Политическое давление на И. А. Теодоровича

Уже до письма Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» усилилось политическое давление на ОПК и его руководство, в особенности на Теодоровича. В ноябре 1930 г. в коммунистической фракции Центрального совета ОПК был осуществлен его вывод из Президиума Центрального совета. Ярославского проинформировали о происходившем. Отправной точкой стал арест многих бывших сотрудников Наркомзема, прежде всего Кондратьева, 19 июня 1930 г. В августе 1930 г. председатель ОГПУ В.Р. Менжинский проинформировал секретаря ЦК Молотова о раскрытии и ликвидации контрреволюционной «Трудовой крестьянской партии»⁷. Кондратьев фигурировал в качестве председателя ЦК этой партии. Но его бывшему «патрону» Теодоровичу Сталин в начале августа в письме Молотову отвел роль связующего звена между этой партией и правым уклоном (Бухарин, Рыков и Томский).

«Я думаю, что следствие по делу Кондратьева-Громана- Садырина нужно вести со всей основательностью, не торопясь. Это дело очень важное. Все документы по этому делу нужно раздать членам ЦК и ЦКК. Не сомневаюсь, что вскроется прямая связь (через Сокольникова и Теодоровича) между этими господами и правыми (Бух[арин], Рыков, Томский). Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев нужно обязательно расстрелять».

Месяцем позже Сталин прямо атаковал Теодоровича:

«Насчет привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратьевым, согласен, но как быть тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым (которого явным образом впутал в это “дело” подлец-Теодорович)? Надо подумать об этом».

Трудности для Теодоровича, вытекавшие отсюда, должны были между тем обостриться настолько, что уже в ноябре его место в Президиуме ОПК было в обсуждении. 12 ноября 1930 г. он в свое оправдание направил двухстраничное заявление коммунистической фракции Центрального совета ОПК, в котором главным образом говорил о деле Кондратьева.

В этом документе Теодорович показывает себя ошеломленным материалами по Трудовой крестьянской партии и Промпартии, опубликованными советскими органами, говорит о «яростной ненависти» специалистов (инженеров, техников, агрономов и экономистов) к пролетариату, который победоносно борется за свое окончательное освобождение. Специалисты мечтают о том, что подготовленная ими в стране и за ее пределами «империалистическая интервенция» «прольет кровь нашей страны» и восстановит господство помещиков и капиталистов. При этом они использовали свои знания и дарования ради «вредительской деятельности» и употребляли их на пользу империалистов, «нэпманов» и кулаков:

«Ныне их каинова работа разоблачена, они сознались в своих преступлениях и преданы пролетарскому суду».

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Теодорович, занимая такую позицию, схематически следует стилю распространявшихся в «Правде» обвинений против как буржуазных, так и социалистических, но не связанных с большевиками, специалистов.

Напротив, Теодорович действует очень дифференцированно в том, что касается его осуществлявшегося к тому времени уже три года назад сотрудничества как раз с этими специалистами и в особенности с Кондратьевым в его бытность между 1923 и 1927 гг. начальником управления сельскохозяйственной экономии и политики Наркомзема РСФСР. Он в принципе разъясняет, что поддержание тесного контакта со специалистами соответствовало сущности ведомства сельскохозяйственного планирования. Правда, сотрудничая со специалистами, он следовал указанию Ленина о соблюдений величайшей осторожности, о необходимости учиться у них и помогать им расширять свой горизонт. Им двигала надежда на то, что многие из этих людей раньше или позже перейдут в лагерь пролетариата. Разумеется, он изо дня в день наблюдал их колебания между сомнениями и примирением, но при этом всегда надеялся, что в конце концов сами о себе скажут такие факты, как успехи нашего социалистического строительства и нашей политики и стратегии.

Особую осторожность Теодорович проявляет, если речь идет о признании ошибок. Он признает, что слишком широко истолковал границы нэпа и идею Ленина «об использовании капитализма как звена цепи между мелким производством и социализмом». Иными словами, Теодорович подчеркивает, что он вступил на верный путь, но не включил с необходимой осторожностью в рассмотрение констатировавшиеся уже Лениным опасности нэпа. Эту ошибку использовал впоследствии «классовый враг».

Таким образом Теодорович защищается от утверждения о своих принципиальных ошибках или отклонения от генеральной линии партии. Кроме того, его аргументация дает ему возможность исключить сознательное допущение теоретических и практических ошибок. Он констатирует, что субъективно делал для партии максимум возможного, объективно же против своей воли и своего намерения давал «врагу» возможность «попытаться» начать его маневры.

«Субъективно я смотрел на подъем индивидуального крестьянского хозяйства, как на средство, только средство для развития социалистической индустрии, о чем и писал всегда в своих брошюрах; объективно я давал возможность классовому врагу смотреть на этот подъем, как на самоцель со всеми вытекающими отсюда выводами о крестьянской партии, о ее борьбе с коммунистической партией и т. д.».

Смягчающие формулировки и особенно указание на то, что он дал классовому врагу «возможность» переосмыслить содействие индивидуальному крестьянскому хозяйству, восприняв его не как средство, а как цель, хотя и подчеркивают опасности нэпа, но оставляют открытым вопрос о том, действовали ли специалисты действительно в 1923-1927 гг. описанным образом.

Затем Теодорович описывает указанные опасности как уже устраненные и представляет себя как честного коммуниста, который в 1928 г. был своевременно наказан партией, но давно уже усвоил ее урок. Он подчеркивает, что партия благодаря правильной интерпретации нэпа разгромила «маневры врага» и предотвратила «величайшую опасность», которая угрожает диктатуре пролетариата. В январе 1928 г. он был смещен с поста начальника Земплана (Наркомзема РСФСР), назначен генеральным секретарем Крестинтерна и оставлен в должности директора Международного аграрного института. Он сообщает также, что прекратил всякий контакт с указанными специалистами и всеми силами выступал за генеральную линию партии, будь то в форме созыва европейского крестьянского конгресса, посредством публикации статей в журнале «Аграрные проблемы» и в речах в Коминтерне и на пленумах ИКК.

Единственную ссылку на ОПК можно найти в следующем разделе. Речь идет о 17 годах, которые Теодорович провел на каторге, в тюрьме и ссылке. Они должны были служить доказательством его безусловной тесной связи с большевиками, от которой он не отрекался и в этих трудных обстоятельствах. Только вслед за тем Теодорович упоминает о сложении с себя обязанностей народного комиссара продовольствия в октябре 1917 г. как о первой ошибке на своем 35-летнем пути в рядах большевиков: он полагал тогда, что страна еще не созрела для социалистического переворота. Но и здесь Теодорович настаивает на том, что его вина только относительна. Он не боролся за свои тогдашние взгляды, а «беспрекословно» подчинился партийной дисциплине.

 

Окончание заявления еще раз подытоживает в патетической форме стратегию его аргументации:

«Признавая эти обе ошибки, я надеюсь, что имею моральное право сказать, что ни о чем другом не думаю, как о возможности отдать все мои знания, силы и способности для торжества родной партии над полчишами ее врагов в труднейшую пору ее жизни и для победы в деле строительства социализма».

Признание обеих ошибок превращается в дополнительное заявление о лояльности своей «родине», партии большевиков.

Письмо Теодоровича - это, однако, нечто большее, нежели только попытка спасти за счет специалистов-аграрников свои и без того уже весьма ослабленные позиции в Крестинтерне и в ОПК. Оно предназначалось и не только для того, чтобы убедить коммунистическую фракцию ОПК в том, что в Президиуме Общества видное место занимает надежный в политическом отношении и верный линии большевик. Письмо - это и политическое выступление в пользу нового экономического и политического курса партии. Он без проверки воспринимает опубликованные материалы против специалистов как факт и формирует на этой основе идеологическое обоснование необходимости ликвидации нэпа. Тем самым он поддерживает и затушевывает Цель генеральных проектировщиков линии партии - использовать арест специалистов-аграрников в качестве байпаса для второго толчка приостановившейся весной-летом 1930 г. коллективизации сельского хозяйства. Таким образом Теодорович приспосабливается к новым политическим условиям.

Тем не менее структура его заявления дает повод предположить, что он разглядел политическую тактику партийной верхушки: критики начатого курса должны были быть исключены, тем более что их прогнозы более чем оправдались и накапливались первые признаки кризиса снабжения, которые нельзя было не заметить.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Теодорович не оснащает свои обвинения в адрес специалистов-аграрников личными данными и доносами. Он применяет исключительно материалы о возросшей активности классового врага, предоставленные руководством партии. Только это руководство он и считал вправе говорить ему об ошибках во время его работы в Наркомземе. На той же аргументации основано его идеологическое обоснование отхода от нэпа. Тем самым остается открытой в теоретическом отношении возможность воспринимать «преступления» специалистов как конструкт, созданный руководством партии или ОГПУ.

Факт, равным образом снимающий обвинения с Теодоровича, заключается в том, что он ставит под сомнение преступления, совершенные специалистами, подчеркивая, что партия полностью контролирует ситуацию благодаря своевременному реагированию. Это следует истолковать как намек партийному руководству - обращаться со специалистами-аграрниками, проявляя надлежащее милосердие.

Заявление Теодоровича показывает, далее, что для него принципиальная линия ОПК, выражавшаяся, например, в оценке «Народной воли», не ставилась под сомнение.

Теодоровича не сняли со своих руководящих постов в ОПК. Правда, это уже не было непосредственным правом на принятие решений коммунистической фракции ОПК. Напротив, Ярославский, после того, как ему в качестве старосты Общества было представлено письмо Теодоровича, сразу же принял на себя дальнейший сценарий. Он на свой лад помог Теодоровичу. Заявление Теодоровича дало ему повод и далее повысить цену своего сохранения на руководящем посту в ОПК. Ярославский вставил в заявление обстоятельные исправления и посоветовал Теодоровичу существенно улучшить «использование этого документа в интересах партии». В предлагаемой редакции он не соответствовал мнению коммунистической фракции ОПК.

В четырех пунктах Ярославский требует существенных уступок. Теодорович должен, во-первых, признать прямые ошибки, допущенные во время его работы в Наркомземе, а именно «недостаточную бдительность», так что сторонники Кондратьева объективно могли использовать аппарат Наркомзема в своих «вредительских целях» и для своей «буржуазно-реставраторской пропаганды». Теодорович должен, однако, не только самого себя обвинить в этих ошибках, но и уличить в них «других сотрудников Наркомзема». Особенно опасным было желание Ярославского, согласно которому Теодоровичу надлежало признать, что во время его работы в Наркомземе сторонникам Кондратьева удалось вести «пропаганду», т.е. открыто агитировать за свои цели. Во-вторых, Ярославский хочет видеть вышеупомянутый пункт связанным с выражением мнения по поводу последовавшей в ноябре 1929 г. критики редакции «Правды» в адрес нейтральности его отзыва о переиздании книги Кондратьева.

В третьем пункте речь идет об общем признании того, что обе большие ошибки, упомянутые Теодоровичем, были своевременно классифицированы партией как «правооппортунистические» и он видит теперь свою обязанность в том, чтобы «активно и решительно бороться против оппортунизма всякого рода, в том числе против главной опасности - правого оппортунизма [...]».

В четвертом пункте Ярославский полностью отклоняется от линии аргументации Теодоровича, дополнительно требуя от него полной капитуляции в дискуссии об историческом значении «Народной воли», а именно в точном соответствии с позицией, сформированной Ярославским в журнале «Большевик» в апреле 1930 г. При этом он вкладывает в уста Теодоровичу следующие слова:

«[...] а также правильными ряд указаний, делавшихся мне в период дискуссии “О Народной Воле”, - именно указания на то, что я делал слишком далеко идущие аналогии народовольчества с большевизмом, тем самым давая повод к обвинениям меня, что я смазываю принципиальную разницу между народничеством и большевизмом, представляющими идеологии разных классов».

Теодорович не позволил, однако, Ярославскому заставить себя существенным образом отказаться от своей стратегии. В отношении первого пункта, упомянутого Ярославским, он исключает понятие «пропаганда», заменяя его «программой». В виде ошибки больше не появляется его личная «недостаточная бдительность» речь идет о «доверии специалистам». Он полностью вычеркивает отсутствующее управление, а «недостаточная бдительность» смягчается, превращаясь в общую формулировку об «ослаблении большевистской бдительности». Обвинение в адрес «других сотрудников Наркомзема» он полностью удаляет.

Точно также Теодорович не принимает связи двух первых пунктов критики, которой требует Ярославский. Он перемещает второй пункт критики в конец письма, а именно вслед за перечислением примеров своей неутомимой работы ради осуществления новой линии партии после 1928 г. В результате этого существенно, хотя и косвенным образом, ставится под сомнение его уступка, в соответствии с которой осуждение в «Правде» было оправданным.

К классификации обоих своих ошибок как «правого оппортунизма», чего Ярославский требовал в пункте третьем, Теодорович придает смягчающее дополнение, в соответствии с которым это были ошибки, касавшиеся «характера» правого оппортунизма.

Вместе с ограничительной оговоркой о том, что он «никогда не разделял главнейших положений правого уклонизма» и благодаря полному принятию заключительной формулировки Ярославского, в соответствии с которой он считал своей обязанностью активно и решительно бороться против любого вида оппортунизма, включая и «правый оппортунизм», его заявление и в этом пункте снова оказывается на линии, избранной им с самого начала.

Особенно же интересным представляется, что Теодорович полностью игнорировал четвертый и последний пункт. Он не был намерен признавать ошибки в ходе полемики вокруг «Народной воли». Такое признание не только формально помешало бы его концепции защиты, но и подвергало бы опасности его позицию в Обществе как избранное им место ухода из политики. Можно было бы предположить, что Теодорович был в состоянии позволить это себе, так как этот пункт не являлся целью Сталина. Только идея Ярославского заключалась в том, чтобы и здесь потребовать от Теодоровича заявления о лояльности.

Представляется, что одновременно с «улучшением» заявления Теодоровича Ярославским появилась и идея опубликовать его в «Правде» в виде официального документа. Не поддается установлению, произошло ли это по инициативе Ярославского, во всяком случае, Теодорович послал этот текст уже 14 ноября 1930 г. Л.З. Мехлису, редактору «Правды», а 18 ноября «товарищу Сталину». Экземпляр получил и Ярославский. Официальным адресатом по-прежнему оставалась, однако, коммунистическая фракция ОПК. Со своей стороны, Ярославский в тот же день обсудил со Сталиным заявление Теодоровича и 18 ноября послал Теодоровичу краткую записку. Отсюда можно усмотреть, что Сталин придавал особое значение внешнему воздействию авторитарного характера руководящих органов ВКП(б) и, соответственно, маскировке этого воздействия. Теодорович должен был отказаться писать, что ЦК «назначил» его генеральным секретарем международной организации, Крестинтерна, и «созывает» международные конгрессы. Ярославский, в свою очередь, настаивает на том, что Теодорович встречается с коммунистической фракцией и не должен ограничиваться публикацией заявления в «Правде».

В заключение Ярославский разъясняет в письме руководителю коммунистической фракции ОПК, Я. Шумяцкому, что Сталин

лично занимался этим делом и считает правильным публикацию заявления Теодоровича в «Правде». Ярославский подчеркивает, что, на его взгляд, ввиду написания заявления нет больше необходимости выводить Теодоровича из Президиума ОПК. 22 ноября в «Правде» появилось заявление Теодоровича, правда, без какой бы то ни было ссылки на ОПК.

Уже 20 ноября Теодоровичу пришлось лично отвечать на вопросы коммунистической фракции ОПК. Заседание превратилось в перекрестный допрос.

Сначала Теодорович зачитал свое заявление коммунистической фракции, затем дал другие дополнительные справки.

Теодорович сообщает, что ему приходится оправдываться перед ЦК, ЦКК и ГПУ в том, что он поддерживал тесное знакомство с Кондратьевым, а также защищал его в печати.

Теодорович убежден в том, что Кондратьев до 1929 г. был лояльно настроен к советской власти. Только в 1928 г. Кондратьева посетили сомнения в нашей прочности, и он счел, что большевики потерпят крах.

Ему самому стало ясно только в 1929 г., что он ошибался в Кондратьеве.Велед за тем он прекратил свои отношения с Кондратьевым. Кроме того, он не принял на работу в Международном аграрном институте и в Крестинтерне ни одного буржуазного специалиста, хотя они настойчиво просили его об этом.

Теодорович не дал сбить себя с толку и когда зашла речь о его позиции в вопросе «Народной воли»:

«Это вопрос не политический, это ворпос исторический, научный. [...] Поскольку этот вопрос соприкасается с политикой - я признаю все теоретические выводы верными. Но поскольку это научный вопрос, постольку мы имеем право сказать с гордостью,

что наша Партия дает для научного исследования полный простор».

Тем не менее он подчеркивает, что поначалу отсрочил полемику по совету ЦК ВКП(б), так как «вокруг этого спора разгорелись политические страсти».

Обвинения отдельных членов коммунистической фракции в адрес Теодоровича были разнообразны и многогранны.

Шумяцкий сообщает, что Кондратьев в своих показаниях характеризовал Теодоровича как своего единомышленника и утверждал, что он знал о его деятельности. Кроме того, он констатировал, что и ЦК включил дискуссию о «Народной воле» в свою критику Теодоровича.

Среди присутствующих был поставлен вопрос, как это Теодорович не передал дальше письмо, в котором он был предупрежден по поводу Кондратьева.

Я.С. Лесневский (СДП и Литовская партия большевиков, ВКП(б)) хотел бы иметь доказательства того, что Кондратьев был лоялен до 1928 г. Другой располагает информацией о том, что Кондратьев уже с 1926 г. руководил «Трудовой крестьянской партией».

Г.А. Мучник (РСДРП(б), ВКП(б)) спрашивает, почему Теодорович был в 1918 г. в Сибири за освобождение от наказания колчаковского судьи Лаппо.

Крамаров договаривается до утверждения о том, что Теодорович свернул на буржуазную линию Кондратьева. Он виновен в умышленном разглашении информации о внутрипартийных делах, так как информировал Кондратьева о работе в определенных партийных органах.

А. Кузьмина находит недостаток в том, что Теодорович хотя и признает ошибки, но все время защищается в конкретных случаях.

Кон требует «прекратить демобилизацию и приступать к бою». Как и другие ораторы до него и вслед за ним, он напоминает о простом, понятном массам подходе; признание ошибок без деления на субъективное и объективное.

Шумяцкий дополняет сказанное Коном, упрекая Теодоровича в отрыве от масс. Как показывает образование Теодоровича и развитие его интеллекта, он принадлежит к ясно думающей аристократии и с полным основанием был охарактеризован «Ильичом» [Лениным] как «любимый ученик». Но в практической работе ему следовало бы быть ближе к массам.

Следуя Ярославскому, Мицкевич приступает теперь к критике линии аргументации Теодоровича. Он упрекает Теодоровича в том, что тот в идеологическом отношении попал под влияние специалистов и тем самым совершил политическую ошибку. Тем самым он не формально, а объективно был приверженцем «правой оппозиции»:

«Нужна гораздо большая самокритика. Сейчас мы находимся в таком периоде, когда такими заявлениями Партия удовлетвориться не может».

Кроме того, Мицкевич и здесь взывал к сценарию, конечно, представлявшему собой искусственную конструкцию, созданную

советским государством, внешней угрозы, которую создавали специалисты и которую не распознал Теодорович. Принцип, в соответствии с которым техническая интеллигенция лояльна и так же, как и при царизме, неспособна к активной контрреволюционной работе, оказался ошибочным. Интеллигенция, по словам Мицкевича, переродилась и начала борьбу против нас, так как мы ставим под сомнение ее существование как класса. Мицкевич признает, однако, что это оказалось неожиданностью и для него, став ясным только с «Шахтинским делом».

Хотя Теодорович и смог в каждом отдельном случае опровергнуть выдвигавшиеся против него обвинения, он все же увидел себя принужденным вновь доказывать свою правдивость подробным признанием своих политических ошибок. Такова была цена, которую коммунистическая фракция требовала за дело, и без того уже решенное на высоком политическом уровне.

Вслед за тем подготовленная резолюция была отложена и назначена комиссия, которой надлежало разработать новую.

Было бы, однако, ошибочно утверждать, что Теодорович смог сохранить свое место в ОПК только благодаря заявлению в «Правде» и выступлению в коммунистической фракции ОПК. Положительное воздействие оказал отказ Сталина в конце сентября 1930 г. от его намерения расстрелять для «укрепления советской власти» Кондратьева и других экономических и финансовых экспертов. Он счел опасным даже организацию процесса. Вместо этого арестованные специалисты просто исчезли в тюрьмах, лагерях и местах ссылки. Сталин «рекомендовал» предоставлять для опубликования в печати только специально обработанные протоколы допросов. Кроме того, сопротивление партии второму и решающему усилию по осуществлению коллективизаиции очень быстро потерпело крах.

К тому же во время допросов ОГПУ Кондратьев не изобличал Теодоровича в соответствии с функцией посредника между специалистами и правой оппозицией, как утверждал Сталин, а, напротив, поддерживал версию, сформулированную Теодоровичем в заявлении в адрес коммунистической фракции. Согласно Кондратьеву, Теодорович считал позицию правых беспринципной, а линию бесперспективной. Руководители «правой оппозиции», по его мнению, лично неспособны направлять большие события. Наряду с этим Теодорович утверждал, «что он психологически не заинтересован в нынешней борьбе, он куда охотнее посвящает

себя научно-исторической работе в области истории революционного движения, которая его особенно интересует».

 

3. Защита концепции

Ограничение спектра исследований также не рассматривалось. Как говорилось в резолюций, следует продолжать исследование всей истории революционного движения от декабристов и народников до революции 1905 г. и Октябрьской революции. В качестве заслуги ОПК недвусмысленно подчеркивается, что оно опубликовало архивные материалы и мемуары различных очевидцев всех политических направлений революционного движения. Именно с их помощью можно выяснить определенные ключевые вопросы и важные детали революционной истории.

Эти позиции были углублены в появившемся вскоре после революции комментарии редакции «Каторги и ссылки» к отрицательной рецензии на публикацию журнала ОПК. Конкретно комментарий относился к критическим замечаниям историка и ученика Ольминского И.О. Розенталя по поводу мемуаров А. Локермана о революции 1905 г., которые, правда, были напечатаны в «Каторге и ссылке» уже в 1925 г.

Здесь обсуждались упреки Розенталя в том, что в исторических журналах, т. е. и в «Каторге и ссылке», укореняется «либеральная традиция» терпимости к «классово вредным мнениям», и эта журналы являются «коллекционерами» «объективных материалов». По мнению Розенталя, либерализм нового господствующего класса был использован как раз теми, кто принципиально хотел сохранить объективность исторического материала во имя сохранения объективности в исторической науке. Недвусмысленно упоминая «Каторгу и ссылку», он порицает напечатание мемуаров контрреволюционеров, даже если в них содержатся факты, полезные для партии, и характеризует это как «склонность к объективизму».

Нельзя не увидеть параллели с линией, которую уже с середины 20-х гг. проводил Ольминский, которую он снова подхватил в 1929 г. и в рецензии прямо обратил против «Каторги и ссылки». В 1931 г. редакция «Каторги и ссылки», возглавлявшаяся Теодоровичем, реагировала следующим образом: она выдвигает против позиции Розенталя утверждение, согласно которому исследование истории является частью политики, обращенной в прошлое. История как наука не может поэтому служить партийно-политическим задачам современности [курсив М.Ю.]. В этом отношении нельзя, - здесь стоило бы добавить «с точки зрения соображений политической полезности» - проводить различие при исследовании партии, против которой в данном случае ведется борьба. Советских историков по отношению к классовым врагам характеризует как раз то, что им нет необходимости, как буржуазным идеологам, фальсифицировать историю. История, по мнению редакции, на «нашей стороне», т. е. на стороне большевиков. Напротив, задача заключается в поиске действительных, а не фальсифицированных фактов, в особых исторических условиях способствующих победе революционного пролетариата. Действительное знание прошлого должно обострить зрение широких масс и ведущей их партии большевиков, позволяя разглядеть современных нытиков, паникеров, скептиков» ликвидаторов и отступников от генеральной линии, агентов классового врага и контрреволюционной части меньшевизма и эсеров. Выдвигая претензию всемирного масштаба, редакция продолжает развивать идею, согласно которой опыт и уроки победоносной революции не могут более игнорироваться пролетариатом капиталистических стран и колоний, в которых классовая борьба ежедневно обостряется.

Как пример явной партийности «Каторги и ссылки» заявлено, что выдающийся урок для пролетариата заключается в описании в статьях и воспоминаниях краха меньшевизма в рабочем движении и его развития в сторону мелкобуржуазной идеологии или от оппортунизма к контрреволюции, тем более что пролетариат в других странах в настоящее время находится под влиянием социал-демократии, превращающейся в социал-фашизм.

 

На резкую критику Ольминского в адрес ОПК, согласно которой понимание «революционного» относительно, т. е. то, что вчера было революционным, «сегодня» может получить другой смысл, в Обществе отвечали, будучи уверенными в себе:

«То, что сегодня не революционно, даже реакционно, то вчера могло быть революционным».

В качестве руководителя ОПК Теодорович видел свою задачу в том, чтобы «обойти» политические трудности, сориентироваться в обостряющейся политической ситуации и при этом использовать еще имеющиеся ниши и пробелы для упорядоченного отступления и сохранения приемлемого рабочего места. Он искусно аргументировал, отчасти на словах соглашался со «сторонниками жесткого курса» и пытался побить их с помощью их же собственных идеологических ориентиров. Он воспользовался идеологическим оружием, но при этом отстаивал интересы Общества. Несмотря на подчеркнуто лояльное поведение, Теодоровичу были чужды послушание «на опережение» и ритуальное самообусловливание.

Из принципа Теодорович реагировал подобно тому, как до него это уже делал Виленский-Сибиряков. Тот пошел с введением коммунистической фракции в 1924 г. на большие политические уступки, чтобы воспрепятствовать закрытию ОПК. Но при этом ему удалось сохранить большую степень частичной автономии ОПК, а затем и расширить ее. В отличие от менее однозначной позиции Теодоровича в данной сфере введение коммунистических фракций соответствовало политическому убеждению Виленского-Сибиряковав гегемонии большевиков.

Функционировало ли средство уступок и в изменившихся политических условиях или оно давно уже превратилось в затупившийся инструмент, должно было стать очевидным поздней осенью 1931 г. с опубликованием известного письма Сталина в журнал «Пролетарская революция».