шлифовки манер оказался поистине поразительным.

– Браво, дорогая сестрица! – воскликнула Эмили, не удержавшись от соблазна выразить свой пылкий восторг в шутливой форме. – Еще немного – и ты станешь настоящей светской дамой.

Будущая светская дама склонилась в грациозном реверансе, давая сестрам понять, что сей остроумный комплимент оценен вполне.

Вновь прибывшая странница сейчас же обнаружила, что и у нее появился немалый повод для удивления – весьма приятный: за время ее отсутствия Эмили и Энн заметно повзрослели, похорошели. Природа делала свое незамысловатое дело исправно: из угловатых, неказистых девочек‑подростков постепенно формировались милые и привлекательные юные леди. Шарлотта, словно завороженная, любовалась сестрами, не будучи в силах отвести от них восторженного взгляда. «Что бы там ни говорили всякие представители толпы людской – разумные и неразумные, – подумала она, – да только неверно общепринятое мнение, будто правильная красота всего милее. Разве мои дражайшие сестрицы – не самое лучшее тому опровержение?»

В самом деле, обе младшие барышни Бронте вовсе не были идеальными красавицами, чья внешность соответствовала бы всем установленным требованиям той поры. Они парадоксальным образом походили и – в то же время – не походили друг на друга. В силу индивидуальных природных особенностей каждой из двух сестер, четырнадцатилетняя Эмили и двенадцатилетняя Энн развивались практически вровень. Несмотря на возрастную разницу между ними и Шарлоттой, правда, незначительную, однако же, в тот период особенно ощутимую, обе они уже тогда превосходили ее ростом.

Это были прелестные стройные создания, черты которых дышали ясным незаурядным умом и были исполнены неоспоримого достоинства, проявлявшегося также в их манерах, которые тем не менее пока что не были безупречными и явно нуждались в отточке. У обеих были длинные шелковистые темные волосы, уложенные в разные прически: густая, тяжелая копна пышных глянцевых, черных, как смоль, локонов Эмили ниспадала на плечи множеством мелких, струящихся завитков; мягкие, более светлого, чем у Эмили, оттенка кудри Энн были заплетены в тугую косу и опрятно прибраны к затылку.

Лица их казались милыми и привлекательными, однако их нездоровая бледность и резко выделявшаяся неправильность черт препятствовали возможности назвать их красивыми. Тем не менее лица эти, так же, впрочем, как и лицо Шарлотты, были отнюдь не лишены своеобразного обаяния, значительная часть которого у младших дочерей гавортского пастора, как и у их старшей сестры, исходила от глаз – живых, блестящих, выразительных. Именно глаза – несколько раскосые, словно у молодых газелей, мягкого светло‑коричневого оттенка и красивого глубокого разреза, обрамленные длинными черными ресницами – делали сестер Бронте поразительно похожими друг на друга и составляли неоспоримую гордость каждой из них. Гордость эта неизмеримо усиливалась у них сознанием того факта, что бездонные газельи глаза достались всем троим по наследству от их покойной бабушки Элис Мак‑Клори, матери достопочтенного Патрика Бронте, которая в свое время слыла первой красавицей ирландской округи.

– Чем же вы занимались в мое отсутствие, милые сестрицы? – спросила Шарлотта, словно бы внезапно пробудившаяся от волшебных чар.

– Да так, ничем особенным. Всякими глупыми пустяками, – попыталась уклониться от ответа Энн.

Вскоре, однако, все разъяснилось. Покуда старшая Бронте училась в Роухедской школе, младшие сестры, всецело поглощенные собственным воображением, пребывали в новой вымышленной ими же самими фантастической стране, которую они нарекли Гондалом. Эмили и Энн разбили Гондал на несколько независимых королевств и населили каждое королевство множеством жителей самого различного социального положения и рода занятий.

И вот с того дня, как пылкое, порывистое Воображение девушек вызвало к жизни Гондал и гондалцев, их прелестные создательницы с небывалым дотоле воодушевлением ежечасно вновь и вновь уносились, подгоняемые неистово‑разгоряченной Фантазией, к заветному побережью, на север Тихого океана. Здесь, среди величественных суровых скал и диких угрюмых ущелий, под низко нависшим свинцовым небом легендарного Гондала, развертывались временами самые бурные и кипучие первозданные страсти – в духе лихих, захватывающих гомеровских сказаний. Жители воображаемой страны регулярно совершали военные набеги на соседние королевства, отважно сражались с врагами, отчаянно томились в темницах, а также попадались в коварные любовные сети.

Эта новая игра, затеянная Эмили и Энн, оказалась столь заманчивой и увлекательной, что сразу же живо захлестнула буйное воображение прибывшей из Роу Хеда Шарлотты. Девушка с возрастающим интересом наблюдала за странными занятиями сестер и была столь стремительно и неотступно заинтригована ими, что вскоре она сама, в союзе с их единственным братом Патриком Брэнуэллом, создала собственную, независимую от Гондала, вымышленную фантастическую страну, нареченную Ангрией.

В то время как славный Гондал постоянно полнился разнообразными героями, воображаемым миром Ангрии правил обаятельный и коварный герцог Заморна, яркий и весьма характерный облик которого явился своеобразной данью поэзии Байрона, усердно и кропотливо изучаемой в ту пору юными Бронте. Именно вокруг Заморны – сего таинственного властителя необузданных, беззаконных страстей – и разворачивались все ангрианские события. Решительный, остроумный Патрик Брэнуэлл толково руководил Заморной в военных походах своего славного героя; ответственной же за сердце героя – за его многочисленные любовные приключения, вносящие разнообразие в его счастливую семейную жизнь с законной супругой, – разумеется, была Шарлотта.

Все юные Бронте с величайшим наслаждением предавались своим бесхитростным литературным играм. «Мало кто поверит, – написала Шарлотта в своем дневнике, – что воображаемая радость может доставить столько счастья».

И все же Шарлотта, куда более щепетильная и практичная, нежели ее сестры, в вопросах, касательных обязательной необходимости образования, была гораздо ближе младших пасторских дочерей к реальной действительности с ее всевозможными перипетиями. Девушке на собственном примере довелось убедиться вполне, сколь бесценными сокровищами наполняется жизненный багаж человека, совершенствующего свои познания. Потому‑то старшая мисс Бронте не позволяла себе, следуя примеру своих сестер, всецело окунуться в собственную фантазию, утопая в ее дивных чарах, словно в пышных зарослях дикого вереска. Покуда сама она в этот период была лишена возможности продолжить свое образование, она употребила все усилия, чтобы передать приобретенные ею в Роу Хеде новые знания и навыки своим сестрам и брату.

 

«Отчет об одном дне, – пишет Шарлотта своей подруге Эллен Нассей 21 июля 1832 года, – может служить отчетом обо всех других. Утром от девяти часов до половины первого я занимаюсь с сестрами и рисую; потом мы гуляем до обеда. После обеда я шью до чая, а после чая пишу, читаю, занимаюсь каким‑нибудь изящным рукоделием или рисую; вообще провожу время, как мне заблагорассудится. Так чудесно, хотя и несколько монотонно течет моя жизнь <…>».

 

Рисование стало одним из любимейших занятий юных Бронте. Сестры и брат предавались этому нехитрому ремеслу со столь пылким увлечением, что то явное предпочтение, какое они ему оказывали, тут же бросилось в глаза самому преподобному главе семейства, который, следуя своей природной практичности, по‑видимому, весьма склонен был поощрять их новый интерес.

Очень скоро его детям довелось убедиться в этом вполне. Достопочтенный Патрик Бронте расщедрился настолько, что предоставил сыну и дочерям возможность брать частные уроки, регулярно приглашая к ним из соседствующего с Гавортом Лидса учителя рисования. Кроме того, мрачное, уединенное жилище пастора стал посещать преподаватель музыки из Кейлея, которого мистер Бронте нанял для двух своих младших дочерей Эмили и Энн (ибо Шарлотта отнюдь не демонстрировала особого интереса к этому занятию, казавшемуся ей нудным и скучным; она, как и ее брат Патрик Брэнуэлл, предпочитала рисование).

Регулярные визиты преподавателей музыки и рисования внесли заметное оживление в скучные, унылые будни младшего поколения обитателей пастората. Отныне время мирно текло в полезных и разумных занятиях, которые были взаимно приятными для обеих сторон – как для самих наставников, находящих огромное удовольствие в обучении способных и трудолюбивых молодых людей, так и для их усердных, безропотных воспитанников, искренне радовавшихся очередным положительным результатам своих усилий и постоянно поощряемых лестными похвалами учителей.

Преподаватели и в самом деле отнюдь не скупились на похвалы, ибо их ученики вполне того заслуживали. За достаточно короткие сроки младшие барышни Бронте сделали заметные успехи в освоении тончайших премудростей игры на фортепиано; старшая же сестра значительно усовершенствовала навыки художественного мастерства. Но наибольшей благосклонности и одобрения наставника рисования добился их брат Патрик Брэнуэлл.

– Любезный сэр, – сказал однажды сей почтенный господин, обращаясь к отцу семейства, – я чрезвычайно рад сообщить, что дети ваши весьма продвинулись в освоении моего предмета, – настолько, что, полагаю, они едва ли нуждаются теперь в моих наставлениях. Я передал им все тайны этого искусства, которые известны мне самому. Остальное – дело навыка… Знаете, мистер Бронте, мне кажется, из вашего сына мог бы выйти славный художник. Все данные к тому у него налицо.

– Вот как? – изрек Патрик Бронте с самодовольным видом. – Что же, весьма признателен вам, сэр, за столь лестный отзыв! Однако, быть может, вы преувеличиваете художественные способности Патрика Брэнуэлла? Возможно ли, чтобы мой сын настолько преуспел в рисовании, что его работы и в самом деле оправдывали бы вашу похвалу?

– Вне всякого сомнения! – горячо отозвался наставник. – И я ничуть не погрешу против истины, если добавлю к своим словам заверение, что в том, что касается художественного мастерства, молодой человек уже давно превзошел меня. Все, что ему необходимо для несомненного успеха, – так это регулярный, систематический труд. Но это само по себе отнюдь не мало. Хлеб художника – нелегкий хлеб. Достанет ли вашему сыну усидчивости и упорства, чтобы отважиться ступить на столь серьезную, ответственную и тем не менее – столь прекрасную, поистине благородную стезю, – вот задача.

– Что ж, – спокойно ответил преподобный отец, всем своим обликом выражая истинное достоинство, – да будет на то воля Божья.

Достопочтенный Патрик Бронте не склонен был разделять последнего опасения, высказанного наставником рисования. Испытывая к своему единственному сыну особое расположение, он определенно отдавал ему предпочтение перед всеми своими дочерьми. Обнаружив у Патрика Брэнуэлла незаурядные способности, проявившиеся еще в раннем возрасте, а также – не подлежащий сомнению живой острый ум, отец мальчика слишком привык полагаться на эти очевидные достоинства своего сына, ни на минуту не допуская мысли, что тот не уцепится за малейшую возможность проявить их в нужный момент. Сам мистер Бронте никогда не позволил бы себе столь позорной оплошности; в своем же единственном сыне хозяин усматривал олицетворение собственной юности. Отец нисколько не сомневался в природной практичности сына, который, кстати, невзирая на юный возраст, производил впечатление деловитого, хваткого мальца, – в противном случае Брэнуэлл много потерял бы в глазах достопочтенного главы семейства.

 

Однако же на самом деле молодой человек отнюдь не был наделен теми природными качествами, какие приписывала ему сверхмерная отцовская гордость. Привычный Патрику Брэнуэллу довольно безалаберный, едва ли не хаотичный образ жизни всячески препятствовал развитию в нем этих качеств. Не в пример своим строгим, принципиальным сестрам, соблюдавшим неукоснительную последовательность даже в малейших мелочах, их своевольный, избалованный всеобщим вниманием братец был начисто лишен привычки к дисциплине.

Еще с детских лет Патрика Брэнуэлла мистер Бронте весьма охотно предоставлял своему любимцу полную свободу действий, которой тот располагал, как только ему заблагорассудится. Пока несчастные сестры смиренно и безропотно трудились в условиях немыслимой тирании Коуэн‑Бриджской школы, их братец целыми днями пропадал в ближайшем поселке, куда всякий раз отправлялся в долгую прогулку – с раннего утра и до позднего вечера. В поселке он заводил весьма сомнительные знакомства с местными мальчишками, большинство из которых значительно уступали ему по уму и развитию.

С годами Патрик Брэнуэлл ничуть не думал остепениться. Наделенный живым незаурядным умом и неординарными способностями, он стал главным центром праздных увеселений во всем гавортском околотке; ни одно более или менее значительное событие в жизни городка и его обитателей не обходилось без присутствия Брэнуэлла.

Очень скоро молодой человек прослыл в округе самым интересным и занимательным собеседником, общество которого настойчиво рекомендовалось местными жителями всем приезжим. Содержатель гавортской гостиницы «Черный Бык» чуть ли не ежедневно посылал за юношей в пасторат, а когда тот являлся, всегда любезный портье традиционно предлагал ему добрую кружку искристого, пенящегося эля, которую Брэнуэлл неизменно поглощал с видимым удовольствием. Затем, ободренный изрядной порцией сего «божественного» напитка, он – истинный смиренный сын приходского пастора – весьма охотно развлекал все веселое сборище присутствующих своей живой пламенной речью.

Столь беспечный образ жизни юного Бронте, по‑видимому, ничуть не смущал привычного покоя и не нарушат спартанского самообладания его достопочтенного отца, который не усматривал в поведении сына ничего предосудительного. А если он и находил в поступках Брэнуэлла нечто легкомысленное, то неизменно приписывал это проходящим причудам, свойственным подростковому возрасту. Даже благовоспитанная тетушка – истинная блюстительница строжайшей пуританской морали – проявляла по отношению к своему баловню столь щедрую снисходительность, что милосердно спускала ему подчас самые непозволительные вольности.

Таким образом, до сей поры Патрику Брэнуэллу была предоставлена практически полная свобода действий, и он позволял себе располагать ею, как ему заблагорассудится.

 

Между тем, пожалуй, единственным развлечением сестер, не связанным миром их фантазий, в этот период были редкие, но неизменно теплые и отрадные встречи с роухедской подругой Шарлотты Эллен Нассей.

Во время своего первого недолговременного пребывания в гавортском пасторате летом 1833 года кроткая, мягкосердечная мисс Нассей без труда сумела расположить к себе всех его обитателей, не исключая и внешне угрюмой, нелюдимой дикарки Эмили Джейн, обыкновенно яростно восстававшей против всякого постороннего общества.

Манеры мисс Нассей, ее поведение, нрав и прочие особенности натуры, какие та с присущей ей деликатностью и простотой продемонстрировала во время своего короткого визита, покорили даже неприступное сердце своевольной средней дочери гавортского пастора. Эмили Джейн снизошла до высочайшей милости, включив Эллен в свой «белый список». Что до взаимоотношений мисс Нассей с младшей Бронте, то между ними все складывалось как нельзя лучше; обе эти девушки, поразительно походившие друг на друга своим смиренным, неспесивым нравом, нашли общий язык очень скоро.

Патрик Брэнуэлл, когда ему выдавался редкий случай провести часок‑другой на дню под угрюмой кровлей родного дома, также не пренебрегал обретенной возможностью скоротать досуг в компании мисс Нассей. Ободренная неожиданным всеобщим вниманием, Эллен Нассей осталась вполне довольной недолгим пребыванием в доме Бронте и могла похвалиться тем бесспорным достижением, что смогла снискать искреннее расположение и любовь даже самых угрюмых и мрачных его обитателей.

Шарлотта же, в свою очередь, позволила себе роскошь изредка навещать Эллен в доме, принадлежащем семейству Нассей. Мисс Бронте довольно мило и весело проводила время в гостях у своей подруги всякий раз, как ей доводилось там бывать. Ей нравилось решительно все, что тем или иным образом было связано с этим славным семейством: и простое, незамысловатое убранство дома Нассей, скромная, но добротная облицовка которого неизменно воскрешала в ее памяти родимый гавортский пасторат, и сами хозяева – высоко духовные, добросердечные, исключительно порядочные люди.

Мисс Нассей познакомила подругу со своим братом Генри. Это был интересный молодой человек, приблизительно возраста Шарлотты. Своей милой элегантной внешностью и несколько женоподобными манерами Генри Нассей походил на свою кроткую сестру. В то время молодой Нассей учился в Кембриджском университете, где он готовился стать приходским священником.

Шарлотта и Генри понравились друг другу и вскоре сделались хорошими друзьями. Генри вполне оценил острый ум и незаурядные способности мисс Бронте и искренне восхитился ее превосходным, по его мнению, литературным даром, когда та показала своему новому другу и его милейшей сестре свои юношеские стихи, сочинением которых она, впрочем, так же как и все остальные дети преподобного Патрика Бронте, – тайно увлекалась. Шарлотту же привлекло благоразумие Генри, его безупречные гуманные принципы. Но более всего ей импонировало в молодом человеке его очевидное сходство со своей сестрой – ее дражайшей подругой Эллен. Ей почему‑то казалось, что Генри и Эллен Нассей – это две различные ипостаси единого благородного, поистине пленительного образа, по своей недосягаемой чистоте и восхитительному обаянию близкого к божеству.

 

Глава VIII. Пора исканий

 

Два с половиной года той восхитительной, несравненной свободы, какую только способно даровать безмятежное пребывание под мирным кровом родного жилища, для обитателей заповедного гавортского пастората пронеслись практически незаметно. Этот период счастливого, беззаботного существования истаял в одно мгновение, как сказочный сон, внезапно пропадающий в блаженной истоме ласковых лучей восходящего солнца, знаменующих собой грандиозный переход к новому состоянию всеобщей нашей праматери Природы. Состоянию великолепного зарождения из темных недр глухой, безмолвной ночной тиши яркого светлого дня, когда наивная дикарка Юность мгновенно сбрасывает свои легкие призрачные крылья и оборачивается умудренной Зрелостью.

Эта чудесная перемена, незаметно свершающаяся в сознании каждого человека, не обошла стороной и представителей младшего поколения могучего рода Бронте. Грубая реальность теперь предстала перед возмужавшими пасторскими детьми во всей неприглядной наготе, понуждая их очнуться от юношеских грез и вступить во взрослую жизнь со всеми ее тяготами и невзгодами.

Настало время, когда каждому из молодых Бронте надлежало избрать свою верную жизненную стезю. Однако положение осложнялось тем прискорбным обстоятельством, что дети преподобного Патрика Бронте пока что не получили должного образования, за исключением лишь Шарлотты, проведшей полтора года в частном пансионе сестер Вулер в Роу Хеде.

Теперь все самые светлые надежды семьи сосредотачивались на художественном таланте Патрика Брэнуэлла, чему весьма способствовал похвальный отзыв о его очевидных дарованиях от почтенного наставника рисования. Уже в ту пору в голове мистера Бронте зародился и созрел смелый план отправить сына на обучение в самое престижное заведение, какое существовало тогда на территории туманного Альбиона – в лондонскую Королевскую Академию Художеств. Эта страстная мечта отчаянно преследовала пастора, не давая ему покоя ни днем, ни ночью. «Да, – повторял он снова и снова с постоянно возрастающей уверенностью, – Патрик Брэнуэлл непременно станет великим художником – одним из лучших представителей нашей эпохи! Иначе и быть не может!»

Однако скромных доходов приходского священника определенно не доставало для успешного претворения в жизнь этой заветной мечты. Заботливая тетушка любезно согласилась во имя столь правого дела выделить энную сумму из своих собственных сбережений. Тем не менее преподобный Патрик Бронте всерьез опасался, что даже щедрая помощь свояченицы может оказаться в итоге не столь значительной; более того, им владело твердое убеждение, что даже их совместных средств едва ли достанет, чтобы насытить недра сокровищницы Королевской Академии. А следовательно, для почтенного семейства Бронте не оставалось ничего иного, как искать возможность дополнительного заработка.

Поскольку Шарлотта была единственной представительницей семейства, получившей приличное образование, взять на себя почин надлежало именно ей. И она, не колеблясь, последовала зову Долга, немедленно дав объявление в одну из местных газет, и вскоре получила пару дельных предложений занять место гувернантки при детях из весьма респектабельных семейств.

Шарлотта все еще была занята неотступными мыслями, беспрестанно вращающимися вокруг единой наболевшей проблемы: на каком из полученных предложений более разумно остановить свой выбор, когда однажды ясным летним утром Табби с торжественным видом вручила ей белоснежный почтовый конверт стандартных размеров:

– Вам письмо. Прибыло с утренней почтой.

– Спасибо, Табби. Можешь идти, – ответила Шарлотта, внимательно воззрившись на конверт, надписанный ровным, изящным женским почерком. «Должно быть, очередное приглашение на место гувернантки», – подумала она с невыразимой тоскою в сердце. Непривычный взору почерк и в самом деле сильно огорчил Шарлотту, ибо она, быть может, даже не желая признаться в том самой себе, в тайне мечтала получить милое душе послание от Эллен или Мэри.

Пасторская дочь принялась равнодушно распечатывать только что доставленный конверт. Благополучно вскрыв письмо и, первым делом, глянув на последнюю строчку, сообщающую адресату имя отправителя, она тотчас просияла: то было послание от Маргарет Вулер – главы Роухедской школы.

Официальная часть письма Маргарет Вулер содержала полупредложение‑полупросьбу к старшей мисс Бронте занять место помощницы учительницы в своем пансионе. Мисс Вулер выражала искреннюю готовность назначить своей бывшей подопечной самое щедрое жалование, какое только позволял оговоренный выше пост. Кроме того, глава Роухедской школы изъявила желание видеть в качестве воспитанницы пансиона одну из младших сестер Шарлотты. Маргарет Вулер весьма красноречиво убеждала Шарлотту Бронте, что руководительницы пансиона с радостью возьмут на себя обучение, к примеру, средней мисс Бронте – услуга, которая для качественного успеха в дальнейшей трудовой деятельности последней может оказаться неоценимой – в счет части жалованья старшей сестры.

Ознакомившись с содержанием послания мисс Вулер, Шарлотта торопливо сложила письмо в конверт и тотчас направилась в кабинет отца. Подобные неожиданные вторжения в священную обитель преподобного Патрика Бронте отнюдь не входили в планы сего достопочтенного господина; разумеется, Шарлотте это было известно достаточно хорошо.

В другое время девушка не посмела бы беспокоить достопочтенного Патрика Бронте, явившись к нему без приглашения. Но сложившаяся ситуация вынудила мисс Бронте действовать быстро и решительно. Далее последовал довольно продолжительный диалог между отцом и дочерью, проходивший за закрытыми дверями, после чего юная барышня незаметно выскользнула из кабинета и, без дальнейших проволочек, вернулась к исполнению своих обычных повседневных обязанностей.

На другой день, когда все семейство собралось за традиционным утренним чаепитием, достопочтенный Патрик Бронте, неторопливо отхлебнув внушительный глоток из своей чашки и блаженно прикрыв глаза – невольная дань безмолвного восхищения, казалось бы, самым что ни на есть заурядным земным наслаждением, – вдруг с неожиданной деловитостью обратился к сыну:

– А что, дорогой Патрик Брэнуэлл, не пора ли тебе наконец заняться чем‑нибудь путным?

– Я готов, отец, – невозмутимо ответил юноша. – Весь вопрос лишь в том, что именно вы собираетесь мне предложить.

– Что ж. В таком случае, как насчет того, чтобы заняться рисованием?

– Мне нравится эта идея. Но ведь наставник, которого вы нанимали несколько лет назад, уже давно отказался от своих визитов к нам.

– Сейчас речь не об этом, Брэнуэлл, – заметил мистер Бронте серьезно. – Тот почтенный джентльмен, которого ты только что упомянул, предоставил мне самый лестный отзыв о твоих художественных дарованиях. Возможно, конечно, что он изрядно преувеличивает твой талант, но, по‑моему, он говорил весьма убедительно, и пока что у меня не было причин усомниться в искренности его слов. А потому я принял твердое решение продолжить твое образование в этой области. Надеюсь, сын мой, ты не опозоришь наш род и добьешься успеха на поприще художника.

Патрик Брэнуэлл, до сих пор хранивший совершенную невозмутимость, при последних словах отца не мог сдержать легкий смешок, вырвавшийся у него почти невольно и тем не менее явно отразивший некое смешение иронии с изрядной долей самодовольства и спеси.

– Дорогой отец, – сказал молодой человек, глянув прямо в глаза преподобному Патрику Бронте, – уж не вознамерились ли вы сделать из вашего несчастного сына второго Рафаэля или Микеланджело?

– Отнюдь, – возразил почтенный глава семейства. – Я лишь желаю, чтобы мой сын стал достойным человеком – и только.

– Все это прекрасно, дорогой отец. Однако позвольте вас спросить: каким образом вы намереваетесь добиться для меня столь высоких почестей? Неужели вы собираетесь снова нанимать учителей, полагая, что частные уроки могут сотворить со мною чудо и превратить жалкую гусеницу в прекрасную бабочку?

– О нет, молодой человек! – с пафосом ответил его отец. – От частных уроков не много проку, я бы сказал – как от козла молока. Вы и сами это знаете.

– В таком случае, что же вы <