Анкета французских анархистов-коммунистов

После смещения Виленского-Сибирякова Ярославский, Львов, Кон и Корочкин своим первым шагом привели к эскалации снова нараставшего вокруг землячеств конфликта, порожденного обращением с политическими заключенными. Возможность для этого представилась благодаря анкете, которую центральный орган французских анархистов «LeLibertaire», предложил в августе 1927 г. ОПК и некоторым его членам.

В анкетных листах четыре вопроса касались темы о роли ОГПУ в Советском Союзе. Петиция народников от декабря 1925 г. при этом не упоминается.

«1. Вопрос: Известно ли вам, что в России тайная полиция (ГПУ) имеет право административного суда, т. е. без защитников, без свидетелей, не предавая гласности ни обвинение, ни приговор анархистам, революционным рабочим, борющимся за осуществление идей, провозглашенных Октябрьской революцией?

2. Вопрос: Думаете ли вы, что это административное и тайное судилище, ускользающее от контроля рабочих, полезно для революции?

3. Вопрос: Известно ли вам, что назначенные таким путем наказания являются по существу бессрочными, ибо по окончании официального срока они автоматически возобновляются простым постановлением ГПУ?

4. Вопрос: Что думаете вы об этих мероприятиях, применяемых через 6 лет после окончания гражданской войны? Одобряете ли вы их? Почему? Считаете ли необходимым бороться? Каким путем?».

Непосредственным поводом для предложения анкеты в ОПК считалось официальное сообщение печати о 20 расстрелах, осуществленных ОГПУ. Тем не менее, напрашивается понимание анкеты как попытки побудить советское правительство объявить к предстоявшему юбилею Октябрьской революции амнистию политическим заключенным и переосмыслить роль ОГПУ.

ОПК предложило себя в качестве адресата. При поддержке ветеранов революционного движения, имевших хорошие контакты с Обществом, здесь существовал очевидный интерес к тому, чтобы начать в Обществе новую дискуссию об отношении советского

правительства и его органов к политическим заключенным. Не было ошибочным ожидать, что ОПС выступит рупором широкой амнистии. К тому же было известно, что немало его членов по- прежнему поддерживали хорошие контакты с заграницей. Поэтому в Париже должна была наличествовать информация о критическом отношении некоторых членов Общества к ОГПУ и его действиям против нелояльно настроенных социалистических и анархистских группировок. Могло быть также известно, что летом 1927 г. группа примерно из 15 ветеранов революционного движения, во главе которой снова стояла В.Н. Фигнер, вместе с членами ОПК, ветеранами Н.А. Морозовым и М.П. Сажиным, направила советскому правительству петицию с призывом прекратить политические репрессии и освободить политических заключенных.

И действительно, обсуждение вопроса о политических заключенных имело место, но только после того, как Ярославский, Корочкин и Львов в № 7 «Каторги и ссылки», вышедшем лишь в сентябре 1927 г., опубликовали письмо с ответами на вопросы «LeLibertaire».

С одной стороны, авторы подчеркивают, что «[...] сотни бывших анархистов и членов других социалистических организаций вместе с сотнями тысяч передовых рабочих страны работают в Коммунистической партии и борются “за осуществление идей, провозглашенных Октябрьской революцией”». С другой стороны, они создают впечатление, что все остальные, не абсолютно лояльные политические силы, автоматически оказываются в поле зрения ГПУ. Их описывают как бандитов и «злейших врагов» социалистического государства и «врагов рабочих и крестьян», как тех, кто планирует заговоры, восстания и покушения на вождей СССР. Хотя они иногда [ловко] прятались за революционными и социалистическими или анархистскими лозунгами, их очевидная цель - восстановление буржуазно-помещичьей и царской власти. Речь идет о закоренелых контрреволюционерах, которые не могут принять завоевания Октябрьской революции.

Затем Ярославский, Корочкин и Львов даже открыто признали себя сторонниками самых жестких методов ГПУ, поставленных под вопрос «LeLibertaire». Русские рабочие и крестьяне и все советские общественные организации, включая ОПК, стоят, по их словам, на точке зрения, согласно которой не может быть пощады врагам системы. В интересах рабочих и крестьян следует«по-плебейски» рассчитаться с классовым врагом пролетариата. Оправдана и политика ГПУ, заключающаяся в продлении тюремного заключения лиц, отбывших срок наказания, относительно которых использовался аргумент об их опасности для государства. Авторы оспаривают утверждение о том, что ГПУ негласно выносит приговоры и приводит их в исполнение. Обычно, по их словам, приговоры публикуются в соответствующих органах печати.

Заявление было признанием в безусловной лояльности советскому государству и его внесудебному карательному органу - ГПУ. Особенно же бросалось в глаза то обстоятельство, что документ формулировался в агрессивном стиле, до тех пор неизвестном журналу Общества, а в аргументации доминировало дихотомическое деление на противников и лояльных приверженцев советской власти. Такая аргументация не оставляла пространства для дифференцированного рассмотрения проблемы политических заключенных.

Протест против ответного письма последовал примерно через шесть недель после его публикации. Не упоминая заявление Ярославского, Корочкина и Львова, 18 ноября ветеран-народник Е.Н. Ковальская отмежевалась в своем письме, опубликованном в «Правде», от всего номера журнала «Каторга и ссылка», в котором появилось письмо. Как соредактор, она уточняет, что из-за тяжелого заболевания не была проинформирована о содержании номера, хотя ее имя упоминается среди ответственных редакторов. То же касается и решений, принимавшихся Обществом в соответствующий промежуток времени. Одновременно со своей заметкой Ковальская послала заявление в редколлегию «Каторги и ссылки» и связала свою критику с извещением о выходе из Общества. Вскоре после этого в редакцию пришло письмо протеста народника М.Ф. Фроленко. Вслед за ним Л.Г. Дейч и народник М.Н. Дигамма-Васильев в письменной форме солидаризировались с заявлением Ковальской. Наконец, 3 декабря 1927 г. в Президиум Центрального Совета ОПК пришло письмо протестабольшой группы народников. Ответственными были, как сказал Корочкин перед коммунистической фракцией, 22 «старика», т. е. снова народники преклонного возраста. Во главе их были Е.Н. Фигнер-Сажина, А.В. Якимова-Диковская, М.П. Сажин, Н.О. Коган-Бернштейн, М.П. Шебалин и Ф.А. Морейнис-Муратова.

Они упрекают редколлегию «Каторги и ссылки» и Президиум Центрального Совета ОПК в превышении данных им полномочий из-за одобрения мнения Корочкина и Ярославского от имени всего Общества. В содержательном отношении авторы оценивают как неверную, содержащуюся в письме Ярославского и Корочкина [огульную] оценку отдельных групп и лиц, преследуемых ГПУ.

В конце декабря 1927 г. вопрос был подробно обсужден на пленуме Центрального Совета ОПК, и критики еще раз разъяснили свою позицию.

Диковская, исходя из неполитического характера Общества, сочла в принципе неправильным, что от имени ОПК были даны ответы на анкету французских анархистов-коммунистов. Речь шла о политическом вопросе. [Напротив], Общество характеризуется тем, что у него есть определенные цели, и что на основании этих целей в нем объединились лица из различных партий и с разными позициями. Заявление представляет собой попытку, подобно тому, как это уже было с формированием коммунистической фракции, надеть на Общество единую маску и всех «собрать в кучу».

«Мы, старые революционеры, не привыкли никому навязывать своих мнений, и не желаем, чтобы нам навязывали и говорили за нас».

Не понравилось и М.А. Морейнису (землеволец, «Народная воля», беспартийный), что Президиум говорил от его имени и тем самым ложно приписывал им [народникам] мнение, которого они не разделяли.

«Мне сколько раз приходилось слышать и от Ярославского и от других, что они нас считают своими отцами, а они наши дети. Они дети, но они нас оскорбили».

Он призывает Президиум признать свой перегиб. Тем самым проблема была бы решена. Вместо этого Президиум попытался осудить теперь народников.

А.В. Прибылев («Народная воля», эсер, беспартийный) из Ленинграда сообщает, что он обсуждал проблему с беспартийными и несколькими коммунистами. Они также указывали на беспартийность Общества и его разнородную членскую ориентацию.

Невозможно с помощью ответа в такой форме сделать Общество однородным. По поводу выступления Кона (см. ниже) Прибылев замечает:«Я не сомневаюсь, если бы я поднял не только голос, но и руку, он поставил бы меня к стенке.

Общеизвестно, что ОПТУ привлекало к ответу и совершенно невиновных, т. е. и таких людей, которые противоречили власти только на словах. Как раз о них и идет речь. При этом дело вовсе не о товарищах, бросавших бомбы, а о молодых женщинах и мужчинах, сосланных на 5 лет за то, что их образ мыслей незначительно отличался от “нашего”)».

Как сообщал затем М.П. Шебалин, их, как старых революционеров, особенно «шокировало» то обстоятельство, что в заявлении были названы бандитами все те без исключения, кого арестовало ОГЛУ. Они [старые революционеры] знали, что дело обстоит не так. Даже ОГПУ не характеризует политических заключенных как бандитов и проводит точное различие между теми, кто активно выступает против советской власти и теми, кто ведет против нее только пропаганду. В качестве доказательства своего тезиса Шебалин приводит меру наказания: одни идут в тюрьмы, других расстреливают, а еще кого-то ссылают. Сторонники публичного заявления Ярославского и Корочкина в «Каторге и ссылке» отклоняют, однако, любую критику.

Только Я.Д. Баум (бундовец, беспартийный) взял более умеренный тон. Он признает, что тактическая ошибка Президиума заключалась в том, что ответ не согласовали со всеми. Он не сомневается в принципиальной лояльности Диковской и даже М.А. Веденяпина, сурово наказанного советской властью. Он убежден в том, что в случае внешней угрозы или войны оба они будут твердо стоять на стороне советской власти.

Правда, Баум, сам бывший сотрудник ЧК, считал тайную полицию необходимой для любого государства. Кроме того, никто из упомянутых товарищей, - имелись в виду народники - не утверждал всерьез, что можно обойтись без репрессий до тех пор, пока государственная власть [в Советском Союзе] не усилится в достаточной степени и ее враги не будут уничтожены.

Бреслав, даже напрямую характеризовавший себя как чекист, не ставит задачи найти копромисс с ветеранами. Он считает справедливым, что на политическую анкету французских анархистов- коммунистов был дан точно так же политический ответ. С высказыванием Диковской, согласно которому тем самым на Общество

надевается единообразная маска, он не соглашается. Указывая на закрепленный в уставе Общества пункт, согласно которому лица, осужденные советскими органами, не принимаются в члены ОПК, он настаивает на необходимости в определенных случаях придавать Обществу единообразное лицо. Заявление в «Каторге и ссылке», на его взгляд, еще слишком умеренно и он удивлен тем, что ветераны воспринимают его как клевету. Он считает неправильным и высказывание ветеранов о том, что в тюрьмах сидят товарищи, которые не маскировались понятием социализма и отнюдь не требовали возвращения фабрик и земли их бывшим собственникам. Кроме того, речь шла, скорее, об ответе специфически политическим группировкам с определенной политической физиономией. В соответствии с этим Бреслав объединяет французских анархистов-коммунистов и политических заключенных с двумя следующими политическими течениями; во-первых, он сравнивает их с социал-демократическими группировками, утверждающими, что для России еще слишком рано восстанавливать свою экономику на социалистическом пути и, во-вторых, объединяет с эсерами, которые во время Гражданской войны поддерживали различных генералов белой армии, боровшихся против большевиков. Оказывается, наконец, что для Бреслава программа социал-демократов фактически сводится к требованию возвращения фабрик. Со своей стороны, эсеры при Колчаке даже уже вернули фабрики их старым владельцам и приказывали расстреливать крестьян, захватывавших землю. Все они, по оценке Бреслава, стоят «с другой стороны баррикады» и ему не товарищи. Солидаризируются ли в действительности ветераны с этими группами и хотят ли взять на себя политическую ответственность за свои действия на Юге в Сибири? Таков был его риторический вопрос.

Бреслав защищает действия даже против тех, кто выражает свою критику только в вербальной форме. Вот какова его позиция:

«Тут я скажу: языком говори сколько угодно, но рукам воли не давай».

Заключение в цепи его аргументации образует требование к ветеранам принести извинение за упрек в клевете.

Но только с речью Кона поляризация между ветеранами и членами Президиума-коммунистами достигла кульминации.

Он упрекает ветеранов в том, что их протест - в действительности протест против кадровых изменений в редакции «Каторги и ссылки», особенно против замены Виленского-Сибирякова Коном и Я.Б. Шумяцким. Его единственным доказательством была, правда,лишь поздняя реакция со стороны ветеранов. Кону было важно таким образом изобразить ветеранов как инструмент Виленского- Сибирякова, толкавшего их к этому шагу, чтобы открыть внутри Общества новые фронты против Кона и Шумяцкого.

Как до него уже сделал Бреслав, так теперь и Кон политизирует коллективное заявление ветеранов. Совершенно не соответствует действительности, что «наши товарищи сидят в тюрьмах». Тот, кто это утверждает, должен быть готов к политической и моральной ответственности за покушение на Ленина и бомбы, всего лишь пять месяцев назад подложенные в партийном клубе в Ленинграде. Среди арестованных были также бывшие анархисты и социалисты.

«Поэтому, товарищи, мы должны заявить одно, когда выступают с политическим актом в тот момент, когда против нас готовится война, в тот момент, когда провокационные французкие коммунисты ставят анкету, не зная, что они творят и кому служат, когда есть эта совокупность явлений, и сопровождается это взрывами, бомбами, поджогами и даже бомбами в самом центре - в Москве и на Украине, когда это происходит, то нужно дать ответ [...], этот ответ должен был бы быть в 10 раз сильнее».

Как ни трагично, но, хотя Бреслав и реализовал механизмы, с помощью которых Ярославский, Львов и Кон сместили Виленского-Сибирякова, он, когда речь зашла о вопросах французских анархистов-коммунистов, не принял во внимание простейшие правила честности в обхождении внутри Общества. Напротив, Бреслав помог действующим лицам, составлявшим большинство пленума Центрального Совета завуалировать новое качество манипулирования и вмешательства. Он не настаивал на том, чтобы исправить очевидные процедурные ошибки, - отсутствие информации всего Президиума и даже коммунистической фракции о содержании заявления - но бок о бок с Коном впадал в преувеличенную риторику по-прежнему значимой политической угрозы. Тем самым он сдвигался в сторону практиковавшейся Ярославским комбинации процедурных трюков, политических и содержательных поляризаций и преувеличений, и компрометировал свою силу, проявленную в деле Виленского-Сибирякова. Тогда он смог показать эти механизмы и воспрепятствовать превращению ОПК в инструмент борьбы за власть внутри ВКП(б).

Линия народников, заключавшаяся в том, чтобы в ходе стабилизации советской власти подумать о проведении другой политики в отношении политических заключенных и о широкой амнистии, казалась неосуществимой исходя из политических интересов. Проведенная скрепя сердце амнистия к десятой годовщине Октябрьской революции показала впоследствие, что письмо с ответами Ярославского и Корочкина на вопросы французских анархистов- коммунистов в принципе соответствовало политической линии советского правительства. Всем осужденным по ст. 58 (политические преступления) была снята лишь треть срока, еще не отбытого к моменту амнистии [sic!].

Ярославский все же подвергся критике в «Правде» за публикацию ответного письма. Это произошло окольными путями, а именно посредством критики в адрес Кона. Заметка Ковальской, появившаяся в «Правде», которая должна была остаться непонятнойдля не информированного читателя, т. к. в ней не упоминалось заявление против анархистов-коммунистов, для информированных кругов представляла собой, тем не менее, однозначный сигнал, заключавшийся в том, что публикация заявления в «Каторге и ссылке» оценивалась верхушкой партии как пропагандистская ошибка, вызвавшая немалую сумятицу в соответствующих кругах внутри страны и за ее пределами, В соответствии с этим Кон счел себя вынужденным опубликовать в «Правде» письменное объяснение от имени редакции «Каторги и ссылки» по поводу событий. И напрасная попытка Кона представить на пленуме Центрального Совета в декабре 1927 г. критику ответа на вопросы французских коммунистов-анархистов как акцию, закулисно руководившуюся Виленским-Сибиряковым, а тем самым троцкистами, свидетельствует о его стремлении отреагировать на напряженную внутрипартийную ситуацию в этом вопросе. Но ему, очевидно, не удалось связать два данных обстоятельства и тем самым использовать для своего оправдания антитроцкистское настроение в партии.