Рождение гуманизма. Франческо Петрарка

Франческо Петрарка снискал у современников славу выдающегося поэта (8 апреля 1341 г, в возрасте 37 лет он был увенчан в Риме лавровым венком), знатока латинского языка и страстного почитателя античной литературы. Но уже ближайшие идейные преемники Петрарки— гуманисты следующего поколения—оценили в нем также глубокого мыслителя, философа, бросившего смелый вызов схоластической науке. С Петрарки, как они считали, началась новая культурная эра, для которой стал характерен решительный разрыв со старым «варварским» средневековьем. Он был «именно тем человеком,—писал Леонардо Бруни,—который воскресил к жизни преданные забвению studia humanitatis и открыл путь обновлению нашей культуры...»'. Флавио Биондо

Prosatori latin! del Quattrocento. Milano — Napoli, 1952, p. 94.

76

 

видел в Петрарке основоположника нового литературного стиля. Столетие спустя, Франческо Патрици подчерк нул исключительную роль Петрарки, возродившего в итальянских республиках риторику, погребенную в эпоху тысячелетнего варварства.

В творчестве Петрарки лежит начало многих путей, которыми шло развитие ренессансной культуры в Италии. Главным фактором этого процесса стал все углубляющийся конфликт со схоластической наукой, ее проблематикой и методом. Начало конфликту положила полемика Петрарки с «варварами»—британскими и парижскими схоластами (логиками и физиками), с падуанскими (возможно, болонскими) аверроистами, — которую он открыл в «Инвективах против медика» («Invectivae contra medicum qiiaendam»), трактате «О невежестве своем собственном и многих других» («De sui ipsius et multorum ignoranzia») и многочисленных письмах. Объектом резких нападок Петрарки стал «софистический» метод тогдашней схоластической логики (диалектики), сводивший обсуждение сути любой проблемы к формальному спору о терминах. Бесплодность метода — печать самой науки; Петрарка с гневом отвергает притязания «диалектиков» на ведущую роль логики во всех сферах знания, в философии и теологии и не делает различий между томистами, оккамистами и аверроистами в их стремлении подменить подлинную науку софистической диалектикой, не выходящей за пределы толкования терминов '. Не отрицая логику как таковую, Петрарка главный свой удар направляет против неверного ее использования в физике, медицине, философии и теологии. Разъясняя в одном из писем свою позицию против «британских диалектиков», Петрарка подчеркивал, что логика важна, поскольку оттачивает ум, указывает верный путь, но не исчерпывает философии, ибо она всего лишь техника спора, рассуждения, и не более². Не только невежество ученых, довольствовавшихся формальным методом, возмущало Петрарку. Сама теология представлялась ему «аристотелевой болтовней»: «...теологи с их тщеславными диспутами и логическими софизмами ставят пределы всемогуществу бога, ' См.: E. G a r i п. L'eta nuova..., ρ. 153.

² См.: Francesco Petrarca. Le familiär!, ed Rossi-Bosco, v. 1.1, 7, 1—18. Firenze. 1933, pp. 35—38.

77

 

подводят его под законы их высокомерного невежества» '.

Схоластике, основанной на формально-терминологическом методе, Петрарка противопоставляет научное знание, опирающееся на жизненный опыт, накопленный практикой человеческого бытия. Содержанием подлинной философии должны стать науки о человеке, его природе и социальном общении, artes liberales, которые были в пренебрежении в эпоху тысячелетнего господства «варваров». Детали, которые привлекают натурфилософов, изучающих строение животных и растений, не могут идти в сравнение с богатством человеческого опыта, раскрывающимся прежде всего в этике и поэзии. «В самом деле, какая польза в том,—говорит Петрарка,—чтобы узнать природу диких зверей, птиц, рыб и змей и не знать и даже не стремиться понять природу человека, уяснить, ради чего мы рождены, откуда и куда идем»².

Гуманистическое начало было поставлено Петраркой в центр философии, что неизбежно должно было отразиться и в толковании проблем теологии. В трактате «О невежестве своем собственном и многих других» уже намечена роль новой науки—этики, тесно связанной с

' Francesco Petrarca. Opera quae extant omnia... Basilae, 1581 (De remediis utriusque fortunae, I, 46).

² I b i d, p. 1038 (De sui ipsius et multomm ignorantia).

78

 

многообразным опытом человеческой жизни. Через знание человека к познанию мира—таков предначертанный Петраркой путь философии. Конечный источник всякого знания в боге. Признавая этот тезис, Петрарка подвергает сомнению другой—неотделимость мудрости от божественной благодати. Развивая эту мысль в трактате «О средствах против счастливой и несчастливой фортуны») («De remediis utriusque fortunae»), Петрарка считает возможным видеть источник мудрости не только в христианской доктрине, но и в античной языческой культуре. Истина, содержащаяся в писаниях древних поэтов и философов, может быть полезна для постижения высшей мудрости, не отделимой от откровения. Но одной веры здесь недостаточно — благочестие должно быть «ученым» (docta pietas).

Античная мысль, ее богатства, несмотря на их языческое обличие, не могут быть отброшены при восхождении к познанию высших тайн мироздания; куда большую опасность таит в себе, по убеждению Петрарки, пренебрежение к подлинному знанию, идущему от совокупного человеческого опыта. Высмеивая современную науку и признаваясь в собственном «невежестве»—последнее у Петрарки выступает как стимул ко все более глубокому познанию, по сравнению с которым данная стадия еще «невежество», — он возводит знание в-высший этический

79

 

принцип, определяющий назначение человека в его земном бытии («О невежестве сво·ем собственном...»). Это был первый камень в фундаменте новой культуры, начало с широкими последствиями, опасными для самой веры. Воспитанный в христианской религии, Петрарка искал компромисса между нею и языческой философией, между верой и знанием. На всем его творчестве лежит печать этой двойственности. Конечную цель собственных усилий он видел в том, чтобы преодолеть традиционное противопоставление христианской веры и античной культуры. Разгадку тайн человеческого бытия он ищет не только у Августина, но с не меньшим доверием у Цицерона, Вергилия, Сенеки, в «поэтической теологии» древних. И не удивительно, что в страстном утверждении прав последних он доходил до их фанатического культа.

Петрарка стал одним из первых собирателей античных рукописей (разыскивал их в странствиях по Европе, часто обращался с такого рода просьбой к друзьям и знакомым). Его уникальная по тем временам библиотека включала сочинения Платона («Тимей» и несколько неизвестных в латинских переводах диалогов), Гомера («Илиада» и «Одиссея»), Аристотеля, Горация, Вергилия, Цицерона (большинство его речей и диалогов были открыты Петраркой), Квинтилиана, Тита Ливия, Плиния Старшего, Светония, Апулея, Палладия, Халкидия, Кассиодора, а также Августина, Марциала Капеллы, Евстахия, Абеляра, Данте и других авторов. Еще более широк круг чтения Петрарки — кроме перечисленных это сочинения Овидия, Катулла, Пропорция, Тибулла, Персия, Ювенала, Лукана, Стация, Клавдиана, Плавта, Теренция, Саллюстия, Флора, Евтропия, Юстина, Орозия, Валерия Максима, Макробия, Витрувия, Помпония Мела, Боэция '.

Наиболее почитаемыми и любимыми были Вергилий, Цицерон, Сенека. Занимаясь тщательным изучением древних рукописей, Петрарка сличал и выверял различные списки, обнаруживал ошибки и искажения, заложив таким образом основы гуманистической филологии. Начатая им работа по восстановлению полного корпуса античной литературы в подлинных текстах была в значительной части выполнена гуманистами XV в.

См.: В..Curât о. Introduzione a Petrarca. Cremona, 1963, р. 62.

 

80

 

Увлечение древностью сказалось на творчестве Петрарки в подчеркнутом предпочтении, которое он отдавал латинскому языку, блестяще им владея, в антикизирующих мотивах его сочинений; подражая «Энеиде» Вергилия, он создал поэму «Африка» (о походах Сципиона Африканского против Карфагена), под влиянием его «Буколик»— 12 эклог (пасторальных поэм). В сочинении «О знаменитых мужах» («De viris illustribus») Петрарка воссоздал историю Рима в биографиях.

«Я—один из тех, кому нравится идти дорогой древних, но не всегда по следам других... Я хотел бы ступить туда, куда мне нравится, иногда — пойти дальше и испытать неизведанные пути» ¹. Это замечание раскрывает отношение Петрарки к античной культуре, отношение глубоко и искренне почтительное (он часто писал о своих «дружеских беседах» с Цицероном и Вергилием), но и критическое. Не слепое подражание мыслям и стилю замечательных поэтов, историков, философов, а стремление подняться до высот античной культуры, сделать ее своей, но в то же время переосмыслить и в чем-то превзойти, восстановление нарушенной «варварами» связи времен позволит, по убеждению Петрарки, прийти к новому расцвету литературы, искусства, науки. Эта линия, намеченная Петраркой, стала ведущей в отношении гуманизма к античному наследию.

Если вспомнить решительное осуждение Петраркой схоластической науки за ее отрыв от жизни (эта критика, впрочем, подчас гротескна) за ее поверхностный терминологизм и равнодушие к человеческому аспекту исследуемых явлений, то станет понятным его увлечение проблемами морали и во многом обусловленный этим глубокий интерес к античной культуре. Подчеркнутое внимание к этике—наиболее характерная черта всего творчества Петрарки. Он провозглашает этику подлинным смыслом философии.

Противопоставленная схоластической традиции гуманистическая философия Петрарки не как целостное учение, а скорее как новый принцип философствования, естественно, не могла опереться на авторитет Аристотеля, освящавший средневековую систему знания. Не умаляя достоинств великого философа, Петрарка обрушивается

'Francesco Petrarca. Le Familiari, edizione critica per cura di V. Rossi. v. IV. Firenze, 1942, p. 108.:

 

81

 

-на тех, кто верит в непогрешимость Аристотеля — ведь он всего лишь человек и мог чего-то не знать, философская традиция античности богата именами до и после Аристотеля, и предпочтение следует отдать Платону, этому «князю философии» античности, в котором Петрарка видел прежде всего продолжателя моральной философии Сократа и сожалел, что незаслуженно забыты многие его сочинения (сам он хорошо знал «Тимея», широко известного в латинских переводах, и пытался изучать греческий, чтобы читать другие диалоги). Да и с христианских позиций учение Платона казалось более близким, тогда как Аристотель «не смог понять или если и понял, то пренебрег тем, без чего счастье абсолютно невозможно,— верой, т. е. бессмертием»'.

Двойственностью отмечен весь путь Петрарки в поисках новой этической философии—путь сомнений и противоречий, с особой глубиной и выразительностью раскрывшихся в его «Secretum suum» («Моя тайна»). Это сочинение — Петрарка дал ему и другое название: «О презрении к миру» («De contemptu mundi») —диалог между Августином и Франциском (Франческо Петраркой) воспринимается как сопоставление двух культур: христианской и гуманистической. Моральные проблемы, глубоковолнующие поэта,—высшее назначение человека, бессмертие души и мирская слава, добродетель и греховность—получают как бы двоякое решение: из уст Августина—в духе аскетической христианской морали, в словах Франциска—с позиций светских, где исходным является земное предназначение человека. Франциска

"одолевают тягостные сомнения—не вытеснили ли его увлечения любовью и славой (Лаурой и Лавром) обязательного для христианина страха перед смертью и воздаянием? Наставления Августина взывают к разуму («разуму» богословской догматики) и отвращают от чувств: «О слепец! ты все еще не понимаешь, какое безумие—подчинять душу земным вещам, которые воспламеняют ее огнем желаний...»; «Пока тебя одолевают земные заботы, ты не поднимешь глаз к вечному»². Франциск возражает, доказывает, что любовь и слава не губят, а

'Francesco Petrarca. Opera quae extant omnia, p. 1043. (De sui ipsius et multorum ignorantia).

² Франческо Петрарка. Избранное. M., 1974, стр. 162 и 108.:

82

 

возвышают душу, питают заложенные в ней добродетели. А добродетельная жизнь—единственно верный путь к счастью. Августин призывает Франциска сосредоточиться на мыслях о смерти и проникнуться презрением к земной юдоли. Но Франциск не в состоянии отбросить открывшиеся ему нравственные ценности: «Я спрашивал, почему напряженное размышление о смерти, которое, по твоим словам, оказывает такое чудесное действие, мне одному не принесло пользы?»' — «Скажи открыто, что заставляет меня блуждать вкривь и вкось?» — «Жадное стремление к земным благам»,—отвечает Августин². Не отрицая за собой этой страсти, не лишенной, как он полагает, чувства меры, Франциск ищет ей оправдание и настаивает на праве смертного желать смертное.

Аргументы Августина не способны изменить мирской характер настроений Франциска, помочь ему обрести покой в мыслях о небесном бессмертии. Смиренно соглашаясь с Августином, что было бы гораздо надежнее, «оставив в стороне кривые пути, избрать прямой путь спасения», он не может, однако, «обуздать своего желания»^. Таков итог диалога. Двойственность мировоззрения Франциска остается непреодоленной. Но сама эта двойственность—симптом рождения нового взгляда на мир. Путь к спасению, вечному блаженству предначертан христианской доктриной. Ее истинности Петрарка не оспаривает, но и земная жизнь обладает в его глазах немалой ценностью. В решении главной проблемы моральной философии Петрарка выступает с новых, гуманистических, позиций: небесное блаженство не должно быть предопределено отказом от всего мирского. Идейной основой сближения точек зрения Франциска и Августина послужила отчасти философия стоиков. Собеседники часто обращаются к авторитету Цицерона и Сенеки, полагая, что деятельность разума преодолевает страх перед небытием, что добродетели освобождают душу от власти страстей и ведут к счастью.

«О презрении к миру», таким образом, не содержит презрения к миру, но зато в нем налицо признание мятущейся души, разъедаемой противоречиями чувства. Моральные решения здесь не умозрительны, но даны

' Франческо Петрарка. Избранное, стр. 71.

² Там же, стр. 94.

³ Т а м же, стр. 241.

83

 

в ярком сопоставлении с жизнью, с индивидуальностью самого Петрарки. И в этом, пожалуй, наибольшая ценность произведения, его последовательная гуманистичность. Смятение души, не поддающейся врачеванию сухой доктриной, само по себе знаменовало рождение нового человека, освобождающегося от рабской покорности христианской догме.

Проблемы индивидуального существования не находили больше разрешения в благочестии и познании божественного (studia divinitatis); раскрыть их было призвано знание, надежным источником которого могла служить античная культура. Самоуглубленность, преданность научным занятиям, постоянные «беседы с древними»—вот путь к познанию истины бытия. Это свое убеждение Петрарка облекает в культ уединения, отнюдь не совпадающего с монашеским уходом от мира ради «растворения в боге». В трактате «Об уединенной жизни» («De vita solitaria») Петрарка раскрывает смысл досуга, otium, отданного науке. Otium заполняет созерцание красоты природы; исследование окружающего мира, человеческой души, ее чувств и мыслей; занятия свободными искусствами и литературой. Словом, это активный досуг, основа самосовершенствования, морального и интеллектуального наслаждения плодами культуры, otium, как его понимали древние. «Ведь уединение без занятий науками (sine litteris) — это ссылка, тюрьма, пытка, — делает вывод Петрарка,—но с ними—родина, освобождение, наслаждение»'.

Смысл созерцательной жизни Петрарка видел в творческой деятельности и в интеллектуальном общении людей, преодолевающем время и расстояние. Отсюда та исключительная роль, которую он отводил изучению древних и переписке с современниками, поистине неисчерпаемая по духовному богатству².

Культура (humanae litterae) призвана, по мнению Петрарки, осуществить высшее единение человеческого общества, к которому человек изначально предназначен. Велико в связи с этим значение, которое он приписывает слову как средству общения. Слово, несущее точный

'Francesco Petrarca. Opera quae extant omnia, p. 243

(De vita solitaria).

² Эпистолярное наследие Петрарки громадно; оно включает 24 книги «De Rebus Familiaribus», 17 книг «Rerum senilium», том «Epistolae variae» и том «Sine Titulo»*

84

 

смысл, открывает путь к истине и тем служит человеку, его индивидуальной и социальной жизни. Оно сближает людей, создает подлинно человеческую общность. «Мы должны стараться помогать тем, с кем мы живем; и никто не может сомневаться, что их душам мы можем быть в высшей степени полезны нашим словом» ¹. Поэтому особую роль Петрарка отводит риторике. Но красноречие не может быть пустым—его ценность в том, что оратор доносит до слушателя мудрость моральной философии. Почитая как высший образец красноречия речи Цицерона, Петрарка разделял и его концепцию соотношения риторики с философией—блестящая форма ораторского слова должна служить наилучшему выражению идейного смысла речи и способствовать нравственному воспитанию общества.

В оценке роли риторики можно видеть одно из наиболее ярких проявлений гуманистической мысли Петрарки: культура—главная ценность накопленной человечеством мудрости—действенная сила, способная совершенствовать как индивидуумы, так и общество (societas). Вера Петрарки в возможность такого нравственного прогресса основана на убеждении в добрых началах человеческой натуры, сложившемся в значительной мере под влиянием античной философии и этики. К этой мысли вели Петрарку и размышления над проблемами современной ему действительности, поиски новой оценки места человека в обществе, его достоинства. Как и Данте, он ставит под сомнение традиционное понимание благородства, решительно отказываясь видеть основу знатности в происхождении и титулах. Развивая эти мысли в трактате «О средствах против счастливой и несчастливой фортуны», Петрарка на первый план выдвигает добродетель: в активном проявлении добрых начал своей натуры человек может найти противовес Фортуне и обрести подлинное благородство.

«Гораздо похвальнее начинать знатный род, чем найти его начатым другим... Достоинство не утрачивается от низкого происхождения человека, лишь бы он заслужил его своей жизнью». Если добродетель, полагает Петрарка, дает истинное благородство, то «ничто не может помешать кому бы то ни было стать благородным»².

'Francesco Petrarca. Le Familiari, V. I (I, 9.4), p. 46. ² Francesco Petrarca. Opera quae extant omnia, p. 14 (De remediis utriusque fortunae, I, 16).

 

85

 

 

Страница рукописи сочинений Петрарки «Le Canzoniere е i Trionfi» Barb. lat. 3943, сер. XV в. Библиотека Ватикана. Рим

 

86

 

Гуманистическая этика Петрарки знаменовала рождение нового умонастроения, раскрывавшего потенции личности в активном самоутверждении. Способности каждого выступают здесь как главный критерий достоинства и общественного признания, а индивидуальный опыт становится источником знания, обогащающего жизнь общества. Осознанию этого опыта должны способствовать культура, литература и свободные искусства в античном их понимании.

В научном творчестве Петрарки, первого гуманиста, новое мировоззрение еще не обрело законченной формы и логической стройности. Принципы создававшейся им гуманистической этики, способные подорвать основы моральной доктрины католицизма, были включены в традиционную систему теологического мышления. «Поскольку есть только один бог, от которого зависит все сущее, то науке о боге подчиняются и служат все другие науки»,— замечал он в одном из писем '. В реальности же этот порядок нарушается: не от познания божественного к постижению человеческого, а наоборот; источник мудрости не только откровение, но, в рамках смертного существования — практика земного бытия, да и в самой природе человека—не подавление чувственного рациональным, а предпочтение воли интеллекту.

Трактаты, письма, лирика—все творческое наследие выдающегося мыслителя и поэта неоспоримо свидетельствует о рождении нового мировоззрения, обращенного к проблемам человека, его земного бытия. И этот факт не может быть опровергнут ссылками ряда исследователей на двойственность мышления и душевный разлад Петрарки, на его преданность вере, сочетающуюся с огромным интересом к античной культуре, на тесное переплетение земных и небесных мотивов в его творчестве, на искреннее стремление «связать Христа и Цицерона»², Настроения и переживания Петрарки, его образ жизни и политическая деятельность привлекают внимание

' Цит. по: E. G a r i n. Storia délia filosofia italiana, v. I, p. 248. ² См., например: Р. О. К r i s t е 11 е г. Eight Philosophers of the Italian Renaissance. Stanford, 1964, p. 12 и др.

87

 

исследователей не меньше, чем научная полемика и философские размышления. «Книга песен» («Canzoniere») (лирический цикл на вольгаре, посвященный возлюбленной Петрарки—Лауре) раскрывает эмоционально насыщенный образ поэта, многогранность его натуры, глубину переживаний, разочарования и надежды. Страстностью проникнуты канцоны Петрарки—«Моя Италия», «Новому правителю римского народа», «На папскую курию в Авиньоне». Гнев и презрение вызывают у поэта кровавые раздоры феодальной знати, столь пагубные для судьбы Италии.

Виною — вы! Погублены мы — вами! Усобными боями мертвите вы прекрасную страну.

«Моя Италия»

Петрарка мечтал о мире для страны, о возрождении ее былого величия: Италия, погрязшая во зле, В дремоте, в дряхлости, во мгле, Ужель навек? Ужель не пробудится?

«Новому правителю римского народа»

С радостью приветствовал поэт восстание 1347 г. в Риме во главе с Кола ди Риенцо и попытку нового трибуна объединить под знаменем Римской республики все итальянские государства. Постигшую Кола ди Риенцо неудачу Петрарка воспринял как трагедию для страны и резко обличал тех, кто презрел ее интересы — папскую курию и римскую знать.

Политический идеал Петрарка искал в античной истории, вершиной которой представлялся ему республиканский Рим. Он мечтал о восстановлении нарушенной варварами («готическим средневековьем») исторической преемственности в культуре и политике Италии древней и современной. Действенное средство для осуществления этой высокой цели поэт видел в латинском языке, который откроет путь современникам к осознанию славного прошлого их предков. «Теперь кто более невежествен в римских делах, чем сами римляне,—писал Петрарка,— и кто может сомневаться, что если Рим начнет познавать самого себя, то древняя доблесть воскреснет?»¹ Латин-

¹ Цит. по кн.: М. С. Корелин. Очерки итальянского Возрождения, стр. 83.

88

 

ский язык он ставил выше вольгаре (вспомним Данте—страстного защитника складывающегося итальянского языка) и предназначал ему объединяющую роль, видя основу государственной сплоченности в тесном культурном общении, в humanae litterae. Политический идеал ставился в нерасторжимую связь с программой новой культуры.

В условиях, характерных для эпохи острых политических противоречий, мечте Петрарки о возрождении единой Италии, о мире и процветании всех ее государств не суждено было стать реальностью. Бесплодными оказались и обращения поэта к папе, императору, итальянским князьям. Чувством глубокого разочарования можно объяснить строки из его «Письма к потомкам»: «С наибольшим рвением предавался я изучению древности, ибо время, в которое я жил, было мне всегда так не по душе, что, если бы не препятствовала тому моя привязанность к любимым мною, я всегда желал бы быть рожденным в любой другой век, и чтобы забыть этот, постоянно старался жить душою в иных веках»¹.

Но даже уходя «в иные века», Петрарка остро чувствовал действительность, был глубоко озабочен проблемами современности, пытался найти их решение, обращаясь к древности².

Следует обратить внимание на те мысли Петрарки, которым было суждено повлиять на ренессансное мировоззрение Италии. Говоря суммарно, это резкая критика «варварского» средневековья, восстановление преемственности с античной культурой, культ древних, но не слепая приверженность к их опыту, а переосмысление его ради решения современных задач, выработка принципов гуманистической культуры, расходящихся с религиозной системой мышления, при субъективном стремлении примирить новую культуру с католической догмой. История подчеркнула непреходящее значение светских, гуманистических начал мировоззрения Петрарки, как и всей ренессансной культуры, родоначальником которой он стал.

' Франческо Петрарка. Избранное, стр. 13. ² См.: Р. И.Хлодовский. Франческо Петрарка, поэзия гуманизма. М., 1974.

 

89

 

ДЖОВАННИ БОККАЧЧО

Поднятое Петраркой знамя гуманизма в его время еще не могло привлечь многочисленных сторонников— современники чтили в нем автора «Канцоньере», блестящего знатока древности, но были мало знакомы с его философскими сочинениями, к тому же вызывавшими резкое осуждение со стороны схоластов и теологов. Но и при жизни Петрарки многие его идеи нашли поддержку и развитие в творчестве Джованни Боккаччо, друга и страстного почитателя великого поэта¹.

Боккаччо выступил в защиту поэзии, ее самостоятельной роли наряду с философией и теологией, продолжив начатое Петраркой возвеличение литературы и воскрешение ее общественной функции. В сочинении «Генеалогия языческих богов» («Genealogia deorum gentilium», 1350—1359)—своде античной мифологии- Боккаччо определяет место мифа в научной традиции познания мира и человека. Боккаччо убежден, что каждый миф имеет историческую основу; ведь задача поэзии—изображать истину под покровом прекрасного вымысла, миф поучает добродетели и дает знание природы. Он нападает на теологов, принижающих значение поэзии, подчеркивает ее познавательный смысл: «...поэт старается в меру сил в торжественных гимнах воспеть то, что творит природа, и то, что постоянно свершается по ее закону»². Обосновывая самостоятельную роль поэзии в движении человеческого разума к высшей истине, Боккаччо утверждает

' Джованни Боккаччо (1313—1375) принадлежал к купеческой флорентийской фамилии. В молодости он многие годы провел в Неаполе, изучая по настоянию отца коммерцию. В 1340 г. Боккаччо вернулся во Флоренцию и активно включился в ее политическую жизнь (как сторонник гвельфской партии). 40-е—начало 50-х годов—период расцвета его литературного творчества, когда были написаны пастушеская идиллия «Амето», поэмы «Любовное пиление» и «Фьезоланские нимфы», роман «Фьяметта», книга новелл «Декамерон» (1348—1353). Это время отмечено и плодотворной научной деятельностью, связанной прежде всего с изучением античных текстов (ученый-гуманист в совершенстве владел не только латинским, но и греческим языком), послуживших основой для «Генеалогии языческих богов». Последние годы жизни Боккаччо посвятил анализу творчества Данте—ему принадлежат «Комментарии к 17 песням «Ада», <Трактат в защиту Данте»; он читал во Флорентийском университете лекции о великом поэте.

² Giovanni Boccaccio. Genealogia deorum gentilium, a cura di V. Romano. Bari, 1951, v. 2, pp. 731—733.

90

 

право христианина заниматься языческой мифологией и литературой. Для него «поэзия—та же теология» («роеsia esser teologia»,—оценил он творчество Данте), но в отличие от богословия она «скорее психология или этнология, чем теология», так как обращена к природе и человеку ¹.

Поэт близок философу — и тот и другой стремятся выразить вечные начала мироздания, но один—в образах, другой — в силлогизмах. И поэтому нет оснований, делает вывод Боккаччо, принижать языческую философию и осуждать поэзию².

«Генеалогия языческих богов» стала важным этапом в развитии гуманистической программы, впервые выдвинутой Петраркой в 1341 г. в речи на Капитолии при увенчании его лавровым венком. Воскрешалось античное понимание поэзии (литературы), ее «научной» роли, близкой философии, ее право писать о смертном, земном, посюстороннем. Признавалась тем самым независимость поэзии как «науки» о природе и человеке от теологии и ее высокое общественное назначение—вести людей к счастью, совершенствуя их морально и помогая постигать истину. Эти принципы Боккаччо реализовал, прославляя силу и красоту любви в «Фьяметте» и «Фьезоланских нимфах», варьируя антиаскетические мотивы в «Декамероне» — своеобразной энциклопедии современной ему жизни итальянского общества.

«Канцоньере» Петрарки и «Декамерон» Боккаччо оказались наиболее ярким конкретным воплощением нового понимания цели художественного творчества.

В еще большей мере, чем защищавшаяся ими «поэтическая теология» древних, их поэзия была устремлена к жизни и потому все более отдалялась от богословия.

В «Декамероне», положившем начало ренессансной новеллистике, Боккаччо бросает вызов средневековому аскетизму, утверждает гармонию человека и природы, духа и плоти. Здесь выдвинуты на первый план взаимоотношения самих людей. Не случайно сочная, полнокровная жизненность сюжетов «Декамерона» облечена Боккаччо в новую литературно-эстетическую форму реалистического рассказа, новеллы, в которой тесно переплетаются светские традиции городской сатиры (фаблио) и

' См.: E Garin. Medioevo е Rinascimento. Bari, 1961, p. 78. ² См.: E. G a r i n L'eta nuova..., p. 163.

91

 

93

 

куртуазной рыцарской литературы. Правдивость в изображении человека, его природных свойств и поведения — главный эстетический принцип в «Декамр.роне». Новеллы Боккаччо, лишены трансцендентного начала, они светски, последовательно гуманистичны. Человек с его способностями, умом, энергией, предприимчивостью предстает в них властителем своей судьбы, полновластным хозяином земного мира. Внутренняя свобода, которой наделены герои «Декамерона», свобода от страха перед смертью и воздаянием за «грехи», столь типичного для религиозного сознания, свобода быть самим собой, сохранять свою индивидуальность оказывается мощным противовесом «капризам судьбы».

Здесь отчетливо звучит гуманистическая идея о необходимости борьбы с Фортуной, несправедливо унижающей достойных и возвеличивающей недостойных. Раскованность сознания — важнейшая черта нового, ренессансного человека — отчетливо проступает уже в первой новелле: сэр Чаппеллетто, нотариус далеко не безупречной репутации, лжец и клятвопреступник, даже на смертном одре остается верен себе: «...ни смерть, ни болезнь, ни страх перед господом, на суд которого он должен предстать через какой-нибудь час, ничто не отвлекло его от греховности и желания умереть таким, каким он жил»¹. Без стеснения обманывает он монаха-исповедника, будучи при этом менее всего обеспокоен спасением своей души. Равнодушие к вопросам веры—почти типическая черта персонажей «Декамерона».

С гуманистических позиций критикует Боккаччо церковные институты, прежде всего монашество, разоблачает показную святость монашеской братии, высмеивая ее лицемерие, ханжество².

Вот одно из прямых обвинений, которое бросает Боккаччо служителям бога по обету, вкладывая его в уста ф.чорентийца Тедальдо: «... они осуждают лихву и незаконные барыши с тем, чтобы им поручили взыскать их, а они могли бы сделать себе более широкие рясы, приобресть епископство и другие выгодные прелатуры на те же самые средства, которые, как они объявляли, долж-

'Джованни Боккаччо. Декамерон. M., 195Î, стр. 53. * См. например: Боккаччо. Декамерон, день III, нов. 7; день VI, нов. 10; день IX, нов. 3.

94

 

ны вести к гибели их обладателей»'. <Греховная и грязная жизнь клириков, являющаяся во многих случаях почти точным показателем порочности»², зло осмеивается автором «Декамерона». Ставится под сомнение самая идея монашества, оспаривается правомерность существования этого церковного института с точки зрения «естественности» человеческой натуры.

Рассказывая забавные и остроумные истории о похождениях «святых братьев», писатель-гуманист, с одной стороны, осуждает их ложное благочестие, с другой—указывает причину их греховного поведения: монашеский обет противоречит человеческой природе и потому естественно, что его нарушают. Противиться законам природы неразумно, это приносит вред человеку. Боккаччо обосновывает эту мысль во вступлении к новеллам третьего дня ³. Здесь виден новый поворот в критике монашества, ставшей уже традицией. «Для Боккаччо монах— один из представителей враждебной гуманизму аскетической идеологии. Но из-за этого монах не перестает быть в «Декамероне» человеком, а потому и «типическим характером», значительно более широким в своем человеческом содержании, чем тот тип, который он, казалось бы, должен олицетворять»⁴.

В «Декамероне» ясно читается и другая гуманистиче-. екая идея: благородство и достоинство человека коренятся не в знатности происхождения, а в добродетелях и доблестных поступках. Особенно показательна в этом плане первая новелла четвертого дня, повествующая о любви принцессы Гисмонды к юноше простого звания Гвискардо. «...Все души созданы одним творцом с одинаковыми силами, одинаковыми свойствами, одинаковыми качествами,—говорит Гисмонда.—Лишь добродетель впервые различила нас, рождавшихся и рождающихся одинаковыми, и те, у которых ее было больше, и они в ней были деятельней, были названы благородными... Оглядись среди своих дворян, разбери их жизнь, нравы и обращение, а с другой стороны, обрати внимание на Гви-

' Боккаччо. Декамерон, стр. 210 (день III, нов. 7).

'Там же, стр.71 (день I, нов. 7).

'См.: Боккаччо. Декамерон, стр. 241— 245.

Р. И. Χ л о д о в с к и и. Ренессансный реализм и фантастика (попытка аналитического прочтения нескольких новелл сДекамерона»).—В сб.; Литература эпохи Возрождения. М-, 1967, стр. 101.

95

 

скардо:...ты его назовешь благороднейшим, а своих дворян — худородными» '.

Герои «Декамерона»—люди самого разного звания и положения—становятся подлинными героями более всего благодаря природному уму и сметливости, смелости и мужеству, преданности и великодушию. И нередко обрести себя, раскрыть совершенные свойства души, стать достойными людьми им помогает любовь. Так, в новелле о Чимоне любовь к красоте земной женщины оказалась той силой, которая возвеличила грубого и неотесанного юношу так, что он «к величайшему удивлению всех в короткое время не только обучился грамоте, но и стал наидостойнейшим среди философствующих»². В Чимоне пробуждается человек—доблестный, отважный, способный на самопожертвование во имя любви.

Боккаччо бросает смелый вызов аскетизму официальной церковной морали, отвергая ее представления о «плотском грехе» во имя нового понимания человеческой природы. Так, герою одной из новелл является душа умершего друга и сообщает ему о том, что грех прелюбодеяния на том свете «в расчет не принимается»³. Разумеется, с точки зрения официальной церкви, эта мысль звучала откровенным кощунством. Любовь земная реабилитирована в «Декамероне», служение ей возведено в достоинство. Новеллы Боккаччо лишены традиционных морализующих сентенций, они не зовут к христианской добродетели, благочестию, любви к всевышнему, а всем своим строем и идейным содержанием утверждают новые, гуманистические принципы поведения человека, рисуют новый идеал личности.

«Декамерон» раскрывает читателю, образованному горожанину прежде всего, идеи активности, жизнелюбия, целеустремленности, побуждает к наслаждению земной жизнью, к доблестным поступкам ради завоевания земной славы. Эту гуманизирующую воспитательную роль новелл подчеркнул и сам Боккаччо устами Памфилио: «Я желаю, чтобы каждая из вас приготовилась говорить завтра о следующем: о тех, которые совершили нечто щедрое или великодушное в делах любви или иных. Беседуя о них и совершая их, вы, несомненно, воспылаете

' Боккаччо. Декамерон, стр. 250.

² Т а м же, стр. 306 (день V, нов. 1).

³ Т а м же, 557 (день VII, нов. 10),

96

 

духом, уже к тому благорасположенным, к доблестным посту