Непредвиденные последствия опрометчивых действий

 

ДЖЕЙМИ ПРОДИРАЛСЯ СКВОЗЬ КУСТЫ, не обращая внимания на царапины от ежевики и хлещущие его ветви. И пусть все, что стоит на пути, либо убирается с дороги, либо будет растоптано.

Он колебался не более мгновения, когда добрался до двух пасущихся стреноженных лошадей. Развязав обеих, он хлестнул кобылу, которая, всхрапывая унеслась в кустарник. Даже если никто не приберет к рукам бесхозную лошадь, прежде чем ополченцы отпустят Джона Грея, Джейми не собирался облегчать тому возвращение в Филадельфию. С чем бы ему не пришлось там разбираться, будет гораздо легче сделать это без осложняющего задачу присутствия милорда.

«А что вообще тут поделаешь?» – размышлял он, вдавливая каблуки в бока своего коня и с помощью поводьев направляя его в сторону дороги. Джейми с некоторым удивлением заметил, что руки его дрожат, и сильно сжал кожу поводьев, чтобы унять дрожь.

Костяшки правой руки ломило, и внезапная острая боль в том месте, где когда-то был палец, пронзила всю руку, заставив его зашипеть сквозь зубы.

– Какого черта ты мне сказал все это, идиот? – пробурчал Джейми себе под нос, понукая коня перейти в галоп. – Что, как ты думал, я сделаю?

«Именно то, что ты только что сделал», – ответил он сам себе. Джон не боролся, не сопротивлялся. «Давай же, убей меня», – сказал проклятый засранец. Новый порыв гнева заставил руки Джейми сжаться, поскольку он живо представил сам процесс. Смог бы он перейти черту и совершить такое, если бы этот мелкий гаденыш Вудбайн и его ополченцы не появились?

Нет. Нет, не смог бы. Даже когда он на мгновение испытал непреодолимое желание вернуться и придушить Грея, он уже знал ответ на собственный вопрос, поскольку рассудок продирался сквозь затуманившую сознание пелену ярости. Почему Грей сказал ему? Все было очевидно – причина, по которой он чисто рефлекторно ударил Грея, и по которой его трясло сейчас. Потому что Грей сказал ему правду.

«Мы оба трахали тебя». Джейми дышал тяжело и глубоко, и так быстро, что закружилась голова, но это остановило дрожь. Он немного сбавил ход, увидев, что уши его коня прижаты и подергиваются от возбуждения.

– Все в порядке, a bhalaich (малыш (гэльск.). – прим. пер.), – успокаивал он коня, дыша все еще тяжело, но медленнее. – Все в порядке.

На мгновение Джейми показалось, что его сейчас вырвет, но он справился с этим позывом и откинулся в седле, усаживаясь более основательно.

Он все еще мог прикоснуться к нему, – к тому месту, где Джек Рэндалл оставил незаживающую рану в его душе. Он-то считал, что шрамы давно затянулись, что теперь-то он в безопасности, но нет: проклятый Джон Грей разбередил все это несколькими словами. «Мы оба трахали тебя». И он не мог винить его за это – по крайней мере, Джейми думал, разумом упорно сдерживая ярость, что не должен был. Хотя слишком хорошо понимал, насколько слабым оружием является рассудок против этого призрака. Грей не мог знать, что эти слова сделали с ним. 

Тем не менее, рассудок брал вверх. Именно рассудок напомнил ему о втором ударе. Первый удар он нанес, подчиняясь слепому рефлексу; а второй – нет. Мысль об этом вызвала гнев и боль, но уже другого рода.

 «Я плотски познал твою жену».

– Ах ты сволочь, – прошептал он, бессознательно сжимая поводья с таким неистовством, что это заставило коня от удивления дернуть головой. – Почему? Почему ты рассказал мне это, ты, мерзавец!

И второй ответ пришел с опозданием, но был столь же ясным, как и первый: «Потому что Клэр расскажет мне при первой возможности. И, прекрасно это зная, Грей счел, что если уж я впаду в неистовство, услышав об этом, то пусть лучше моя ярость падет на него».

Да, Клэр бы рассказала ему. Джейми сглотнул. И она расскажет. Что он может сказать – или сделать – когда это случится?

Он снова вздрогнул и замедлил ход, так что конь почти перешел на шаг, голова его поворачивалась из стороны в сторону, когда он принюхивался.

Это не ее вина. Я знаю это. Клэр не виновата. Они считали его мертвым. Джейми знал, как выглядит эта бездна: он сам жил в ней долгое время и понимал, что могут сделать отчаяние и крепкая выпивка. Но мысленный образ – или его отсутствие… Как это случилось? Где? Знать, что это произошло, было достаточно плохо; не понимать, как и почему – почти невыносимо. 

Конь остановился; поводья повисли. С закрытыми глазами Джейми сидел посреди дороги и просто дышал, стараясь ничего не воображать, пытаясь молиться.

Разум имеет свои пределы, молитва же пределов не имела. Потребовалось некоторое время, чтобы спало умственное напряжение, ослабло злобное любопытство и жажда все узнать. Немного погодя Джейми почувствовал, что может ехать дальше, и снова взялся за поводья.

Все это может подождать. Но, прежде чем он сделает что-либо еще, ему нужно было увидеть Клэр. Правда, пока он понятия не имел, что он скажет, – или сделает – когда это произойдет, но потребность увидеть жену была сродни той, что испытывает человек, которого несколько недель подряд мотало по морю, лишенного пищи или воды.

 

У ДЖОНА ГРЕЯ ТАК ГРОМКО СТУЧАЛА в ушах кровь, что он едва слышал споры захвативших его людей, которые, приняв элементарные меры предосторожности (обыскав его и связав ему спереди руки), собрались в кружок в нескольких ярдах от него и, переговариваясь яростным шепотом, напоминающим шипение гусей на скотном дворе, бросали в его сторону враждебные взгляды.

Джона это не беспокоило. Он не мог видеть левым глазом и был совершенно уверен, что его печень повреждена, но и это его не волновало. Он сказал Джейми Фрейзеру правду, – всю проклятую правду – и его обуревал столь же мощный наплыв чувств, который сопровождает победу в бою: пронизывающее насквозь чувство облегчения оттого, что ты остался жив, головокружительный всплеск эмоций, сродни опьянению, который несет тебя, словно волна, а затем отступает, подобно отливу, оставляя тебя пошатывающимся от головокружения на берегу; и абсолютная неспособность еще некоторое время осознать, какова же цена победы.

Колени тоже, как будто после битвы, подогнулись, Джон попросту уселся на листья и закрыл здоровый глаз.

Спустя короткое время, в течение которого он ничего не осознавал, кроме того, что биение сердца постепенно замедляется, а шум в ушах утихает, он услышал, что кто-то зовет его по имени.

– Лорд Грей! – вновь раздался голос, уже громче и так близко, что Джон почувствовал на лице жаркое, пропитанное табаком дыхание.

– Меня зовут не лорд Грей, – сказал он довольно грубо, открывая глаза. – Я же говорил вам.

– Вы сказали, что вы – лорд Джон Грей, – ответил его собеседник, нахмурив лицо, сплошь покрытое седой растительностью.

Это был крупный мужчина в грязной охотничьей рубашке, который первым обнаружил их с Фрейзером.

– Так и есть. Если, черт возьми, вам обязательно надо говорить со мной, называйте меня «милорд» или просто «сэр», если хотите. Что вам угодно?

Возмутившись, мужчина слегка попятился.

– Ну, раз уж вы спросили… сэр, во-первых, мы хотим знать, приходится ли вам генерал-майор Чарльз Грей старшим братом.

– Нет.

– Нет? – мужчина нахмурил свои косматые брови. – Вы знаете генерал-майора Чарльза Грея? Он ваш родственник?

– Да, родственник. Он… – Грей попытался вычислить точную степень родства, но бросил эту затею и махнул рукой. – Какой-то кузен.

Люди, чьи лица склонились над ним, удовлетворенно загомонили. Человек по имени Вудбайн присел на корточки возле него, держа в руке квадрат сложенной бумаги.

– Лорд Джон, – произнес он более или менее вежливо. – Вы сказали, что в настоящее время ваш патент офицера армии Его Величества не действует?

– Да, это верно.

Грей подавил внезапное неожиданное желание зевнуть. Возбуждение в крови уже улеглось, и ему хотелось прилечь.

– Тогда не потрудитесь ли вы объяснить смысл этих документов, милорд? Мы нашли их в ваших бриджах.

Вудбайн осторожно развернул бумаги и держал их под носом у Грея. Джон вперился в них своим действующим глазом. Записка, лежавшая сверху, была от адъютанта генерала Клинтона: краткая просьба к Грею как можно скорее прибыть к генералу. Да, он видел записку, хотя едва взглянул на нее перед тем, как катастрофическое появление воскресшего из мертвых Джейми Фрейзера вытеснило это из головы. Несмотря на последующие события, Джон не мог не улыбнуться. Живой. Жив, чертов сукин сын!

Затем Вудбайн отложил записку, открыв бумагу под ней: документ, прикрепленный к записке Клинтона. Это был легко узнаваемый маленький листок бумаги с красной восковой печатью – официальный приказ, доказательство возобновления действия его офицерского патента, которое необходимо всегда носить с собой. Грей моргнул, глядя на него в полном недоумении; тонкий неразборчивый почерк клерка на письме дрожал у него перед глазами. Но написанное внизу, сразу под подписью короля, сделано другой рукой – решительными, черными, слишком хорошо знакомыми каракулями.

– Хэл! – воскликнул Джон. – Ах ты ублюдок!

 

– ГОВОРИЛ ВАМ, ЧТО ОН военный, – глядя на Грея из-под края своей вязанной шапочки с призывом «УБЕЙ!», маленький человек в треснувших очках произнес слова с такой горячностью, которую Грей счел весьма неподобающей. – Не просто военный, он шпион! Так что мы можем повесить его сию же минуту!

Взрыв неприкрытого энтузиазма по поводу этой идеи с некоторым трудом удалось усмирить капралу Вудбайну, который, поднявшись, орал, перекрикивая сторонников немедленной расправы, пока ратующие за нее с неохотой не отступили, ворча себе под нос. Грей сидел, сжимая в связанных руках скомканный документ, и его сердце колотилось как бешенное.

Черт возьми, они действительно могли его повесить. Менее двух лет назад Хау именно так и поступил с капитаном Континентальной армии по имени Хейл, когда тот, одетый в гражданскую одежду, был пойман собирающим разведывательные данные. И повстанцы только рады будут, если им представится случай отплатить той же монетой. Уильям присутствовал как при аресте Хейла, так и при его казни, и кратко, с ужасающей беспощадностью описал ее Грею.

Уильям. Господи, Уильям! О сыне во всем этом переполохе Грей почти не думал. Вместе с Фрейзером они спаслись бегством по крыше и спустились вниз по водосточной трубе, оставив обалдевшего от шокирующих откровений Уильяма одного в холле наверху.

Нет. Нет, не одного. Клэр была там, и мысль о ней немного успокоила Джона. Она могла бы поговорить с Вилли, успокоить его, объяснить… ну, может, не объяснить, а, может, и не успокоить, – но, по крайней мере, если в течение нескольких ближайших минут Грея повесят, Уильяму не придется справляться со всем в одиночку.

– Мы забираем его с собой в лагерь, – настойчиво, и уже не в первый раз повторил Вудбайн. – Какая польза от того, что мы повесим его здесь?

– А что, на одного красномундирника меньше. По мне, так вовсе и неплохо! – отвечал ему здоровенны детина в охотничьей рубашке.

– Послушай, Гершон, я же не говорю, что мы его не повесим. Я сказал: не здесь и не сейчас.

Вудбайн, держа обеими руками мушкет, медленно обвел взглядом стоящих вокруг людей, задержав взгляд на каждом из них.

– Не здесь и не сейчас, – повторил он.

Грей восхищался силой характера Вудбайна и едва удержался, чтобы не кивнуть в знак согласия.

– Мы забираем его в лагерь. Вы все слышали, что он сказал: генерал-майор Чарльз Грей приходится ему родней. Может быть, полковник Смит захочет повесить его в лагере, а может даже захочет отправить этого человека к генералу Уэйну. – Помните Паоли!

– Помните Паоли!

Хриплые крики эхом подхватили призыв, и Грей потер свой распухший глаз рукавом – слезы текли из него, вызывая раздражение на лице. Паоли? Что такое, дьявол их забери, Паоли? И какое отношение это имело к тому, когда и как его следует повесить, и стóит ли вешать вообще? Джон решил не спрашивать прямо сейчас, и когда его подняли на ноги, безропотно отправился с ними.

 

 

ГЛАВА 8

HOMO EST OBLIGAMUS AEROBE

(«ЧЕЛОВЕК ЕСТЬ ОБЛИГАТНЫЙ АЭРОБ*». Гиппократ)

(*Облигатный аэробный организм, – организм, в обязательном порядке нуждающийся в кислороде для существования». – прим. пер.)

 

КОГДА НОМЕР ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ торжественно открыл дверцу портшеза, лицо герцога опасно раскраснелось, и мне подумалось, что не от жары.

– Вы хотели видеть своего брата, не так ли? – спросила я, прежде чем герцог успел набрать достаточное количество воздуха, чтобы высказать то, что он думал. Я указала на особняк. – Это его дом.

С сообщением о том, что Джона там нет, можно и повременить.

Пардлоу бросил на меня выразительный взгляд, но ему все еще было трудно дышать, и он мудро промолчал, раздражительно отмахнувшись от протянутой, чтобы помочь ему, руки номера Сорок. Он заплатил носильщикам (что было очень кстати, так как денег с собой у меня больше не осталось), и, хрипло дыша, поклонился и предложил мне руку. Я взялась за нее, не желая, чтобы герцог упал ничком прямо в палисаднике. Джермейн, который поспевал за портшезом без особых усилий, тактично следовал за нами на некотором расстоянии.

Миссис Фиг стояла в дверном проеме, с интересом наблюдая за нашим приближением. Снятая с петель сломанная дверь теперь лежала на паре козел рядом с кустом камелии, и, по-видимому, ожидала прихода мастера.

– Могу я представить вам миссис Мортимер Фиг, Ваша Светлость? – сказала я вежливо, кивнув в ее сторону. – Миссис Фиг – кухарка и экономка вашего брата. Миссис Фиг, это Его Светлость, герцог Пардлоу. Брат лорда Джона.  

Я видела по ее губам, что она произносит «Merde on toast» («Дерьмо на палочке» (фр.), – прим. пер.), но, к счастью, беззвучно. Кухарка проворно, несмотря на свой массивный вес, спустилась по ступенькам и взяла Хэла за другую руку, поддерживая его, поскольку лицо герцога снова стало синеть.

– Сожмите губы трубочкой и дуйте, – велела я. – Сейчас же.

Пардлоу издал жуткий задыхающийся хрип, но начал дуть, хотя и корчил злые гримасы в мою сторону.

– Что, во имя присносущного Святого Духа, вы сделали с ним? – спросила меня миссис Фиг обвиняющим тоном. – Такой звук, как будто он вот-вот умрет.

– Спасла его жизнь для начала, – огрызнулась я. –      Ну, вперед, Ваша Светлость! – и вдвоем мы потащили его вверх по ступенькам. – А потом с неоценимой помощью Джермейна я спасла его от побивания камнями и избиения толпой, – добавила я, оглянувшись на мальчугана, который расплылся в улыбке.

А еще я его похитила, но решила, что не стóит углубляться в эту тему.

– И, судя по всему, я снова собираюсь спасти его жизнь, – сказала я, останавливаясь на крыльце, чтобы самой на мгновение перевести дыхание. – У нас есть спальня, в которую мы можем поместить его? Может, комната Уильяма?

– Уил... – начал было герцог, но затем судорожно закашлялся, и лицо его приобрело противный красновато-коричневый оттенок. – Г-г-где…

– О, я и забыла, – произнесла я. – Конечно же, ведь Уильям ваш племянник, не так ли? Его сейчас нет.

Я пристально посмотрела на миссис Фиг, которая коротко фыркнула, но ничего не сказала.

– Дуйте, Ваша Светлость.

Войдя внутрь, я увидела, что определенный порядок все-таки был наведен. Осколки смели в аккуратную кучку рядом с открытым дверным проемом, а Дженни Мюррей сидела на оттоманке рядом с ним, вынимая из мусора уцелевшие хрусталинки от упавшей люстры и бросая их в миску. Увидев меня, она подняла бровь, но неторопливо встала на ноги, отложив емкость.

– Что тебе понадобится, Клэр? – спросила она.

– Кипящая вода, – сказала я, слегка пошатываясь после маневров с Пардлоу, – он был худощавым и изящным, как Джон, но, тем не менее, весьма крепким мужчиной – пытаясь усадить его в кресло с подголовником. 

– Миссис Фиг? Чашки, несколько чашек, и, Дженни, мой медицинский сундучок.

– Держите ритм, Ваша Светлость – дуйте… два… три… четыре – не хватайте резко воздух. Втягивайте понемногу, этого будет достаточно, я обещаю.

Лицо Хэла подергивалось, лоснилось от пота, и, хотя он все еще контролировал себя, я видела, что вокруг его глаз образуются панические морщинки, когда закрываются дыхательные пути.

Я подавила в себе схожее чувство паники: это не принесло бы пользы никому из нас. Дело в том, что он действительно мог умереть. У него был сильный приступ астмы, и даже при наличии возможности сделать инъекцию адреналина и при всех средствах, которыми располагает большая больница, люди в таких обстоятельствах умирали, – либо от сердечного приступа, вызванного стрессом и нехваткой кислорода, либо просто от удушья.

Его руки сжались на коленях, молескиновые бриджи смялись и потемнели от пота, а на шее от напряжения явственно проступали жилы. С некоторым трудом мне удалось завладеть одной из его рук и крепко схватить ее: чтобы у него был хоть какой-то шанс, я должна отвлечь его от паники, которая замутила его рассудок.

– Посмотрите на меня, – сказала я, наклоняясь и глядя прямо ему в глаза. – Все будет хорошо. Вы меня слышите? Кивните, если слышите.

Герцог коротко кивнул. Он выдувал воздух, но слишком быстро: дуновения едва долетали до моей щеки. Я сжала его руку.

– Медленнее, – сказала я как можно более спокойным голосом. – Дышите со мной, давайте. Вытяните губы… дуйте…

Я стала постукивать по его колену свободной рукой, задавая ритм на четыре счета так медленно, как только осмеливалась. Где-то между «два» и «три» у него кончился воздух, но, напрягшись, он продолжал сжимать губы.

– Медленно! – резко сказала я, когда, задыхаясь, он раскрыл рот в попытке ухватить воздух. – Пусть это происходит само собой; один… два… дуйте! 

Я услышала, как Дженни спешит вниз по лестнице с моим сундучком. Миссис Фиг, словно огромный смерч, уже унеслась в сторону летней кухни, где у нее кипела вода в котле, – и вот она уже возвращалась, неся три чашки, которые сжимала, продев пальцы одной руки сквозь ручки, а другой рукой прижимая к груди завернутую в полотенце емкость с горячей водой.

– …три… четыре… Хвойник, Дженни… раз… два… выдыхайте, два… три… четыре… По солидной горстке в каждую чашку… два, да, вот так… дуйте…

Неотрывно глядя ему в глаза, я побуждала герцога дышать – это все, что удерживало его дыхательные пути открытыми. Если он собьется с ритма, то потеряет то небольшое давление воздуха, которое еще оставалось, дыхательные пути закроются, и тогда… Я отбросила эту мысль в сторону, сжимая руку Прадлоу так сильно, как могла, и давая разрозненные указания в промежутках между отсчетом ритма. Хвойник… что еще, черт побери, у меня есть?

«Не так много», – ответила я сама себе. Портерантус (Гилления трехлистная – цветковое растение семейства розовых. – прим. пер.), дурман – правда, он слишком ядовитый и недостаточно быстродействующий.

– Аралия, Дженни, – сказал я резко. – Корень… надо смолоть.

Я указала на вторую чашку, затем на третью.

– …два… три… четыре.

В каждую чашку была брошена щедрая пригоршня толченого хвойника (метко названного так, поскольку он выглядел как куча миниатюрных иголочек) и уже настаивалась. Я дам ему первую чашку настоя, как только он остынет достаточно, чтобы его пить, но потребуется добрых полчаса настаивания, чтобы получить действительно эффективную концентрацию.

– Еще чашки, пожалуйста, миссис Фиг… Вдыхайте, раз... два… вот и хорошо.

Ладонь в моей руке была скользкой от пота, но Пардлоу держался за мою со всей силой, на которую был способен. У меня было такое ощущение, что мне ломают кости, и я слегка повернула руку, чтобы немного ее освободить. Он заметил это и чуть ослабил хватку. Я наклонилась, обхватив его руку обеими руками – намеренно пользуясь возможностью, чтобы нащупать его пульс.

– Вы не умрете, – сказала я ему тихо, но так убедительно, как только могла. – Я вам не позволю.

В льдисто-голубых глазах герцога промелькнуло нечто наподобие слабой улыбки, но ему не хватало дыхания, чтобы он мог хотя бы даже попытаться говорить. Его губы все еще отдавали синевой, а лицо было белым как мел, несмотря на температуру.

Первая чашка настоя хвойника помогла быстро, как благодаря теплу и влажности, так и из-за самого растения: в хвойнике содержится эпинефрин, и это было единственным действительно эффективным средством от астмы, которое я имела под рукой. Но после всего лишь десятиминутного заваривания в одной чашке настоя недостаточное количество активного компонента. Тем не менее, даже кратковременное чувство облегчения успокоило герцога. Он повернул руку, пальцы соединились с моими, и я ощутила ответное пожатие.

Боец. Бойцовский характер сразу видно, и я невольно улыбнулась.

– Завари еще три чашки, пожалуйста, Дженни?

Если он будет пить их медленно – а он не мог сделать больше глотка в короткие перерывы между вдохами – и постоянно, то в его организме накопится достаточное количество стимулятора к тому моменту, когда он допьет шестую чашку с наиболее концентрированным настоем.

– Миссис Фиг, не могли бы вы прокипятить три горсти хвойника и полгорсти аралии в пинте кофе в течение четверти часа и дать этому настояться?

И раз уж Пардлоу не собирался умирать, я бы хотела, чтобы под рукой была концентрированная настойка эфедры: очевидно, что это не первый его приступ, и если он не последний, то через некоторое врем будет еще один. И, возможно, очень скоро.

Мысль о возможностях диагностики какое-то время вызревала на задворках моего сознания, и теперь, когда я была уверена, что герцог выживет, я могла уделить время, чтобы думать о ней осознанно.

Пот заливал тонкие черты его лица. Сразу по прибытии я сняла с Пардлоу мундир, жилет и кожаные предметы одежды, его рубашка прилипла к груди, а бриджи были насквозь мокрыми в складках паха. Не удивительно, принимая во внимание жаркий день, превозмогающие усилия герцога и горячий чай. Синюшный оттенок исчезал с его губ, признаков отека на лице или руках не было, как не было и вздутых кровеносных сосудов на шее, несмотря на напряжение.

Даже без стетоскопа я могла слышать крепитирующие хрипы в легких (легкий треск в альвеолах, напоминающий звук, который получается при растирании над ухом пучка волос. – прим. пер.), но признаков торакального расширения (увеличение грудной клетки. – прим. пер.) не наблюдалось; а торс его был такой же подтянутый, как у Джона, лишь немного ỳже в области груди. Вероятно, это не хроническое обструктивное состояние легких… И я не думала, что у него застойная сердечная недостаточность. Цвет его лица, когда мы встретились, был хорошим, а его пульс в данный момент бился под моими пальцами очень ровно, – быстрый, но без аритмичного трепетания…

Я осознала, что за моим локтем топчется Джермейн, с интересом разглядывающий герцога. Тот уже достаточно пришел в себя, чтобы поднять бровь в сторону мальчика, хотя все еще не мог говорить.

– М-м-м? – вопросила я, прежде чем возобновить свой теперь уже автоматический подсчет вдохов.

– Я вот думаю, Grand-mère (бабушка (фр.). – прим. пер.), что его, – Джермейн кивнул в сторону Пардлоу, – могут хватиться. Может, мне лучше отнести кому-нибудь весточку, прежде чем они отправят солдат на его поиски? Носильщики портшеза ведь будут трепаться, не так ли?

– А!

Это была вполне здравая мысль. Генерал Клинтон, например, наверняка знал, что Пардлоу в последний раз видели в моем обществе. Я понятия не имела, с кем может путешествовать Пардлоу, и командовал ли он сейчас своим полком. Но если так, то его уже ищут: офицер не мог покинуть свой пост надолго незаметно для других.

И Джермейн, самый что ни на есть наблюдательный парнишка, был прав насчет носильщиков портшеза. Их номера означали, что они зарегистрированы в главном бюро носильщиков Филадельфии; у штабных служак генерала не займет много времени найти номера Тридцать девять и номера Сорок и выяснить, куда они доставили герцога Пардлоу.

Дженни, которая занималась чашками, вошла со следующей порцией и опустилась на колени рядом с Пардлоу, кивком показав мне, что последит за его дыханием, пока я говорю с Джермейном.

– Он велел носильщикам портшеза отнести меня в гостиницу «Королевский герб», – сказала я внуку, выводя его на крыльцо, где нашу беседу не могли услышать. – А встретилась я с ним в кабинете генерала Клинтона в...

– Я знаю, где это, Grand-mère.

– Не сомневаюсь, что знаешь. Что у тебя на уме?

– Ну, я вот думаю...

 Он заглянул в дом, а затем повернулся ко мне, задумчиво щуря глаза.

– Как долго ты собираешься держать его в плену, Grand-mère?

Значит, мои мотивы не ускользнули от Джермейна. Я не удивилась: он, несомненно, слышал все о волнениях того дня от миссис Фиг и, прекрасно зная, кем был Джейми, вероятно, сделал еще больше выводов. Интересно, видел ли он Уильяма? Если так, то он, скорее всего, знал все. Однако, если это не так, нет нужды рассказывать об этом небольшом осложнении, пока не возникло такой необходимости.

– Пока не вернется твой дедушка, – сказала я. – Или, возможно, лорд Джон, – добавила я, подумав.

Всем своим существом я надеялась, что Джейми скоро вернется. Но возможно, что он сочтет нужным остаться за городом и отправить ко мне Джона с известиями.

– Как только я отпущу герцога, он перевернет город с ног на голову в поисках брата. Конечно, если не умрет по ходу дела, добавим ради справедливости. 

А последнее, чего мне хотелось, так это помогать сплести сеть, в которую могут поймать Джейми.

Джермейн задумчиво потирал подбородок – забавный жест для ребенка, который слишком юн, чтобы иметь растительность на лице. Но этим жестом он так напоминал своего отца, что я улыбнулась.

– Возможно, это будет не слишком долго, – сказал он. – Grand-père (Дедушка (фр.). – прим. пер.) скоро вернется: прошлой ночью ему не терпелось тебя увидеть.

Он улыбнулся мне, затем посмотрел в открытый дверной проем, поджав губы.

– Что касается герцога, ты не можешь утаить его местонахождение, – сказал он. – Но, если бы ты отправила записку генералу и, может быть, еще одну в «Королевский герб», написав, что Его Светлость гостит в доме лорда Джона, то они не обязательно начнут его искать сразу. И даже если кто-нибудь придет сюда позже и поинтересуется, я полагаю, ты могла бы налить стаканчик Его Светлости, чтобы он вел себя спокойно, и сказать пришедшим, что его нет. Или, может быть, запереть его в шкафу? Связанным и с кляпом во рту, если к тому времени к нему вернется голос, – добавил он.

Джермейн был очень логичным, рассудительным парнишкой; он унаследовал эту черту от Марсали.

– Отличная мысль, – ответила я, удержавшись от комментариев насчет относительных достоинств вариантов того, как лишить Пардлоу возможности общения с внешним миром. – Пожалуй, я так и сделаю прямо сейчас. 

Задержавшись, чтобы быстро взглянуть на Пардлоу, которому становилось все лучше, хотя хриплое дыхание все еще сохранялось, я взлетела на верхний этаж и открыла секретер Джона. На то, чтобы смешать чернильный порошок и написать записки, не ушло много времени. Я слегка поколебалась над подписью, но потом заметила печатку Джона, которую он не успел надеть.

На какой-то миг я ощутила укол совести: всепоглощающая радость видеть Джейми живым, а затем потрясение от появления Уильяма, похищения Джона и приступа ярости со стороны Уильяма (о, Господи, где сейчас Вилли?) – на фоне всего этого мысль о Джоне ушла на задний план.

«Все же, – сказала я себе, – он в безопасности. Джейми не допустит, чтобы с ним что-то случилось, и как только он вернется в Филадельфию…» – бой каретных часов на каминной полке прервал мои размышления, и я взглянула на них: было четыре часа.

– Счастливые часов не наблюдают, – пробормотала я про себя и, довольно похоже накарябав подпись Джона, я зажгла свечу от тлеющих угольков в камине, капнула воском на сложенные записки и ​​поставила на них печать с улыбающимся полумесяцем. Возможно, Джон вернется – даже раньше, чем записки будут доставлены. И Джейми наверняка будет со мной, как только темнота сделает его приход безопасным.

 

 

ГЛАВА 9

ПРИЛИВ В ДЕЛАХ ЛЮДЕЙ*

(*Название главы – цитата из драмы В. Шекспира «Юлий Цезарь», акт IV, сцена 3:

«В делах людей прилив есть и отлив. С приливом достигаем мы успеха...» (Перевод М. Зенкевича) – прим. пер.)

 

ДЖЕЙМИ БЫЛ НА ДОРОГЕ не один. Раньше он едва замечал проезжающих мимо лошадей, смутно слышал разговоры идущих вдалеке путников. Но теперь, когда красный туман перед глазами рассеялся, его ошеломило огромное количество народу вокруг. Джейми увидел настоящее войско ополчения – нет ещё не на марше, но уже двигавшееся как единое целое: собирались то тут, то там в кучки и группы мужчины, виднелись одиночные всадники; из города ему навстречу ехали немногочисленные повозки, заваленные пожитками, рядом с которыми шли женщины и дети.

Прибыв в город накануне, он обратил внимание на людей, покидающих Филадельфию (Господи, неужели это было только вчера?), и хотел расспросить Фергюса о последних событиях, но, возбуждённый приездом и возникшими позже осложнениями, совсем позабыл об этом.

Чувство тревоги нарастало, и Джейми пришпорил коня, заставляя его двигаться побыстрее. До города было не более десяти миль: он доберётся туда задолго до наступления темноты.

«Может, к лучшему, если к этому времени стемнеет», – угрюмо подумал он. Разобраться во всём будет проще, если они с Клэр окажутся наедине; и, независимо от того, чем закончится разговор, – поркой или постелью – он не хотел, чтобы кто-то в это вмешивался.

Мысль опалила его, словно одна из зажжённых спичек, которые делала Брианна. При одном только слове «постель» ярость вновь охватила его.

– Ifrinn! (В пекло! (гэльск.) – прим. пер.) – ругнулся он и стукнул кулаком по седлу.

Сколько потрачено усилий, чтобы успокоиться, и всё впустую! В один миг! Да будь они все прокляты – и он, и она, и Джон Грей! И пусть всё катится к чертям!

– Мистер Фрейзер!

Он вздрогнул, как от выстрела в спину; конь, фыркая, замедлил ход.

– Мистер Фрейзер! – вновь раздался громкий хриплый голос, и Дэниэл Морган верхом на маленьком, но крепком гнедом коне, рысцой протрусил рядом, улыбаясь всем своим большим, покрытым шрамами лицом. – Я так и знал, что это вы, так и знал! Да уж, второго пройдоху такого роста и с волосами такого цвета ещё поискать надо. А найдись кто похожий, я бы предпочёл держаться от него подальше.

– Полковник Морган, – проговорил Джейми, задержав взгляд на необычной форме старика Дэна с новым знаком различия на воротнике. – На свадьбу собрались?

Он изо всех сил постарался улыбнуться, хотя переполнявшее его негодование было таким же сильным, как клокочущие водовороты у скал острова Строма (Шотландский остров в проливе Пентленд-Ферт, соединяющем Северное море с Атлантическим океаном. – прим. пер.)

– Что? Ах, это, – скосив глаза, Дэн попытался взглянуть на свою шею. – Пф-ф. Чёртов педант Вашингтон требует «надлежащую форму». На сегодняшний день в Континентальной армии больше генералов, чем рядовых. Если офицер сподобился выжить в нескольких битвах, его сходу производят в генералы. Ну, а что касается оплаты, так это совсем другой коленкор.

Он сдвинул назад шляпу и оглядел Джейми с ног до головы.

– Недавно вернулись из Шотландии? Слышал, вы сопровождали тело бригадного генерала Фрейзера, – вашего родственника, насколько я понимаю? – он печально покачал головой. – Какая жалость. Отличный солдат, хороший человек. 

 – Да, именно таким он и был. Мы похоронили генерала рядом с его домом в Балнейне.

Они продолжили путь вместе. Старина Дэн сыпал вопросами, Джейми отвечал так кратко, как только могли позволить хорошие манеры и его настоящая привязанность к Моргану. Им было что сказать друг другу. Последний раз они встречались в Саратоге, где Джейми служил офицером в отряде стрелков, которым командовал Морган. Джейми в самом деле был рад встрече, и даже граду вопросов: они отвлекали его, не давали возможности опять погрузиться в пучину бесплодного гнева и смятения.

– Думаю, здесь нам надо расстаться, – сказал Джейми спустя некоторое время. Они приближались к перекрестку, и Дэн чуть замедлил ход. – Я направляюсь в город.

– С какой целью? – удивился Морган.

– Я... встретиться с женой.

 Джейми почувствовал, что на слове «жена» его голос может дрогнуть и произнес его нарочито резко.

– А, да? Может, у вас найдётся четверть часа? – Дэн выжидательно смотрел на Джейми, и чувство тревоги тотчас накрыло его. Но солнце было ещё высоко; а он не хотел появляться в Филадельфии, пока не стемнеет.

– Ну, возможно, – ответил он осторожно. – И что надо делать?

– Я собираюсь повидаться с другом, – хочу, чтобы и вы встретились с ним. Это совсем близко, много времени не займёт. Едем!

Морган повернул направо, жестом приглашая Джейми последовать за ним. И он сделал это, не переставая обзывать себя последним дураком.

 

Честнат-стрит, дом номер 17

К ТОМУ МОМЕНТУ, КАК СПАЗМ ослабел достаточно, чтобы герцог мог дышать, не делая специальную дыхательную гимнастику, я обливалась потом так же обильно, как и он сам. Всё же я не так устала – измученный, он, откинувшись, полулежал в кресле с закрытыми глазами, дыша медленно и неглубоко – но, главное, свободно и размеренно! Голова у меня слегка кружилась – я делала упражнения вместе с ним и перенасытила свои лёгкие кислородом.

Голос Дженни прозвучал у самого уха, и я с удивлением открыла глаза, осознавая, что до этого они были закрыты:

– Вот, a piuthar-chèile (сноха, невестка (гэльск.). – прим. перев.), – и она сунула мне в руки небольшой стаканчик бренди. – В доме совсем нет виски, но, надеюсь, это поможет. Можно Его Светлости дать глоточек?

– Можно, – властно произнёс герцог, не открывая глаз; ни один мускул не дрогнул на его лице. – Благодарю вас, мадам.

– Это ему не повредит, – сказала я, выпрямляясь во весь рост и потягивая спину. – Да и тебе не помешает. Присядь и выпей. Вы тоже, миссис Фиг.

 Дженни и миссис Фиг работали так же усердно, как и я: что-то приносили, перемалывали, делали отвары; доставляли свежее полотно, чтобы вытирать пот; время от времени сменяли меня, по очереди ведя счёт. В немалой степени сочетание наших самоотверженных усилий и силы духа помогло сохранить герцогу жизнь.

У миссис Фиг были непоколебимые представления о том, как устроен мир, и эти понятия не позволяли ей выпить рюмочку-другую, сидя с хозяином, не говоря уже о том, чтобы сделать это вместе с таким важным гостем, как герцог. Но даже она вынуждена была признать, что обстоятельства сложились весьма необычно. Держа стаканчик в руках, она чопорно уселась на оттоманку рядом с дверью гостиной, откуда имела возможность справиться с любым потенциальным вторжением или другой непредвиденной ситуацией в доме.

Какое-то время все молчали, и в комнате воцарилось ощущение покоя.

Горячий неподвижный воздух был наполнен тем необычным чувством сотоварищества, которое, пусть даже на короткое время, накрепко связывает людей, прошедших через испытание. Постепенно до меня стали доходить звуки улицы: топот спешащих людей; выкрики в соседнем квартале; грохот повозок. И отдаленный перестук барабанов.

Миссис Фиг тоже услышала их: я увидела, как она заинтересованно подняла голову, и ленты на её чепце задрожали.

– Смилуйся над нами, Младенец Христос, – сказала она, с осторожностью опуская свой пустой стакан. – Что-то надвигается.

Дженни выглядела испуганной; она бросила на меня взгляд, полный тревоги.

– Надвигается? – переспросила она. – Что надвигается?

– Полагаю, что Континентальная армия, – сказал Пардлоу, со вздохом откидывая голову назад. – Дорогой Боже, как же это много – просто дышать.

Дыхание его всё ещё оставалось прерывистым, но не таким стеснённым. Он церемонно приподнял стакан в мою честь.

– Спасибо вам, моя... дорогая. Я и так уже был в долгу перед вами... за вашу доброту и помощь моему сыну, а теперь...

– Что вы подразумеваете под «Континентальной армией»? – перебила я его и опустила свой недопитый стакан. Мое сердцебиение, только замедлившееся после напряжения последнего часа, опять резко участилось.

Пардлоу закрыл один глаз, пристально ра<