Черты социальной психологии пополанских слоев итальянского города XIV-xv вв.

Духовная атмосфера, в которой вызревало новое мировоззрение, питавшее ренессансную культуру, отличалась исключительной сложностью. Одним из важных и еще недостаточно изученных факторов, оказавших воздействие на формирование гуманизма, были настроения, чаяния пополанства итальянских городов XIV—XV вв.

47

 

В моральной канцоне «О достоинстве», написанной купцом, крупным политическим деятелем флорентийской коммуны и хронистом Дино Компаньи — современником и сподвижником Данте, — представлен своеобразный кодекс чести сословий феодального общества '. Отдавая дань «новому сладостному стилю», утверждавшемуся в городской поэзии Италии XIII—XIV вв., Компаньи воспевает (согласно правилам, в стихах и прозе) достоинство (pregio) императора и короля, барона и рыцаря, медика и юриста, купца и ювелира. Достоинство—основополагающее понятие в средневековой морали — выступает в канцоне как идеальная норма поведения человека любого социального статуса. «Честь не наследуется от предков,—утверждает автор, — какими бы знатными и древними они ни были... но прочно коренится в людях добропорядочных и доблестных»². Достоинство человека определяют его моральные черты. Честь сопутствует добродетели, подчеркивает Дино Компаньи, она чужда праздности и пороку.

В понимании флорентийского купца, достоинствоплод личной доблести каждого человека. И главное в ней—совершенное служение профессиональному (сословно-корпоративному) долгу. Не только император или король, барон или рыцарь могут заслужить честь, полагает Дино Компаньи, но юрист и ме;,1 к, купец и ремесленник способны добиться признания в глазах общества, когда они честны и совершенны каждые в своем деле.

Если достоинство императора в том, чтобы «защищать христианскую религию и церковь, творить мир и издавать справедливые законы», а король «должен быть доблестным в завоевании и сохранении земель, щедро вознаграждая всех, кто ему служит на войне», если честь барона — в верности своему синьору, рыцаря — в защите справедливости, юриста — в беспристрастном вершении правосудия, то честь купца — в «неукоснительной честности» (rigorosa onesta)³. В этом моральном уравнивании бюргерства с благородным сословием — знамение времени, принесшего победу итальянскому пополанству над нобилями. Победа, зафиксированная во Флоренции

' См.: La cronica di Dino Compagni délie cose occorrenti ne'tempi suoi e la canzona morale "Del Pregio", ed. I. Del Lungo. Firenze, 1889, pp. 215—224.

² La cronica di Dino Compagni.», p. 216.

«См.: i bid, pp. 215—224.

48

 

в «Установлениях справедливости» 1293 г., укрепила политический престиж бюргерства в феодальной иерархии.

Каков же «кодекс чести» купца, утверждаемый автором канцоны? Во-первых, вести дела честно; во-вторых, использовать удобные случаи для приобретения дополнительных доходов, но соблюдать при этом осторожность и осмотрительность (торговый баланс всегда должен быть положительным); в-третьих, вежливо обращаться со всеми, наконец, аккуратно вести счета. Достоинство купца, напоминает Дино Компаньи, «приумножат посещение церкви и дары во имя любви к богу»'. «Кодекс чести» завершает категорическое запрещение получать какую бы то ни было ростовщическую прибыль.

Итак, аккуратное и честное (без греха стяжательства) накопительство в сочетании со щедрой данью религии — такова квинтэссенция практической морали купечества, призванной обеспечить ему общественное уважение и признание. Здесь содержится также и косвенный отклик на компромисс, к которому пришла католическая церковь в доктрине о торговой прибыли, сменившей ее позицию в раннее средневековье, когда она безоговорочно осуждала всякую прибыль, не имеющую источником производительный труд, а купцов наряду с ростовщиками третировала как представителей «позорного ремесла», Принцип «справедливой и законной цены»—основополагающий в экономической доктрине католицизма — был единственным условием оправдания торговой деятельности. Однако в период бурного подъема экономики городов и успехов коммунального движения церковь оказалась вынужденной привести учение о «справедливой цене» в соответствие с изменившейся исторической реальностью. Существенную поправку внес Фома Аквинский, допускавший «законность» торговой прибыли, но в необходимых разумных пределах. Получила частичную реабилитацию и сама купеческая деятельность: она полезна, полагал Фома, так как благодаря торговле связываются части общества и необходимый товар доставляется туда, где его нет. Но и в учении Фомы оставалось общее осуждение прибыли (usura, lucrum), как неизбежно влекущей за собой грех стяжательства. Проблема морального оправдания купечества не нашла теоретического решения, но была сделана уступка в самой общественной практи-

La cronica di Dino Compagni..., p. 223.

49

 

ке: «незаконная прибыль» не считалась греховной, если употреблялась на благо церкви.

Отсюда естественна согласованность взглядов Дино Компаньи с официальной церковной доктриной. Но наиболее важные мысли, проводимые им,—это возведение торговли в ранг почетного занятия (логический вывод как из самой практики жизни, так и из новой позиции церкви) и права купечества на достоинство, уравнивающего его в этом аспекте с «благородными сословиями». И то и другое — свидетельства формирования самосознания пополанства.

Богатый материал для изучения социально-психологической атмосферы итальянского города, политических настроений и морали пополанства дает купеческая литература—«записки» и семейные хроники, не предназначенные для широкого чтения (с ними знакомились в кругу семьи и близких) и потому достаточно откровенные. Разнообразные по содержанию «записки» включают, как правило, описание родословной автора, хронику политических событий коммуны, наставления сыновьям и деловые записи, финансовые расчеты и рассказы о ярких жизненных впечатлениях.

Типичный пример такой литературы — «Записки» (Ricordi) флорентийского купца Джованни да Паголо Морелли, принадлежавшего к среднему слою пополанства. Потомственный член сукнодельческого цеха Лана, торговец шерстью и политический деятель (в конце жизни он удостоился высшего поста в республике, став в 1441 г. гонфалоньером справедливости), Джованни Mo-* релли с увлечением пишет родословную своей фамилии; в наставлениях сыновьям он с гордостью сообщает, что его отец Паголо Морелли оставил наследникам 20 тыс. флоринов, начав всего с 500 флоринов ¹. В его практических советах и морализирующих сентенциях жизненная мудрость и собственный опыт тесно переплетаются с нормами купеческой этики из «кодекса чести», знакомого нам по канцоне Дино Компаньи (заметим, что от последнего Морелли отделяет почти столетие). Главное в торговых делах, по мнению Морелли, — избегать всяческих незаконных контрактов: «...от этого воспоследует тебе добрая слава и пусть не смущает тебя не слишком быстрое обогащение»; гораздо важнее, чтобы сыновья

¹ См.: Giovanni Morelli. Ricordi, a cura di Vittore Branca. Firenze, 1956.

 

50.

 

не говорили о тебе с презрением: «Он был ростовщиком». К чести купца, продолжает Морелли, оперировать только своими капиталами, не одалживаясь у других, не стараясь казаться богаче, чем ты есть; лучший способ преуспеть — это вести все дела самому, а не объединяться с многими партнерами. Честные сделки, осторожность в накопительстве, обособленность в предпринимательстве—таковы принципы «делового человека», купца средней руки '. С точки зрения Морелли, честь и добрая слава купца дороже безудержной погони за прибылью. В «Записках» Морелли куда больше рассуждений о том, как сберечь (охранить от невыгодных вложений и оградить от разорительных налогов) имеющийся капитал, нежели о способах его приумножения. Бережливость, разумное соотношение доходов и расходов, умеренность торговых операций, осторожность в обращении с деньгами—таковы нормы практической морали, которые настойчиво внушает своим сыновьям автор «Записок»². Мысли Морелли постоянно занимает проблема налогов, ибо в них он видит главную опасность для купеческого капитала. И если в предпринимательстве Морелли ратует за честный путь, предостерегая от легкой, но опасной для репутации наживы, то в вопросе о налогах он занимает прямо противоположную позицию.

Если налоги столь велики, что могут тебя разорить, то не следует их платить, наставляет Морелли, считая допустимым во имя этой «благой цели» любой обман по отношению к коммуне (но боже упаси, сразу же оговаривается он, прибегать ко лжи в любом другом случае) ³.

Боязнь флорентийского купца средней руки быть разоренным налогами имела под собой реальное основание: в условиях неустойчивой экономической конъюнктуры, сравнительно небольших масштабов торговли все возраставшие (в связи с частыми войнами) налоги коммуны становились подлинным бичом. Для «делового человека», не принадлежавшего к пополанской верхушке, сохранить в такой ситуации состояние было делом личных способностей и купеческой чести. Понятна и та осмотрительность, которая становится у Морелли главным принципом ведения торговых дел, понятен и призыв избегать учас-

' См. Giovanni Morelli. Ricordi..., pp. 249—251.

² См. i b i d., pp. 228—229, 239, 249—252.

⁸ См. i b i d., pp. 253, 256—257, 265.

51

 

тая в компаниях (партнеры могут оказаться ненадежными, не раз замечает он).

В рассуждениях Морелли очевидны индивидуалистические устремления, однако чувство корпоративности, связанное с принадлежностью к «старшему» цеху Лана, к политически господствующей гвельфской партии, к самой флорентийской коммуне, еще прочно владеет его сознанием. Обман, который он считает допустимым при уплате налогов, не противоречит его патриотическим настроениям, преданности «святой и благой» коммуне. Он гордится завоевательными успехами Флоренции (покорение Пизы), красотой своего города. Быть уважаемым гражданином почитает он большой честью. Все, что содержится в записках Морелли, в конечном счете преследует одну цель — «показать, каким способом можно добиться признания у коммуны и ее граждан, а для этого— нужно подчиняться законам, уважать должностных лиц и весьма почитаемых граждан, людей древнего флорентийского происхождения и лиц состоятельных»'.

На таких людей советует он своим сыновьям ориентироваться и в деловой практике, с такими семьями родниться; их он называет «добропорядочными гражданами», «истинными гвельфами», «людьми с незапятнанной

'Giovanni Morelli. Ricordi..., p. 431.

52

 

репутацией» (к последним Морелли не относит влиятельных лиц, злоупотребляющих своим могуществом) ¹. Иными словами, «жирный народ», средний и высший слои пополанства—вот лицо коммуны, которой предан Морелли.

В обществе «добропорядочных граждан» действует кодекс купеческой морали, верность которому постоянно демонстрирует он в своих «Записках». Честность и справедливость, обходительность и щедрость должны быть обращены, по твердому убеждению Морелли, лишь к рав. ным или тем, кто стоит выше. К «тощему народу» он испытывает откровенную ненависть и советует сыновьям

' См.: Giovanni Morelli. Ricordi..., pp. 208—209.

 

53

 

всячески остерегаться бедного люда. Напоминая о «безумствах» правления «8 святых тощего народа», «разбоях и грабежах» чомпи и черня при этом действия восставших в 1378 г. низов Флоренции, Морелли восклицает: «Боже, огради наш город от их господства!» '

Все более четкое осознание противоположности классовых интересов «жирного» и «тощего» народа не только становится частью политической идеологии купечества, но заметно влияет и на его мораль. И дело не только в том, что идеальные нормы поведения, «кодекс чести» купца не распространяется на тех, кто не входит в число «добропорядочных» (состоятельных) граждан, но и в более «зрелом» подходе к неимущим слоям. «Не посещай бедных, так как тебе нечего от них ждать», — гласит заповедь в руководстве по торговому делу анонимного флорентийца XIV в.² Рост богатства и власти делает ненужным для восходящего класса буржуазии милосердие и благотворительность, которым придается большое значение в «кодексе чести» Дино Компаньи, но о которых уже почти нет речи на страницах «Записок» Морелли. Что же касается политических настроений основной массы «жирного народа», то их характеризует враждебное отношение не только к эксплуатируемым городским низам, но и к олигархии. Морелли осуждает партийные распри, борьбу между крупнейшими купеческими фамилиями Флоренции за ключевые позиции в государстве и настойчиво предостерегает сыновей от слишком пристрастного участия в политических раздорах. «Стой в середине и води дружбу со всеми, — поучает он, — ориентируйся на ту партию, что сильнее и к какой больше доверия, на ту, что состоит по преимуществу из «людей благородных и гвельфов». Необходимо поддерживать свою партию «в важных делах, которые сулят благо и ей, и тебе»³. Среднее пополанство⁴, не играя самостоятельной

'Giovanni Morelli. Ricordi..., pp. 256, 260—261, 321—324. Говоря о своем отце, Морелли также отмечает, что тот с уважением относился к «добропорядочным гражданам», но испытывал неприязнь к «тощим» — «ему не нравилось их правление».

² См.: Y. Renouard. Les hommes d'affaires'italiens et l'avènement de la Renaissance., pp. 183—184.

³ Giovanni Morelli. Ricordi..., pp. 282—283.

⁴ Термин «среднее пополанство», как нам представляется, боле» точно выражает характер социальной среды, к которой принадлежал Морелли, чем несколько модернизированный термин ссредняя бур-

 

54

 

политической роли, было вынуждено ориентироваться на влиятельную купеческую верхушку, гвельфскую партию. Богатство и респектабельность были немаловажными условиями участия в политической жизни города, ими определялась возможность быть избранным на государственные посты. Гражданский идеал среднего пополанства неизбежно фиксировал это сочетание экономического благосостояния с политической активностью, верности коммуне с личным интересом. Отступления от этики «честного накопительства» грозили не только осуждением церкви, но и потерей репутации, утратой респектабельности. Правда, в этот период в пополанской среде начинают уже складываться черты новой морали, оправдывающей служение личному интересу и знаменующие отход от католической доктрины.

И все же «деловые люди» ренессансной Италии еще во многом оставались во власти традиционных воззрений, принужденные всей совокупностью социальных условий города-государства считаться с этикой «честного накопительства». В этом убеждает и морально-психологическая окраска «Записок» Морелли, и такие произведения «купеческой литературы» Флоренции XV в., как «Хроника» Бонаккорсо Питти и «Тетрадь записей» Джованни Ручеллаи.

Выходец из знатной семьи, расчетливый купец и тонкий политик, путешественник и азартный игрок, Бонаккорсо Питти, преданный скорее благородным идеалам, чем наживе, предпочитает быть щедрым, нежели прослыть скаредным. В нем велико чувство собственного достоинства — свою честь он готов защищать с оружием в руках. Питти высоко ценит уважение сограждан, предан интересам Флоренции и не раз демонстрирует в «Хронике» патриотические чувства. С гордостью пишет он, как в сложной дипломатической миссии к королю Франции, порученной ему флорентийской коммуной, «не оставил порученной задачи, но с горячим усердием, движимый любовью к родине, продолжал ее»¹, несмотря на серьезные

жуазия», нередко употребляемый в литературе (см.; С. V a r e s е. Storia е politica nella prosa del Quattrocento. Torino, 1961, pp. 133— 148; Л. M. Б а т к и н. Этюд о Джованни Морелли (к вопросу о социальных корнях итальянского Возрождения). — «Вопросы истории», 1962, № 12, стр. 105).

' Бонаккорсо Питти. Хроника. Пер. с итал. Л., 1972, стр.71,

 

55

 

осложнения. Его патриотизм подчеркивает и такая, казалось бы, мелочь: упоминая о своих земельных приобретениях, он указывает их цену и добавляет, что «заплатил всю габеллу» ¹.

Глубокую озабоченность за судьбу Флоренции и ее свободу вызывает у Питти политический хаос и раздоры, «в которых находятся наиболее могущественные и важнейшие члены нашего правительства, каковые из-за своих частных интересов и тайной ненависти забывают, как мне кажется, о благе и чести нашей коммуны»². Коммуна для Питти (как и для Морелли) — государство «истинных гвельфов и добропорядочных граждан», выразительница интересов «жирного народа». Более последовательный, чем у Морелли, патриотизм Питти обусловлен тем, что пополанская верхушка, к которой он принадлежал, имела все основания любить и всемерно поддерживать Флорентийскую республику, предоставлявшую «наиболее достойным гражданам» широкие политические права и возможность обогащения на государственной службе. Однако партийная борьба и олигархические тенденции, усилившиеся в конце XIV—начале XV в., вызывали резкое недовольство не только среднего пополанства, но и многих представителей знатного купечества Флоренции.

И если Питти, деятельность которого протекала в период еще более или менее прочной пополанской демократии, охотно выполнял самые сложные государственные поручения, занимая в коммуне ряд ответственных должностей—от приора Флоренции до подеста небольшого местечка, то Джованни Ручеллаи, купец следующего поколения, открыто демонстрирует политический абсентеизм. В «Тетради записей» (с 1457 по 1476 г. с перерывами) звучит твердое наставление сыновьям не искать административной службы, хотя она почетна и приносит удовлетворение, если выполнять ее честно и справедливо. Но на практике, замечает Ручеллаи, жизнь государственных деятелей полна зависти и ненависти, лжи и фальшивой помпы, нечестного обогащения за счет коммуны. Нет ничего более недостойного, чем «рассматривать государство как свою лавку, считая его богатства своими», а так делают многие³, возмущается он.

' Габелла — налог с недвижимости и продаваемых сельскохозяйственных продуктов.

ΐβοΗΒκκοροο Питти. Хроника, стр. 97. См.; Giovanni Rucellai ed il suo Zibaldone, pp. 39—12.

56

 

Ручеллаи протестует против беззастенчивого вмешательства олигархии в дела общественного кредита: «...так как один человек не может принять нужные меры, а многие (стоящие у власти. — Л. Б.) никак не придут к согласию, чтобы сделать это, я советую вам, как уже говорил выше, оставить власть тому, кому она приятна» ', и дает благоразумный совет сыновьям сосредоточиться на хозяйственных интересах семьи.

Такова позиция одного из представителей купеческой верхушки Флоренции. Политическая осторожность и даже пассивность сочетаются здесь с культом семьи как важной ячейки общества, от процветания которой зависит благо отдельных лиц и государства в целом. Высоко держать честь семьи, приумножать ее состояние, сохранять безупречной репутацию, прославлять ее строительством палаццо, виллы, капеллы, а также щедрыми пожертвованиями—такой завет оставляет флорентийский купец своим сыновьям, будучи твердо убежден, что заботы о частном, фамильном благе не противоречат патриотизму. И наказывает сыновьям не забывать о доме даже в тех случаях, когда нужно пожертвовать чем-либо для общества ².

Позиция Ручеллаи отражает изменения в общественнополитической жизни Флоренции того времени: постепенное сосредоточение власти в руках узкой группы сторонников Медичи, система управления которых противоречила интересам не только основной массы пополанства, но и части «жирного народа», представителей купеческой верхушки. Видя все углублявшийся разрыв между государственными и частными интересами, Ручеллаи уже не призывает к политической активности—служить идеалугражданственности в этой сфере, по его мнению, не имеет смысла; подлинной основой государственности представляется ему частное предпринимательство. Однако самый идеал гражданственности, равно как и принципы традиционного «кодекса чести», еще прочно владеет сознанием флорентийского купца. Убеждая сыновей держаться в стороне от борьбы партийных группировок, Ручеллаи еще и еще раз напоминает, что важно сохранить расположение граждан, быть честным, справедливым. Истинный гражданин «желает блага для всех, любит

' См.: Giovanni Rucellai ed il suo Zibaldone, p. 42. ² См.: ibid.. pp. 41,46.

57

 

мир, равенство, честь, милосердие, гуманность, спокойствие всего города и получает удовольствие от частных дел; презирает жадность и произвол, стремится к согласию в своем доме и еще более в отечестве» ¹.

Нравственные позиции Ручеллаи строятся на гармонии личного и общественного интереса. Последний выступает как благо коммуны, олицетворяющей пополанскую демократию: политическое соперничество внутри купеческой олигархии ставит под угрозу существование этой демократии, защищающей социально-экономические интересы пополанства в целом. Поэтому и Морелли, и Ручеллаи видят в уважении законов коммуны и сохранении в ней порядка и мира идеал подлинной гражданственности. Однако оба допускают отклонения в пользу частного интереса — Морелли считает возможным уклонение от исполнения налоговых постановлений коммуны, а Ручеллаи не одобряет политической активности в ущерб «делам». И все же для Ручеллаи, представителя купеческой верхушки, не разделявшего ее олигархических устремлений, частный интерес сочетался с сохранением верности этико-политическому идеалу пополанской демократии — идеалу, который в условиях медичейской тирании служил знаменем оппозиции.

Если же говорить об общей социально-психологической атмосфере, отраженной в купеческих записках, то ее создают принципы корпоративности — верность гвельфской партии, верность коммуне, преданность идеалу «честного накопительства». Эта моральная позиция имела более прочное основание в среде купеческой верхушки, в то время как среднее пополанство вносит в нее определенные коррективы — понятие «достоинства» суживается до пределов «разумной» (не в ущерб «делу») честности, «коммунальный патриотизм» ставится в непосредственную связь с соблюдением личного интереса. Индивидуалистические настроения зрели в сознании «деловых людей», предвещая формирование раннебуржуазной идеологии.

В мировоззрении пополанства, его торгово-предпринимательской прослойки в особенности, исследователи находят немало черт, характеризующих общую светски-рационалистическую устремленность умонастроений этой социальной среды: широкая любознательность и уваже.

' Giovanni Rucellai ed il suo Zibaldone, p. 42.

 

58

 

яие К знанию — не только необходимому элементу делового преуспевания, но и важному фактору культуры,— трезвость и рационализм практического мышления, новое отношение к религии. Эти тенденции, намечавшиеся в сознании пополанства, его состоятельной и образованной части в особенности, вели к постепенному разрыву с принципами официальной церковной идеологии. Главную потенцию такого разрыва несло в себе утверждение в мышлении купечества рационалистического начала — его символом стал емкий итальянский термин ragione. Это слово в значении счет, разум, мудрость, справедливость постоянно присутствует на страницах купеческих записок.

Морелли, Питти, Ручеллаи часто приводят цифры, в которых оцениваются состояния родственников и сограждан, крупные запавшие в память расходы, займы, выигрыши, потери, а также результаты внешнеполитических предприятий коммуны, рост ее экономического благосостояния, затраты на публичные празднества. Стремление к точности тесно соседствует на страницах записок с расчетливостью, выступающей в облике благоразумия (prudenza). Ею проникнуты наставления купцов сыновьям. «Изучай людей», «исследуй рыночную конъюнктуру», «анализируй соотношение сил борющихся партий», «предусмотри возможный исход дела» — эти и подобные сентенции настойчиво повторяются, нацеливая молодое поколение на разумное, осмысленное отношение к «делу» и всей жизненной практике.

В представлении авторов записок сила разума — конечная причина успеха, а точное, конкретное знание— его необходимое условие. Эту черту сознания воспитывали и сложности экономической конъюнктуры, усугубившейся в XV в. Купца-авантюриста, лично участвующего в торговых предприятиях, сопряженных с риском для капитала, а порой и для жизни, постепенно сменяет осмотрительный и расчетливый купец-предприниматель. Точное знание и рассудительность для «делового человека» нового типа, нередко руководителя крупной торговой компании с обширной сетью филиалов, оказываются важной гарантией успеха всего предприятия. Идеальный купец, каким его рисуют записки Морелли и Ручеллаи,— это разумный, осторожный, опытный и знающий предприниматель, способный приумножить свое состояние и оградить его от превратностей судьбы.

59

 

Проблеме Фортуны отведено заметное место на страницах купеческих сочинений. Их авторов заботит извечный вопрос—способен ли человек противостоять силам судьбы? В ответах выражен трезвый рационалистический подход, корректирующий принципиальные положения католицизма. Не пассивная покорность, но смелое соперничество с Фортуной, в котором проявляется сила разума, твердость духа, оптимизм, вера в возможность активного вмешательства человека в меняющийся ход событий ¹. Эта вера открывала простор и героическим порывам, но самосознание купечества устремлено на поиски «разумного» соотношения логики человеческого поведения с игрой случая.

В представлении итальянского купца возведение на пьедестал античной богини судьбы не означало нарушения верности христианскому богу.

«Все проистекает от Него, — пишет Морелли, — но в согласии с нашими заслугами. Поэтому я и говорю, что мудрые обладают преимуществом, ибо понимают Бога

' См.: С г. Вес. Les marchands écrivaines. Paris, 1968, pp. 312—

313.

60

 (conoscono Iddio) и поступают правильно, хорошо ему помогая: ведь Бог желает, чтобы ты сам себе помогал и благодаря собственным усилиям шел к совершенству»'.

Сама человеческая активность рассматривается здесь как практический нравственный принцип, субъективно вполне согласующийся для авторов записок с признанием божественной воли.

В земной жизни границы человеческих возможностей становятся удивительно широкими — их раздвигает разум, обогащенный знанием. В купеческих записках можно обнаружить немало сентенций, подчеркивающих силу разума в экономических делах и политической жизни, в моральном совершенствовании и борьбе с ударами судьбы. Обращенный к молодому поколению призыв к знанию — плод жизненной практики и литературных влияний—звучит и у Морелли, и у Ручеллаи. Знание—не только надежное оружие в жизненной борьбе, но и источник радости, наслаждения, оптимизма. И, как правило, речь идет не только о важности быть осведомленным в практических делах (изучайте условия торговли и креди-

' Giovanni Morelli. Ricordi..., pp. 150—151.

61

 

та в каждой стране, расспрашивайте об этом других купцов, будьте в курсе всех новостей, наставляет сыновей Ручеллаи)¹, но и о систематическом и достаточно широком образовании, выходящем за рамки чисто профессиональных потребностей.

«Изучай Вергилия, Боэция, Сенеку или других авторов, которых читают в школе. Из этого воспоследствует большая сила твоего разума: размышляя над поучениями авторов, ты узнаешь, как нужно поступать в настоящей жизни, — пишет Морелли. — В зрелом возрасте твой разум сможет наслаждаться мудростью и сладость знания доставит тебе столько приятного и утешительного, как ничто другое: ты не получишь ни от богатства, ни от детей, ни от службы столько, сколько даст тебе наука и сознание того, что ты человек, а не животное»². Мудрыми советчиками могут быть Данте и Боэций, Аристотель и Цицерон, но и Священное писание тоже, утверждает Морелли, отдавая явное предпочтение первым³. Итальянским купцам эпохи Возрождения были известны (судя по составу их библиотек и сведениям о судьбе ряда рукописных книг XIV—XVBB.) многие античные писатели, средневековая рыцарская и городская литература, сочинения гуманистов (например, «Декамерон» Боккаччо, трактат «О семье» Альберти)⁴. Образование итальянского купца, хорошо разбирающегося в счетном деле, кредитных операциях, обладающего знаниями из области географии, истории, медицины, юриспруденции, знакомого с началами философии и начитанного в литературе, владевшего иностранными языками, носило подчеркнуто светский характер. Базой его были городская начальная и средняя школы (содержавшиеся на средства коммуны), конторы торговых компаний⁵.

В богатых купеческих домах практиковалось чтение лекций известными учеными и гуманистами.

Общая светская направленность профессиональных и духовных интересов не исключала обязательный круг христианских сочинений и знакомство с богословием (с проповедями Бернардино да Сиена или Савонаролы, с

' См.: Giovanni Rucellaiedil suo Zibaldone, pp. 6—7.»Giovanni Morelli. Ricordi..., pp. 271—272.» См.: Ibid., pp. 272—273.

⁴ См.: С г. Вес. Les marchands ecrivaines, pp. 384—413. См.: F. M e 1 i s. Il mercante — "Vita privata a Firenze nei secoli XIV e XV". Firenze, 1966, p. 98.

62

 

«Суммой теологии» флорентийского архиепископа Антонино или «Светильником ночи» доминиканца Джованни

Доминичи)..

В современной христианской литературе искали прежде всего ответа на вопросы практической этики — не случайно моральные проблемы становились в богословии все более заметными. Показательно также, что Священное писание и церковная литература перестали быть единственным авторитетом в глазах образованного купца. Так, желая уяснить проблему (традиционную в схоластической философии морали), «как труднее поступать, хорошо или плохо», Ручеллаи обращается с «научным запросом» не только к знакомому монаху Джованни да Витербо, но также к другу — гуманисту Донато Аччайуоли, и оба ответа, во многом противоречащие друг другу, включает в «Записки».

В религиозные представления о взаимоотношениях человека с богом вносили свои коррективы растущее самосознание личности, вера в широкие возможности разумной людской активности.

Достоинство личности осознается не только в высокой оценке внешних проявлений, таких, как почет и уважение со стороны общества, но и все более как раскрытие индивидуальных способностей. В пополанской среде складывались новые принципы мироощущения с ориентацией на мирские проблемы, на осознание достоинства человека — творца своей судьбы. Сознание господствующего слоя являло собой сложное сочетание различных идеологических тенденций (от феодально-аристократических до пополански-демократических), традиционных сословнокорпоративных и новых индивидуалистических устремлений. Но именно последние вместе с элементами рационализма и антропоцентризма представляли собой то, что в дальнейшем легло в основу буржуазного мировоззрения.

Важные сдвиги в идеологии ведущих слоев итальянского города, связанные с зарождением раннекапиталистических отношений, оказали определенное влияние на его общую духовную атмосферу, усиливая в ней светские начала. И в широкой демократической среде устои официальной католической доктрины постепенно подтачива-

63

 

лись. С одной стороны, еретические движения, бурно развивавшиеся в городах Италии в XII—XIV вв., с другой — «жизнерадостное свободомыслие», рожденное в условиях городской свободы, и прежде всего свободы от личной феодальной зависимости, способствовали вызреванию новой морали в низших слоях пополанства, морали, корректирующей официальную церковную доктрину подчас с позиций «истинного христианства», но в то же время отличавшейся от практической этики пополанской верхушки.

«Тощий народ» и плебейские массы со своих классовых позиций решали проблемы морали — большую этическую ценность приобретали в этой среде идеи бедности и уравнительства (именно эти идеи чаще всего становились знаменем борьбы угнетенных). Здесь часто находили отклик проповеди нищенствующих монахов, в которых осуждались ростовщичество, алчность, стремление к наживе. В сознании простого люда, живущего работой собственных рук, прочно устоялось уважение к труду как наиболее ценному проявлению человеческой природы. Культ труда, осуждение праздности (и аристократии, и монахов-тунеядцев) встречаются во многих еретических учениях—у катаров, которые, по словам современника, «не едят хлеб в праздном покое, но работают своими руками и собственным трудом живут», у «бедных ломбардцев», у гумильятов, полагавших, что «никакая милостыня не сравнится ценностью с заработанными средствами» '. При этом нередко подчеркивалось бескорыстие труда, которым следует заниматься «не ради стремления к наживе, но из ненависти к праздности и чтобы служить добрым примером для других»².

Эта сложившаяся в народе система моральных ценностей была почвой, на которой вырастали учения идеологов еретичества, а в конечном счете и ряд идей гуманистов. Хотя идеи бедности, уравнительства, уважения к труду, характерные для идеологии трудящихся, в тогдашних условиях неизбежно принимали религиозные формы, но, обращенные к земным проблемам, они расширяли почву для вызревания светской мысли. Сознание народных масс, черты которого правдиво отразились в реалисти-

' G. V о l p е. Movimenti religiosi e sette ereticali nella società médiévale italiana (sec. XI—XIV). Firenze, 1926, pp. 54, 75. ² I b i d., p. 59.

64

 

ческой литературе Ренессанса (может быть, особенно ярко—в новеллах Боккаччо и Саккетти), целиком опиралось на здравый смысл; каноны официальной морали ограничивались сферой взаимоотношений с церковью. С позиций разума и естественности человеческих реакций на явления жизни, не корректируемых церковными догматическими нормами, получали оправдание радости земного бытия.

Широкая демократическая масса города внесла вклад в становление итальянского Возрождения, питая его общенациональные корни и формируя самостоятельное направление в нем.

ИДЕЙНЫЕ ИСТОКИ ГУМАНИЗМА

Поиски идейных истоков гуманистического мировоззрения в Италии имеют давнюю традицию, восходящую к эпохе Возрождения. Сами гуманисты неизменно подчеркивали свою близость к античной философской мысли, утверждавшей гармоничное единство человека со всей системой мироздания. Обр.ащение к авторитету древних стало важным признаком всей ренессансной культуры.

В прошлом столетии, со времен Мишле и Буркхардта, было принято вести линию единого духовного развития от античности, минуя средние века, к Возрождению: родство выявлялось в жизнеутверждающем характере идеологии, в рационалистической окраске философии и этики в особенности, в эстетическом восприятии действительности, свойственном не только искусству, но и науке.

Значительный рост в XX в. научных знаний о средневековье обусловил серьезный интерес к проблеме средневековых корней ренессансной культуры.

Зарождение предпосылок гуманистического мировоззрения ныне все более определенно связывают с прогрессивными тенденциями в развитии духовной культуры Европы XII—XIII вв. Городские нецерковные школы и возникавшие на их основе университеты становились средоточием светского знания, тяга к которому отражала потребности общественного развития и неудовлетворенность ортодоксальным церковным учением как всеобъемлющей системой взглядов. Более тесные связи с bocto'kom открыли доступ в Европу переводам античных и арабских авторов, особенно в XII — начале XIII в.

3—270

65

 

Энциклопедии XII в. — «Образ мира» («De imagine mundi») Гонория Отенского и «Зерцало мира» («Speculum mundi») сочетали религиозное и светское начала (при ведущей роли первого), «человеческое» и «божественное», вымысел и реальность. Священное писание, церковная литература теряли значение единственного авторитета. Глубокий интерес к античной мысли уже в XII в. приводил некоторую часть схоластов к признанию авторитета древних, к восстановлению прав разума в познании, к новой оценке места человека в мироздании. Бернар Шартрский и е