Великое переселение народов в 1990-х

В 1990-м году грань русского и варварского миров шла, в частности, по Тереку. Откроем старые карты. От Терека до нынешнего Ставрополья и Дагестана почти нет чеченских топонимов – сплошь русские. Эти казачьи земли Хрущёв в 1957-м году подарил братской Чечне.

Мина рванула в начале 90-х. Тогда терские казаки, безоружные перед дудаевцами, отступили на север. Мгновенно пустоты выше Терека заполнил людской поток с Кавказа. Сорганизоваться отступившие терцы смогли лишь ближе к Ставрополью, и то с трудом. А не удалось бы – Великое переселение залило бы и Ставропольщину. Однако терцы разбудили прапамять, и новое равновесие сложилось по нынешней ставропольско-чеченской границе.

1990-е и начало 2000-х пролетели весело – в драках станица на аул, перестрелках. То есть – вновь во взаимопрощупывании, надежде найти слабину. Атаманов в 90-е выбирали именно как походных вождей, с кем не страшно и в бой. По ночам станицы патрулировали с охотничьими ружьями, бытовыми приборами. Нерадивых периодически пороли, о чём иные теперь ностальгируют с поволокой в глазах. Так на Ставропольщине возник казачий ренессанс – двоевластие казачьих и государственных органов.

К середине 2000-х прояснилось: баланс сил нащупан, а значит всерьёз воевать не стоит. И острая межплеменная фаза сменилась вялотекущей. Взаимоуважение, мы ведь помним, держится на равенстве сил. Однако и теперь горский десант порой высадится на станичной дискотеке. Обычно его уже ждут, и объясняют «кто в доме хозяин». Братья-казаки и сами готовы «подуванить» у соседей, и героически получить «люлей». Впрочем, послушать каждую сторону, жизнь – сплошь из побед.

Иногда, если будни скучны, можно нарочносговориться о хорошей драке – двадцать на двадцать, например. Наши раздеты по пояс, ваши – нет. Или наоборот. У многих от счастья глаза горят в предвкушении мероприятия. В станицах только и споров, что о международной политике:

«Тут подошли наши и накатили им в витрину», – так обычно кончаются эти дебаты.

Станица Котляревская

Вот мы и на Присуде, исконно казачьей земле. С виду терская станица – деревня деревней. Неказистые домишки, в дорогах гуси купаются. Местный народец ведь кормится больше подворьем.

Территориально станица Котляревская – в Кабардино-Балкарии, это одно из немногих кавказских сёл с до сих пор казачьим составом. В центре, как водится, церковь, вдоль шоссе – магазины. Изредки велосипедисты в камуфляжах. В папахах, с лампасами вроде никого. В Кабардино-Балкарии ведь национальный вопрос обострён, в людей в милицейской форме частенько стреляют. В любой другой форме – на всякий случай тоже. Вот и одевают казаки справылишь на праздники и парады.

На церковнойограде «Памятка казака». Присмотримся: «Каждый казак – человек свободной воли. «Воля» – это способность принимать решения, а «свободная воля» – способность принять решение со знанием дела…» И так далее на тему «будешь кацапом – сгинешь». У нас в таких местах обычно – реклама женского белья или собачьего шампуня.

Вдоволь помесив вольную грязь, я воротился на площадь. Чем бы ещё заняться? Крепнет, однако, подозрение: мне не рады.Стоит ведь в станицу забрести чужаку – и казак настороже: что ещё за заморский попугай? И вот равнодушные взоры переросли в косые: «А ты, мил-человек, кем будешь?» Не скажешь ведь: «Я изучаю социально-этическое творчество. Ведь ещё «Иудушка Троцкий» учил: из всех русских лишь казаки способны к самоорганизации. Потому и обезвредимих первыми».

Так что подобру-поздорову сворачиваю за церковь, прочь от центра.

Зачастилколючий дождичек, намекая о крыше над головой. Как же опрометчиво понадеялся: переночую у какой-нибудь «весёлой вдовы», заодно к станичной спецификеприобщусь. Увы, тучи надо мной сгущались.

Зайдём тогда иначе. В станицах, чтобы стать своим, лучше сразу прибытьк атаману. Атаман – ключик к решению проблем. Только где его найдёшь?…

Государевы люди

Тут мне повезло, каки обычнофартило в таких поездках. Набрёл на станичный краеведческий музей – отчего не зайти погреться? Посетитель яединственный, лишь за столом в архивной тиши смотритель, углублённый в бумаги. На стендах – славная станичная история, выцветшиеземлистые фото: казаки дореволюционные, советские… «Да, атамана среди них не сыскать», – сказал я, словно у меня был спутник.

– Я атаман, – отозвался вдруг старичок. – А ваши документы прошу.

Так судьба свела с Михаилом Михайловичем Клевцовым – местным краеведом и интеллектуалом, автором книг о терцах. А главное – атаманом. Правда, не нынешним, а прежним, возрождавшим станицу в 90-е.

– Начнём с главного, – устроился удобней Клевцов, когда знакомство скрепили рукопожатием. – Что есть естественная среда для казаков, как по-вашему? Несомненно, сельское хозяйство. Экономическая основа казачества – земля, труд в поле. Однако земледелие, вы знаете, дело затратное, неприбыльное. Здесь, в Котляревской оно дотационное. Так что растить рожь – скорей образ жизни, а не бизнес.

Вы вообще знаете, зачем нужно терское казачество, для чего оно есть? – перешёл к сути отставной атаман. – Я скажу. Мы самим фактом существования обеспечиваем политическую стабильность на Кавказе и присутствие России тут. Это понятно?

Я кивнул.

– Поэтому, если власть заинтересована во влиянии здесь, необходимо – что? Поддержка казачьего землепользования, государственный протекционизм. А это: сельхоздотации, облегчённые налоги, льготы с техникой, – Клевцов загибал пальцы. – Пойдёт помощь земледелию – расцветёт казачество, не пойдёт – исчезнет. Но Россия тогда потеряет Кавказ.

– И как обстоит с госпокровительством?

– Никак, – развёл руки Клевцов. – Его нет. Мы здесь, в Кабардино-Балкарии больше зависим от Нальчика, чем от Москвы. Сейчас за гектар пашни налог – десять тысяч в год. Это нереально. Поэтому земля у казаков только та, что перед домом. А это уже не сельское хозяйство, а приусадебное – различаете? Получается, казаки выведены из естественной среды.

– Что ж, – призадумалось, – Россией вы брошены, а властям КБР эти казачьи остатки – что кость в горле. Идёт негласное выдавливание вас?

– Не надо громких слов, тем более для публикации, – прервал атаман.

– Наша задача прежняя. Оставаться несмотря ни на что, пускать корни. Дружить с горцами, и тем поддерживать Государство Российское. Ведь все мы – государевы люди.

Атаман Канунник

Трудно представить, что в XXI веке кто-то всерьёз хочет пахать и сеять. Однако такие есть. В станицах только и слышишь о пашне и всходах, яровых и озимых.

Убеждаешься также, как подвижна граница между казаком и крестьянином. Похоже, «казак» и «крестьянин» – две стороны медали. Перетекают друг в друга от степени угрозы. При боевой опасности крестьянство либо сбегает, либо оказачивается. И наоборот: всё спокойно, стерильно – казак уж озабочен хозяйством, оплатой газа, и… потихоньку сползает в крестьянина. К таким выводам пришёл я, гуляя в станице под руководством Михаила Михайловича Клевцова.

– Вот он, новый атаман – Канунник Алексей, – представил Клевцов, войдя в строящийся клуб. – Мучайте теперь его расспросами, – и поспешно удалился.

Атаман Канунник, мужичок лет за сорок, смотрелся скорей не походным вождём, а хозяйственником. Успехи его – больше по обустройству.

– Сейчас, когда всё утряслось, можно, наконец, и делом заняться, – обвёл Канунник недостроенные стены. – Здесь расцветёт культурная жизнь. Проведём дискотеки, разумеется, с охраной из наших ребят.

По соседству возводили огромный, вполне профессиональный бильярдный стол. В спортзале нагуливала мышцы молодёжь – будущая клубная охрана.

– Мирный быт – хорошо, – гнул я своё. – Но казачество ведь боевое братство.

– Никуда не делось это братство. Скажу честно, наши люди больше любят воевать, чем работать. На земле, бывает, ленятся. Но если вдруг какая заварушка – будьте спокойны, уговаривать не придётся. Сами сбегутся, даже кого не звали.

Мы вышли в окутанную вечерней дымкой станицу, глотнуть прохлады:

– Есть у нас ядро, – стряхнул опилки атаман – где-то 230 казаков, может, 250. Они, я уверен, достойны предков, даже если останутся последними казаками в мире.

Что ж, с котляревцами прояснилось. Жизнь они ведут в трудах праведных, честно тянут лямку отечества. Не будем мешать бороться за пахотные земли, а двинем дальше – туда, к фронтовому столкновению цивилизаций.

Станица Галюгаевская

Чем ближе к околочеченским станицам, тем слышней о войне – вмаршрутках, магазинах:

– Я в войну все зубы потеряла. Просто от стресса.

– Легко отделалась, – пересуды вокруг.

Вот она – межцивилизационная граница. Станица Галюгаевская, что на Тереке – последнее ставропольское село перед Чечнёй. Каждый день глядит на чуждый мир, ожидая неведомого. Терек тут вовсе не горный поток, как думалось, а полноводная река с островами, гораздо шире Москвы-реки. Наш берег – равнинный, открытый; чеченский – густо лесистый.

В первую и вторую кампании прифронтовая Галюгаевская хлебнула сполна, и так привыкла к пальбе, что уже не замечала. Но вот настал вечер, когда выстрелов как-то не случилось. Тут-тогалюгаевцы встревожились всерьёз. Странное чувство: теперь жди чего-то истинно зловещего… К мирной жизни ведь тоже не сразу привыкнешь.

Разумеется, казачьяидентичностьраскрылась сполна. Сама жизнь мобилизовалавсех в «активных» и не даёт вернуться в крестьян.

– Атаман нужен? Сейчас, – местный житель уже тыкал в телефон.

– Иди на площадь, – последовало наконец. – Возле памятника Ленину ждут.

То ли не так пошёл, то ли объяснили плохо, но угодил к странной конструкции, что вознеслась над округой. На дом непохожа.Бородатый казак, перекрестившись, запирал дверь. На мой вопрос – махнул в сторону не глядя. В «стороне»вскоре и впрямьзамаячилалысина Владимира Ильича. Рядом – некто. По бравым усам и живому взгляду – точно атаман.

– Журналист? – вгляделся батька-атаман, – знаем таких. Недавно приезжал тоже, из «Ставропольской правды». Хочу, говорит, про вашежитьё рассказать, про успехи. Мы ему и показали. А потом он такое накалякал, до сих пор расхлёбываем. А ты на кого работаешь, тоже на Ставрополь?

– Нет, – говорю, – ставропольская политика не по мне. Я больше по части мировой.

Галюгаевский атаман Бондарев Юрий (именно так: фамилия, потом имя) ждал кого-то ещё. Из проулка и вправду вынырнули двое, полуинтеллигентной внешности. Доверия лица почему-то не внушали.

– У нас в воскресенье выборы, помните? – пожал руки Бондарев. – Надо охранять порядок. А то журналисты зачастили, писатели всякие, провокаторы… Может, Ставрополь хочет кого своего здесь поставить.

Короче, набирай человек пятнадцать из актива, – решил атаман. – Если посторонний до воскресенья явится – сразу выкидываем. Ясно?

Казачк и почтеннокивнули.

– «Икс» сейчас в станице? – и замелькали безвестные имена.

Выяснилось: в Галюгаевской всё непросто. Станичный атаман Бондарев – одновременно и глава местной администрации. То есть, власть официальная и неофициальная, государственная и казачья. А как ещё в станице со стопроцентно казачьим составом? При этом казачья и государственная власти, видно, конкурируют, и кому-то в ставропольской верхушке не по душе казачья самостийность. Как, впрочем, и любое бесконтрольное вольномыслие.

Получив инструктаж, станичники насупились: сразу исполнять или подождать? Яже почувствовал себя явно лишним в этом оазисе народотворчества.

– Да, чуть не забыл, – нашёлся я. – Привет тебе от атамана Клевцова из Котляревки. Вот, и книжку свою подарил.

Я достал экземпляр с автографом, изобразив на лице самую простодушнейшую из улыбок. Бондарев недоумённо повертел.

– Ладно, пошли, побеседуем, – вернул, наконец, подарок. – Расскажешь, кто, откуда.

И мы пошагали по исчезающей в сумерках Галюгаевской.

Галюгаевские будни

Так я начал обживаться в весёлой станице Галюгаевской.

Раньше Галюгаевка пестрела национальностями, как любая деревня на Кавказе. Увы, когда жить пришлось по-военному, здесь не осталось чеченских семей. Так решили казаки – на войне ведь не до сантиментов.

– У нас «зверьков» –ни одного, – расплылся в улыбке Бондарев. – Приехать по делам – пожалуйста, не возражаем. А остался ночевать – сами на ту сторону вывезем.

Окр у га и сейчас полна боевых следов. Пройтись по нашему, безлесому берегу – споткнёшься об окопы, укрытия, вырытые казаками. Здесь в 90-е с охотничьими ружьями держали оборону, ожидая атак из-за реки. Сейчас окопы подзаросли, бездействуют– разве что мальчишки играют в войну. Впрочем, выстрел с той стороны нет-нет, да грянет.

– Один сюда не ходи, – предостерёг атаман. – А то очухаешься где-нибудь на лесопилке, прикованный к пилораме. Там твои статьи не оценят. …И чего это я тебедоверился?

Заречная угроза растит боевой тонус. Вообще, если вы не воинственны, не хотите подраться – никогда не станете здесь своим. Казаки, скажем, любят служить в армии. Станиц без залов боевых искусств, признаться, не встречал. Атаман Бондарев тоже, частенько туда заглянет – оценить смену.

– Пойдём, зал наш покажу, – позвал как-то.

Вновь миновали деревянную самоделку-каланчу, что так запала в первый вечер. Беззубый батюшка-казак огородничал – Бондарев подошёл под благословение. Оказалось, церковь сколочена всей станицей по зову сердца, потому и смотрится без изысков. Однако сам метод народной стройки вызвал душевный прилив, вновь напомнив: в «правильных» станицах православие – краеугольный камень. Везде, в трапезной ли, в атаманской, просто в доме – иконы, и всякий без указок скинет шапку.

В спортзале тоже красный уголок, а перед тренировкой – общая молитва. Атаман осенил себя крёстным знамением, однако внутрьне вошёл, а лишь затаился, наблюдая разминку. Воздух полнили хлопки хорошо поставленных ударов – молодёжь готовилась к подвигам. Наконец, быть человеком-невидимкой наскучило. Бондарев, сделав патриотическое лицо,вступил в зал. Казачк и мигом выстроились.

– Здорово дневали, братия казаки!

– Слава Богу! –откликнулось юное войско, не сводя восторженных глаз.

– А это что? – Бондарев потянул рваные штаны.

– Ещё увижу – выпорю, – предупредил ласково.

– Ну, вольно, – атаман расслабился, расстегнув куртку. – Истинный казак бодр духом и телом. Настоящий боевой рекс, – засиял он усатым лицом. Однако, заметив взгляд на распахнутой куртке, запнулся и так втянул животик, что вроде перестал дышать.

– А для этого первое дело – отличная физуха, – просипел уже чужим голосом.

Пришлось делать вид, что дела не ждут, и срочно откланяться. Вдогонку вновь – удары, тяжёлое дыхание.

– У нас дети вместо спорта крючатся за компьютером, – поспешал я за Бондаревым. – А вам нельзя, межцивилизационная граница всё же. Когда вокруг тихо-мирно, сам знаешь, народ-воин вмиг расслабится в крестьян.

– Истинный казак, он и внутри, как оружие. А мы, терцы, из всех казаков – вообще самые…, – начал было Бондарев. Но – встал, как вкопанный, тревожно всматриваясь.

– Что? – подступил и я плечом к плечу. – Неужели опять международный конфликт?

На бондаревском перекрёстке кто-то, искусно замаскировавшись, наблюдал. Явилась и соседка, причитая и качая головой – из укрытия выступила атаманова жена,Ирина. Дальше Бондарев брёл сам.

– Дети не слушают, прополоть не допросишься, – донеслось. – Шляется невесть где…

Атаман оправдывался, входя в дом.

Я решил не разжигать межнациональную рознь, и дальше гулял в стороне,уже один.

Застольные беседы

Есть в Галюгаевской пожарная часть – крупная, обслуживает не только станицу, но и ближние посёлки. Штатных казаков-пожарных – человек десять.

Сегодня в станице праздник. У пожарной частидолгожданный подарок – автомобиль. Громадный, только с конвейера красавец «Урал». Такой огромный, что с трудом въехал в ворота. С «Урала» бережно стёрли пыль и загнали в гараж.

– Как там, спокойно? – повёл носом старший смены, Песковецкий, с надеждой вглядываясь вдаль.

Дымом,увы, не тянуло.

Здоровенный казачура Песковецкий – шапка на башку не влезает, ступил за ворота.

– Погоди, не запирай, – почесал в затылке. – Надо бы и братам показать, больно хороша машина. Сейчас увидишь, нам шапками замашут, как Гагарину на мавзолее, – и сам уселся за руль.

Братья-казаки тоже заняли места. «Урал», рванув, понёсся по станичной грязи, сигналя в мощь своих лёгких. Куры и гуси с гоготом разбегались, а бабушки, заблаговременно уступая дорогу, крестились вслед. Когда пошли на второй круг, оценить «восьмое чудо света» вывалила вся станица. Народ и впрямь ликовал.

– Ну, хватит – машину испачкаем, – заважничал Песковецкий, насладившись эффектом.

Энтузиазм, однако, не спадал – площадь у пожарки стихийно обросла народом. Так родился станичный праздник, который вскоре переместился за столы.

Обычные станичные разносолы – сало, картошка, маринады, соления – всё домашнее. Единственная изюминка в тот день – верблюжье мясо, невесть откуда здесьвзявшееся, и лёгкое виноградное вино однолетней выдержки. Называют казачье вино – чихирь. Подают этот чихирь в трёхлитровых банках. Впрочем, люди бывалые запивают чихирём напитки более серьёзные – словно компотом.

Разговоров в тот день – только, что о перспективах пожаротушения на Ставропольщине. Сквозит даже сожаление, что пока нигде не горит. Ну, раз тихо – можно и отдохнуть.

– А что, если за рекой пожар полыхнёт– тоже поедете? –спрашиваю.

– Почему бы нет? Они же соседи, нам жить рядом.

– Помню, летом случай, – поворошил в памяти казак Анатолий. – Рыбачим как-то на реке. А мимо лодку несёт, уже вполовину затопленную. Люди сбоку гребут, пытаются причалить. А теченье здесь быстрое. Глядим – это ж аллахакбарцы, ну, чечены то есть. Что делать, соседи, надо помочь. Подсобили лодку вытащить, поговорили, потом разошлись. Воюет-то больше молодёжь.

Обращение «брат» среди станичников общепринято.

– Ты всё про казаков спрашиваешь, брат – начал казак Станислав, – я так скажу. Я родился и вырос не здесь, а в Чечне, и учился там. В те годы чеченцы как раз возвращались из ссылки, с Казахстана. Всех нас старшие чечены отводили в сторонку по одному и спрашивали: «Ты русский или казак?». Если ответишь «Русский» – обычно сильно не били, отпускали. А скажешь «Казак» – доставалось всерьёз. Меня тоже прижали: «Кто, – говорят, – русский или казак?» Я забоялся, сказал, было «Русский». Но вспомнил отца, деда, традиции, и закричал «Казак я!»

Дальше говорю: «Смотри, мелкашка у меня на чердаке припрятана. Сами в Казахстан ускачете». Мне, конечно, перепало, но потом чечены даже зауважали меня.

– Да, традициипозабыли, – поддержал казак Яценко. – Вот помню… Сейчас атаман скажет – расскажу.

Заметно: атамана уважают, но не заискивают. Обычный старший среди равных.

– Ещё года в семидесятые было, – дождался Яценко. – Я, маленький тогда, иду по станице, и что-то захотелось наравне со старшими ребятами быть. Дайте, говорю, и мне папироску, я тоже курю. Иду, значит, сзади, дым кольцом. Тут кто-то навстречу – все расступились. Смотрю, это же сосед наш через дом, друг деда моего. Останавливает: «Кто ж такой маленький, а курит. Ты чей?» Я, отвечаю, живу там-то. Тут он размахнулся, как даст промеж ушей, что папироска-то у меня и вылетела.

Друзья постарше шепчут: «Быстрей говори: «Спасибо за науку», а то ещё поддаст». Я плачу, по щекам слёзы. Говорю: «Спа-спасибо за науку, дедушка».Он: «Ну ладно, ступай. А ещё попадёшься – отцу доложу, так просто не увильнёшь». С тех пор, вот, не курю, – вздохнул Яценко.

– А если б не сказал «Спасибо за науку», тогда что? – интересуюсь.

– Ещё получил бы по сусалам, а потом– и ещё-о, – с довольствомоценилаЯцениха, словно гордясь успехами школьника.

– А что, скажешь, молодые и сейчас без дела не шляются? – оседлал любимого конька Бондарев. – Главное – найти им работу. В этом году обязательно запустим сельхозпредприятие. Это сколько ж людей пристроим, а? Что, Абатуров, пойдёшь? – обратился напротив.

Казак Абатуров молча внимал атаманово слово.

– Да надо б когда-то, – процедил наконец.

– Часть земли – под огороды, – просчитал Бондарев. – Ну что, брат, возьмёшь земли? Турки смотри, как работают, мы что – хуже?

– Я первый и возьму. А то где ж ещё такое, – заверил Абатуров и залил немного чихиря.

– Ещё человек хотя бы сорок надо, – искрил мыслью атаман. – Погоди, – встрепенулся вдруг, – а что ж ты в том году не шёл, когда землю давали?

– Это когда я был, а никого не стало что ли? – казак Абатуров был косноязычен настолько, что хотелось треснуть его по голове словарём великорусского языка С.И. Ожегова. Однако Бондарев понялего с полуслова.

– Да-а, лодыри мы, – подпёр щёку, уставившись куда-то сквозь стену. – Горы свернём, лишь бы ничего не делать, а государственного подхода – нет.

– Казаки сильны народной инициативой, народоправием, – расчувствовался я, даже привстав над обществом. – Ведь социальное творчество рождает этически развитую личность…

– Верно, было у нас это… социальное творчество. В 90-е могли даже выпороть кое-кого, – Бондарев восторженно обвёл собратьев.

– Что ж потом перестали? – разочарованно опустился я.

– А-а, – махнул Бондарев, – они в милицию донесли. К нам приезжают: «Кто атаман?» Поперёк государственных законов не попрёшь – статья ведь.

Казаки действительно большие патриоты-государственники. Любимая забава – ловить за хвост жидомасонов. Неудивительно, разговор сполз к политике – американцев ругали уже хором.

– Всё продали либерасты клятые. И производство гавкнулось.

Каждый припоминал своё.

– А Путин как же? Путин-то что, не видит? – казак Анатолий волновался, что не мог выговорить до конца ни фразы. – Почему молчит? Знак не подаст какой, хоть глазом моргнёт – мол, вижу всё, понимаю?

– «И кто его знает, чево-о он моргает», – затянули с той стороны, чтостёкла дрогнули в рамах. Причём произведение исполнялась одновременно в нескольких тональностях.

– …Хороша всё же новая машина, – вспомнил вдруг Песковецкий. – Любой пожар потушим, – потянулся до хруста и обвёл ручищей полсвета. – Так что… гори оно всё синим пламенем.

Казаки так долго праздновали, что про «Урал» подзабыли. К счастью, пожаров в те дни не было.

Казачий Круг

Незаметно подступил день выборов галюгаевской администрации. Пятнадцать ребят, выставленных Бондаревым, действительно патрулировали станицу, и враги живой демократии не пробили казачью оборону. Впрочем, никто и не пытался. Мероприятие минуло, как рутинные госвыборы. Главой местногоруководства благополучно переизбрался Бондарев.

Адальше – главные выборы, атаманские. Близился станичный Круг или, как называют здесь – Сбор.

Обычное время станичного Круга – осень. Летом все на полях, зимой холодно. Лучше – октябрь-ноябрь. Повестка: отчёт атамана, его помощника, казначея. Что сделано, работа с молодёжью,планы наперёд. И наконец, главное – новый станичный атаман. Назначаютатамана на три года. Хотя Сбор может, как выбрать, так и снять до срока – за нерадивость.

Решают на Кругах – простым большинством. До компромиссной демократии, типа христианской, казаки-разбойники не дозрели.

Сбор проводят в клубе.Многие, вижу, в отутюженных мундирах, да с нагайками, а главное – с нескрываемым чувством собственноговеса. Ведь сегодня каждый – и есть станичная власть. На сценеуже атаман, правление, писарь. Справа священник, скамья почётных стариков– крепких хозяев, знатоков казачьих устоев.

– Встать! На знамя равняйсь! – гаркнуло где-то, прервав пересуды.Народу являют синее полотнище с серебряным шитьём – терское знамя. Можно начинать? Нет, вновь команда: «На молитву, шапки долой!». Священник благословляет Круг.

Для Бондарева сегодня час испытаний. Он много сделал, его уважают, ценят. И настроен оптимистично, хоть видно – волнуется.

Первым слово взял именно атаман. Говорил много: про хозяйство, разнотолки со Ставрополем, сельхозтехнику.«Любо аль не любо?» – отрывался иногда.

Досталось от Бондарева и собратьям – в основном из-за трудовой инертности. «Лодыри мы», – закончил любимой присказкой, захлопнув папку.

Следом – прения, выяснения отношений.

– А техника когда будет? На нашей, милчеловек, поработай. Руками что ли землю рыть? – летели упрёки.

– А что, Марфин не предупреждал, без тракторов останемся?

– Когда газ в дальние дома проведут? Сам, поди, хорошо живёшь.

– Да сколько можно! – вскипал зал. Атамана уже песочили все кому не лень – вроде конкурса, кто громче крикнет. Лишь батюшка на сцене гордо безмолвствовал.

Бондарев поначалу возражал, отбивался. Потом как-то сник, лишь удручённо посматривая.

– Кандидатуры на атаманство, – распорядились, наконец.

– Голицына предлагаю, – отозвался Круг.

– Вервейко давай, – заорал казак Анатолий, что рядом.

Выдвинутые казачки нехотя тянулись к сцене. С задних рядов подбодрили – нестройным матом.

У Бондарева вид – совсем бледный. Атаманить он любил, но сейчас, казалось, готов взять самоотвод, если бы такое дозволял Круг.

Кто-то вспомнил ещёпрокол, другой защитил… Неумолимо голосование, а воздержавшихся на Кругах не бывает – либо «за», либо «против».

– Голицын, – огласил, наконец, председатель.

С трудом несколько голосов.

– Вервейко.

Тоже негусто.

– За Бондарева.

Зал синхронно вскинулся, причём и мой знакомец Анатолий.

Новым атаманом почти единогласно переизбран Бондарев. Улыбки, шутки, назидания… Атамана со счастливым лицом чествуют недавние критиканы.

Я уже не понимал весь смысл спектакля.

– Зачем выкрикивать другого кандидата, если сам голосуешь за Бондарева, – потянул я за рукав Анатолия.

– А чтоб не зазнавался, – убеждённо выпалил тот. – Пусть знает – всегда можем и снять. А то возомнил себе…

И Анатолий двинулся поздравлять.

После выборов нового-старого атамана препроводили к батюшке на благословление. А дальше –главное. По традиции атаман снимает мундир и получает три удара плёткой по спине от старейшин. Чтобы лучше усвоил, кто кому служит. Или – чтоб «не зазнавался», по словам Анатолия.

Бондарев с опаской подступил к старейшинам, однако подставил спину охотно. Свист нагайки:

– Раз, – вздохнуло войско. – Два… Три, – и рассыпалось в аплодисментах, словно после премьеры.

Всё, Круг кончен. Головы обнажены для молитвы. Знамя уносят.

– Как-то сильно шарахнули сегодня, – морщился атаман уже дома, пытаясь разглядеть узор на спине. – В прошлый раз вроде легче.

– Ничего, до следующего Круга заживёт, а там покрепче достанется – подбодрили гости.

Единственной, кто не скрывал радости от трёх отметин, была почему-то атаманова жена Ирина:

– Очень хорошо, – хлопотала она у плиты. – Будешь знать. Наконец и тебе нашлась управа. Очень хорошо.