Прерванный путь Московской Руси – трагедия или благо?

 

Хвала Петру I. О старой, допетровской России до сих пор ведется спор: нуждалась ли она в реформах Петра I, сломавших прежний ход жизни? Была ли Россия конца XVII настолько безнадежно отсталой, что спасти её могла лишь жесточайшая встряска, «поглотившая пятую часть населения» (согласно популярному клише) и культурно расколовшая русский народ? Большинство отечественных историков, писателей и государственных деятелей положительно относились к Петровским реформам. Делами Петра I восхищались все русские цари, М. В. Ломоносов, А. С. Пушкин, В. Г. Белинский, А. И. Герцен, известные историки – С. М. Соловьёв, К. Д. Кавелин, С. Ф. Платонов. Петра I очень уважал И. В. Сталин. Не без его влияния А. К. Толстой написал лучший исторический роман в русской литературе – «Пётр I» (1930–1945). Деяния Петра по Пушкину и Алексею Толстому, Санкт‑Петербург и российский флот, Полтава – всё слилось в чувстве народного почитания реформатора, возвеличившего отсталую Россию. Не случайно портрет Петра I висит в кабинете В. В. Путина. Высоко оценивают Петра I историки современной России. В «Истории России XVIII–XIX веков» Л. В. Милова и Н. И. Цимбаева (2006) о Петре‑реформаторе написано в восторженных тонах:

 

«С уходом из жизни Петра Великого окончилась, пожалуй, самая важная эпоха в развитии Российского государства. Пётр Алексеевич совершил крутой переворот в политической культуре государства, ибо вместо священной особы самодержца перед народом явился «первый гражданин» этого общества, гражданин властный, но энергичный, тянущий в гору за десятерых, как точно сказал о нем И. Т. Посошков, в то время как под гору тянули миллионы…. Великий преобразователь сделал гигантский вклад в создание могучей России, обладающей сильной армией и флотом…. В конце своей деятельности он горделиво назвал Россию империей… Главный вклад великого преобразователя – это создание в государстве промышленного производства, способствовавшее гигантскому скачку в развитии производительных сил страны…. Выдающейся заслугой Петра I является и модернизация, хотя во многом преждевременная, государственной машины (создание чиновной бюрократии и т. п.)…. Наконец, ещё один исторически значимый аспект Петровских преобразований – крутые реформы в области культуры».

 

Карамзин о Петре. Не все русские историки и писатели были согласны с хвалебной оценкой Петра I. Не все считали допетровскую Россию страной безнадежной, выведенной на имперскую орбиту нечеловеческими усилиями Петра. Н. М. Карамзин, оценивавший, в первую очередь, моральную сторону событий, писал: «Пётр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств… Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце». Ведь, «русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ».

Карамзин вовсе не считал, что Пётр, при всех его заслугах, был творцом величия России. Он пишет: «Забудем ли князей московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную, и, – что не менее важно, – учредили твердое в ней правление единовластное?.. Пётр нашел средства делать великое – князья московские приготовляли оное».

 

Славянофилы. Мысли Карамзина о самостоятельном пути России, как православной и самодержавной монархии, были использованы в трудах славянофилов. Ранние славянофилы (1840‑е –1860‑е гг.), в гораздо большей мере, чем «монархисты‑государственники» обращали внимание на своеобразие русской истории и культуры. Главным идеологом славянофильства был православный философ А. С. Хомяков; значительную роль играли И. В. Киреевский, К. С. и И. С. Аксаковы и Ю. Ф. Самарин. Славянофилы объявили об особом пути России как православной славянской страны. Исходя из православного понимания цельной личности и соборности, славянофилы подняли вопрос о переоценке значения московской Руси.

Славянофилы были склонны рассматривать допетровскую Россию как соборное общество. Под соборностью они понимали «единство во множестве» – общность людей, объединенных верой в православные ценности и преданностью государю. В московской России соборность выражалась буквально – в земских соборах, там осуществлялась прямая связь между царем и народом. Славянофилы призывали к «ликвидации Петровского переворота» путем «сознательного отречения от иностранного пути» и «возвращения на прежний, оставленный русский путь». Но они не призывали к возврату всех форм старой жизни. Допетровскую Россию почитали и поздние славянофилы – «почвенники» (1870‑е – 1880‑е гг.) – Н. Я. Данилевский, Н. Н. Страхов и Ф. М. Достоевский. Достоевский писал:

 

«До‑Петровская Россия была деятельна и крепка, хотя и медленно слагалась политически; она выработала себе единство и готовилась закрепить свои окраины; про себя же понимала, что несёт внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше – православие, что она – хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах».

 

Достоевский и Розанов. Достоевский, в отличие от ранних славянофилов, обвиняет Московскую Россию в замкнутости, в нежелании делиться духовным дарами с остальным миром. В этой связи, он оправдывает петровские реформы. «С петровской реформой явилось расширение взгляда беспримерное, – и вот в этом, повторяю, и весь подвиг Петра». Симпатия к реформам Петра I заметна и у Василия Розанова. Согласно Розанову, в допетровский период господствовали общие, а не частные формы устройства жизни, преобладало общинное, соборное сознание, но пришел Пётр и открыл дорогу индивидуализму: «Этот покров общих форм, скрывавших живую индивидуальность, эту искусственную условность жизни и разбил Пётр силою своей богатой личности… он одной натурой своей перервал и перепутал все установившиеся отношения, весь хитро сплетенный узор нашего старого быта, и, сам вечно свободный, дал внутреннюю свободу и непринужденность своему народу».[139]

 

Евразийцы. В 1921 г. группа молодых русских эмигрантов опубликовала сборник «Исход к Востоку». Авторы сборника – Н. С. Трубецкой, П. Н. Савицкий, Г. В. Флоровский, П. П. Сувчинский, провозгласили Россию вместе с тюрко‑монгольскими народами особым геополитическим миром – Евразией, противопоставляя его Европе, т. е. Западу. Отсюда началось движение евразийцев, популярное среди русской эмиграции 1920‑х –1930‑х годов. По мнению евразийцев, российское государство есть скорее продолжение гуннской и монгольской держав, чем княжеств дотатарской Руси. Строй, в котором все классы общества являются «служилыми», несут «тягло», где нет настоящей частной собственности на землю, и где положение социальных групп определяется службой государству, – этот строй коренится в укладе кочевых держав. Он был воспринят Московской Русью и дал ей огромную политическую силу.

Отрицание принципов «Московской Руси», начавшееся с церковной реформы Никона, привело к созданию «антинациональной монархии», двухсотлетнему «романо‑германскому» игу. Гибель империи Романовых явилась итогом навязывания россиянам идеологии и порядков чуждого мира. Возрождение «тягловых» и «служилых» евразийских начал наблюдается в Советском Союзе. Из евразийского источника идёт и регулирование государством (государем) общественной и частной жизни и хозяйства страны. Вместе с тем, крах большевизма неизбежен в связи с его антирелигиозной и западнической основой.

 

Солоневич и Башилов. Пожалуй, никто столь страстно не восхвалял допетровскую Россию как жившие в Аргентине И. Л. Солоневич и Б. П. Башилов. В книге Ивана Солоневича «Народная монархия» (1952) большое внимание уделено государственной организации допетровской России. Солоневич утверждает, что подобной системы не существовало нигде в мире – «даже в лучшие времена Рима и Великобритании», ибо эти империи властвовали над побежденными по принципу «разделяй и властвуй», тогда как «Москва властвовала, не разъединяя, а соединяя». Русский народ построил государство, удовлетворявшее большинство его жителей:

 

«Самоуправления, равного московскому, не имела тогда ни одна страна в мире, ибо повсюду, до середины или даже до конца XIX века все европейское самоуправление носило чисто сословный характер. Мы должны констатировать, что реформы Александра II, были только очень бледной тенью старинного земского самоуправления Москвы. Или, иначе, начиная с конца XVII века до середины двадцатого, государственный строй России развивался, – почти непрерывно в сторону ухудшения».

 

Солоневич утверждает, что по государственной организации Великое княжество Московское, затем Московское царство, затем Российская империя, всегда превосходили соседей – иначе Россия не выдержала бы конкурентной борьбы. «Все наши неудачи и провалы наступали именно тогда, когда нашу организационную систему мы подменяли чьей‑либо иной». Точкой, в которой концентрировались все достоинства государственной системы, была русская монархия. Московская Русь представляется Солоневичу недостижимым идеалом: «Я никак не хочу идеализировать. Я говорю только о государственном строе, и я утверждаю, что он был самым «гармоничным» не только в Европе тогдашней, но был бы самым «гармоничным» и для Европы сегодняшней».

По словам Солоневича, родом крестьянина, через пятьдесят лет после Смутного времени, русский крестьянин достигает «уровня материального благополучия, которого он с тех пор не имел никогда». Этот мужик судится судом присяжных и имеет гарантированную законом неприкосновенность личности. Все это было возможно благодаря самодержавию, которое автор называет «народной монархией». Он пишет:

 

«Самого очевидного вывода, что московское самодержавие было создано народной массой в её, этой массы, интересе, наши историки – даже и монархические – никак заметить не могут. Бьются лбами о любые сосны: и Византия, и татарский пример, и экономические отношения, и всё, что хотите… Между тем, если мы просто‑напросто возьмём элементарнейшие факты истории, то мы увидим, что самодержавие было: а) создано массами и б) поддерживалось массами. И создание и поддержка не имели ничего общего ни с Византией, ни с экономическими отношениями: дело шло об инстинкте самоохранения, об инстинкте жизни».

 

Правление Петра I Солоневич считает величайшим несчастьем для России. В отличие от многих критиков преобразователя России, он не склонен считать, что пьянство, богохульство и страшная жестокость Петра есть лишь следствие его больной психики. По мнению Солоневича, всему этому юный царь набрался у иноземцев – сначала на Кукуе, куда съехались подонки со всей Европы, а потом и в самой Европе – несравненно более жестокой и грязной (немытой) в те времена, чем Россия. Зато главные заслуги Петра – его административные преобразования, создание новой армии, полководческие таланты, создание флота, вызывают у Солоневича большие сомнения. Автор считает его никуда негодным администратором и вообще не признаёт Петра‑полководца. Хуже всего, что Пётр был начисто лишён дара предвидения: после его смерти флот сгнил, а на престол дворяне возвели «вчерашнюю уличную девку», неспособную править страной. Власть перешла в руки дворянства.

К Солоневичу идейно близок Борис Башилов (Б. П. Юркевич), также поселившийся в Буэнос‑Айресе. В 1950‑е – 1960‑е годы он опубликовал девять частей (выпусков) книги «История русского масонства». Первые две части посвящены Московской Руси. Автор рисует обаятельный образ Алексея Михайловича – отца Петра. Башилов отводит упреки в пассивности царя, отмечая, что он «был на высоте своей высокой должности», не делал «резких шагов», но и не устранялся от решения важнейших вопросов – умел находить достойных помощников и поддержать новые начинания. Единственный, но серьезный упрек «Тишайшему» Башилов делает в связи с его поддержкой патриарха Никона, который бестактными и жесткими реформами привел русское православие к Расколу. Ошибка царя привела к трагическим последствиям:

 

«Раскол, подорвав народную веру, обессилил церковную организацию и внес путаницу в народное мировоззрение. Утеряв чистоту самобытного религиозного мировоззрения, разделившись на два лагеря, народ не смог отстоять подчинения церкви государству, которое провёл Пётр».

 

В третьей части – «Робеспьер на троне» Башилов приводит многочисленные примеры, свидетельствующие, что Пётр I революционными методами разрушил Московскую Русь. Он нанес России страшный ущерб, но настоящее европейское государство создать не смог, поскольку «поставил перед собой совершенно утопическую задачу превратить народ глубокой своеобразной культуры в один из европейских народов». Башилов приходит к выводу, что «Пётр своими реформами почти совершенно разгромил национальную, единственно возможную в тяжёлых русских условиях, форму монархической демократии». Пётр дал начало петербургской или имперской России, закончившей свой путь Октябрьской революцией.

 

Современные традиционалисты. Московская Русь привлекает сегодня внимание русских традиционалистов – от неоевразийцев до консерваторов. Евразиец Александр Дугин считает истинным православным царством Московскую Русь после падения Византии: «Именно в Московской Руси полностью реализовался православный политический идеал. В этот период и свершилось избранничество русского народа, о котором догадывались и прежние поколения. Русь стала последним оплотом полноценного православия». Идеальное православное царство и православный уклад жизни на Руси, пишет Дугин, были подорваны реформами Никона и Петра I:

 

«Эпоха идеального образцового православного уклада в церкви, политике и общественной жизни длилась вплоть до начала никоновских реформ. С этого момента симфония властей на Руси стала раскачиваться то в одну, то в другую сторону…. А вместе с западническими реформами Петра, упразднением патриаршества и перенесением столицы России в Санкт‑Петербург цикл полноценной православной политики на Руси завершился».

 

Консерватор‑националист Егор Холмогоров пишет о разорванности русской истории: «Россия, как ни одна другая страна мира, обладает разорванной историей… Уже в тот момент, когда в нашей истории появились вместо единой Руси «Киевская Русь», раздробленная Русь, «Московская Русь», «допетровская» и «петровская» России – само пространство исторического, историческая традиция, приобрели какую‑то ненормальную конфигурацию». Холмогоров отмечает, что важнейший вклад в разорванность русского исторического бытия внес Пётр I:

 

«Пётр удивительно точно воспроизводит парадигму действий фараона Эхнатона… Он пытается произвести полное «переоснование» доставшегося ему государства. Им основан новый город, новая столица – Санкт‑Петербург. Пётр вводит новые учреждения, новые обычаи, новые законы, новые уставы, воинские и гражданские, тем самым он выступает как законодатель и нормотворец. Пётр фактически учреждает новое государство Российскую Империю… Более того. Царь реформирует Церковь, стараясь приблизить её к протестантским образцам, упраздняет патриаршество, и, тем самым, притязает на введение нового религиозного культа».

 

Традиционалисты всех направлений отказываются признать единую русскую историю и делят её на куски, причем одни куски они любят, а другие – не очень. Им зеркально подобны идейные противники – либералы. Просто в их оценках «кусков» истории плюсы и минусы меняются местами. Как тут не вспомнить, насколько неизмеримо выше стоял Пушкин, писавший: «Я далек от восхищения всем, что я вижу вокруг себя; как писатель, я огорчён, как человек с предрассудками, я оскорблён; но клянусь вам честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, ни иметь другой истории, чем история наших предков, как её послал нам Бог».[140] Следование Пушкину означает, во‑первых, принятие всей русской истории и, во‑вторых, честное её описание – без сокрытия падений, но и без самоуничижения. Есть мифы, и есть факты. Мифы были рассмотрены выше, теперь следует обратиться к фактам. Sine ira et studio.[141]