Суббота начинается в пятницу

Кибуцные Общие собрания – те самые, где царит прямая демократия, проводят в шабат, или – по-нашему, в субботу. Однако у иудеев суббота начинается вовсе не в субботу, а в пятницу с восходом луны. Этоотголосок лунного(а не солнечного) календаря, принятого у семитов в древности. Поэтому в пятницу, ближе к закату я предъявил заветный вопрос:

– Кстати, когда у вас ближайшее собрание?

– Сейчас собрание, – Шифрис ходил маятником возле накрытого стола, – можешь выступить.

– Общее кибуцное собрание. Там всё решаютнародовластием.

Этимя, кажется, испортил впечатление о себе:

– Сколько живу– ни одного собрания не помню, – встрепенулся Борис.

– А может, эти – евреи,шабаш устраивают?То есть – шабат, – кивнул Лёня на кибуцный центр.

Я запомнил это. Дождавшись пятничной темноты – подступил к центру. Кафе, «Школа танцев», актовый зал… Внутрь попасть, разумеется, не чаял, да и зачем мне лекции на иврите. Но взглянуть на социальное творчество издали – совсем недурно.

Дверь пока заперта, темно. Я что ж, явился первым?

Впрочем, нет – вспыхнул свет.

– Шабат шалём, – окликнули сверху.

– Воистину шалём, – растерялся я. – Russian, English, плиз.

Вкратце поведал я, что интересуюсь кибуцнымнародоправием. «Сейчас ведь как раз царица-суббота, – блеснул я,– возможно, проводят Общее собрание. А значит– расцветает этика, личность. Каждый кибуц, – говорю, – ведьпросто «Мекка» прямой демократии».

Меня, похоже, не поняли –окно прикрыли. Вновь неясное на иврите.

– Не уходите, сейчас побеседуют, – обрадовали наконец.

Пожилой кибуцник, поправляя кобуру, дожёвывал на ходу. Беседа, однако, приобрела вскорепризнаки военно-полевого суда:

– Кто такой? Срок пребывания? Мотивы? – по бдительности неизвестный превосходил пограничного пса.

Лишь в конце проявил-таки любезность, проводив меня к дому. Правда, держась сзади и не отрываясь от кобуры.

Первый стоп-кадр дома – изумлённый Лёня с поднятой вилкой. Неизвестный же, объяснившись с Борисом, так же не теряя бдительности, удалился.

Шабат

– Что, не прошёл пейс-контроль? –хохотал Лёня. – Говорю, последнее собрание проводили, когда некоторые, – глянул на Зайцера, – ещё в СССР «Слава КПСС» кричали.

– У меня такое неприятное чувство,что ты прав, – примкнул я к пирующим.

На столе, как принято, шабатные свечи,на полу четырёхлетний Лёва. Накрытый стол уже на третьопустошён.

– У нас, как в России, – Лёня придвинул рюмку. – Человек, который не пьёт, ещё должен доказать свою порядочность.

Я бы и сам не прочь забыть про нескладный поход.

– Кстати, –хватился Борис, – в Питер надо позвонить – что там у дочки?

– Знаете, как Мойша приехал в Израиль ради счастья детей, – мешал ему набирать Лёня. – Я, говорит, прибыл в Страну только из-за детей. И теперь они так счастливы, так счастливы.

Ему:

– Вы и здесь проживаете вместе с детьми?

– Что вы, – говорит, – как можно. Они остались там, в Одессе.

Ваша дочь наверно тоже счастлива?

Борис, несмотря на помехи в лице Лёни, соединился. Издал ряд междометий– через рот, то ли через нос:

– А-а!… У-у!… Неужели? Как назвали?

– Внук родился, – триумфально вернулся. – Второй уже.

– Внуков вы ещё умеете делать, – поздравил Лёня.

Борис трубно высморкался в платок, что-то ещё протёр там:

– Внука бы сюда перетащить, – размечтался, – показать истинный Израиль.

– Лишь бы чужую жизньиспортить, – запряг любимого конька Лёня. – Не понимаю, что побуждает вас к мацовому патриотизму. Здесь же комфортно только пенсионерам, халявщикам всяким. Ещё небожителям вашим – черношляпникам, чернокнижникам, простомракобесам.

– Случай, знаешь, – перебил Борис, – одного грузинского еврея спросили: «Ну, как, Вахо, устроился в Израиле?» А тот: «Да вообще никак не устроился». «Что такое?» «Да работаю всё ещё». Вот и ты. Будь у тебя занятие – иначе бы рассуждал.

И вообще, что ты в филологию упёрся? – Борис подцепил маслину. – Вон, Трахтенблюм, смотри,фирму открыл,киногруппу по библейским местам. Как её, эта… «ХРИСТА-Продакшн», – запамятовал он. – А тебе всё о Мережковском потрещать не с кем. В школу, вон,иди. Там как раз нужны – молодые, длинноногие.

– Попробуй, правда, в школу, Лёнечка, – подхватила жена-Люся.

– Вот вы опять берётесь за темы, о которых знаете только названия, – вскипел Лёня. – Несёте всякую ахинею, да ещё с надрывом шейных жил.У вас сейчас сам Альберт Эйнштейн р аскладывал бы товар в супермаркете, э то вам ясно? Сделайте себе хоть два обрезания – позволят лишь подмести историческую родину. А ведь мы – не евреи из Марокко, которым надо объяснять, как включать электрочайник.

– Закройте тему, пожалуйста, – взмолилась Люся. – Он опять захочет подбить здешних скинхедовна маленький еврейский погромчик.

– Это место для вас, Борис Яковлевич, – задымил сигаретой Лёня. – Живите, радуйтесь, пока вам не устроят неделю исламской культуры. Шахиды, кассамы, знаете ли,гурии в раю.

Радуйтесь здешним проституткам – они же страшны, как смертный грех. Не понимаю, кто им платит? Это они должны платить.

– Лёня! – строгий окрик из-за стены.

– Ты, вот что, – загневил взором Борис, – держи ширинкуприкрытой. Не в России, чай.

Да, я остаюсь. Я – сионист.  Хочу, чтобы мои внуки рожали евреев. Что, думаешь, не знаю, ты меня за глаза «жидомасоном» обзываешь?

– Кто – я? – округлил глаза Лёня. –И в мыслях нет. Ну какой же вы – и масон?

– Азохн вей, Лёня, – вытерла руки о фартук жена-Люся. – Даже Моисей вёл себя скромней.

– А он из России недавно откинулся, – Борис поправил сползшие очки. – Последний раз вернулся, в общении – словно с зоны. Даже иврит пересыпал матом.

– Это у вас такой настрой, потому что давно в России не были.

– Ты эти гойские штучки оставь для выкрестов, – парировал Борис. – Ну был я в вашей Рашке,зимой– и что? Думаешь, радовался, словно попал в Диснейленд? С аэропорта выйдешь – толпы оболваненного охлоса прут. Пьяных больше чем трезвых, – загибал он пальцы. –Мороз – минус 40, трамваи облупились.

Так что, возвращайся. Там ждут твои друзья – Иванов, Сидров, Пидоров… То есть Иванов, Петров, Сидоров, – волновался Борис. – Ходи в филармонию, все эти «яблони и груши, вани и катюши», – затянул фальшивым фальцетом. – В Мавзолей – хоть каждый день. Своим отсутствием ты только украсишь Израиль.

Потом тебе, правда, дадут по башке за то, что спаиваешь великий народ-богоносец. Помнишь их неурожайв последнюю тысячу лет? Кто виноват? А рок-музыку кто изобрёл, чтобы сгубить русскую духовность? Опять не ты?

Всех в колонны по пять тысяч! – чуть не пробивал он стол. – Камни дробить, уран добывать – чтобы мозги, наконец, на место встали.

– Вам не понять, – Лёня разлил остатки бутылки. – Вы, конечно – величина библейского масштаба. Но… бесполезно. Тут моя личная трагедия, если хотите. Да – нравится жить в собственной,а не съёмной квартире, люблю аншлаги в театрах. Так что, может, и уеду. А куда – сами решим, – Лёня устроил жену себе на коленки.

– Всё –болтовня, прыжки на батуте, – посмеивался Борис. – Сколько уж слышу. Скорей Машиах на землю сойдёт, чем ты решишься.

– Погоди, какой Машиах, рано ведь, – с трудом припомнил Лёня. – Вам же сперва надо, это, Третий Рейх построить… То есть, тьфу, ТретийХрам, – запутался вконец. – Так даже ваш главный раввин учил – Сатановер, не к ночи сказано.

Часы показали полночь. Четырёхлетний Лёвушка мирно посапывал за стенкой. Борис тоже потянулся со скрипом:

– Славноотдохнули. Еврею в субботу работать нельзя, как мусульманину в пятницу. Но признайтесь, – огляделся, – дальше всех пошли всё же русские.

Однакоивправду поздно – по очередному кругу тема не пошла.

Напоследок, прежде чем откланяться, я спросил:

– Неужели во всём Израиле кибуцной демократии нет?

– Тот фейерверк отсверкал, – был краток Борис, – Израильтеперь – рядовая европейская страна.

Вчетвером вышли на воздух – посветить Борису.

– Вообще-то есть нормальный кибуц, я слышала, – вспомнила Люся. – Его вродерусские евреи открыли. Итав зовётся или как-то так. Пусть посмотрит, – кивнула Лёне. – Где – точно не скажу. Хотя… и там вряд ли.

– А далеко этот Итав?

– В стране Израиля всё близко, – подтвердил Лёня известную истину.

Ханита

Шабат завершился. Увы, прибыл я в Бейт а-Эмек зря. Прямая демократия растаяла, как мираж – была, а теперь в кибуцс граблями наперевес уже не загонишь.

Впрочем, был у меня адресок. В кибуце под названием Хан и та жила Лиля Фридман – женщина интеллигентная иначитанная, как-то прочёл её интернет-заметку о кибуцных истоках. И дождавшись воскресенья, когда вновь пойдёт транспорт, я взялсянайти эту Ханиту.

Утром лёнин голос – откуда-то со двора Бориса:

– …спросите в России любого, например, как «Титаник» столкнулся с айсбергом. Половина скажет: «Да мне ихние жидовские разборки вааще пох.». Сомневаюсь, что вы еврей, сами не додуматься до этого.

– Слышали новость? – набросил я рюкзачок. – Группа израильских альпинистов успешно обошла Эверест. Вот и язатеял«ход конём». Еду на крайний север вашей необъятной страны, в кибуц Ханита. Поищу народовластие там.

Лёня смотрелся разочарованным.

– А я хотел переводик показать – однокурсника моего. Покупать книгу не стал, но в интернете есть.

Тогда, выждав на горизонте супругу-Люсю, я положил рукиим на плечи испросил, что давно назрело:

– Люся, может, вправду рискнуть и вернуться?

Но Люся словно не желала ворошить былое.

– Проходилиуже, – отвела взгляд. – Лёня разве не сказал? Возвращались в 2010-м, и что? В России нужны переводчики французской классики? Видишь, не всё просто. Может, Канаду попробуем, – закрыла она неловкую тему.

Постройки Бейт а-Эмека сменялись теперь вспять – вплоть до ворот, что под офисным центром. Местный собакер, проводив меня,уселся искать что-то себе под лопаткой.

Израиль так тесен, что из каждого городка виден соседний. Меж тем, в стране целых три климата – прибрежно-морской, засушливо-пустынный и высокогорный. Кибуц Ханита, где обитала интернет-знакомая Лиля Фридман, как раз горный. Ближе к ливанской границе спуски-подъёмы изогнулись градусов под сорок, оставив море далеко внизу.

В поисках Ханиты мы почти въехали в Ливан, к нейтральнойполосе. Урчит тяжёлая техника, патрулируют БТРы. Вертолёт – огромное смертоносное насекомое, взлетев, унёсся за гору.

Дом и небольшой сад Лили смотрелисьпросто шедевром домоводческого искусства, и первый час весь ушёл на восхищения.

– Нет, ностальгии нет, – Лиля в гостиной уже колдовала над кофе. – Труднообъяснить, чем мне мил Израиль – просто хорошо тут любится. Знаете ведь, что такое счастье для женщины, – раскрыла она секрет. – Когда есть, кого кормить и чем кормить.

– В России, да –всё по-другому. Хотя, – подпёрла она щёку, – знаете старую песню «У церкви карета стояла»? Ах, как сладко под неё плачется.

Я понимающе кивнул.

– К нам в Наарию тоже театры приезжают, – это на вопрос, не скучно ли жить одной ногой в Ливане. – Вещь показывали интересную, значимую такую – Миша Казаков играл. Не помню названия, правда. Я потом даже полдня вот с такимсерьёзным лицом ходила, – изобразила она, болтая ложечкой в кофе.

…Я и в Россиив театрах бывала. Верней, мои наряды сами водили – не пылиться же в шкафу.

Хлопнул багажник– прибыл муж-Яша. И Лиля начала кормление.

– А сюда, в Ханиту мы перебрались после войны[22], – вернулась она к прерванному. – Тогда, в 2006-м из Ливана ракетами пуляли, а мы на старом месте – как на ладони.Днём на улице тишь,ажпо ушам бьёт. Все мамочки с детьмиразъехались.

Ночью глаза закроешь – ракета уже потолок тебе проламывает, сиротой ребёнка оставляет. Мне потом мои мужчины осколки принесли. Фу-у…, – передёрнулась Лиля. – Гнутая расплавленная мерзость, которая летит убивать нас.

Ну вот, опять слёзы без спроса, – протёрла очки.

– А мой «умный» муж представляете, вместо убежища, наоборот, сразу к окну – где теперь шарахнет? – от возмущения Лиля даже положила вторую порцию подряд.

– Лиля, хватит, – возмутился Яша, набив рот.

– В августе к сестре отправилась. Там южнее – безопасней. Помнишь, Яша? У Аллы гостила– «град» упал. Вернулась – и тут шмякнулось. «Почему, думаю, где я – всегда горячая точка, а?»

– Может, специальнотебя искали, в тебя целились? – флегматичнозаметил Яша.

– Зато потом – ещё как освоилась. По сирене со второго этажа в миклат бегу, приговариваю: «Ладно, раз эти типы хотят, чтоб я похудела – тому и быть». Такой антицеллюлитной у меня войнаи случилась.

Или –назло врагучто-нибудьвкусненького напеку, мужа покормлю – вроде легче.

А в конце-то войны, Яша, помнишь? – Лиля вспоминала взахлёб. – Над домом вертолётную трассу проложили. Один кружил-кружил, потом завис, и – тра-та-та-та, – Лиля, присев, победоносно тряслась. – Вороны аж послетали.Рюмки в горке звякают,и я, внизу тоже себя героем чувствую, – восхищённо сняла она фартук.

– Лиля, потише, – поморгал наевшийся супруг. – От тебя тоже посуда звенит.

– А соседский сын шестилетий, представляете, так сирене подражал – не отличишь. И взялся, паршивец, меня пугать. Знает, боюсь этой дрянидо смерти, а спрячется и нарочно воет.

– Ну и что, что соседи смеялись, – надулась на мужа. – Очень важно. Ну и пусть считают дурой. Зато так проще.

– Я тоже кое-что видел с той войны, – вспомнил и я, – по телевизору.Типа, похороны, на носилках убитый – жертва варварских бомбардировок. Безутешные вдовы, зарубежныежурналисты… Потом в небе – вдруг израильский самолёт, и все бросилисьвроссыпь. А первым, кстати – лежавший на носилках «труп».

Так что поздравляю, – порадовался я. –отделались лёгким испугом. Теперь бы мир подольше хранить.

Однако Лиля вопреки чаяниям лишь переглянулась с Яшей.

– Я ведь главного не сказала, – потускнела она. – Я к Алле, сестре неслучайноездила. Её сын – мой племянник, воевал в Ливане.

– Он вернулся?

Лиля вновь протёрла очки.

– Моя сестра –старшая, ей тогда – уже под пятьдесят.

Поначалу мы просто листали фотографии в саду. На удивление – тихо, никаких разрывов. Это потомявилсятот офицер с каменным лицом и девушка из медслужбы. Я сама открыла, а Алла только застыла взором– сразувсё поняла.Это случилось за неделю до подписания мира.

Некоторое время лишь конферансье в телевизоре забавлял шутками.

– Он единственный ребёнок? – спросил я, чтобы что-то спросить.

– Не единственный, у них счастливая семья.

Но дело в том, что он потом, – Лиля поймала взгляд Яши, – всё же вернулся.

– Как вернулся? –отпрянул я. – С того света?

Лиля ужеприняла обычный вид.

– Прошло – сколько, Яша,дней десять, не больше? Война кончилась. Как-то ночью – это мне Алла рассказала, сын снова ей приснился. Вот так – погладил её, говорит: «Мама, разбуди папу. Скажи – я возвращаюсь, он будет рад».

Сестра тут же растрясла мужа: «Меир, у меня новость. Я беременна, во мне поселился мальчик». А ведь ей было, говорю, сорок семь. Муж, конечно, против: в наши-то годы,так проживём… Но ведь это неважно, что он думал, правда? – Лиля глядела ужеиначе, как-то уверенно-безапелляционно.

– Но муж прав, рожать опасно, – я вдруг заподозрил ещё жертвы в этой истории. – И как ребёнок?

– Чудесно. Толстый и весёлый. Так что мы почти в том же составе.

– Имя, наверно, прежнее дали?

– Какой догадливый, смотри, Яша, – расхохоталась Лиля, – хоть и мужчина.

Давид Ханкин рассказывает

– Лиля, – улучшил момент я, – вытак ярко писали про кибуцы – не раз перечитывал. А в Ханите кибуц жив?

Лиля лишь качнула головой:

– Не надейтесь, и здесь нет.

– И прямой демократии?

– Здесьзаводпроизводит мебель. И управляется соответственно– директором, бригадирами, менеджерами.

– Лучше к Давиду сходим, – Лиля не желала огорчать гостя. – Давид Ханкин – чудный человек, просто бочкабитком в историях. Сюда ещё до войны перебрался. Емудевяносто один, но память превосходная. И по-русски помнит, ему всё интересно.

Давид Ханкин обитал в паре строений от нас. Опёршись на палку –грелся под неяркими лучами. Тела в ветеране, казалось, вовсе не осталось– солнце просвечивало, словно рентген.

– Добрый день, Давид, это Лиля.

– Здравствуйте, очень рад, – пальцы с голубыми прожилками ощупали набалдашник.

– А молока-то вчера не привезли. Я до девяти не запирал…

–Да нет, Давид, это я – Лиля Фридман.

– Ли-иля, – заново расплылся старик. – Здравствуй, очень рад, – и вновь попытался встать.

Лиля справилась о здоровье, добавив, что вот, мол, приехали из Москвы, специально послушать рассказы.

– А что за кибуц-то говорить, – засмущался Давид, – я тебе всё сказал.

– Расскажите, каквсё начиналось.

Ветеран собрал лесенку на лбу.

– Я приехал с Украины, в десять лет. Сперва в кибуц «Нецер серени», это по-вашему… «Росток из пня» – так? – обернулся к Лиле.

Старик изъяснялся, с трудом подбирая слова.

– В те годы долина, что под нами, была… как это в Библии? Потухшей золой, юдолью плача. Камни – вот истинные жители здесь, – ветеран, похоже, был не чужд литературности.

– Я вообще думаю, когда европейские евреи только сходили с кораблей, эта грубая земля, – провёл он палкой, –давилась со смеху, увидав таких хозяев. А евреи – те наоборот соскучились за тысячелетия. Тыкали мотыгой, целовали, называли, кто матерью, кто женой.

Давид едва шелестел губами, однакопокрасневшие векиуже наливались жизнью.

– И всё же земля приняла их, – возвысил он ветхую руку. – Люди этипривезли великую силу жизни. Это не те евреи, что ютилисьпо европам приживалками. Ноги их, как это… вросли в землю, зато головы – наоборот, витали в облаках. Они делали историю, не сознавая того.

Ветерок развевал голубоватые седины.

– Мне было чуть за десять, а я уже ощущал, как от трудов трещит спина. И думаете, была мысль пожаловаться? – усмехнулся он. – Это теперь я едва могу вытереть себе нос. А в молодости, сами знаете, впереди – любовь да слава. Прорезалмешок–для головы, по бокам – для рук. Верёвкой опоясался и – работать.

Не-ет, мы жили ярко, – уставил старик выцветший взор. – Это не та дряблая жизнь, что в Европе. Не поверите – я был счастливым ребёнком. Это вообще самые прекрасные деньки, которые никогда – слышите, никогдане повторились.Везде зарождалось процветание, билось сердце, а вы про какой-то голод. Сложили, скажем, три оросительных трубы, глядишь –миномёт. Отремонтировали курятник – концертный зал.

– А правда, кибуцники одевались одинаково в то, что брали в местном магазине? – вклинился я.

– Не верьте глупостям, – поморщился Давид. – Наряжались очень даже изысканно. Помню в цахарию – магазин наш, заказали ткань. Цвет хоть одинна всех – чёрный,зато с белой клеткой. И вот, наши модницы все пошили платья. По лучшей французской моде, – поднял он негнущийся палец.

– Как? – представил я. – Весь кибуц – в одинаковых платьях, как шахматные доски?

– Совсем не в одинаковых, – подивился моей бестолковости ветеран. – Одни ведь чёрно-белые, другие, наоборот – бело-чёрные.

– И как вы различали своих женщин?

– Ну, как? Одна немножко худей, другая – наоборот повыше.

У нас вообще очень красивые и здоровые женщины, – зачарованно припомнил старик. – Мне когда исполнилось семнадцать, собрание трудовой коммуны решило: пора бы жениться.

– Как? – встревожилось вдруг. – Вы и женились по воле Общего собрания?

– Наш кибуцный секретарь – человек прямой, как линейка, к тому же педант, не терпел, если кто возносился над коллективом.

– Что ж получается, вы наверно и жену свою любили не лично, а плюс и всю трудовую коммуну впридачу?

Давид взглянул с теплотой.

– Жена моя покойная забеременела в 17 лет. А подоспело рожать, так что ж –пешком в больницу за десять километров, хотя в кибуце имелась лошадь. Спросите, почему пешком, не на лошадке. А потому что, – втолковывал он как неразумному, – лошадке работать надо.

На ней ещё молоко возили. Тётя Пнина всегда: «Не захламляй у крыльца, а то бидон не поставить».

– Нет же, Давид, – прервала Лиля. – Это позавчера тётя Пнина велела.

– А, ну может быть, – не стал спорить рассказчик.

– Давид, расскажите ещё, как песни пели.

– Пели всегда и везде,–взор ветерана мечтательно затянуло. – Когдамолоко струйкой, да стекает в ведро, охота петь, и знаете что? Красивые русские песни, – Давид дрогнул. – Вы ведь из России, наверняка знаете: когда молоко течётиз коровы – невозможно не петь.

Давид вновь завис в грёзах. Я хотел незаметно откланяться, но:

– А вечерами– все сидели рядком, глядели на чудесную долину, и занимались… рукоблудием, – Давид печально покачал мудрой головой. Я вздрогнул.

– То есть рукоделием. Видите, я русский забываю.

Видно – рассказчик устал, и мы решили: пора и честь знать.

– Давид, как думаете, – справляюсь напоследок, – кибуцы навсегда исчезли или всё же, в один прекрасный день…

– Кибуцы создавались особыми людьми. Эти плечи, – ткнул он торчащую ключицу, – держали целый народ. Сейчас многих уж нет, а те, кто живы – неузнаваемы. Что же до нынешних… Им хочется не быть лучше, а жить лучше.

Мы доили руками. А эти – не поверите, даже электродоилку не включат. Но здесь не Европа, – развёл Ханкин руки. – Будешь Европой – пропадёшь.

– Итак, кибуцной демократии нет и у вас, – резюмировал я вновь в милом саду Лили.

Увы – ободрить нечем.

– Есть, правда, какой-то Итав, – сверил я запись.

– Яша, открой в интернете «Кибуцы», – крикнула подруга в комнату.

– …«Итав, Итав»…, – Яша вглядывался в ивритские загогулины. – Или здесь? – влез ещё куда-то.

– У нас полно красот, – заговаривала меня Лиля. – НаКинерете загар – волшебный.

– Может, «Йитав» писать? – почесал затылок Яша. – Тогда есть. Но это же…, – присвистнул он, – девяностое шоссе.

– Что случилось? – встревожилось. – Кибуц закрыт?

– Не, нормально. Ноэто– «на территориях». Зона «А», палестинская автономия.

– Туда не пустят?

– Попасть можно. Но я бы, честно сказать, не стал. Там – палесы.

Вновь вышли на террасу чудесного дома,уже окутанного сумерками. С границы –ароматливанского кедра, резкие команды на иврите…

Лиля приобняла Яшу:

– Расскажи потом, как съездил. Если, конечно, вернёшься.

Удалявшиеся Лиля с Яшей,склонившись друг к другу на крыльце – вот что запало последним в тот вечер.

Поиски Йитава

Что ж, в автономию, так в автономию, будем пробиваться.

На карте Йитав смотрелся жалкой точкой средь жёлтых песков. А названия-то кругом манящие: Назарет, Капернаум, Содом, Гоморра, – к онцентрация древностей максимальна. Из крупныхгородов по соседству Иерихон.

Ятщательно срисовал план. Девяностое шоссе пересекает Израиль по восточной (не морской) границе, вдоль Иордании. Где-то в середине шоссе, перпендикулярно на запад – дорожка, вглубь Иорданской пустыни. Этот аппендикс, обещает карта, и выведет рано или поздно к кибуцу Йитав.

Следующим днём часа в четыре пополудни в предвкушении чего-то особого я влезал в автобус, шедший в Иерусалим по 90-му шоссе – как раз через заветный йитавский поворот. Именно с посадки план мой потихоньку разваливался. Оказалось, название «развилка на Йитав» ни в ком ровноничего не будит. Словно нет такого места в стране.

Водитель-араб обещал тормознуть в городке Гильгаль – ближнем к предполагаемому повороту. Дальше, решил я,доберусьдо перекрёстка пешком, вроде близко.

Вот оно, «ужасное» 90-е шоссе, впрочем, ничем не отличавшееся от других. Автобус мерно набирал километры. По сторонам – выцветшая земля. Усталый черношляпник уснул, закинув пейс за ухо. Кстати, единственная работа черношляпных – молиться за народ и рожать детей. Этакие «профессиональные евреи», с Богом на короткой ноге.Многие их за этонедолюбливают. Однако именно из-за непреклонности этих раввинов евреии сохранились как народ, когда полтора тысячелетия побирались по чужбинам, и когда весь мир обрушился на них за то, что «распяли нашего Христа».Забывают, что если бы не «распяли Христа», то никакой христианской религии не сложилосьбы.

Горы, которые в Израилеискусственно оросили и которые зеленеют теперь лесами, здесь, в Палестине – девственно земляные, как тысячу лет назад. Значит, для палестинцев труд не есть ещё необходимость. Не было мутации, которая, как нас учили, зовётся «физический труд как потребность», и которую рано или поздно проходят все народы…

– Покажи схему, – потянулся водитель:

– «Гильгаль», – раздалось в салоне.

С шипом закрылась дверь – я уже стоял на обочине один.

Гильгаль, оказалось, тоже кибуц. За двойной металлооградой – оазис,каксамостийное государство под охраной израильских ВС. На КП объяснили: Йитав действительно есть – что ж, уже неплохо. Идти– по 90-му шоссе вплоть до арабской деревни Уджа. Там вправо от шоссе запетляет дорожка. По ней песками – до Йитава. Всё совпало.

– Правда, далековато, – предупредили за решёткой.

– Может, тогда лучше не по шоссе, а напрямик по пустыне? – махнул я на запад к солнцу. – По гипотенузе этого треугольника: Гильгаль – Уджа – Йитав, а не по катетам.

Из-за ворот лишь усмехнулись.

Шоссе вздымалось стиральной доской.Вжихали машинки, обдавая свежестью. Слева-вдали – речка, еле отличима от песков. Оказалось – крестильная река Иордан. Вокруг земляные горывыжжены безжалостным солнцем, те самые, что, верно, помнят Христа. Заметно бедно, грязновато. Но– совершенно мирно, если не идиллично.

«Успеть бы засветло, – вертелось. – Впрочем, времени – навалом».

Стала явью арабская деревня Уджа: кучка лачуг, безучастные старики с землистыми лицами. Безнадзорные дети один грязней другого что-то кричат. Толи приветствуют, толи наоборот гонят меня-сиониста прочь. Ускориться? – камень всегда настигнет.

Зато вправо – и впрямь отросток. Значит,пересилим последний этап, Уджа – Йитав.

Миновав на скором шагу враждебную деревню, я углублялся в просторы Палестины. Шоссе, «отшуршав», смолкло –цивилизация отступала.Л ишь водный поток в жёлобе вдоль дороги оживлял пейзаж журчанием.

Рассказ про Йитав

Пора поделиться скудной информацией про Йитав, что попалась вчера в интернете.

Кибуц – старый, заслуженный. К 1990-м годам, как и прочие коммуны, обветшал, практически вымер. Однако кибуц всё же возродили, причём …выходцы из СССР.

Вот вкратце история.

В 1980-х в Израиль из Краснодарского края прибыло семейство по фамилии Кармиэль (в СССР они, конечно, звались иначе). Кармиэль-старший ещё в Советском Союзе загорелся странной мечтой: создать кибуц, причём прямо в недрах Краснодарщины. Что ж оставалось, если в Израиль тогда не выпускали. Замысел советского кибуцанастолько нелеп и вызывающ, что… почти осуществился. Кибуц Кармиэля-старшего, с израильским флагом, соблюдением субботы просуществовал под Краснодаром пару лет. Дальше, конечно,грандиозный скандал – такой откровенной засады не ждали. Добрые люди сообщили, куда положено–гнездо сионистовприхлопнули. А горе-кибуцниковпризвали поправить здоровье в советских здравницах и психбольницах.

Однако после драматичных лет многим всё же удалось взойти на землю отцов – в Израиль. Теперь, в родных пенатах можно с лёгкостьюбраться за кибуц. Семья Кармиэлей обратилась куда следует, мол, хотим облагородить отечество новым кибуцем. А там над заветной мечтой… лишь посмеялись. Мы-то знаем, к 1980-м кибуцное движение лежало на боку, стыдливо забытое и брошенное. Кармиэля-старшего обозвали коммунистом и отправили восвояси.

Сын его – Ури Кармиэль провёл юность уже в Израиле, где получил аж четыре (!) университетских образования, и вообще всячески преуспел. Одна лишь рана саднила: родительская мечта о кибуце не сбылась. Даже в СССР успели чуть помотыжить в кибуце, а на родине – «поезд ушёл».

В 1990-х Израиль новых кибуцев не строил, но старые, брошенныереанимировать не возбранял. Когда Ури заматерел иощутил зуд государствостроительства– взялся попробовать. На возрождение ему и компании таких же «россиян»достался безнадёжный Йитав с палестинским соседством и кондиционером, не выключавшимся до декабря. Однако не было бы счастья – несчастье помогло. Иорданская долина хоть иместо «с характером», но для капризных сортов фиников– в самый раз. Скажем, финики «маджуль» вызревают лишь в двух-трёх местах Земли: где-то в Африке и как раз в Иорданской долине. На экспорте теплолюбивого маджуля Йитав и поднялся. А попутно доказал: старое доброе народоправие и прямая демократия вполне работают и в XXI веке.

Так, по крайней мере, считают интернет-оптимисты.

Палесы

Вскипевшее солнце жгло, как сквозь увеличительное стекло. Лачуги поредели. Хоть и гласит еврейская мудрость: не ходите в одиночку в арабские сёла, особенно к ночи, я,приклеив улыбочку, постучался в ближний дом.

Безрезультатно. Во дворе –деревянный загон для животных, само жилище, видно, не из бедных. Впрочем – дверь за спиной уже отомкнули. В просвете девичье лицо, причём поначалу кроме глаз я вообще ничего не углядел.

– «Йитав», – совал я схему, словно верительную грамоту. – Здесь – кибуц.

«Yitav» – начертил латинскими буквами.

– Hebrew (Иврит)? – два дивных глаза стыдливо опустились.

Я понял: латиница ей – что арабские «пляшущие человечки» для нас.

В недрах дома меж тем затеплилась жизнь. Гроздья черномазых детей с засохшими соплями уже свисали с незнакомки. Я улыбнулся изобилию детей. Те, однако, небылитак воспитаны,чтобы улыбнуться в ответ.

Тогда, не искушая судьбу – помахал семейству картой. Уходилв смущении: то ли любопытство ещё сопровождало меня, то ли в спину уже вонзались стрелы разгневанных взоров.

Раз-два, раз-два – шагал я по Иорданской пустыне… простите, долине, а Йитав не всплывал даже как мираж.

Странно: после посещения дома людей вроде побольше.Вот кусок земливдруг ожил и двинулся. Оказалось – человек. Ещё некто притворился частью пейзажа. Наконец, по курсу группка уже никуда не двигаясь – ждала. Причём,смотрелась так, будто только что разграбилакакой-тогород, и каждый напялил, что смог утащить.

…Нет, не проскочил –тишину резанул окрик на иврите. Похоже, меня приняли за представителя одной нехорошей нации. Так недолго и по пейсам схлопотать.

– Don’tspeakHebrew, – я остановился.

Борцы за палестинскую незалежность окружили:

– American? – глазауставились мутные, бессмысленные. То ли обкурился, то ли просто мозгов нет.

– Ноу, руссиан, – достал я даже паспорт.

– Рашен? – что-то ломалось в палестинском плане.

«Корабли пустыни» загалдели, словно стая птиц, но а тмосфера явно разряжалась. Как же выручает иногда, что наша страна подкармливает оружием именно арабов, а евреелюбивые америкосы– Израиль.

– Ясир Арафат, – сложил я приветствие. – Израиль – «пух-пух».

На лицах уже размазались улыбки. Дальше, как положено, рукопожатия, чуть ли не автографы. И вот я – уже почётный борец с сионистской опухолью на невинном палестинском теле.

Однако медлить – не в планах. Постучавв запястье, я кивнул в уходящее солнце: спешу, мол, дорогие соратники, но мы ещё прихлопнем с вами израильскую гидру. Прижал ладонь к сердцу и, не оборачиваясь, двинул в пески.

Наступившая тьма вскоре сделала меня невидимым.

Тиха израильская ночь

Спустилась пряная ночь, высветивнебесный пейзаж с россыпью невиданных созвездий. Йитав же исчез с лица земли, словно Китеж.

Движемся теперь наощупь. Плюс ручей сбоку не даёт сбиться своим плеском. Из звуков–шаги и вода.

Где бы пересидеть до утра? Как рассветёт – по своим же следам к шоссе, а там – автобусом в Иерусалим.

Но вот горизонт–в огнях. Причём, вкруговую,ожерельем, будто ограждая что-то. А окружать здесь можно только кибуц.

Ещё километр, и под фонарём – металлический блеск решётки.

Кибуц на холме смотрелся неприступно. Обнадёженный, я зачастил. Задержался на крутом подъёме лишь раз –пропустить машину, что тоже спешила в Йитав.

Все кибуцы в палестинской автономии под армейской охраной. Подумалось: автоматчик наверхууже, верно, предвкушаеторденза поимку террориста. Так что к воротам подступал, почти подняв руки.

У КП костерок, два солдата-срочника – белый и негритянский, видно, эфиопское колено еврейского народа. Туттолько осенило: кто, собственно, звал меня в Йитав? Что я вообще хочу от них? С трудом подбирал я английские слова под скептичные взгляды.

– У него спросите, – кивнули, наконец, на ту самую машину, что обогнала на подъёме. Бородатый мужик за рулём молча взирална диалог под едва журчащий мотор.

– Добрый вечер, – выступил я просительно. – Можно видеть Ури Кармиэля или кого из руководства?

Если честно, что спрашивал –не помню. Бородач в кипе изучал с любопытством.

– Если никого нет, –подстраховался я, – не возражаете, до утра пережду под защитой ваших доблестных ВС, чтобы ночью не блуждатьв песках?

Вместо ответа незнакомец чутьсклонился.Щелчок – и:

«Владимирский централ –

ветер северный.

Этапом из Твери –

жизнь разменяна», – неслось по дюнам.

Тут только уловилисьзнакомые черты. Так выглядел руководитель кибуца Ури Кармиэль на интернет-фото.

Наконец, Ури – стокилограмовый мужик с пистолетом на боку вылез на свет Божий. Ладонь моя так и похрустывала в его рукопожатии.

– Андрюха, как житуха? – раскрыл могучие объятия кому-то.

Впрочем, Ури Кармиэль бравировал русским скорей, чтобы порадовать гостя. Выяснилось: Ури ведёт бизнес с Россией, бывает у нас, и подчас щегольнёт ценным лингвистическимтрофеем.

В жизни он – интеллигентнейший человек с четырьмя университетскими дипломами, один из которых – философский.

«Русский» кибуц

С заднего двора дома Кармиэлей вчерашний путь мой по Иорданской пустыне – как на ладони.

– Когда Бог заключил с нами завет, – преподал урок истории Ури, –то обещалвсю эту землю, до Средиземного моря. И привёл сначала сюда, в Иорданскую долину через вон те горы. Сейчас там Иордания. На той вершине умер Моисей, но перед смертью показал народу Обетованную землю и велел завоевать. С тех гор мыи вступили в Израиль, – окинул он рукой.

– А вон первый город, который мы захватили – Иерихон. Правда, сейчас там – сплошь арабы.

– Что ж получается, – вгляделся я в город-первенец на горизонте, – с Иорданской долины Израиль и начался?

– В Ветхом завете эта земля зовётся долиной Ахор. «Ахор»  – значит «мрачная, безнадёжная». Но есть у пророка Осии интересное предсказание, хотя не совсем ясное: «Ахор станет для евреев местом надежд». Можешь понимать как возрождение, можешь –как знаешь, – заинтриговал он.

Центр Йитава – две-три улицы с домами типа изб, но каменными. Обильно зелени. Население –порядка семидесятисемей, из них больше пятидесяти русскоязычных. Правда, русский, увы, теряется, дети в основном понимают родителей, но почти не говорят.

Высоченные деревья – те самые привередливые финики-маджуль, которым по нраву жара.  Маджуль крупней простых фиников раза в два, и вообще на финик не похож. Насыщенный, словно из мяса,  начнёшь есть – не оторваться. Так что, если покупаете необычно большие финики, скажем, в Москве – знайте, вам, возможно, шлёт привет Йитав.

– Нет, всему кибуцу на пальмы лезть незачем, – Уритерпеливо отрабатывалкибуцным гидом. –Нужна ведь квалификация.

Финиками у нас заведуют всего пять человек. Но кибуцное имущество – общее, и пальмы тоже.Поэтому с проданных партий доход делим поровну на общину, у всех равные дивиденды. А прибыль с маджуля – аж до 250 процентов.

Ури на