О жизни за воротами женского монастыря

Одной из женских обителей, относящихся к аббатству в Сент‑Олбанс, был монастырь бенедиктинского уклада, приорат святой Марии в Сопвелле. Основан он был в те же времена, в которые развивалась драматическая история аббата Джеффри де Кама и провидицы‑монахини Кристины Маркейт. Именно Джеффри его и основал для двух «святых женщин», которым для их призвания вполне хватило жилища, сплетенного из древесных ветвей. Вскоре, тем не менее, тому же дьякону Роджеру, который организовывал тайное убежище для Кристины, пришлось эту хижину перестраивать под нужды гораздо большего числа обитательниц.

Епископ Линкольнский, Александр, одобрил количество монахинь общим числом в тринадцать, а аббат Джеффри де Кам добавил два интересных условия. Во‑первых, в этот монастырь принимали только невинных девушек. Во‑вторых, на ночь двери монастыря запечатывались личной печатью аббата, дабы грязные языки не чернили репутации монахинь. В первом условии ничего удивительного не было. Все знали, что именно молоденькие девушки из значительных семей были самой бесправной женской группой Средневековья. Кому как не церкви было организовать убежище для тех, кто не хотел для себя традиционной роли жены. Второе условие, похоже, имеет отношение к ситуации, в которой оказался сам Джеффри, которого обвиняли в греховной связи с Кристиной. Хочется съязвить, что для грешных деяний белый день подходит не хуже темной ночи, но согласитесь – процесс запечатывания девиц на ночь за закрытые двери печатью аббата был ритуалом величественным.

Первыми известными благодетелями монастыря св. Марии в Сопвелле были норманны д’Абиньи, сэр Генри и его супруга Сесилия, а после смерти сэра Генри – его сын Роберт. Они подарили монастырю около ста акров земли (стандартный надел для одной семьи), и еще сто акров принесла монастырю сестра Роберта д’Абиньи, Амиция, которая примкнула к монастырской общине. Норманны вообще были чрезвычайно щедры к женским монастырям. После дара от д’Абиньи наделы посыпались и от других семейств, и монастырь стал богатеть.

К 1330 году монастырь оброс имуществом, связями, приобрел определенный статус, и… стал тяготиться зависимостью от аббата Сент‑Олбанс. «Революция» в монастыре выглядела, с точки зрения дня сегодняшнего, до смешного кроткой. Речь шла просто‑напросто о том, чтобы самим выбрать себе приорессу на смену умершей. Сестры остановились на кандидатуре Алис де Хейкени, считая, что именно она сможет наиболее эффективно отстаивать интересы монастыря перед аббатством. Аббат, разумеется, имел в женском сообществе свои уши и, разведав о планах сестер по вере, послал в монастырь своего приора. Причем – оцените! – не просто сказать «цыц!», а придать этому приказу видимость изъявления свободной воли.

Приор Николас де Фламстид для начала напомнил монахиням, что у аббата Сент‑Олбанс есть полное право просто назначить приорессу волевым решением. Но поскольку аббат считается с их мнением, то сестры могут смело высказать, отдают они свои голоса за Алис де Хейкени или за другую сестру, Алис де Пиксден. Шестнадцать монахинь высказались за первую Алис, и только три за вторую, но де Фламстид назначил приорессой именно Алис де Пиксден, потому что она была «энергичнее в вере», то есть не имела никакого желания тратить время на дрязги с аббатом. И, разумеется, именно кандидатуру Алис де Пиксден изначально имел в виду аббат, посылая приора поиграть в демократию.

Казалось бы, мелочи. Но аналогичное перетягивание каната привело в свое время к отлучению от церкви короля Джона (Иоанна Безземельного, как его почему‑то именуют, хотя безземельным он никогда не был). И абсолютно аналогичная ситуация поставила последнюю точку в добрых отношениях кардинала Уолси и короля Генриха VIII.

Тем не менее, сестры, по‑видимому, волевым решением аббата и приора не утешались, потому что через восемь лет аббат Сент‑Олбанс решил закрутить гайки еще крепче. Сестер обязали петь мессу Сент‑Олбанс раз в неделю. Наказанная запретом говорить, монахиня не освобождалась от своей обязанности участвовать во всех службах. Капеллан аббатства, который обычно помогал монахиням в службах, отныне должен был находиться во время пребывания в монастыре под постоянным наблюдением. Все сестры должны были подниматься утром по звонку колокольчика суб‑приорессы, а до того момента покидать помещение общежития строго запрещалось.

После звонка все были обязаны идти на мессу. После мессы сестрам предписывалось сидеть на виду друг у друга во внутреннем дворике, занимаясь работой и молитвами до следующей службы, обязательной для всех, кроме больных. После чего снова шли молитвы и работа. Кстати, во время таких совместных посиделок разговаривать разрешалось только суб‑приорессе и сестре, которую обвиняют в каком‑либо нарушении. За нарушение полагалось наказание: день на хлебе и воде, а тех, кто смел возмутиться и не раскаяться в истинном или воображаемом прегрешении, ждало более серьезное наказание.

Если сестры ссорились, наказывали всех участниц – без рассуждений о том, кто прав, а кто виноват. Три дня на воде и хлебе удивительно хорошо охлаждают эмоции. Двери во внутренний двор и в сад открывались в определенные часы. С мирянами монахиням разрешалось общаться, только закрыв от нескромных взоров шею и лицо. Гости в монастырь допускались только с разрешения приорессы, а уж если монахиня хотела угостить кого‑то во внутренних помещениях, то для этого требовалось разрешение аббата.

Поскольку часть работников в аббатстве были жителями близлежащих городов и деревень, правила монастыря ограничивали общение сестер с персоналом. Работники, разумеется, должны были иметь репутацию людей уважаемых, но и репутация не позволяла им общаться с монахинями без свидетелей. Больные монахини также постоянно находились под наблюдением – в больничной палате. Приорессе предписывалось запрещать присутствие гостей в монастыре в ночные часы, и никто не мог остаться провести ночь даже в общей для всех сестер спальне.

Как хотите, но устав больше напоминает тюремные правила, чем изначальные идеи Джеффри де Кама о чистом сердце дев, желающих служить Богу. Конечно, определенные ограничения подразумевались уже самим бенедиктинским уставом, предписывающим молчать чем больше, тем лучше, и беспрекословно подчиняться старшим по иерархии. Но большая часть ограничений была, несомненно, просто способом держать набирающий статус женский монастырь под рукой аббатства Сент‑Олбанс.

Но и этого показалось мало аббату Томасу де ла Мару в 1350‑х годах, который вообще запретил лицам мужского пола входить в монастырь без его личного разрешения. В строго ограниченные часы, разумеется. Исключение не было сделано даже для Мастера монастыря. И он должен был входить в монастырь и выходить из него в указанные часы, а в монастыре всегда быть в компании других персон. Нужно, конечно, помнить, что в стране только что отбушевала эпидемия чумы, что аббатству были неимоверно нужны деньги и что для привлечения богатых покровителей и покровительниц аббатство должно было быть чем‑то знаменитым. Например, дисциплиной. Да и подходил этот стиль управления аббату, которого современники упрекали в тирании и который ухитрился рассориться на почве денег и привилегий со всем окружным дворянством и многими высокопоставленными персонами типа самого Джона Гонта.

Насколько оправданной была паранойя аббатов относительно лиц мужского рода на территории монастыря и репутации тех, кто в монастырь допускался? Ответ легко найдется в 1428 году, когда некий разбойник Вильям Вэйв, именующий себя «капитаном», вломился со своей бандой ночью в монастырь. Искал он там некую леди, Элеанор Халл, даму, служившую при дворе мачехи короля Генри V. Можно предположить, что по чьему‑то заказу. Леди бандит не нашел, и в результате начался просто грабеж. Бандитов изгнали поднятые по тревоге жители близлежащей деревни.

Иногда проблемы подстерегали аббатов и в самом монастыре. Например, в марте 1481 года аббат Сент‑Олбанс послал в монастырь архидьякона Джона Ротбери и субприора Томаса Рампарра сместить с должности приорессы «старую и недееспособную» Джоан Чапел. Ее место заняла Элизабет Вебб, которая оказалась такой способной, что через пару лет аббат сместил и ее. Не на ту напал! Элизабет Вебб подала на аббата в суд, выиграла дело и была восстановлена в должности. Что ж, там, где бесполезен авторитет, действует грубая сила. Ротбери послал в монастырь двух дюжих монахов, которые выбили дверь приорессы, избили ее и бросили в тюрьму. Каким‑то образом непотопляемая Вебб ухитрилась пожаловаться в Кентерберри на обращение даже из узилища – и снова выиграла.

Где‑то то ли в начале, то ли в конце царствования Эдварда IV приорессой монастыря была дама Джулиана Бернере, которую какие‑то житейские бури загнали за монастырские стены. Дело в том, что дама Джулиана была достаточно странной птицей в этом мире зависимости, постов, месс и молитв. Превыше всего прочего приоресса обожала спорт, по поводу чего и написала целый третиз, известный как «The Воке of St. Albans». Именно она составила правильную терминологию охоты, которой потом щеголяли знатные охотники многие столетия, давая понять окружающим, что принадлежат к кругу редких и избранных.

Дама Джулиана создала целую иерархию и для добычи, и для охотников. Похоже, у нее был математический склад ума, потому что главную часть книги составляют именно иерархические построения. Например, птиц она выстроила так. С орлом должен был охотиться император. Кречет был птицей для королевской охоты, графы могли охотиться с сапсанами, с соколом‑балобаном – рыцари, с ястребом‑тетеревятником – йомены. С ястребом‑голубятником охотились леди, с ястребом‑перепелятником – священники, а пустельга была птицей, с которой охотились слуги.

Что касается аргументации, то она напоминает знаменитое «потому что». Беспородные собаки стоят внизу собачьей иерархии, потому что «запятнаны некрасивой формой и незрелым поведением». Во главе этой иерархии дама Джулиана ставит предков нынешних мастиффов, и не зря. Мастиффы были выведены как боевые собаки и жили в те времена именно как боевые собаки. А во времена дамы Джулианы хорошая и мощная, правильно обученная собака могла спасти жизнь, в чем убедился сэр Пирс Ли в 1415 году. Его мастифф, участвовавший в битве при Азенкуре, много часов отгонял мародеров, всегда следовавших за войсками, от тела раненого хозяина. В результате оба вернулись домой. А ведь мародеры были не менее опасны, чем враги, и не знали пощады к беспомощным.

Для дамы Джулианы разделка дичи тоже была вопросом статуса: лучшее мясо брал, естественно, аристократ, стоящий на иерархической ступени выше всех, принимающих участие в охоте. Причем, по протоколу, это мясо прямиком отправлялось на кухню и вечером появлялось в виде жаркого перед всеми гостями. Печень и почки отдавались загонщикам, внутренности – собакам. Такое вот безотходное потребление.

Поскольку рыбалка тоже считалась подходящим спортом для благородных персон, дама Джулиана рассортировала по рангам удочки, крючки и наживки, не говоря уже о том, что расписала, какую рыбу нужно ловить в каком месяце и на какой крючок. И да, рыба тоже получила свою иерархию. Благородной рыбой она почему‑то назвала леща.

Не обошла дама Джулиана и геральдику. В конце концов, род де Бернерсов жил в Англии со времен Вильгельма Завоевателя и был в родстве с первыми аристократами королевства. В правление Эдварда IV титул лорда Бернерса носил не кто иной, как Джон Бурше – через брак с единственной наследницей титула. Но некоторые историки склонны считать, что дама Джулиана Бернере была дочерью советника короля Ричарда II, Джеймса Бернерса, который был казнен в 1388 году как один из «негодяев‑советников» короля.

Некоторое смятение в умах историков явно производит титул «дама», который якобы был эквивалентом обращению «сэр» к рыцарю. То есть, «дама» = «жена рыцаря»? Вовсе не обязательно. Даже если оставить в стороне факт, что в переписке семейства Пастонов высокородные дамы именуются сплошь как «ту lady», миледи такая‑то, а не дама, варианты есть. Во‑первых, женщина сама могла быть членом какого‑то из перечислявшихся выше женских рыцарских орденов. Во всяком случае, ее стиль описания охоты и рыбалки, геральдики и оружия явно говорит о том, что темы приорессе знакомы не в теории. Во‑вторых, титул «дама» использовался некоторыми бенедиктинскими приорессами как аналог титула «дом» (или иногда «дан»), применявшийся бенедиктинскими приорами. Так или иначе, генеалогии рода Бернерсов не упоминают Джулиану вообще. Какая‑то тайна там действительно спрятана, но вот какая…