Утренний воздух наполнен ангелами

(Строка из стихотворения американского поэта Ричарда Уилбера «Любовь взывает к этому миру». – прим. перев.)

На следующий день

ДЖЕЙМИ ПРОБУДИЛСЯ ОТ ЗАПАХА жареного мяса и, забыв про спину, сел в постели.

– Господи помилуй, – сказала миссис Хардмен, оглядываясь через плечо. – Я не слышала таких звуков с тех пор, как мой муж Габриэль забивал свинью.

Она покачала головой и вернулась к своей стряпне, наливая тесто на смазанную маслом чугунную сковороду на ножках, которая чадила и злобно плевалась, восседая на углях.

– Прошу прощения, мэм...

– Мое имя – Сильвия, друг. А твое? – спросила хозяйка, приподнимая бровь.

– Друг Сильвия, – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Меня зовут Джейми. Джейми Фрейзер.

Он согнул колени в невольном рывке, поднимаясь, и теперь, пытаясь растянуть непослушную спину, обхватил их руками, уткнув потное лицо в свое поношенное одеяло. Это усилие прострелило болью правую ногу и вызвало резкий спазм в левой икроножной мышце, заставивший его кряхтеть и шумно дышать, пока не отпустило.

– Я рада видеть, что ты сидишь, друг Джейми, – заметила Сильвия Хардмен, поднося ему тарелку, полную колбасы, жареного лука и кукурузных лепешек. – Похоже, твоей спине немного получше? – она улыбнулась ему.

– Немного, – Джейми пересилил боль и произвел ответную улыбку, стараясь не застонать. – Вижу, у вас... есть свежие продукты.

– Да будет благословенен Бог! – горячо проговорила хозяйка. – На рассвете я отправила Пру и Пейшенс к главной дороге, чтобы разузнать о фургонах, прибывающих на рынок в Филадельфию, и девочки вернулись с фунтом колбасы, двумя фунтами кукурузной муки, мешком овса и дюжиной яиц. Ешь!

Сильвия поставила деревянную тарелку вместе с деревянной ложкой на кровать рядом с ним.

За спиной хозяйки Джейми увидел, как Пруденс и Пейшенс усердно собирали кусками лепешек колбасный жир со своих опустевших тарелок. Расслабившись осторожно, он повернулся, чтобы опереться спиной о стену, потом вытянул ноги и, взяв свою тарелку, последовал их примеру.

Еда наполнила его удивительным чувством благополучия, и Джейми отставил пустую тарелку, решившись на предприятие.

– Я намереваюсь посетить уборную, друг Сильвия. Но, чтобы встать, мне может понадобиться помощь.

Поднявшись на ноги, он обнаружил, что может переместиться, пошатываясь, лишь на несколько дюймов за раз, и Пруденс вместе с Пейшенс тотчас ринулись к нему, подхватывая под локти, будто маленькие летающие подпорки.

– Не волнуйся, – посоветовала ему Пруденс, расправив свои щуплые плечики и поднимая на него уверенный взгляд. – Мы не позволим тебе упасть.

– Уверен, что так и есть, – серьезно сказал он.

На самом деле, эти маленькие девочки обладали жилистой силой, которая противоречила их хрупкой внешности, и Джейми находил их присутствие реальной подмогой, так как они обеспечивали ему равновесие, когда он вынужден был останавливаться... каждые несколько футов.

– Расскажите мне о фургонах, которые следуют в Филадельфию, – попросил он во время одной из таких остановок, которую решил использовать как для общения, так и для получения необходимой ему информации. – Они проезжают только рано утром?

– В основном, – ответила Пейшенс. – И возвращаются пустыми за час или два до заката.
Она расставила ноги пошире, напрягаясь.

– Все в порядке, – заверила она его. – Обопрись на меня. Ты выглядишь каким-то шатким.

Он с благодарностью бережно сжал ее плечико и позволил себе перенести на нее немного веса. Действительно – шаткий... До главной дороги было около полумили: доковылять так далеко займет у него более часа - даже с помощью девочек, и вероятность того, что спину снова не прихватит и не скрутит на полпути, была еще слишком высока, чтобы рисковать. Не говоря уже об опасности прибытия в Филадельфию совершенно не способным к передвижению. Может, завтра...

– И вы видели солдат на дороге? – спросил Джейми, осторожно продолжив путь, что вызвало прострел от бедра до стопы. – Ох!

– Да, – ответила Пейшенс, крепче ухватив его за локоть. – Смелее, друг. Ты сможешь! Мы видели две роты ополченцев и одного офицера континенталов на муле.

– И еще мы видели нескольких британских солдат, – вмешалась Пруденс, не желая остаться без внимания. – Они следовали с обозом, направляющимся в другую сторону.

– «В другую» – это подальше от Филадельфии? – спросил Джейми, и сердце его екнуло: неужели эвакуация британской армии уже началась? – Вы видели, что было в подводах?

Пруденс пожала плечами:

– Мебель. Сундуки и корзины. В некоторых повозках сидели дамы, хотя, в основном, они шли рядом. Из-за недостатка места, – пояснила она. – Следи за своей рубашкой, друг, или твое целомудрие пострадает.

Утро было прохладным и ветреным, и блуждающий порыв ветра дунул вверх, наполняя его рубашку – так приятно для потного тела, но, несомненно, рискованно для девичьих глаз.

– Может, связать тебе полы между ног? – поинтересовалась Пейшенс. – Я могу завязывать бабий узел, простой узел или морской узел. Меня папа научил!

– Не глупи, Пейшенс, – сердито сказала ее сестра. – Если ты завяжешь ему рубашку, то как он поднимет ее, чтобы похезать? Никто не может развязать ее узлы, – доверительно призналась она Джейми. – Она всегда делает их слишком тугими.

– Ой, и вовсе нет, врушка!

– Тьфу на тебя, сестрица! Я расскажу маме, как ты обзываешься!

– А где ваш отец? – прервал их Джейми, желая сдержать перепалку до того, как они вцепятся друг другу в волосы. Сестры остановились и глянули друг на друга, прежде чем ответить.

– Мы не знаем, – сказала Пруденс тихим грустным голосом. – Как-то раз, год назад он отправился поохотиться, да так и не вернулся.

– Быть может, индейцы захватили его, – Пейшенс попыталась придать голосу уверенности. – Если это так, то, может, однажды он сбежит и вернется домой.

Пруденс вздохнула.

– Может быть, – проговорила она безучастно. – Мама думает, что его застрелили ополченцы.

– Зачем? – Джейми опустил на нее глаза. – Зачем им было убивать его?

– Из-за нашей веры, – объяснила Пейшенс. – Отец не хотел сражаться, и поэтому они заявили, что он лоялист.

– Понятно. А он был... гхм-м... я имею в виду... он является лоялистом?

Пруденс посмотрела на него с благодарностью за это «является».

– Я так не думаю. Но мама говорит, что на ежегодном Собрании в Филадельфии говорили, что все квакеры должны быть за короля, так как король сохраняет мир, а повстанцы хотят его нарушить. Поэтому, – девочка пожала плечами, – люди думают, что все квакеры – лоялисты.

– Папа не был... не является лоялистом, – встряла Пейшенс. – Он поговаривал о короле всякие разные вещи, а мама волновалась и умоляла его попридержать язык. Вот уборная, – без особой надобности объявила она, отпуская локоть Джейми, чтобы открыть дверь. – Не вытирайся полотенцем, оно для рук. Там, в корзине – кукурузные стержни.

 

ДЖОН ГРЕЙ ОЧНУЛСЯ В ЛИХОРАДКЕ и с тяжестью в ногах, а также с пульсирующей головной болью и пронзительной резью в левом глазу в тот момент, когда он попытался его открыть. Его глаза опухли и были покрыты коркой. Он грезил яркими обрывочными образами, путаницей видений, голосов, эмоций... Вот Джейми Фрейзер кричал на него с лицом, темным от гнева, но потом что-то изменилось, началось какое-то преследование, и он снова провалился в тошнотворный кошмар. Они бежали вместе через болото, топкую трясину, которая засасывала его ноги, и Фрейзер отбивался прямо перед ним, попав в засаду, кричал ему, чтобы он возвращался, а он не мог: ступни его стремительно увязали, и он погружался, безумно размахивая руками, не имея возможности ухватиться хоть за что-нибудь.

«Черт!» – чья-то рука трясла его за плечо, побудив вынырнуть из болота. Разлепив свой здоровый глаз, он увидел размытую фигуру опрятного молодого человека в темном сюртуке и очках, вглядывающегося в него в странно знакомой манере.

– Джон Грей? – спросил молодой человек.

– Да, – ответил он, мучительно сглотнув. – Я имею честь... быть знакомым с вами, сэр?

Юноша слегка покраснел.

– Имеешь, друг Грей, – проговорил он, понизив голос. – Я...

– О! – воскликнул Грей, резко садясь. – Ну, конечно же, вы... Ох! О, Господи.
Его голова, возмущенная внезапной сменой положения, решила, по-видимому, слететь с плеч и врезаться в ближайшую стену. «Этот молодой человек... Хантер», – сообразил он, обнаружив имя, появившееся со странной четкостью среди хаоса внутри своего черепа. Доктор Хантер. Квакер Дотти.

– Думаю, лучше тебе прилечь, друг.

– Думаю, сначала меня вырвет.

Хантер выхватил горшок из-под походной койки как раз вовремя...

К тому времени, когда он напоил Грея («Пей медленно, друг, если хочешь удержать ее») и опустил его обратно на кровать, полковник Смит уже маячил позади доктора.

– Что скажете, доктор? – Смит хмурился и выглядел встревожено. – Он в здравом уме? Дело в том, что он пел прошлой ночью, а теперь стонет и говорит странные вещи, и выглядит он... – Смит поморщился так, что Грей задался вопросом, как же, черт возьми, он выглядит.

– У него сильная лихорадка, – Хантер, многозначительно глядя сквозь очки, склонился, чтобы завладеть запястьем Грея. – И ты видишь состояние его глаза. Перемещать раненого опасно. Еще одно кровоизлияние в мозг...

Смит недовольно выдохнул и поджал губы. Слегка оттеснив Хантера локтем, он наклонился над Греем.

– Вы меня слышите, полковник? – произнес он медленно и отчетливо в той манере, которая используется обычно при общении к идиотам и иностранцам.

– Ich bin ein Fisch... (Я есть рыба (нем.). – прим. перевод.) – пробормотал Грей блаженно и закрыл глаза.

– Его пульс весьма нестабилен, – предостерегающе сказал Хантер, сжимая большим пальцем запястье Грея.

Рука доктора была прохладной и твердой: ее прикосновение успокаивало.

– Я действительно не могу отвечать за последствия, если его внезапно переместить.

– Я вижу, – Смит замер на мгновение.

Грей слышал его тяжелое дыхание, но открывать глаза воздержался.
– Что ж, замечательно, – полковник издал короткий, мрачноватый смешок. – Если Мохаммед не может отправиться к горе, тогда гора распрекрасненько прибудет сюда. Я отправлю записку генералу Уэйну. Пожалуйста, сделайте все возможное, доктор, чтобы он снова был в здравом уме.

 

ДЖОН МОГ ВИДЕТЬ ДЭНЗЕЛЛА ХАНТЕРА своим поврежденным глазом – это обнадеживало: значит, он не ослеп. Пока... Хантер снял очки, чтобы всмотреться более внимательно в поврежденный орган. «У него очень красивые глаза», – подумал Грей. Радужка их была светло-коричневой, словно мякоть спелой оливы, с крохотными прожилками темно-зеленого цвета.

– Посмотри вверх, пожалуйста, – пробормотал Хантер.

Грей попытался выполнить просьбу.

– ОЙ!

– Не получается? Теперь вниз.

Эта попытка оказалась столь же безуспешной... Глаз так же не двигался ни вправо, ни влево. Казалось, он застыл в своей глазнице, будто сваренное вкрутую яйцо. Пострадавший изложил эту теорию Хантеру, заставив того улыбнулся, хотя и весьма обеспокоенно.

– Тут большущий отек, конечно. Кто бы ни ударил тебя так, он сделал это с огромной силой, – пальцы Хантера мягко скользили по лицу Грея, с сомнением прощупывая то тут, то там. – Это...

– Да, со значительной. И можете не спрашивать меня, болит ли это. Болит все – от макушки до подбородка, включая мое левое ухо. То, что вы сказали относительно кровоизлияния в мозг – вы это серьезно?

– Я не исключаю этого, – впрочем, Хантер улыбнулся. – Но так как ты не продемонстрировал склонности к параличу или потере сознания – за исключением последствий алкоголя – и, по-видимому, ты шел пешком в течение нескольких часов после травмы, то, думаю, пожалуй, вероятность низкая. Однако под склерой кровотечение, – прохладные кончики его пальцев приподняли опухшее веко. – Глазное яблоко у тебя багровое, как и веко изнутри. Но это скорее... впечатляюще, – в его тоне явно проскользнула ирония, которую Грей счел обнадеживающей.

– О, отлично, – проговорил он сухо. – Через сколько это пройдет?

Вопрос заставил квакера поморщиться и покачать головой.

– Потребуется от недели до месяца, чтобы кровь рассосалась. По существу, это то же самое, что простой синяк – разрывы мелких кровеносных сосудов под кожей. Меня беспокоит твоя неспособность двигать глазом. Я думаю, у тебя перелом костной глазницы, который каким-то образом захватывает круговую мышцу глаза. Хотелось бы мне, чтобы твоя жена была здесь, она имеет намного большую...

– Моя жена, – безучастно пробормотал Грей. – О!

Память и осознание столкнулись, и он почувствовал в душе внезапный скачок.

– Она не моя жена! Больше нет, – добавил он и усмехнулся, потом, наклонившись вперед, прошептал на ухо удивленному Хантеру. – Джейми Фрейзер не умер!

Хантер уставился на него, моргнул, надел очки и продолжил внимательно разглядывать Грея, явно переосмысливая свое поспешное заключение о состоянии его мозга.

– Это он был тем, кто ударил меня, – доверительно поведал Джон. – Все в порядке, – добавил он, заметив, как Хантер нахмурился. – Я сам напросился.

– Хвала Господу! – прошептал Хантер, расплывшись в величайшей улыбке, очевидно, по поводу новости о спасении Фрейзера, а не заверения Грея в этичности действий последнего. – Йен будет... – он прервал себя жестом, обозначающим свою неспособность описать вероятные эмоции Йена Мюррея.

– А друг Клэр! – воскликнул он, его глаза за очками выглядели огромными. – Она знает?

– Да, но...

Приближающиеся шаги заставили Грея броситься обратно на койку с совершенно неподдельным вскриком боли. Он закрыл глаза и перекатил голову на бок, постанывая.

– Гора, похоже, с генералом Вашингтоном, – сказал Смит, явно пребывая не в духе.
Грей почувствовал, как тот остановился у койки, ткнувшись в нее ногами.
– Сделайте все возможное, доктор, чтобы завтра он смог перемещаться. Мы погрузим его на одну из подвод, если возникнет такая необходимость.

 

Честнат-стрит, дом №17

ЕГО СВЕТЛОСТЬ ПРОСНУЛСЯ УТРОМ с красными, словно у хорька, глазами и с настроением примерно таким же, как у бешеного барсука. Будь у меня дротик с транквилизатором, я бы выстрелила в него без малейшего колебания. Но за отсутствием такового, я прописала ему значительную порцию бренди в утренний кофе и – после недолгой борьбы со своей врачебной совестью, обремененной клятвой Гиппократа – добавила туда небольшую дозу опиума.

Я не могла дать ему много: помимо всего прочего, это средство угнетало дыхание. Тем не менее, размышляла я, считая ароматные красновато-коричневые капли, падающие в бренди, это являлось более гуманным способом справиться с герцогом, в отличие от перспективы короновать его ночным горшком или позвать миссис Фиг, чтобы та села сверху, пока я буду привязывать его к кровати и затыкать рот кляпом.

Мне требовалось, чтобы он был тихим и неподвижным в течение некоторого времени. Мистер Фиг, методист-проповедник, собирался привести двух молодых плотников из своего методистского общества, чтобы на случай нападения мародерствующей толпы вновь повесить входную дверь и забить досками ставни окон нижнего этажа. Я сказала миссис Фиг, что, конечно, она может поделиться сложившимися обстоятельствами со своим мужем – я не в праве ей в этом препятствовать – но, возможно, получится убедить его не упоминать о присутствии герцога в интересах безопасности и защиты собственности лорда Джона – не говоря уже о безопасности самого герцога, который являлся, все-таки, с большой долей вероятности, горячо любимым братом лорда Джона.

Миссис Фиг с удовольствием обваляла бы герцога в дегте и перьях, но обращение от имени лорда Джона всегда имело для нее значение, и она кивнула в здравом согласии. Она сочла, что пока его светлость не привлекал к себе внимания криками с верхнего этажа или швырянием вещей в рабочих, его присутствие можно утаить.

– Однако, что вы собираетесь с ним делать, леди Джон? – спросила она, осторожно поглядывая на потолок. Мы стояли в задней гостиной, разговаривая вполголоса, пока Дженни кормила завтраком Хэла и следила, чтобы весь кофе с бренди был выпит. – А что, если армейские пошлют кого-нибудь справиться о нем?

Я беспомощно махнула рукой.

– Представления не имею, – призналась я. – Мне просто нужно подержать его здесь, пока лорд Джон или мой... эм-м... мистер Фрейзер не придут. Они знают, что с ним делать. Что касается армии, то, если кто-нибудь придет и спросит о его светлости, я пойду... гм-м... и поговорю с ними.

Взгляд миссис Фиг сообщил мне, что она слыхала планы и получше, но потом, кивнув неохотно, она ушла за своей продуктовой корзинкой. Первое, что случается в только что оккупированном городе – это недостаток продовольствия, а с Континентальной армией, готовой обрушиться на Филадельфию, словно туча саранчи, обозов, которые обычно доставляют продукты питания из сельской местности, вероятно, будет мало. Если какая-либо из армий уже двинулась в путь, они захватят все, что попадется у них на пути.

Однако у дверей миссис Фиг повернулась ко мне.

– А как же Уильям? – требовательно вопросила она. – Если он вернется?..
Женщина, очевидно, разрывалась между надеждой, что Вилли вернется – она беспокоилась за него – и ужасом от того, что может случиться, если тот обнаружит своего дядю в плену.

– Я поговорю с ним, – повторила я уверенно и махнула рукой в сторону двери.

Забежав наверх, я нашла Хэла зевающим над почти пустым подносом с завтраком и Дженни, бережно стирающую желток из уголка его рта. Она провела ночь в типографии, но вернулась на помощь, принеся с собой поношенный чемодан, полный вещей, которые могли пригодиться.

– Его светлость хорошо позавтракал, – сообщила она, отступая, чтобы оценить свою работу. – И он опорожнил кишечник. На всякий случай я заставила его сделать это до того, как он выпил кофе. Не знаешь, как быстро это может подействовать.

Хэл нахмурился ей в ответ, впрочем, в озадаченности или обиде - трудно сказать. Его зрачки уже заметно сузились, что придавало взгляду некоторую сосредоточенность. Моргнув, он посмотрел на меня и потряс головой, будто пытаясь ее прояснить.

– Позвольте мне быстро проверить ваши жизненные показатели, ваша светлость, – сказала я, улыбаясь и чувствуя себя Иудой при этом. Хэл был моим пациентом, но Джейми был моим мужем, и я укрепилась в своей решимости.

Его пульс был медленным и довольно ровным, что успокоило меня. Я достала свой стетоскоп, расстегнула его ночную рубашку и стала выслушивать: хорошее, устойчивое сердцебиение, никакого трепета, но легкие взбулькивали, как прохудившийся бочонок, а дыхание прерывалось небольшими хрипами.

– Хорошо бы дать ему немного настойки эфедры, – сказала я, выпрямляясь.
Этот стимулятор мог бы противодействовать опиату в организме герцога: все же я не могла рисковать тем, что его дыхание во время сна остановится.
– Я останусь с ним, а ты спустись и принеси чашку. И подогревать не нужно –холодная сойдет.

У меня не было уверенности, что герцог останется в сознании достаточно долго, чтобы дождаться нагретой чашки.

– Я действительно должен увидеться с генералом Клинтоном сегодня утром, – сказал Падлоу с неожиданной для его заторможенного психического состояния решимостью.

Он прочистил горло и откашлялся.

– Нужно принять меры... Мой полк...

– А... э-э... где сейчас ваш полк? – спросила я осторожно.

Если бы его люди находились в Филадельфии, адъютант Хэла мог бы в любую минуту начать ревностно разыскивать его. Герцог вполне мог бы провести ночь с сыном или дочерью, но теперь... и я не знала точно, какой ценностью в качестве отвлекающего маневра обладали мои поддельные записки.

– В Нью-Йорке, – ответил он. – Во всяком случае, я искренне надеюсь на это.
Он закрыл глаза, слегка покачнувшись, затем резко расправил спину.
– Мы высадились там. Я приехал в Филадельфию... увидеть Генри... Дотти, – его лицо болезненно скривилось. – И намереваюсь... вернуться с Клинтоном.

– Несомненно, – успокоительно проговорила я, размышляя тем временем.
Когда именно Клинтон и его войска уйдут? Предположительно, когда Падлоу будет здоров до такой степени, чтобы на самом деле не умереть без моего участия, смогу ли я отпустить его, как только начнется массовый исход? При этих обстоятельствах у него не будет возможности начать крупномасштабные поиски Джона и подвергнуть опасности Джейми. Впрочем, Джейми – с Джоном или без него – наверняка может вернуться в любой момент?

Но пока вернулась лишь Дженни с настойкой эфедры, с молотком, торчащим из кармана фартука, и тремя крепкими рейками подмышкой. Она без комментариев вручила мне чашку и неожиданно быстро и умело принялась набивать эти планки поверх окна.

Хэл медленно потягивал свою эфедру, с легким недоумением наблюдая за Дженни.

– Зачем она это делает? – спросил он, хотя не настолько заинтересовано, как если бы ему был особо важен ответ.

– Ураганы, ваша светлость, – сказала она с невозмутимым видом и выскочила вон, чтобы вернуть молоток плотникам, чей бодрый перестук звучал так, будто дом атаковал целый батальон дятлов.

– О, – пробормотал Хэл.

Его мутный взгляд скользил по комнате, вероятно, в поисках бриджей, которые миссис Фиг предусмотрительно забрала и спрятала на кухне, и остановился на небольшой стопке книг, принадлежащих Вилли, положенной мною на туалетный столик. Вероятно, он узнал одну или несколько, потому что спросил:

– О! Уильям. А где Уильям?

– Уверена, Вилли сегодня очень занят, – сказал я и снова ухватила его запястье. – Пожалуй, мы увидимся с ним позже.

Его сердце билось медленно, но все еще сильно. Как только его рука ослабла, я поймала пустую чашку и поставила ее на стол. Голова герцога поникла, и я осторожно опустила его на подушку, подперев для облегчения дыхания.

«Если он вернется... – спросила миссис Фиг о Вилли с очевидным подтекстом, – что тогда?»

И вправду, что?

Коленсо не вернулся, так что, вероятно, он нашел Уильяма: это обнадеживало. Но что Уильям делал, или о чем он думал?..

 

 

ГЛАВА 14

ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ

 

– ЗАДАНИЕ, СООТВЕТСТВУЮЩЕЕ ВАШЕЙ особенной ситуации, – сообщил майор Финдли.

«Этот Финдли еще и половины не знает», – горько размышлял Уильям. Не то чтобы положение капитана не было «особенным», даже без недавних его открытий.

Он капитулировал в Саратоге вместе с остальной армией Бергойна в октябре 1777 года. Британские солдаты и их немецкие союзники были вынуждены сдать свое оружие, но их не содержали как военнопленных: конвенция в Саратоге, подписанная Бергойном и континентальным генералом Гейтсом, провозглашала, что всем войскам будет разрешено вернуться в Европу, как только они дадут свое слово вновь не браться за оружие в американском конфликте.

Но корабли не могли плыть во время зимних штормов, и с капитулировавшими солдатами нужно было что-то делать. Называемые армией Соглашения, они всем скопом прибыли в Кембридж, штат Массачусетс, дожидаться весны и репатриации. Все, кроме Уильяма и некоторых ему подобных, имевших либо влиятельные связи в Америке, либо знакомства с сэром Генри, который сменил Хау на посту главнокомандующего американской кампании.

У счастливчика Уильяма оказались обе возможности: во-первых, он служил в личном штабе Хау, во-вторых, его дядя был полковником, а отец – влиятельным дипломатом, в данный момент находящимся в Филадельфии. Поэтому из любезности к генералу лорду Хау Уильяма освободили под особое личное слово и отправили к лорду Джону. Однако он все еще числился офицером в составе британской армии, просто не допускался к реальным сражениям. А у армии имелось достаточно других малоприятных дел, не связанных с боевыми действиями, для которых генерал Клинтон с радостью готов был его использовать.

До глубины души уязвленный своим положением, Уильям умолял отца попытаться обменять его: это отменило бы условия его сдачи и позволило возобновить полноценную военную службу. Лорд Джон уже совсем был готов сделать это, но в январе 1778 года между генералом Бергойном и Континентальным Конгрессом произошел конфликт из-за отказа первого предоставить список сдавшихся солдат. Саратогское Соглашение было аннулировано Конгрессом, который затем объявил, что он будет задерживать всю армию Соглашения до тех пор, пока данный документ и требуемый список не будут утверждены королем Георгом. Конгресс чертовски хорошо знал, что король не сделает этого, поскольку такой акт будет равнозначен признанию независимости Колоний. Результатом этого стало отсутствие в настоящее время какого-либо механизма для обмена пленными. Любыми пленными.

Все это ставило Уильяма в крайне неопределенное положение. Формально он оказывался сбежавшим военнопленным, и если бы американцы его схватили (что было весьма маловероятно) и опознали в нем одного из офицеров Саратоги, его бы немедленно отправили в Массачусетс, где он оставался бы до конца войны. В то же время никто не мог точно сказать, законно ли ему вновь взяться за оружие, поскольку, несмотря на то, что конвенция была отменена, Уильям имел особые личные условия сдачи.

Это привело Уильяма к нынешнему оскорбительному положению ответственного за войска, помогающие эвакуации богатейших лоялистов Филадельфии. Единственное, что, как он полагал, могло быть хуже – это прогнать стадо свиней через игольное ушко.

В то время как граждане победнее, чувствуя угрозу приближения ополченцев генерала Вашингтона, были вынуждены храбро встречать опасности на дороге, совершая свой исход с помощью повозок, ручных тележек и собственных ног, состоятельным лоялистам позволили более безопасное и, в принципе, более комфортабельное перемещение на корабле. Хотя никто из них не имел возможности осознать, что в настоящее время имеется только один корабль – личный корабль генерала Хау – и весьма ограниченное количество мест на нем.

– Нет, мадам, мне очень жаль, но на корабле это совершенно невозможно разместить...

– Вздор, молодой человек, дедушка моего мужа купил эти высокие часы в Нидерландах в 1670 году. Они показывают не только время, но и фазы Луны, а так же полную таблицу приливов и отливов в Неаполитанском заливе! Вы же не рассчитываете, что я позволю подобному инструменту попасть в лапы мятежников?

– Да, мадам, боюсь, что рассчитываю. Нет, сэр, никаких слуг: только члены вашей семьи и очень маленькое количество багажа. Я уверен, что ваши верные слуги будут в полной безопасности, следуя...

– Но они умрут от голода! – воскликнул бледный как мертвец джентльмен, не желающий расставаться со своим высококлассным поваром и пышнотелой горничной, которая, если и не была талантлива в уборке, то совершенно очевидно, обладала другими привлекательными особенностями, каковые явно демонстрировала. – Или могут быть похищены! Они под моей ответственностью! Несомненно, вы не можете...

– Могу, – твердо сказал Уильям, бросив одобрительный взгляд в сторону горничной, – и я должен это сделать. Капрал Хиггинс, пожалуйста, проследите, чтобы слуги мистера Хеннингса благополучно покинули причал. Нет, мадам. Я согласен, что эти парные кресла весьма ценны, но не менее ценны и жизни людей, которые утонут, если корабль пойдет ко дну. Вы можете взять свои дорожные часы, конечно.

Он рявкнул, повышая голос:

– Лейтенант Рендилл!

Рендилл с красным лицом, по которому струился пот, пробился сквозь толпу эвакуирующихся людей, толкающихся, бранящихся, бушующих и вопящих. Представ перед Уильямом, восседающем на высоком ящике во избежание участи быть растоптанным толпой и сброшенным в воду, лейтенант отдал честь, но был бесцеремонно оттеснен несколькими людьми, которые попытались привлечь внимание Уильяма, и, в конце концов, парик съехал ему на глаза.

– Слушаю, сэр! – проговорил он бодро, водружая парик на прежнее место и как можно вежливее отстраняя локтем джентльмена.

– Вот список особых знакомых генерала Хау, Рендилл. Ступайте на борт и проверьте, все ли они прибыли. А если нет... – капитан бросил выразительный взгляд на бушующую толпу людей на причале, окруженную горами полузаброшенного имущества и растоптанного багажа, и бесцеремонно всунул список лейтенанту в руку, – найдите их.

– О, Боже, – пробормотал Рендилл. – Я имею в виду... слушаюсь, сэр. Непременно, сэр.

И, вздохнув безнадежно, он повернулся и принялся плыть сквозь толпу, исполняя что-то вроде видоизмененного, но энергичного брасса.

– Рендилл!

Рендилл послушно развернулся и безропотно вернулся в зону слышимости, напоминая тучную красную морскую свинью, продвигавшуюся сквозь косяки истеричной сельди.

– Сэр?

Уильям наклонился и, снизив голос до уровня, неслышимого толкающимся вокруг людям, кивнул на груды мебели и багажа, нагроможденного беспорядочно по всей пристани – многие вещи находились в опасной близости к краю.

– Когда будете проходить мимо, скажите своим ребятам на причале, что они не обязаны прилагать больших усилий, чтобы сохранить эти кучи от падения в реку, понятно?

Потное лицо Рендилла невероятно просветлело.

– Слушаю, сэр!

Он отдал честь и снова поплыл, излучая возрожденный энтузиазм, и Уильям, слегка успокоенный, вежливо повернулся, чтобы выслушать претензии изможденного папаши-немца с шестью дочерями, которые несли то, что выглядело как абсолютно весь их роскошный гардероб. Круглые лица девушек озабоченно выглядывали между полями широких соломенных шляп и грудами шелка и кружев, стиснутыми в их руках.

Как ни парадоксально, жара и зарождающаяся в воздухе гроза соответствовали настроению Уильяма, который, осознав полнейшую невозможность решения выполняемой задачи, расслабился. Как только он понял, что совершенно не в состоянии удовлетворить всех этих людей – или даже каждого десятого из них – то перестал беспокоиться об этом. Предпринимая все необходимое, чтобы сохранить порядок, он позволил своему разуму отправиться в другое место, пока его хозяин вежливо раскланивался и издавал успокоительные звуки в сторону шеренги лиц, напиравших на него.

Если бы его настроение было подходящим для иронии, размышлял Уильям, ее оказалось бы много в хороводе его мыслей. Сейчас он не являлся «ни рыбой, ни птицей, ни хорошей красной говядиной», как говорили деревенские жители о сомнительном куске мяса. Ни полноценный солдат – ни свободный гражданский. И, очевидно, ни англичанин, ни граф... и все же... как он мог не быть англичанином, ради всего святого?

Как только он достаточно пришел в себя, чтобы размышлять, он осознал, что по-прежнему формально оставался девятым графом Элсмиром, независимо от того, кто являлся его настоящим отцом. Его родители – его законные родители… его фактические законные родители – несомненно, были женаты в момент его рождения. Однако в данный момент это, похоже, только усугубляло ситуацию: как он мог позволить людям думать и действовать так, словно был наследником древней крови Элсмиров, когда он чертовски хорошо знал, чей он в действительности сын?

Он задушил эту идею, яростно впихнув ее назад, в глубины сознания. Однако мысль о том, чей он сын, пронзительно напомнила ему о лорде Джоне. Уильям глубоко задышал горячим, густым, пропахшим рыбой воздухом, пытаясь подавить внезапную боль, которая нахлынула на него при воспоминании о папà.

Вилли не хотел признаваться в этом самому себе, что он весь день осматривал толпу, исследуя лица вокруг в поисках своего от... да, черт возьми, отца! Джон Грей был теперь его отцом, как никогда прежде. Проклятый он лжец или нет. Уильям все больше волновался за него. Сегодня утром Коленсо сообщил, что лорд Джон не вернулся в свой дом – хотя он уже должен был вернуться. И если бы он это сделал, он бы нашел сына, – Ульям был в этом уверен. Только если Фрейзер не убил его.

Он сглотнул от этой горькой мысли. Хотя, с какой стати Фрейзеру убивать его? Когда-то эти мужчины были друзьями, хорошими друзьями.

Правда, война разрывала такие узы. Но даже так...

Причина в матушке Клэр? Вилли также отшатнулся от этой мысли, но заставил себя вернуться к ней. Он все еще помнил ее лицо – сияющее, несмотря на неразбериху, горевшее пламенем радости от лицезрения Джейми Фрейзера, – и ощутил укол ревности за своего отца. Если Фрейзер чувствовал то же, что и Клэр, быть может, он... но это же полная чушь! Несомненно, он должен был понять, что лорд Джон всего лишь взял ее под свою защиту. И сделал это ради своего доброго друга!

Но с другой стороны, они поженились... а его отец всегда был весьма открыт в вопросах секса... Лицо графа стало еще горячее, смущенное представлением своего отца, увлеченно занимающегося любовью с не-до-конца-бывшей миссис Фрейзер. И если Фрейзер выяснил, что...

– Нет, сэр! – резко сказал он назойливому лавочнику, который, как он понял с запозданием, только что попытался подкупить Уильяма, чтобы его семью впустили на корабль Хау. – Как ты смеешь! Убирайся и считай, тебе повезло, что у меня нет времени сейчас заняться тобой, как это положено!

Человек отошел, безутешно волоча ноги, и Уильям почувствовал легкий укол раскаяния, но, на самом деле, он мало что мог сделать. Даже если бы он чувствовал возможность повернуть вопрос в пользу торговца, то, как только была предложена взятка, у него не осталось выбора.

Только как бы Фрейзер узнал об этом, даже если бы это было правдой? Конечно, лорд Джон не настолько глуп, чтобы рассказать ему. Нет, наверняка что-то другое задержало папино возвращение – несомненно, виновато столпотворение людей, покидающих Филадельфию: дороги, должно быть, забиты...

– Да, мадам. Полагаю, у нас есть место для вас и вашей дочери, – сказал он молодой матери, которая, прижимая ребенка к плечу, выглядела очень испуганно. Уильям протянул руку и прикоснулся к щеке малышки. Толпа не тревожила девочку, хотя та бодрствовала, рассматривая капитана своими мягкими карими глазами с длинными ресницами.

– Здравствуй, милая. Хочешь прокатиться на лодке со своей мамочкой?

Мать издала приглушенный всхлип облегчения.

– О, благодарю вас, лорд... вы же лорд Элсмир, не правда ли?

– Да, – произнес он машинально, вдруг ощутив, словно кто-то ударил его в живот. Он сглотнул, и лицо его запылало.

– Мой муж – лейтенант Биман Гарднер, – назвала она имя в тревожном оправдании его милосердия и коротко поклонилась. – Мы встречались. На Mischianza (бал в Филадельфии в честь Хау. – прим. пер.).

– Да, конечно! – сказал он, поклонившись, хотя так и не вспомнил миссис лейтенант Гарднер. – Для меня честь служить жене собрата-офицера, мэм. Будьте добры, пройдите прямо на борт, пожалуйста. Капрал Андерсон! Проводите миссис Гарднер и мисс Гарднер на борт.

Граф поклонился и отвернулся, чувствуя себя так, будто его внутренности выпотрошены. Собрат-офицер... Милорд... Что бы подумала миссис лейтенант Гарднер, если бы знала? Что бы подумал сам лейтенант?

Уильям глубоко вздохнул, прикрыв глаза в мгновенном отрешении, а когда открыл их, оказался лицом к лицу с капитаном Изекилем Ричардсоном.

– Stercus! (Дерьмо! – лат. – прим. пер.) – воскликнул он, побуждаемый привычкой к данному латинскому выражению в моменты чрезвычайного стресса, позаимствованной у своего дяди Хэла.

– Действительно, – вежливо заметил Ричардсон. – Можно с вами переговорить? Да, всего лишь поговорить... Лейтенант!

Он подозвал находящегося поблизости Рендилла, который противостоял пожилой даме в черном бомбазине с четырьмя тявкающими у ее ног мелкими собачонками, удерживаемыми многострадальным маленьким черным мальчиком. (бомбазин – ткань из шелка на х/бумажной основе – прим. перевод.) Рендилл сделал даме успокаивающий жест и повернулся к Ричардсону.

– Сэр?

– Смените капитана лорда Элсмира, пожалуйста. Мне нужна минута его времени.

Прежде чем Уильям смог решить, возражать ему или нет, Ричардсон, схватив его за локоть, вытащил из толпы под укрытие аккуратного маленького небесно-голубого эллинга, стоявшего на берегу реки.

Когда тень домика упала на него, Уильям глубоко вздохнул с облегчением, к тому времени уже собравшись с мыслями. Ег