Альбатрос» уходит в плавание

 

И вот «Альбатрос» готов. Голубая, легкая, остроносая лодка.

– Ну, мил‑друзья, – сказал дедушка Игнат, – попробуем, как она ходит. Пора бакены зажигать.

– Будем бороздить моря и океаны! – заорал Вовка.

Уже начинался вечер. «Альбатроса» опустили на воду. Вовка, Катя и Витя забрались в лодку, дедушка Игнат сел на весла.

Витя сидел сзади и смотрел, как уходит, отодвигается берег, как вода воронками закручивается за бортом.

Завтра с утра начинается путешествие! Трое отважных – Витя, Вовка, Катя и две собаки, надо полагать, тоже отважные, Альт и Сильва – отправятся вниз по узкой Птахе изучать неведомые места.

С мамой получилось все очень легко. – В этом, конечно, заслуга папы: убеждал, спорил, доказывал. И – победил.

– Отправляйся, – сказала она. – Если заболеешь, сломаешь себе шею – на мою помощь не рассчитывай. – И вдруг схватила Витю за шею, прижала к себе. – Сынок, будь там осторожен. Прошу тебя! – И еле сдержала слезы. Вот чудачка!

– Да что ты, мама! – растерялся Витя. – Всего два дня! Папа подмигнул Вите:

– Мужайтесь! Разлуки нам еще предстоят. – И тоже погрустнел немного.

– Легкая на ходу, – сказал дедушка Игнат. – Ну, кто теперь на весла?

Выяснилось, что Витя не умеет грести. На весла сел Вовка.

– Ничего, – солидно бросил он Вите. – Научу. Будешь грести, как настоящий моряк.

Дедушка Игнат зажег первый бакен.

Хорошо плыть по тихой вечереющей реке! Легким туманом курится вода; всплеснет большая рыба, и плавные круги расходятся в стороны. Слышно, как птицы летят над водой, хлопая крыльями.

– Утки, – спокойно сказал дедушка Игнат.

– Дикие? – удивился Витя.

– А то какие же. У домашних свободы в крыльях нету. Лёт для них не по силам.

– Мне б крылья, – вздохнула Катя. – Так бы и полетела в неведомые страны.

– И чего болтает? – буркнул Вовка.

Слышно, как сверху идет катер, шлепая по воде плицами, слышен его басовитый гудок – он долгим эхом летит над Птахой. Поскрипывают весла в уключинах, срываются с весел тяжелые капли.

Дедушка Игнат зажигает огонь в бакене, лодка отплывает, а красный или зеленый глаз покачивается на сонной воде, – все дальше, дальше.

В Жемчужине тоже загораются неяркие огни, дымки курятся, горланят вечерние петухи.

– Красиво? – спросил дедушка Игнат.

– Красиво! – радостно сказала Катя.

– Скажу я вам, ребятки… – Старик помолчал, стал, вроде бы, строгим. – Есть одно наипервейшее правило. Усвоил его – и на душе счастье поселится. Ох, много людей еще это правило не соблюдают. А суть его в чем? Красоту надо беречь на нашей земле. И ту, что природа сотворила, и ту, что руками человеческими сделана. Беречь и приумножать. Вон, глядите, церковь. – И все посмотрели на смутную громаду церкви, возвышающуюся на холме. – Стоит она глухая, неведомая людям. По неразумению нашему неведомая. А сокрыта в ней красота.

Витя вспомнил сумрак церкви, лик бога, смотревшего на него сквозь пыльные столбы солнца.

– Какая красота? – спросил он.

– Называется она церковью апостолов Петра и Павла. А расписывали ее чудесные мастера, ученики великого живописца Андрея Рублева. Слыхали про такого?

– Нет… – вздохнул Витя.

– Нет, – призналась Катя. А Вовка промолчал.

– Великие надежды Руси воплотил Андрей в своих иконах, – тихо продолжал дедушка Игнат. – А ученики рублевские шли по его стопам. Не Иисус Христос, не его последователи на стенах нашей церкви изображены, а русские люди, страдания их, думы, надежды. И борьба за лучшую долю.

Вот оно что! Витя вспомнил взгляды ангелов, которые там, в церкви, спрашивали у него что‑то, что‑то хотели сказать.

Глубокий вечер лег на землю. Горят по реке красные и зеленые огни бакенов. Тихо‑тихо. Только скрипят уключины, только капли со звоном падают с весел.

– Дедушка Игнат, – нарушил тишину Вовка, – почему наша деревня Жемчужиной называется? Витька вот спрашивал, а я забыл.

– Почему Жемчужиной‑то? – старик задумался. – А история вот какая. Раньше название было простое – Ракитино. И вот однажды помещик здешний, Вельяминов, лютый и своенравный был он по характеру, привез из Италии молодую жену, красавицу, говорили, такую, что посмотришь – зажмуришься, как от солнца красного. Только затосковала она в наших краях по родине, по Италии своей. Чахнет, сохнет, красота ее неземная вянет. И тогда решил помещик Вельяминов перестроить Ракитино на итальянский манер – чтоб дом был каменный, да сад с заморскими растениями, да пруд, широкий, как море. Согнал со всех своих деревень крепостных крестьян на работы. А название деревни новое дал – Жемчужина. Потому что жена его итальянская очень жемчуга любила, ожерелье из них на шее носила, никогда с ним не расставалась. Только ничего не вышло из затеи помещика Вельяминова. Пруд вырыли, стали дом строить, а итальянская красавица возьми и умри от тоски. Не прижилась она на русской земле. Схоронил ее Вельяминов, а сам – в горе‑кручину впал, запил, а потом все кинул и уехал в Петербург. Здесь его младший брат остался. Строительство все забросили. А в память о тех временах, об итальянке‑красавице остался пруд. И название, вроде бы не наше, не русское – Жемчужина.

…По домам расходились совсем поздно.

– Жалко мне итальянскую красавицу, – прошептала Катя.

– Жалко! – хмыкнул Вовка. – Это когда было! При царе Горохе. А, может, и вовсе не было.

– Было, – упрямо сказала Катя.

– Было, – подтвердил Витя и непонятно за что разозлился на Вовку.

– Чокнутые вы какие‑то, – сказал Вовка. – Пошли быстрее. Выспаться надо. И не забудьте: в шесть часов – у дедушки Игната.

Ребята разошлись по домам.

Уже из темноты Вовка заорал:

– «Альбатрос» уходит в плавание!

Дома мама и папа помогли Вите окончательно уложить рюкзак. Проверили вещи по списку. Мама вздыхала и хмурилась. Наконец, все было готово. Витя лег спать, успев написать в дневнике:

 

«22 июня.

Да здравствует микроб странствий!»

 

Дневник он решил взять с собой, в плавание.

…Нет, не отпустила бы мама Витю Сметанина в двухдневное путешествие, если бы знала, что этой ночью обворуют магазин в деревне Дворики, которая стоит недалеко от Птахи вниз по течению, если бы знала, что сторож магазина будет оглушен страшным ударом по голове, что в середине ночи примчится в Жемчужину «газик» с опергруппой, разбудят Матвея Ивановича, и он, выслушав ночных гостей, скажет хмуро:

– Есть у меня кое‑какие подозрения.

Но ничего этого не знала Витина мама. И сам Витя, крепко спавший на своей раскладушке, разумеется, тоже ничего не знал.