Триумф и провал. Провал и триумф

 

В начале сентября, когда мы уже оказались в восьмом классе, выбирали председателя совета дружины – иначе говоря, главного пионера школы. Выбирали, в основном, из восьмиклассников как самых старших.

Сошлись на том, что лучшей кандидатурой является Лариса Корнева. Но Лариса что-то стала отнекиваться. Вначале казалось – так, для вида. Однако она упорствовала.

– Пусть Коля будет! – показывала она на меня.

В отношении меня, конечно, были сомнения всё того же плана. Но, в конце концов, согласились: ладно, пусть будет Коля.

Так я стал председателем совета дружины школы.

Трудно описать гордость, которая меня распирала. Председателю совета дружины – и только ему! – полагались три красные нашивки на рукаве белой рубашки. Я самостоятельно сделал и пришил эти нашивки; я, как бы не замечая собственного величия, шёл без пиджака на улице, и все могли видеть, кто я…

А через неделю была общешкольная линейка пионерской дружины. Я стоял перед строем и принимал рапорты председателей советов отрядов. Но для этого надо было громко произнести:

– Председатель такого-то отряда, рапорт сдать!

 А затем сказать в ответ на «Рапорт сдан!»:

– Рапорт принят!

Отрядов в школе много (по числу классов, где есть пионеры), так что процедура долгая. По её окончании я должен был сам отдать рапорт старшей пионервожатой школы.

 

Но к такому я был не способен. Оправдались худшие опасения тех старших товарищей, которые не очень охотно согласились на мою кандидатуру. На меня нашёл ступор, и я не мог произнести ни слова.

Один раз я ещё как-то из себя выдавил:

– П-п-пред... пред… это.. седатель с-совета отряда в-в-вы-высьмого к-класса «А» …это… это… сдать ра-а-а-апппорт.

На этом мои возможности были исчерпаны.

Жуткая сцена. Наконец, пионервожатая вызвала Ларису Корневу из строя как члена совета дружины и велела ей принимать рапорты. Что Лариса и сделала звонким и чётким голосом.

С того момента само собой стало считаться, что председателем совета дружины является Корнева. А я со слезами стыда и унижения спорол с рукава эти злосчастные нашивки.

Потом, через десять лет, до меня дошло, что, если бы не заикание, то честолюбие могло бы увлечь меня в водоворот карьеры комсомольского активиста. А так моя душа оказалась спасённой для науки и творчества.

Что ж, не исключено, что в этом есть большая доля истины. Но как-то уж очень грубым способом провидение (если это оно вмешалось) выполнило свою миссию.

 

А какую цель преследовало провидение в ещё одном потрясении, случившемся через несколько месяцев?

По аналогии с популярнейшим телевизионным КВНом (которое, правда, к тому времени, т.е. к концу 1965 года, я ни разу не видел), у нас в школе решили устроить КВН с участием трёх восьмых классов.

Мне опять оказали доверие – выбрали без особых споров капитаном команды нашего 8 «А». И мы стали готовить приветствие и домашнее задание. Центральной была сценка «учитель – ученица», где учителя играл я, а ученицу – ну, конечно, Лариса К., что резко увеличивало мой интерес к репетициям. Сценка была довольно живой, я в своей роли проявлял вполне уместную экспрессивность, и всё, казалось, было хорошо.

Правда, летом у Нели родилась дочка Таня, Неля с ней временно вернулась к нам на Первомайскую, и мне порой приходилось оставаться с Таней, когда мама уходила на работу, а Неля была в своём училище.

Данное обстоятельство немного корректировало график репетиций, но все участники относились к этому с пониманием.

И вот в ноябре настал назначенный день. Три класса собрались в актовом зале. Нельзя сказать, чтобы я особенно нервничал: обычное лёгкое волнение. Начали, естественно, с приветствия.

Точнее, хотели начать. И тут опять взбрыкнул сидящий во мне чёрт. – Я вновь онемел. Очередная мучительная не только для меня, но и для всех присутствующих, сцена.

Действительно, что за удовольствие наблюдать, как некий тип мучается в конвульсиях, мычит, гримасничает, не в состоянии что-либо сказать, и срывает тем самым игру!

И каково этому «типу», т.е. мне, всё это понимать – и оттого ещё сильней мычать, гримасничать и извиваться в конвульсиях!

Как на этот раз педагоги вышли из положения, не знаю, поскольку, сосредоточенный на вышеизложенном, я уже не воспринимал происходящее.

Между тем, игра наладилась. Остальные участники нашей команды выходили на разминку и прочие конкурсы. Я отрешённо сидел, подавленный происшедшим.

Приближался срок демонстрации домашнего задания. Тут меня никто заменить не мог. Что думали в это время учителя? – Очевидно, то, что придётся пережить ещё несколько неприятнейших моментов.

Но случилось чудо многократно описанного в литературе перевоплощения. Мы вытащили на сцену стол и стул; я занял своё место за столом – и пошло!!! Без всяких заиканий я вёл свою роль так же уверенно, как на репетициях, только с гораздо большим вдохновением. Лариса очень хорошо мне подыгрывала.

Поражённый народ затих. А по окончании разразился бурными аплодисментами. Я думаю, такая реакция была не столько на качество исполнения, сколько на резкое несоответствие увиденного с тоскливыми ожиданиями.

И ведущая вечера – та самая классная руководительница 8 «Б» (она же завуч школы), которая ещё три года назад предлагала мне перейти в её класс, – особо отметила нашу сценку и меня персонально.

 

Таким образом, в случае моей пионерской карьеры вначале был взлёт, а потом – провал. На КВНе же последовательность оказалась обратной: вначале – провал, потом – взлёт.

Однако не угадаешь, когда будет одно, а когда – другое. Так оно и дальше в жизни чередовалось; не всегда, конечно, правильно: порой – длинными светлыми и длинными тёмными полосами; но чередовалось и чередуется до сих пор.

Уловив эту неопределённость, я категорически отказался от участия в качестве артиста в следующей постановке Евдокии Михеевны. Она хотела поставить «Ревизора» и долго уговаривала меня на роль Хлестакова. Было ясно, что кое-какие актёрские способности у меня есть. Но испытанного позора мне уже было достаточно. Я не согласился, а спектакль Евдокия Михеевна так и не поставила.

Известно, что некоторые очень известные актёры либо заикались прежде, либо продолжают заикаться – иногда только в обычной жизни, а иногда – и на сцене или съёмочной площадке.

Отдавая должное их воле и характеру, скажу, что я им не завидую. Заниматься профессией, к которой имеешь прямые противопоказания, не очень комфортно. И если можешь избежать такой ситуации, – избеги её!

 

У меня не было идеи­ фикс сделаться актёром. Поэтому я достаточно спокойно, хотя и не без горечи, понял, что не только общественно-политическая, но и актёрская карьера – не для меня.

Тем самым постепенно сужался спектр моего возможного будущего. И происходило это путём таких потрясений, которые оставили рубцы в душе на всю жизнь.

 

На велосипеде

 

В восьмом классе мама купила мне велосипед «Спутник». Это не какой-нибудь обычный велосипед, а полуспортивный – с ручными тормозами, тремя передачами, тонкими шинами и такой конструкцией, при которой на велосипеде сидишь не выпрямившись, словно аршин проглотил (так ездил Зуня на своём подростковом велосипеде), а низко склонившись к рулю – для уменьшения сопротивления воздуха.

До этого у меня был только трёхколёсный велосипедик – в нежном детстве. Ездить на двухколёсном велосипеде научил меня Зуня ещё в четвёртом классе. Я осторожно ехал на его «Подростке» по кругу в школьном дворе, а Зуня бежал сзади и держал сиденье, чтобы я не упал.

Потом я катался на велосипедах других ребят; однажды (после 5-го класса) мама даже взяла велосипед из пункта проката на месяц. Но это было всё не то! А тут – такое чудо!

И лет на 10 велосипед предопределил способ и маршруты многих моих перемещений.

Средняя скорость на велосипеде у меня составляла 24 км/час. Для сравнения: несколько позже (с 17 и аж до 45 лет) я бегал на дальние дистанции (от 10 до 20 км) с «крейсерской» скоростью 12 км/час, а при быстрой ходьбе скорость равнялась 6 км/час. Т.е. при переходе от одного способа передвижения к другому – от ходьбы к бегу и от бега к велосипеду – скорость оба раза возрастала ровно вдвое.

Не сказать, что это какие-то космические показатели. Бывают более впечатляющие. Но мне было достаточно своих.

Я не мог представить себе катания на велосипеде во дворе или вокруг него. Если вынес со своего четвёртого этажа велосипед, то уж надо ехать – и желательно подальше. Тогда это ещё было возможно – вырулить на шоссе и, соблюдая простейшие правила, по нему куда-нибудь доехать.

Нередко я вначале заезжал за Зуней. Несколько раз мы ездили с ним в тогдашний Загорск (Сергиев Посад), в Троице-Сергиеву лавру. Это от Пушкино порядка 40 км по Ярославскому шоссе, всего, следовательно, 80 км. Вроде, цифра и небольшая, но здорово уставали. Правда, это было видно, в основном, по мне.

Я обычно ехал впереди в своей «полуспортивной» позе, т.е. чуть не лёжа на руле, и было очевидно, что я прилагаю максимум усилий. Зуня же, несколько отставая, с самым радостным видом восседал на «Подростке», как на ишаке, и тоже было очевидно, что его радостный вид – не подделка, а самое натуральное выражение, и никаких усилий, чтобы ехать на такой удобной машине, особенно и не требуется.

Я порой останавливался, чтобы Зуня проверил мой велосипед – цепь, передачи, колёса; чтобы что-нибудь подкрутил, смазал или подкачал. По завершении ремонта я опять пыхтел впереди, а Зуня наслаждался жизнью сзади.

А на обратной дороге я всё высматривал колодцы по сторонам от шоссе, и, завидев очередной колодец, жадно припадал к нему. Но, конечно, с помощью Зуни, качающего воду.

На следующий день в школе я небрежно бросал кому-нибудь из приятелей: «Мы вчера с Зуней в Загорск на велосипедах ездили». И приятель искренне поражался нашему подвигу, потому что Загорск считался ого-го как далеко от Пушкино.                                   

 

Однажды я поставил себе задачу: доехать по Ярославскому шоссе до Москвы, прямо до Садового кольца, полностью обогнуть всё кольцо и вернуться прежним путём обратно.

Как-то много позже мне попалась фотография Садового кольца в 50-е годы текущего тогда ХХ-го века. – Один троллейбус, один автомобиль «Москвич» – других машин в кадре нет.

Моя задумка приходилась лет на 15 позже. И, хотя это были, конечно, далеко ещё не нынешние времена, всё же в этой задумке был известный вызов осторожности и здравому смыслу.

До Мытищ ехать было достаточно спокойно. Но затем дорога сильно расширилась, появились многочисленные перекрёстки, образованные широкими улицами, пересекающими шоссе; стали попадаться троллейбусы – и всё больше. А затем шоссе уже стало не шоссе, а целым Проспектом Мира. Я ехал, но из-за возросшего потока машин приходилось крутить во все стороны головой и снижать скорость до черепашьей.

 И, наконец, я добрался до Садового кольца. Свернул, несколько нервничая, приступил к реализации второй части плана. О боже, тут уже стало совсем неуютно! Даже возле бордюра двигаться было неспокойно, поскольку то от него отъезжали припаркованные машины, то вплотную подъезжали троллейбусы – и я всем мешал!

А когда мне надо было отрываться от бордюра, чтобы пересечь очередную улицу или въехать в туннель, – тут уже водилы каких-нибудь грузовиков не выдерживали такого наглого поведения велосипедиста, лезущего к ним под колёса, высовывались из кабин и объясняли мне, кто я, по их мнению, есть.

Мимо милицейских будок я ехал совсем никаким – скромным, незаметным, – и всё равно удостоился нескольких свистков и внушений.

И тем не менее я проехал почти по всему кольцу! Но «почти»! Слабину проявил не я, а велосипед. Незадолго до того места, где мне надо было съезжать с Садового кольца на Проспект Мира, велосипед предательски сломался. И хотя я всегда возил с собой набор инструментов, сделать я ничего не мог. Сделать мог бы только Зуня!

Ну что ж, с чувством почти исполненного долга, я пошёл с велосипедом пешком, дошёл до Ярославского вокзала и там сел на электричку.

Тогда были прекрасные времена развитóго социализма и можно было почти спокойно ездить зайцем. На вокзалах не стояли турникеты, а за ними – многочисленные работники МЖД, грудью выдавливающие обратно за турникет тех, кто пытается пролезть через него без билета.

Платформы были открыты для всех желающих, и поезда охотно принимали в своё чрево любого, кто этого захотел.

 

А самым любимым моим маршрутом вскоре стало Красноармейское шоссе, которое идёт от Ярославского шоссе (в районе Пушкино). На его 8-м километре находится Пушкинский зверосовхоз, где после окончания зубоврачебного училища Неля получила работу (в амбулатории) и квартиру – для чего, конечно, мама долго, но успешно хлопотала.

Шоссе идёт через лес; по его сторонам находились многочисленные объекты отдыха тогдашней элиты («Санаторий ЦК», «Пансионат ТАСС» и т.п.). Мне довелось множество раз ездить по этому шоссе – от дома до зверосовхоза (11 км) или дальше – вплоть до Красноармейска (где-то 21-23 км); чуть позже я стал и бегать по этому шоссе…

 

Но всё это – в прошлом. Сейчас бы я не рискнул выехать на велосипеде ни на Ярославское шоссе, ни на Красноармейское, ни, тем более, на Садовое кольцо. Там и пешеходам-то, чинно следующим по обочине встречного движения, жизни теперь никто не гарантирует.

Машины мчатся, обгоняя друг друга, причём обгон всегда приходится именно в том месте, где в данную секунду оказался ты. Поэтому обгоняющая машина вылетает сзади тебя по встречной полосе чуть ли впритирку к тебе. Ты готов облегчённо вздохнуть и сделать шаг на асфальт.

Но тут выясняется, что есть и третья машина, обгоняющая первые две. Для неё уже нет места на асфальтированной части дороги. И ты окажешься просто везунчиком, если эта машина тебя не собьёт…