Глава 4 кризис «земли и воли» и Г. В. Плеханов

Двухгодичный опыт устройства деревенских поселений так же, как предшествовавший ему период «хождения в народ», дал тех результатов, на которые рассчитывали землеволь­цы. Как бы ни оценивать причины неудачи (коренившиеся, по мнению одних современников, в усилении полицейских пре­следований, по мнению других, в инертности крестьянства), итогом ее было заметно усиливавшееся разочарование все большего числа землевольцев в революционных возможнос­тях самого народа. А это, несомненно, ускоряло распад дере­венских поселений.

Вторым не менее важным итогом указанного периода яви­лось превращение так называемой «дезорганизаторской дея­тельности» землевольцев, игравшей до того подчиненную роль и выражавшейся в актах самозащиты и мести, в определен­ную систему политических убийств. Жизнь брала свое, и бун­тарство логически приводило землевольцев к постановке во­проса о значении политической борьбы.

С осени 1878 г. «Земля и воля» вступила в полосу кризи­са. Начался новый, считая со времени появления землеволь­чества, пересмотр программы и тактики. В отличие от 1875— 1876 г., когда формировалось землевольчество, критика носи­ла более глубокий характер и привела в конечном итоге к от­ходу сначала части, а затем и всего землевольческого направ­ления от анархизма.

Говоря о Плеханове в связи с кризисом «Земли и воли», необходимо прежде всего отметить его работу в качестве ре-тора нелегального журнала «Земля и воля». Как теоре­тик он занимался дальнейшей разработкой землевольческого народничества. В этом плане его особенно интересовали во­просы, связанные с условиями существования и возможным развитием поземельной общины как экономической основы социалистического будущего крестьянства, а также «рабо­чий вопрос», все настоятельнее выдвигавшийся практикой,—

63

вопрос о роли рабочих в будущем социальном преобразова­нии России.

В связи с усилением террористических настроений внут­ри «Земли и воли» выдвигалась еще одна задача, которую пришлось решать Плеханову. Она заключалась в определе­нии своего (а для Плеханова это означало землевольческо­го) отношения к актам террористической борьбы, которые принимали все более выраженный политический характер. Особенно это обозначилось во время полемики по поводу го­товившего-ся А. К. Соловьевым покушения на царя.

Разработка проблемы общины, роли рабочего класса, а также практическая деятельность Плеханова среди Петербург­ских рабочих двигали вперед его политическое развитие, чти же касается его участия в полемике по поводу террора, то надо сказать, что она на время отвлекла его от эволюции и сторону признания «политики», но вместе с тем помогла вы­яснить те противоречия, которые лежали в основе сочетания старых народнических взглядов с политическим террором. Пе­риод этот для Плеханова заканчивается выходом его на Во­ронежском съезде из «Земли и воли» и защитой старой зем­левольческой тактики.

Острее всего кризис организации в связи с переходом к политическому террору отражался на деятельности основно­го кружка и редакции «Земли и воли», составлявшей как бы ядро центра. В конце 1878 г. даже постороннему наблюдате­лю бросался в глаза разлад среди руководителей «Земли и, воли», находившихся в Петербурге. Это отмечала, в частнос­ти, В. Н. Фигнер, приезжавшая в Петербург в декабре 1878 г.¹

Положение в редакционном деле после восстановления центра складывалось следующим образом. Новый номер «Зем­ли и воли», несмотря на отобранные полицией корректуры, благодаря усилиям главным образом С. М. Кравчинского в середине октября в основном был готов. Затем по предложе­нию Кравчинского в редакцию был привлечен Д. А. Клеменц, незадолго до того приехавший из-за границы. Он помог Крав­чинскому закончить работу над журналом. 25 октября вышел первый номер «Земли и воли». Затем по настоянию товарищей Кравчинский, разыскиваемый полицией по делу об убийстве шефа жандармов генерала Мезенцева, покидает Россию, и в редакцию кроме Клеменца и Н. А. Морозова включается Пле­ханов, а несколько позже Л. А. Тихомиров. Впрочем, отно­сительно Плеханова имеются указания о намерении включить его в редакцию много раньше: с возникновения мысли об из

64

дании нелегального органа. М. Р. Попов даже писал, что для этого Плеханов был вызван в 1877 г. из-за границы².

Таким образом, почти с самого начала выхода «Земли и воли» получилась следующая картина: теоретически обоб­щать и направлять землевольческое движение пришлось лю­дям довольно различным по своим взглядам. Журнал не мог сколько-нибудь последовательно отражать эволюцию собст­венно землевольчества, так как в его редакцию вошли люди, до этого землевольцами не являвшиеся. Поэтому развитие землевольчества, каким оно отразилось на страницах жур­нала, имело сложную схему. В нем надо выделить эволюцию собственно землевольчества, какой она представляется преж­де всего в статьях Плеханова, и нанизанную на нее и тоже изменявшуюся идеологию, шедшую от различных сторонни­ков политической борьбы с различным ее пониманием. Все вместе взятое и давало такую пеструю картину, приводящую исследователя в недоумение: как можно в одном органе в од­но и то же время высказывать столь противоположные взгля­ды?

Еще до выхода «Земли и воли» имелись разногласия меж­ду Плехановым и Морозовым. Последний вступил в органи­зацию вместе с С. Л. Перовской, О. С. Любатович, Л. А. Ти­хомировым и др. в период восстановления «Земли и воли» после разгрома конспиративной квартиры Малиновской. На­чав свою революционную деятельность во время подготовки, а затем «хождения в народ», Морозов, просидев в тюрьме и будучи освобожден по Большому процессу, к осени 1878 г. вполне определенно склонялся к террористической деятель­ности, понимая ее очень своеобразно как систему «неопарти­занства», как «революцию в настоящем», т. е. практически признавал террор единственно пригодной формой деятель­ности. Правда, только с оформлением редакции «Земли и во­ли» и с приездом в Петербург М. Р. Попова, А. А. Квятков­ского и некоторых других разногласия между Плехановым и Морозовым принимают серьезный характер. Хотя програм­му «Земли и воли» Морозов, вступая в организацию, несомненно, знал, но разделять ее требования он, по существу, не мог. Во-первых, потому, что не входил в организацию в пе­риод становления и развития ее программы, а во-вторых, по­тому, что фактически от выполнения ее требований отказыва­лась часть основателей и руководителей организации, пере­ходившая на сторону террора. О редакторах журнала Морозов писал: «...Все мы оказались в то время имеющими очень

65

мало общего между собою и по теоретическим воззрениям, и по вопросу о средствах, какие мы считали пригодными для освобождения своей родины»³. Для Морозова народничес­кая идеология была уже «трафаретными фразами», продук­том «экзотической эмигрантской среды». «Я чувствовал, что был в это время в окружающей среде почти одинок в идеоло­гическом отношении», — писал он ⁴. Это не совсем верно в отношении к окружающей среде, но верно относительно зем­левольческой идеологии.

То же самое надо сказать о Л. А. Тихомирове, с той лишь разницей, что, не имея глубоких внутренних убеждений, он занимал промежуточную позицию между Плехановым и Мо­розовым. «Теории социалистов я уже знал в это время, - пи­сал позже Тихомиров, — но не был ни за одну, хотя все-та­ки считал себя социалистом. Мой социализм, в сущности, сво­дился к государственной регуляции частной собственности»⁵. Что касается Д. А. Клеменца, то он также привлекался по «процессу 193-х» и до вступления в редакцию находился за границей. Как замечает Л. Дейч, «за все время редактирова­ния «Земли и воли» им не написана была не только ни еди­ная статья, но даже ни одной строки в народническом ду­хе» ⁶. В круг его интересов входили вопросы, преимуществен­но связанные с отношением к конституционалистам, которых он убеждал в том, что самый прочный путь завоевания по­литических свобод - это привлечение к борьбе за них ши­роких масс крестьянстве. При этом он подчеркивал, что пред­варительным условием такого участия должно быть экономи­ческое освобождение народа ⁷.

О редакторах «Земли и воли», за исключением Плехано­ва, Дейч писал: «Ни теоретически, ни практически почти ни­кто из них не был знаком с теми основами народных воззре­ний, привычек и стремлений, из которых должна была выте­кать принятая обществом «Земля и воля» программа»⁸. «Мы, - писал о себе, Клеменце и Морозове Тихомиров, -были чужие кружку, и хотя, входя, принимали его програм­му, но смотрели на это, как на формальность...» ⁹.

Поэтому, на наш взгляд, в литературе правильно отме­чалось, что Плеханов, во-первых, был единственным писате­лем, пытавшимся в новых условиях развивать старое земле­вольчество, и, во-вторых, основные искания он в отличие от других все более прочно старался поставить на почву эконо­мики, этого «глухого колена бакунизма» ¹⁰.

Ко времени вступления в редакцию Плеханов был не но-

66

вичок в литературном деле. Помимо корреспонденции и хро­никальных заметок о стачках и волнениях рабочих, помещен­ных в газете «Новости», он вместе с И. И. Каблицем (Юзо­вым) имел отношение к издававшейся весной 1878 г. неле­гальной газете «Начало» ¹¹. Как мы уже отмечали, в первом номере газеты была помещена корреспонденция Плеханова «Стачка рабочих на Новой бумагопрядильной фабрике в С.­Петербурге». Газету «Начало» издавал подпольный кружок, группировавшийся вокруг братьев Л. К. и Н. К. Бух. К круж­ку,с одной стороны, примыкали либералы (преимущественно литераторы), с другой — землевольцы. Плеханов называл издателей «Начала» полулибералами (см. т. 3, с. 186). Все же кружок издателей смог сблизиться с землевольцами, ко­торым в начале осени 1878 г. передал свою типографию ¹².

Несмотря на сравнительную недостаточность системати­ческих знаний в политэкономии и социальных учениях, Пле­ханов был, по отзывам современников, начитаннее многих дру­гих семидесятников. Он был знаком с «Капиталом» К. Марк­са, что, впрочем, не мешало ему, как и подавляющему боль­шинству других, изучавших «Капитал», оставаться правовер­ным бакунистом. По свидетельству Дейча, изучению «Капи­тала» «он посвятил всего десять дней, после чего лишь вре­менами перечитывал на разных языках и в разных изданиях те или другие главы» ¹³. Кроме этого, был знаком с произве­дениями А. Смита, Луи Блана; работами известного киев­ского профессора Н. Зибера о Рикардо и Марксе, особенно с политэкономией Дж. Ст. Милля с примечаниями Н. Черны­шевского; с Ф. Лассалем, Е. Дюрингом и К. Родбертусом, однако отрывочно и из вторых рук. Дейч указывает и причи­ну этого: кроме «Капитала» Маркса, с немецкого на русский язык не были переведены указанные выше авторы. Плеханов в то время плохо знал немецкий язык и кроме русского читал преимущественно на французском.

Ко всему этому надо прибавить не ослабевавшее со школьной скамьи влияние, которое продолжал испытывать Плеханов от статей В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, А. Добролюбова, влияние, которое позже оказалось, по выражению Дейча, «колоссально, ни с чем решительно несравнимо» ¹⁴. Известны слова Плеханова о влиянии на него Чернышевского: «Мое собственное умственное развитие совершилось под огромнейшим влиянием Чернышевского, разбор его взглядов был целым событием в моей литературной жизни...» (т. 6, с. 382). О влиянии критических статей Доб-

67

ролюбова на молодых людей той эпохи он писал: «Все они с восторгом читали критические статьи Добролюбова; все они видели в нем одного из самых дорогих своих учителей; все они готовы были следовать его указаниям» ¹⁵. Вообще же о лите­ратурной критике 60-х гг. Плеханов писал: «Разбирая луч­шие художественные произведения русской литературы, кри­тика эта стремилась вызвать «русскую силу» на решительное дело; ей хотелось показать своим читателям законность и важность этого дела» ¹⁶.

На сходках, особенно в зиму 1877—1878 гг., оттачивался полемический талант Плеханова, находили новое выражение его ораторские способности. Вместе с этим многочисленные дебаты, в которых он принимал участие, толкали его на по­иски новых форм защиты землевольческой программы и так­тики. Они заставляли его все больше внимания уделять тео­рии. Трудно сказать, кем он был вначале: оратором, одновре­менно занимавшимся литературной деятельностью, или лите­ратором, умевшим публично в яркой и убедительной форме высказывать свои взгляды, — одно несомненно: к концу 1878 г. он становится тем Плехановым, о котором принято говорить, что он никогда не расставался с пером.

В этой связи необходимо оспорить мнение О. В. Аптек­мана и Л. Г. Дейча о том, что литературной деятельностью Плеханов занялся под влиянием А. Д. Михайлова в конце 1878 или даже начале 1879 г. Первый писал, что это было в феврале 1879 г. после ареста Д. Клеменца, когда Михайлов стал убеждать Плеханова войти в редакцию «Земли и воли» «Слушай, Жорж, ты можешь писать, а поэтому войди в ре­дакцию! Это необходимо теперь!» ¹⁷. Второй — что это было осенью 1878 г., когда Михайлов «побудил Плеханова взять­ся за перо, чтобы описать, в виде корреспонденции, движение среди донских казаков, а также стачки рабочих на Новой бумагопрядильне» ¹⁸.

Прежде всего нельзя согласиться, что в редакцию «Зем­ли и воли» Плеханов вступил в феврале 1879 г., это было значительно раньше. Затем нам решительно не понятно, по­чему Михайлову требовалось «побуждать Плеханова взяться за перо», чтобы описать именно осенние и зимние стачки 1878—1879 гг. (не только на Новой бумагопрядильне), а не первую стачку на Новой бумагопрядильне (февраль — март 1878 г.), заметки о которой Плеханов поместил в легальной «Новости» и нелегальном «Начале»?

Допустим, однако, что указания Аптекмана и Дейча от-

68

носятся к весне 1878 г. Тогда как быть с прокламациями зи­мы и весны 1878 г., с письменным изложением им в Саратове и Петербурге землевольческой программы; с имеющимся указанием М. Р. Попова, что еще весной 1878 г. вместе со статьей Адриана Михайлова слушалась редакционная статья Плеханова для предполагавшегося журнала «Земля и во­ля», не говоря уже о реальном предположении, что автором рукописной брошюры «По поводу собрания русской на­родной партия 6 декабря 1876 г.» мог быть Плеханов?

Нет, видимо, Плеханова не требовалось побуждать брать­ся за перо. К тому же во время первой стачки на Новой бу­магопрядильне А. Д. Михайлова в Петербурге не было, он приехал в Петербург в начале апреля 1878 г. (см. т. 1, с. 161) ²⁰. Не было его в Петербурге также и в конце 1878 г. По агентурным данным, рождественские праздники 1879 г. А. Михайлов провел у своей матери в Киеве²¹.

В то же время вполне возможно, что включение Плеха­нова в состав редакции «Земли и воли» произошло при учас­тии Михайлова, который отвечал за организацию печатного дела ²².

Что же касается настояний А. Михайлова писать, то на эту его черту кроме Аптекмана и Дейча указывают и другие современники. Например, Р. М. Плеханова вспоминала, что Михайлов просил для «Земли и воли» описать ее пребыва­ние в военном госпитале в Румынии ²³. Но из этого не следу­ет, чтобы все, к кому обращался Михайлов с настоянием пи­сать, были обязаны ему в побудительных мотивах литератур­ной деятельности.

И, наконец, последнее. Аптекман явно непоследователен, когда в предисловии ксборнику «Черный передел» пишет: «И уже в № 3 и 4 «Земли и воли», в своих передовых стать­ях, Плеханов уж, можно сказать, вполне определился как пи­сательская индивидуальность вообще и как трибун-публицист в частности» ²⁴. Как можно совместить эти слова Ап­текмана с приведенными выше? Как можно начать писать и сразу определиться как писательская индивидуальность? Яс­но, что в последнем случае он ближе к истине, чем в первом. В земледельческий период своей революционной деятель­ности Плеханов любил заниматься в Петербургской публич­ной библиотеке, о которой в годы эмиграции вспоминал с большой теплотой. В ней он нередко готовился к выступлени­ям на студенческих сходках и тайных рабочих собраниях, пи­сал статьи для газеты «Земля и воля». «Петербургская пуб-

69

личная библиотека была для него «Alma mater», местом спа­сения от различных невзгод и преследований, а также духов, ным источником, из которого от времени до времени он чер­пал в спокойной и тихой обстановке знания для своей тео­ретической работы и практической деятельности»²⁵.

В конце декабря 1878 г. Плеханов выступил в легальной печати с первой теоретической статьей в защиту народниче­ства «Об чем спор?». Она была посвящена критике взглядов Г. И. Успенского, печатавшего свои очерки «Из деревенского дневника» в журнале «Отечественные записки» в конце 70-х гг. Статья Плеханова была откликом на один из его очерков помещенный под псевдонимом «Г. Иванов» в ноябрьском но­мере журнала за 1878 г.

В очерках, которые потом вышли отдельным изданием, Успенский правдиво описал крестьянский быт пореформенной России, который он наблюдал в Новгородской и Самарской губерниях. Его изображение крестьянства противоречило то­му, какими представляли себе крестьянские идеалы народ­ники. С критикой статей Г. Иванова выступили публицисты народнического направления. В их числе был и Плеханов, по­местивший свою статью в «Неделе» — органе либеральных народников.

В статье «Об чем спор?» Плеханов защищает народни­чество от попытки подвергнуть сомнению его основные поло­жения. По его словам, они сводятся к тому, «что мачеха-ис­тория не вытравила у русского народа начал общественнос­ти, что и до сих пор наш крестьянин «один в поле не воин», что и до сих пор его «жуть съедает», когда ему приходится действовать в одиночку. Эти качества характера гарантиру­ют народу светлое будущее, только не искажайте этого ха­рактера, только устраняйте тормозы, стоящие на пути наро­да к этому будущему (т. 10, с. 402).

Вместе с тем нельзя сказать, чтобы противоположный взгляд казался ему несерьезным или, как он выражается в полемике с журналами «Слово» и «Отечественные записки», лишенным «делового отношения» к возражениям противной стороны» (там же, с. 403). Чего он требует от этих журналов, так только того, чтобы они придерживались последователь­ности и строгой определенности в проведении своих взгля­дов, как это было в лучшие времена журналистики, чтобы на их страницах не происходило того, что он называет «кошачьи­ми концертами» из-за разноголосицы по основным вопросам. Здесь Плеханов, несомненно, прав. Но когда ему в заключе-

70

нии статьи приходится еще раз говорить по существу вопро­са, затронутого в очерках Успенского «Из деревенского днев­ника», он признается, что они на него производят тяжелое впечатление (см. т. 10, с. 405). Утешение он находит, во-пер­вых, в том, что Иванов-Успенский еще неопытен в изображе­нии быта крестьян и смотрит на них теми же глазами, каки­ми до этого смотрел на городских мещан и рабочих. А во вто­рых, в том, что на страницах того же журнала в статьях Зла­товратского и Трирогова быт крестьян получает иное освеще­ние, которое Плеханов считает более объективным, чем пер­вое.

В настоящее время статья Плеханова «Об чем спор?» представляет больший интерес, однако не как работа, посвя­щенная защите народничества, а как документ, отражающий развитие взглядов на законы общественного развития земле­вольца-бакуниста, каким был Плеханов, когда писал статью. «...Без высокого уровня социальных чувств, — пишет он, — народу нельзя было бы выработать таких справедливых зе­мельных отношений, того обычного права, в основе которого лежит трудовое начало и по которому судятся и рядятся на­ши крестьяне» (там же, с. 403). Получается как будто так: трудовое начало (экономические отношения) определяет су­ществование того или иного обычного права, но и первое (тру­довое начало) и второе (обычное право), не вырабатывают­ся без «высокого уровня социальных чувств», т. е. социаль­ные чувства господствуют над экономикой. На самом деле ответ на противоречивость этого положения дает следующая выдержка из той же статьи. «...Считая экономические отно­шения данного общества самым лучшим реагентом для узна­ния степени развития социальных чувств в этом обществе и видя, что общинное владение считается крестьянами за иде­ал, заключили из этого, что альтруистических чувств, привы­чек к общественности и «социализации труда», — которыми только и держится всякое общество, — русскому народу не занимать стать у его западноевропейских соседей, у которых испарилось всякое воспоминание об общине» (т. 10, с. 404). Из этой выдержки вытекает, что «экономические отноше­ния» (в данном случае общинное владение) определяют (яв­ляются реагентом) степень развития социальных чувств в обществе. Таким образом, все же получается, что и в основе правовых отношений и в основе развития социальных чувств лежат экономические отношения (т. е. трудовое начало). Эко­номика являлась «глухим коленом» бакунизма, с помощью

71

которой, хотя и непоследовательно, все же старались объяс­нять общественные явления правового и идеологического по­рядка. Вот почему Плеханов писал о себе: «В народнический период моего развития я, — как и все наши народники, — находился под сильным влиянием сочинений Бакунина, из которых я и вынес великое уважение к материалистическому объяснению истории. Я уже тогда был твердо убежден, что именно историческая теория Маркса должна дать нам ключ к пониманию тех задач, которые мы должны решить в своей практической деятельности» (т. 1, с. 19). И далее он ссыла­ется на работу «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России», к разбору которой мы и пере­ходим.

Работа Плеханова «Закон экономического развития об­щества и задачи социализма в России» стала печататься ме­сяцем позже статьи «Об чем спор?» и явилась программной для последнего периода существования общества «Земля и воля». Она состоит из двух отличных одна от другой частей, напечатанных соответственно в третьем и четвертом номерах журнала «Земля и воля». В первой части Плеханов выясня­ет особенности экономического развития России и обосновы­вает практические задачи русских социалистов. Вторая часть посвящена исключительно роли городского рабочего в рево­люционном движении с точки зрения народнического социа­лизма. Статья писалась по живым следам петербургских ста­чек конца 1878 - начала 1879 г. и явилась обобщением и дальнейшим развитием взглядов землевольцев на «рабочий вопрос».

Во времена теологического периода в развитии социоло­гии, пишет Плеханов, на историю смотрели как на процесс, в своем развитии зависящий от воли лиц, управляющих госу­дарством. Соответственно этому считалось, что социальные перевороты легко осуществить путем заговора и захвата влас­ти. Теперь, пишет Плеханов, этой точки зрения придержива­ется только узкий круг лиц — «кучка революционеров», под которой в России он, видимо, имеет в виду сторонников П. Н. Ткачева и П. Г. Заичневского.

Этот взгляд в современной социологии вытеснен более правильным, согласно которому исторический процесс есть взаимодействие народа и правительства, причем за народом остается значительно большая доля влияния. Поняв это, ре­волюционеры в своем большинстве отказались от осуществле­ния социальных переворотов путем заговора. «Они поняли,—

72

пишет Плеханов, - что перевороты бывают гораздо более прочными, когда они идут снизу» (т. 1, с. 57). И вот социа­листические писатели 30—40-х гг. XIX в. принялись составлять различные планы социального переустройства общества усиленно рекомендовать их народной массе, рассчитывая путем одной лишь пропаганды склонить ее к перевороту сни­зу. При этом, замечает Плеханов, мало задумывались об осу­ществимости на практике тех форм кооперации труда, кото­рые рекомендовались, «предполагалось, что люди могут по собственному желанию ввести в употребление какую им угод­но форму сочетания труда, лишь бы она казалась им выгод­ною и разумною» (там же).

Все же, отмечает Плеханов, это был шаг вперед, по­скольку старое положение теологического периода «все для народа» дополнялось положением «все посредством народа». Но и этому периоду был свойствен один серьезный недоста­ток - не отводилось надлежащего места «законам общест­венного развития» (т. 1, с. 57). Это был период господства ме­тафизического (утопического) социализма.

Но вот на смену ему приходит позитивный период раз­вития социализма, представленный именами Родбертуса, Эн­гельса, Карла Маркса, Дюринга. И далее в объяснении этого периода Плеханов ссылается на Маркса: «У автора «Капи­тала» социализм является сам собою из хода экономическо­го развития западноевропейских обществ. Маркс указывает нам, как сама жизнь намечает необходимые реформы общест­венной кооперации страны, как самая форма производства предрасполагает умы масс к принятию социалистических уче­ний, которые до тех пор, пока не существовало этой необхо­димой подготовки, были бессильны не только совершить пе­реворот, но и создать более или менее значительную партию» (там же, с. 57—58). В приведенной выдержке слово «жизнь» заменяет у Плеханова ясное понимание зависимости социаль­но-общественного устройства от экономического строя обще­ства, но стремление к экономически-материалистическому объяснению истории ясно выражено ²⁶.

Далее он останавливается на словах Маркса, приводимых им в предисловии к первому изданию «Капитала»: «Когда какое-нибудь общество напало на след естественного закона своего развития, оно не в состоянии ни перескочить через естественные формы своего развития, ни отменить их при помощи декрета; но оно может облегчить и сократить мучения родов» (там же, с. 58) ²⁷. Русские либералы из этих слов

73

Маркса делали тот вывод, что, пока Россия не пройдет через фазу капиталистического производства, для социализма следовательно, и для социалистической пропаганды почвы в России нет. Поэтому с их точки зрения, пишет Плеханов, «за­дача русских последователей Маркса заключается в том, что­бы покровительствовать развитию отечественной промышлен­ности, изменить вековым традициям своего народа и обеззе­меливать его, утешаясь сознанием того, что все это необхо­димо для развития социализма в России» (т. 1, с. 58—59).

К чему обязывает учение Маркса русских социалис­тов? - спрашивает Плеханов. Итак, если общество напало на след естественного закона своего развития, то оно не мо­жет перескочить через естественные фазы своего развития, т. е. ему предстоит пройти через фазу, как выражается Плеха­нов, капиталистической продукции (капиталистического про­изводства). Но, замечает Плеханов, история не есть однообразный механический процесс, укладывающийся в прокрус­тово ложе «общих законов», на что, по его мнению, указыва­ют и труды Маркса. Поэтому, считает он, «покуда общество не напало еще на след этого закона, обусловливаемая этим последним смена экономических фазисов для него необяза­тельна» (там же, с. 59). Главным при решении этой пробле­мы, считает Плеханов, является факт существования позе­мельной общины. В России она существует если не как фор­ма производства, то, во всяком случае, как форма владения в то время, как на Западе она давно пала.

С момента падения общины Западная Европа стала на путь капиталистической продукции, которая в результате за­ключающихся в ней противоречий должна привести к тор­жеству принципа коллективизма. В отличие от принципа ин­дивидуализма принцип общественного землевладения, счи­тает Плеханов, не несет в себе самом неизгладимого проти­воречия, а следовательно, и элементов своей гибели. Здесь он, правда, делает различие между первобытным общинным и родовым бытом (другими словами, территориальной и родо­вой общиной), признавая в последнем существование проти­воречий в виде войн и конкуренции. Но поскольку в России существует первобытный общинный быт, а не родовой, ука­занные противоречия ему не грозят. И он приводит пример донских казаков, которые, владея землями в отдельных об­щинах, вместе с тем являются членами всей казацкой облас­ти и могут переходить из одной общины в другую, имея пра­во на земельный надел.

74

«Поэтому, — делает вывод Плеханов, — пока за земель­ную общину держится большинство нашего крестьянства, мы не можем считать наше отечество ступившим на путь того за­кона, по которому капиталистическая продукция была бы необходимою станциею на пути его прогресса» (т. 1, с. 61). Отсюда следует, что социалистическая агитация в Рос­сии не только своевременна, но даже необходима. Однако, указывает Плеханов, в отличие от Западной Европы ее ис­ходная точка и практические задачи различны. Дело в том, что возможности агитации определяются, как он выражает­ся, формами производства и техникой производства. Если страна земледельческая — то формой землевладения и техни­кой земледелия, если промышленная — то формами и техни­кой промышленности.

На Западе, где существует крупная промышленность и коллективный труд, в качестве основного лозунга социалис­ты должны выставить принцип коллективного владения ору­диями труда. В России при общинном владении землею, экс­тенсивной культуре земледелия и примитивных орудиях тру­да пропаганда коллективного владения орудиями труда не будет иметь успеха, так как не имеет оснований в технике русского земледелия. Что касается коллективной формы зем­левладения, то она «не только не нуждается в пропаганде, но составляет самую характерную черту в отношениях нашего крестьянства к земле, она составляет для крестьянина завет всей его истории» (там же, с. 65).

Остается пропаганда коллективного труда. На Западе коллективный труд явился следствием машинного производ­ства. Поскольку русское общинное земледелие лишено воз­можности использовать машины, время для пропаганды кол­лективного труда еще не настало. «А не настало оно пото­му, - объясняет Плеханов, — что при том первобытном спо­собе земледелия, какой практикуется нашим крестьянством, коллективный труд немного изменил бы условия успешности труда. Там же, где успешность труда находится в большей зависимости от дружного, артельного ведения дела — во все­возможных промыслах, — такая пропаганда может и должна иметь успех. Но там мы и без того видим всестороннее про­ведение артельного принципа в отношении русского рабочего люда...» (т. 1, с. 65).

Каковы тогда задачи социализма в России? Как извест­но, общество «Земля и воля» стояло на точке зрения, что про­паганду социализма необходимо подчинить задаче агитации

75

на почве имеющегося у народа недовольства существующим государством. Средством усиления и обобщения недовольства, а также сплочения и организации революционных сил наро­да должна была быть агитация, «начиная с легального про­теста против местных властей и кончая вооруженным восста­нием, т. е. бунтом»²⁸.

Плеханов, по существу, повторяет установки «Земли и воли», но в своей статье делает упор на организацию рево­люционных сил народа в борьбе с развращающим влиянием! помещичьего землевладения и бюрократического государства. Он даже не употребляет слово «агитация», когда говорит о задачах социалистов в России. «...Центр тяжести нашей дея­тельности переносится из сферы пропаганды лучших идеа­лов общественности на создание боевой народной революци­онной организации, для осуществления народно-революци­онного переворота в возможно более близком будущем» (там же, с. 66).

Мы уже говорили, что в статье «Об чем спор?» Плеханов с должным вниманием относился к тем, кто оспаривал воз­можность социалистического развития крестьянской общины. В этой работе, предвидя возражения тех, кто усомнится в программе действий на такой шаткой основе, как община, разрушаемая правительственными распоряжениями, Плеха­нов, опять не высказываясь против, только замечает, что и в этом случае программа останется в силе, так как «коренно­го изменения народного характера нельзя ожидать тотчас же за падением общины» (там же). В подтверждение он ссыла­ется на движение Чигиринских крестьян, желавших ввести у себя общинное землевладение несмотря на то, что оно уже почти исчезло у них.

Таким образом, на Западе пропаганда социализма идет, и идет успешно, от коллективизма труда к коллективизму вла­дения (т. е. коллективной собственности). В России, наобо­рот, она идет от коллективизма земельной собственности как основного средства производства, к коллективизму орудий производства и труда. И если она не имеет такого успеха, как на Западе, то это объясняется, полагает Плеханов, тем, что коллективное владение орудиями труда и коллективный труд не имеют пока под собой основания в машинной технике. Но поскольку один из главных принципов социализма — прин­цип коллективного владения землей с его высоким уровнем социальных чувств и привычек — наличествует в крестьянское общине, борьба за его сохранение с разрушающим влиянием

76

государства будет в условиях России тождественна борьбе за социализм. Таково резюме взгляда Плеханова на задачи со­циализма в России.

Вторая часть работы посвящена роли городских рабочих в создании боевой народно-революционной организации для осуществления социального переворота в ближайшем буду­щем.

Плеханов отмечает, что в планах социалистов городские рабочие занимали второстепенное место: пропаганде с ними отводилась сверхштатная часть сил революционеров и время, свободное от пребывания в деревне. Кроме того, сама пропа­ганда велась «исключительно с целью выработать из город­ского рабочего пропагандиста для деревни же» (т. 1, с. 67). Это исключало возможность как регулярной систематической пропаганды в рабочей среде, так и самостоятельной органи­зации городских рабочих.

А между тем, замечает Плеханов, несмотря на незначи­тельность затраченных на него сил, городской рабочий «про­никся идеями социализма в довольно сильной степени. Те­перь уже трудно встретить такую фабрику или завод, или да­же сколько-нибудь значительную мастерскую, где нельзя бы­ло бы найти рабочих-социалистов» (т. 1, с. 67).

Однако значение этого факта в большой степени умаля­ется тем, пишет Плеханов, что влияние таких рабочих на со­бытия, происходящие в рабочей среде, пока малозаметно. И он сетует на то, что во время последних крупных стачек в Петербурге роль рабочих-социалистов была незначительна.

По его мнению, это является следствием, во-первых, то­го, что рабочие-социалисты организационно не связаны меж­ду собой, чтобы «обратить на себя внимание массы каким-нибудь крупным проявлении своих симпатий, своих желаний действовать в интересах рабочих» (там же, с. 68). («Север­ный Союз русских рабочих», заявивший о себе в начале 879 г., Плеханов считает только началом и первой попыт­кой организации рабочих). Во-вторых, потому что до послед­него времени рабочие, приверженные идеям социализма, не шли дальше задачи самообразования и занимались почти ис­ключительно кружковой пропагандой. «Масса существенно, кровно заинтересована прибавкой или уменьшением заработ­ной платы, большей или меньшей свирепостью городового,— пишет Плеханов. — А социалисты разводят перед нею раз­ные теории, призывая ее к развитию, к образованию и тому подобным, сводящимся иногда к чтению лекций о каменном

77

периоде или планетах небесных» (там же). Естественно, что и рабочая масса не только не видит никакой пользы от социа­листов, но смотрит на них отчужденно, так как «не понима­ет, каким образом сведения о каменном периоде могут при- вести к устранению чересчур придирчивого табельщика» (там же, с. 69).

Иному положению дела мешала, по мнению Плеханова, «первоначальная ложная постановка городского вопроса», когда к городским рабочим не относились «как к целому, име­ющему самостоятельное значение», а видели в них «только материал для вербовки отдельных личностей» (там же).

Такое отношение к городскому рабочему совершенно оши­бочно. Составляя часть того же самого крестьянства, пишет Плеханов, но «не представляя западноевропейской оторван­ности от земледельческого класса, наши городские рабочие, Е одинаково с западными, составляют самый подвижной, наи­б