Первая сессия и ночь перед экзаменом

 

Январь 1969 года. Год назад в это время я совершал тур по семи западным городам СССР, а сейчас сижу на нашем открытом балконе, над которым нет никакой крыши, – ну, сижу, конечно, здорово утеплившись, – и со скоростью 12 страниц в час читаю толстенный том «Истории КПСС».

За окном, внутри комнаты, на подоконнике стоит лампа, и я стараюсь пристроиться так, чтобы её свет падал на страницы книги. Идёт небольшой снег, на открытых страницах оседают маленькие снежинки, медленно превращающиеся в аккуратные мокрые пятнышки.

Что выгнало меня на балкон? – Стремление к абсолютной тишине. Пришла Неля. Сама она живёт не с нами, но её дочь Таня с полугодовалого возраста – у нас. Однако мешает не Таня: она хорошо уяснила, что «Коля занимается» и надо вести себя тихо. Мешает напряжённый многочасовой шёпот, раздающийся с кухни, где мама и Неля обмениваются последними новостями. Порой они забываются и начинают просто говорить. Ну как тут сосредоточишься на третьем съезде партии и его историческом значении?!

– Тише! – в очередной раз кричу я. Наконец не выдерживаю и организую себе базу на балконе. Впоследствии я ещё не раз буду прибегать к этому приёму.

Но потом и это станет невозможным – по крайней мере, в рабочие дни. Рядом начнут строить новые дома: вначале – прямо через дорогу, затем – на нашей стороне улицы, почти впритирку к нам. И к непрерывному шёпоту мамы и Нели на несколько лет присоединится гораздо более бесцеремонный строительный шум.

Есть счастливые люди, способные заниматься при любом шуме. Мне, увы, это не дано. Моя мысль и моё внимание – словно две пугливые лани: при малейшем шорохе мгновенно вспархивают и исчезают. Даже если речь идёт о такой беллетристике, как «История КПСС».

Всё время контролирую себя по часам: чтобы на страницу – не более 5 минут. Хотя мысли так и норовят разбежаться или завернуть куда-нибудь в сторону, усилием воли заставляю себя сконцентрироваться на книжном тексте. Значит, в час – 12 страниц, за 12 часов – 144 страницы, за 5 дней – 720 страниц… Немного не дотяну до конца, ну да ладно, авось, обойдётся…

 

Господи, тогда и представить было невозможно, что наступят времена, когда вузы лишатся такого основополагающего предмета, как история КПСС! Вообще говоря, история КПСС – это лишь первая составляющая классической тетрады общественно-политических наук в советское время. Кроме того, туда входили марксистко-ленинская философия, такая же (марксистко-ленинская) политэкономия и научный коммунизм.

Конечно, в постсоветскую эпоху многочисленные преподаватели всех этих наук (не знаю, заключать ли слово «науки» в кавычки; из сострадания оставляю так – без кавычек) – так вот, преподаватели сразу никуда не делись, а почти ничего другого, кроме марксистко-ленинского, они не знали. Поэтому новый курс политологии, заменивший вышеозначенную тетраду, долгое время не очень-то от неё отличался. Но что сразу было изъято – так это история КПСС.

И все постсоветские поколения студентов оказались лишенными возможности испытать свои силы на экзамене по такому уникальному предмету. И в случае успеха даже получить «отлично».

 

… Итак, В.А. Тумасян грозил мне большими неприятностями на экзамене и перспективами не выше тройки. Ну что ж, во избежание этого надо было занять активную позицию.

Я взял билет. Первые два вопроса – да, что-то помню. Третий – ну, конечно, это то, что я не успел прочитать! Материалы какого-то из последних пленумов ЦК КПСС. Разумеется, можно сказать, что пленум – исторический (других не бывает, так что не ошибёшься!), но дальше-то что?!

 

В комнате сидело несколько экзаменаторов. Среди них не было Тумасяна, но зато присутствовал заведующий кафедрой профессор Смирнов. Я вспомнил, что говорил Лёшка Кампов-Полевой:

–На любом предмете сдавать экзамен лучше всего завкафедрой. Заведующий обычно не ведёт практических занятий и потому не в курсе всех тех деталей, в которых сладострастно прячут дьявола зануды-преподаватели.

И откуда это Лёшка узнал; своего же опыта у него нет?! Тем не менее, пожалуй, он прав. Как только профессор отпустил очередного студента, я рванулся к нему (к профессору, естественно) через всю комнату.

Кажется, такое рвение произвело на Смирнова благоприятное впечатление. Короткими чёткими фразами – как умный человек умному человеку, который понимает с полуслова (так что всякие там детали можно опустить), – отвечаю на первый вопрос, затем так же – на второй. И краем глаза вижу, что рука профессора вроде бы потянулась к зачётке. Надо как-то усилить это движение, сделать его решительным и необратимым. Поэтому я уверенно и с едва уловимым (но уловимым!) недоумением: неужели не ясно, что я всё знаю?! – сообщаю:

– Остался третий вопрос – об историческом ноябрьском Пленуме1967 года! Можно начинать?

Он понимает моё недоумение, поспешно говорит:

– Не надо, не надо! – и пишет в зачётку «отлично».

Так я сдал свой первый экзамен в институте (не считая вступительных) и получил свою первую пятёрку.

 

Вторым был экзамен по неорганике. На подготовку к нему – тоже 5 дней. Но тут дала резкий сбой моя система чтения по часам. Мы ведь в течение семестра никакой теории не изучали, а в экзаменационных вопросах – полный курс общей и неорганической химии для вузов. Толстенный учебник.

Начав его читать, я продирался через первые разделы с удручающе малой скоростью. И на последний день оставалась вся конкретика бесчисленного множества неорганических реакций.

Ох, как не люблю я неорганическую химию! Ох, ну как же не люблю я неорганическую химию!! Менее интересной науки я не встречал. Даже, думаю, экономическая география СССР (девятый класс школы) – и та интересней. Даже, прости господи, история КПСС – тоже…

Конечно, есть фанаты этого несчастного раздела химии. У нас в классе были: я упоминал их – Серёжа Сасов и Лёня Кравец. Устраивали периодически взрывы у себя дома в ванной комнате или на кухне. Да и Михайло Ломоносов не гнушался этой наукой, которая в его времена больше к минералогии сводилась.

И я тоже, естественно, понимаю, что где-то и там-то всё это важно и нужно. Но внутри меня словно сидит запрет: не загружай свой не беспредельной ёмкости мозг не нужной ему информацией!

И в первую очередь данный запрет относится к неорганической химии. А во вторую – ко всем иностранным языкам. Это было бы странно и нелепо, если бы я не компенсировал пренебрежение этими огромными «папками информации» усвоением других «папок» – не менее огромных, но гораздо более необходимых для постижения жизни.

 

Ну ладно, так или иначе – остался последний день. И больше половины огромного учебника. И я принял решение использовать также последнюю ночь.

Множество студентов рассказывают, как они не спят ночи перед экзаменами. Не знаю, не видел. Но на своём опыте раз и навсегда понял: спать необходимо – и в первую очередь, перед экзаменом и любым приравненным к нему событием.

А опыт этот я приобрёл именно тогда – на неорганике. Я заставил себя просидеть всю ночь за книгой – и вместо пусть ненужных, временных и хоть каких-то знаний получил только ощущение болота в голове, в котором утонуло всё читанное. Оно было, оно было там – в голове, но извлечь необходимое на поверхность было почти невозможно.

Короче, экзаменатор – доцент Цветков – поставил мне четвёрку. И, когда я вышел с экзамена, был настолько бледен, что ко мне кинулись несколько сострадательных девчонок:

– Что, «два» – да?

– Ч…четыре…

– Ой, а чего же ты такой убитый?! Четыре, да у Цветкова, – это же здорово! Он сегодня сплошь тройки и двойки ставит.

Но я не мог разделить мысль, что «четыре» – это здорово или хотя бы хорошо. Я был несчастен.

Кстати, по результатам сессии нам назначили стипендию. В медицинских вузах стипендии были самые маленькие. Обычная стипендия, которую стали давать и мне, составляла 28 рублей в месяц, повышенная отличникам (сдавшим оба экзамена на «пять») – 35 рублей.

Но я был несчастен не от потери семи рублей в месяц. А оттого, что естественной нормой для себя уже привык считать только высший балл, а любую другую оценку – крупнейшей и позорнейшей неудачей.

 

Иерархия дисциплин и последняя четвёрка

 

Во втором семестре первого курса в нашем расписании, помимо анатомии, появилась вторая базисная мегадисциплина – гистология.

Другие предметы – такие, как физика, биология, органическая химия, латынь, – тоже, конечно, являются базисными в медицинском образовании, но, так сказать, рангом пониже.

А высший ранг имеет четвёрка дисциплин: кроме двух названных, это ещё физиология и биохимия, изучаемые на втором курсе. Именно они дают комплексное – объёмное и во всех приближениях (от макроскопического до молекулярного) – представление о нормальном, здоровом человеке.

Остальные же предметы (те, что рангом пониже) играют вспомогательную роль в отношении этой четвёрки. Латынь – это, в частности, язык анатомии. Для восприятия биохимии (биологической химии), в соответствии с её названием, надо знать определённые разделы биологии и очень многие разделы органической химии. Физиология в некоторых разделах пересекается с физикой; места пересечения обозначаются как биофизика.

Такова иерархия того, что изучается на первых двух курсах медвузов, а именно их лечебных факультетов. На фармацевтических факультетах – иные, совсем другие, приоритеты.

Но час «Х» в отношении «большой четвёрки» наступает только на втором курсе: в зимнюю сессию сдают анатомию и гистологию, в летнюю – биохимию и физиологию (наряду с философией и английским).

 

А пока надо ещё пережить летнюю сессию первого курса. И здесь опять случился прокол. Физика, органическая химия, биология, латинский язык… На биологии я попал к профессору Копаеву. И что-то в отношении каких-то насекомых или червяков я показался профессору не очень убедительным. Расстались мы с взаимным раздражением: я настаивал на своих знаниях, он – на оценке «четыре».

На остальных экзаменах я получил «пятёрки». И тогда я отправился в деканат:

– Прошу разрешить пересдать биологию.

– Зачем? Ты же всё равно уже не получишь в следующем семестре повышенную стипендию. Даже если исправишь оценку.

– Всё равно хочу пересдать.  

– Ну, иди договаривайся с кафедрой.

Я подошёл к Скрябину – нашему преподавателю по биологии. Он, глядя на меня вниз с высоты своего немалого роста, усмехнулся:

– Вы и причёской, и своей настырностью напоминаете д’Артаньяна.

Да, действительно, в то время (как ни трудно в это сейчас поверить) и лет до 30 я носил волосы, которые сзади лежали на плечах, а спереди закрывали весь лоб и норовили закрыть также глаза, так что их надо было периодически откидывать немного в сторону.

– Ладно, – продолжил он. – Но пересдавать будете тому же экзаменатору.

Вторая наша встреча с Копаевым закончилась совсем иначе, чем первая, – к обоюдному удовлетворению. Профессор зачеркнул в зачётке свою предыдущую оценку, на другой строке написал «отлично» и чуть ниже: «Исправленному верить. Копаев».

 

Больше подобных проколов у меня не было. На всех экзаменах последующих пяти курсов я получал только пятёрки, хотя давались они по-разному: где-то – трудно, где-то – легко, а где-то (в восьми случаях) – вообще так называемым «автоматом», т.е. совсем без экзаменов.

Ну, о своём отношении к «автоматам» я ещё скажу попозже. А сейчас констатирую: в итоге, в зачётке у меня оказалась всего одна четвёрка – по той самой неорганической химии.

Честно говоря, это не самый лучший результат. На нашем потоке училась Женя Коган – дочь профессора патофизиологии А.Х. Когана. В отличие от многих «спец-детей», отличницей Женя была не дутой, а настоящей. Мало того, что у неё не было ни одной четвёрки, на некоторых экзаменах ей ставили не просто «пять», а «пять с плюсом», что со мной никогда не случалось.

Где-то лет пятнадцать назад у нас в вузе ввели медаль для тех, кто закончил вуз без единой четвёрки. Напомню, красный диплом дают при гораздо менее строгих условиях – при среднем балле не ниже 4,75. И вот каждый год с тех пор по несколько выпускников получали золотые медали.

Выходит, я бы такой медали не получил. Из-за неорганики. А возможно, и из-за биологии, поскольку вскоре пересдачи с положительной оценки на более высокую были запрещены.

Но в любом случае со второго курса я вошёл в число уже неоспоримых отличников. И этому очень способствовало то, как я распорядился летними каникулами 1969 года.

 

Кино

 

Однако прежде, чем перейти к этому моменту, упомяну традицию, которая стала складываться на экзаменах данной сессии и которую впоследствии я никогда не нарушал.

Вообще, после экзамена принято (да и необходимо) как-то расслабиться. Способы бывают разные.

Кто-то сразу направляется домой и засыпает на сутки.

А кто-то идёт к ближайшей пивной или в какой-нибудь бар, с радости или с горя (и то, и другое – повод!) хорошо принимает – и засыпает на сутки, но не обязательно дома, а где получится – что, как считается, демонстрирует одновременно широту натуры и деликатность чувств.

Мне первый вариант казался очень скучным и неинтересным, а второй – чересчур сложным. Я выработал свой – непритязательный и эффективный. После каждого экзамена я всегда искал:

– Ну что, люди, кто идёт в кино? – И, как правило, находился кто-нибудь, так и не определившийся в этот раз с домом, пивной и баром:

– Ну что ж, пойдём!

Главное было найти афишу: большое полотно, наклеенное на стенд или на тумбу. Первыми всегда шли документальные фильмы, укрепляющие любовь к Родине и партии; мы, уже с избытком обладающие такой любовью, в это, естественно, даже не вглядывались.

Затем – художественные картины: кинотеатры «Алмаз», «Ангара», далее так же по алфавиту – свыше полусотни прочих московских кинотеатров. Сразу спускались к букве «О», потом – «Р»:

– Так, что там в «Октябре»? А в «России»?

– А здесь неподалеку: в клубе «Каучук», в клубе имени Свердлова?

Кроме того, интересовались кинотеатрами «Художественный», «Пламя», «Повторного фильма», «Мир», «Москва»…

Всегда находилось что-нибудь подходящее – или западный боевик, или душевный советский фильм.

Но вот говорят, что плохое забывается, а хорошее – нет. У меня – как-то совсем наоборот. Я почти не помню, какие конкретно хорошие фильмы я тогда смотрел. Однако навсегда врезались в память две картины, после которых я плевался и чертыхался. Наверно, этот феномен означает, что что-то во мне неправильно. Какая-то часть души (надеюсь, не вся) – не белая, а допустим, серо-бармалиновая, в крапинку или вообще чёрная.

Первая картина – кажется, польский двухсерийный фильм: «Рукопись, найденная в Сарагосе ». На неё меня затащили двое ребят из соседней группы – русский испанец Артур Голицын и русский армянин Саша Асланов.

Там просто издевательски, с лихим садизмом использовался приём «второго рассказа в первом рассказе; третьего рассказа во втором рассказе, вставленном в первый рассказ; четвёртого рассказа, вставленного в третий рассказ, и т.д.». В итоге, получилось что-то вроде видеоматрёшек, полностью вышибающих из зрителя всякую ориентацию в происходящем на экране.

Я смотрел-смотрел, терпел-терпел, ругался-ругался – и всё-таки вывел приятелей из зала на чистый воздух.

– Смотрите, – сказал я им, кивая на январские сумерки, сливающиеся с мокрым и грязным снегом набережной Москвы-реки, – как прекрасен даже этот прозаичный мир – по сравнению с той бессмысленностью, которую мы сейчас видели!

– ­­ Хорошо говоришь, Склифосовский! Но ты просто ничего не понял! Это же концептуальный фильм! Тут не важен сюжет, важна концепция! – без тени раскаяния заявили они.

С тех пор я долго вздрагивал при слове «концепция». Пока, через несколько десятков лет, остро не почувствовал, что мне тоже необходимо заиметь собственную концепцию.

 

Второй фильм из того же ряда – «Загнанных лошадей пристреливают: не правда ли?» И опять был тот же состав: я имею в виду не актёров, а нас – группу зрителей.

В картине же на протяжении двух серий шло однообразное и скучное действие, которое каким-то образом развлекало американцев времён Великой депрессии. – Сытые трибуны наблюдают, как десяток отчаявшихся пар участвует в танцевальном марафоне ради некоторого количества еды, которая достанется только победителям – тем, кто упадут последними.

И вновь наши мнения полярно разошлись.

– Три часа демонстрации унижений! – возмущался я.

­– Знаменитейший фильм по известнейшему произведению! – парировали приятели. И опять – ни малейшего раскаяния в содеянном!

…А за всеми этими горячими спорами как-то забывалось, что когда-то давным-давно – аж сегодня утром! – был экзамен, подготовке к которому было отдано столько сил и который закончился таким естественным результатом, что о нём и нечего вспоминать.