Ночь воскресенья 14 августа 2016 г.

Лежа в темной хижине, наблюдая, как угасает последние розовое сияния заката, я знаю, что не собираюсь долго бодрствовать. Мне это не нужно. Мне просто нужно не спать, пока Кортни не уснет. Это был долгий день для нее, напряженный, так что она уже скоро провалится в глубокий сон.

Меня не слишком беспокоит, что кто-нибудь из придурков общины найдет нас и выбьет дверь. У них не должно быть никаких оснований подозревать, что я в этом замешан. Они могут съездить и посмотреть дома в Портленде, но там не будет никаких следов Кортни, и даже если они поговорят с Биллом, он не поймет, что происходит. В любом случае, я сплю чутко и быстро просыпаюсь, чтобы справиться с любой угрозой, которая может проникнуть через дверь, и большая «Беретта» уже под рукой.

Позади меня, между мной и стеной, дыхание Кортни медленно входит в более глубокий ритм сна. Это хорошо. Скоро снова отправлюсь на ночное свидание с братьями и, если повезет, я не разбужу ее.

Тонкие стены хижины не фильтруют многие звуки природы. Сверчки стрекочут, а лягушки с Тилденского пруда сегодня особенно громкие. Деревья шепчутся друг с другом, потирая друг о друга листья и ветви. Вне сезона квакша испытывает свой голос, не обращая внимания на летучих мышей и сов, которые охотятся на слух. Где-то лает собака, пока я бреду по этой пустой улице в Садр-Сити, и ночное иракское солнце опаляет меня.

Дерьмо.

На этот раз я не буду их считать. Это бесполезно. Даже если они исчезнут, все равно вернутся как раз вовремя, чтобы их разорвало на куски.

—Ты умница, — одобряет Вялый. — Ты учишься.

Когда мы сворачиваем в переулок, я остаюсь. Парни выстраиваются позади меня. Я пойду первым. За мной Динь-Динь, потом Кефаль и Вялый. Мясо следует последним с ПИЛОЙ. Я не утруждаю себя надлежащими процедурами выравнивания, прочесывая справа налево, сохраняя при этом как можно больше прикрытия. Это называется «нарезать пирог». Я веду себя небрежно. Я понимаю, что из-за этого убивают, но был в этом переулке так много гребаных раз, что точно знаю, где угроза.

— Прикрой это, придурок. — Динь-Динь бьет меня по затылку, и моя панама не защищает от удара, как кевларовый шлем. Вялый с отвращением сплевывает.

— Парни, просто прикройте меня, хорошо? Я дам ей цель, которую она хочет. Вы, парни, сожгите ее на хрен. Постарайтесь, чтобы меня не убили, ладно? Оставайся здесь, где есть укрытие.

— К черту это. Почему бы и нет? Мы пробовали это во всех других случаях. Мясо совсем как философ, как и всегда.

Как только они укрылись как можно лучше, я отправляюсь в центр переулка. Приклад M4 плотно прижат к моему плечу, и, как всегда, у меня есть красная точка в центре грубой черной занавески. Мне в голову праздно приходит мысль, что я хотел бы иметь гранату. Ну что же. Может быть, в следующий раз я смогу подать заявку. Нет смысла. Это не будет иметь значения.

Занавес снова трепещет, и сквозь него просовывается дуло этого гребаного РПК. Я знаю, что когда нажму на курок, ничего не произойдет, но все равно это делаю. Старый советский пулемет рявкает, и я снова оказываюсь на земле с теми же двумя дырами в груди сквозь броню.

Мои братья больше не под прикрытием — они как всегда, лежат уничтоженные и истекают кровью. Та же половина головы Мяса отсутствует, разбрызганная по всему пыльному переулку.

— Давай, парень, — говорит Мясо и влажно кашляет. На его губах образуются пузырьки крови. — Ты же знаешь, что здесь никогда ничего не меняется. Ты не можешь изменить прошлое.

К черту. На этот раз я даже не потрудился дотянуться до ПИЛЫ. Просто позволь девушке-повстанцу с автоматом взять меня. Какое, черт возьми, это вообще имеет значение? Теперь она меняет цель, возвращается ко мне. Все мои братья мертвы, и я последнее живое существо в этой дыре.

Мои глаза закрыты от жестокого солнца, и я лежу на спине, ожидая, когда пули отправят меня в вечность. Это бесполезно, я ничего не могу изменить. Зачем еще пытаться? Когда пулемет стреляет, я напрягаюсь в ожидании ударов, которые... никогда не наступят. Я чувствую едкий запах кордита поверх крови и грязи в переулке, но теперь к нему примешивается слабый запах чего-то еще — лаванды, возможно, и полевых цветов.

Пули, которых я ожидаю, отлетают от меня. Спин-зииииип— это звук рикошета от брони. Какого черта? Здесь нет укрытия, которое могло бы остановить ББ, не говоря уже о пулях. Открыл глаза, свет вокруг меня изменился. Это больше не жёсткое освещение ночного солнца, оставляющее повсюду с острым краем тени. Это мягкий свет, просачивающийся сквозь полупрозрачные белоснежные… перья? Крылья? Наконец-то, стрельба прекратилась.

— Шон? — Это голос ангела. Должно быть. Крылья, защита. Что еще это может быть?

— Шон, ты в безопасности. Все в порядке. — Крылья втягиваются, складываются, но ее руки обнимают меня, и лицо ангела проясняется. Выгоревшие на солнце волосы, веснушки, ярко-голубые глаза, огромные от беспокойства. Она трясет меня. Какого хрена? Ты не должна трясти кого-то с ранами в груди. Что, если сломанные ребра пробьют легкое или, что еще хуже, сердце? — Шон, пожалуйста, проснись!

Ночное иракское солнце гаснет, и кровавый переулок снова исчезает в темноте хижины. Лающая собака испарилась, остались только сверчки и лягушки.

Однако ангел все еще здесь, все еще обнимает меня.

— Шон? Ты слышишь? Ты в порядке?

Черт.

— Да. Я в порядке. Мне очень жаль, Кортни. Я... я надеялся, что это не разбудит тебя. — Ненавижу покидать теплый комфорт моего спального мешка. И лишиться ее объятий. Но мне нужен свет. Я расстегиваю молнию на мешке и с сожалением освобождаюсь. Фонарь Коулмана и спички лежат у кровати, а пара нажатий и спичка дают актинический белый свет. Сидя на краю кровати, я слышу, как расстегивается молния на мешке Кортни, и матрас дрожит, когда она садится рядом со мной. Ее рука мягкая и теплая на моей.

— Кошмары, — повторяюсь я дрожащим голосом. — У нас обоих они есть.

— Это происходит каждую ночь? — В ее голосе нет жалости. Только беспокойство. Забота.

— Нет. Не каждую ночь. Хотя чаще всего. Обычно, когда засыпаю, потом я в порядке. — Я протираю глаза, нажимаю кнопку на телефоне, чтобы посмотреть время. Только что перевалило за час ночи.

Кортни сжимает мою руку, затем снова обнимает меня.
— Когда мы были маленькими, ты был моим героем, Шон, и позже, когда мой отец вернулся из Ирака. После твоего… — Ее голос затихает, глаза печальны от воспоминаний о тех давних потерях. — И ты все еще здесь. Именно сейчас. Именно сегодня.

Я киваю, но, уткнувшись своим лицом в мое плечо, знаю, что она этого не видит.

— Я не герой, Кортни. Я просто делаю то, что нужно.

— Но ты делаешь это для меня. Кто бы еще смог? — Кортни смотрит на меня искренними ярко-голубыми глазами. Серьезные глаза. Я не отвечаю, просто отворачиваюсь. Теперь она увидела слабость. У меня не должно быть слабости, не так. Не сдавайся.

— Шон. Посмотри на меня, — ее голос полон силы, и когда я не сразу повинуюсь ее команде, она заставляет меня подчиниться сильными пальцами. — Ты помнишь, когда мой отец был в больнице, и я оставалась с вами, ребятами? И под моей кроватью или в шкафу были монстры?

Я не могу не улыбнуться при воспоминании о гораздо более молодой Кортни, напуганной монстрами. В те долгие ночи, когда ее родители были в госпитале для ветеранов, я приходил в ярость от необходимости охотиться на монстров, но делал это для нее. Каждый раз.

— Да, помню, — подтверждаю я с усмешкой. – Я тоже никогда не пропускал ни одного, ты живое доказательство того, что я был хорош в этом, но... — Моя улыбка исчезает, я отвожу взгляд. — Не думаю, что ты можешь просто сунуть метлу под мою кровать, чтобы избавиться от моих. И у тебя тоже есть целый новый комплект. Каким же мудаком я буду, если проигнорирую это?

— Может, и нет, но я могу попробовать. Ты успокоился и перестал метаться, когда я прикоснулась к тебе. Ложись. Постарайся немного поспать. — Кортни возвращается на свою сторону кровати, дергает меня за футболку, чтобы притянуть к себе и обнять меня со спины.

Дыхание Кортни согревает мне затылок, рукой она крепко-накрепко обнимает меня за грудь после того, как натягивает на нас один из расстегнутых спальных мешков, подобно одеялу.

— Оставь лампу включенной. Завтра мы сможем раздобыть больше горючего.

Вздымающаяся и опадающая грудь Кортни за моей спиной от ее дыхания напоминает мне, что маленькая девочка, которую знал, теперь женщина, и это первый раз, когда я в постели с женщиной по какой-либо причине за очень долгое время. Я подавляю эти мысли: на этом пути лежит только опасность. Даже если она попросит, то у нас обоих есть демоны, с которыми нам нужно разобраться.

— Расскажи мне о монстрах, Шон, — просит она.
— Если я собираюсь выследить их, мне нужно знать, как они выглядят.

Я улыбаюсь при воспоминании о нашей старой игре. Кортни описывала страшных существ с рогами и горящими желтыми глазами, с пурпурно-золотым мехом и розовой чешуей. Клыки длиной с мою руку. Однажды вечером она с серьезным видом заверила меня, что в ее шкафу прячется чудовище с двенадцатью ртами.

Пусть Бог и архангел Михаил, покровитель воинов, простят меня, но я расскажу ей. Мой голос ржавый, хриплый, когда я впервые говорю с другой живой душой о местах, где был, о вещах, которые видел. То, что я сделал. Вещи, о которых никогда не ожидал говорить ни с кем, кроме братьев-котиков, но даже тогда – зачем нам вообще об этом говорить? Если бы братья были там, то уже бы знали эту историю. Но после тех историй, которыми она поделилась ранее? Это сильная, жесткая женщина.

Я рассказываю ей о тренировочном лагере на Великих озерах. О моих первых двух годах на флоте в качестве палубного матроса, зарабатывая свою ставку в качестве помощника боцмана. Традиционный военно-морской флот: узлы, лодки, скучные вещи, такие как откалывание ржавчины, а затем перекраска, полировка. Два года скуки, прежде чем я получил шанс на свою мечту: место на начальном курсе подготовки к подводным подрывным работам спецназа ВМФ США в Коронадо, штат Калифорния. Базовая подготовка «морских котиков».

Моя первая поездка с третьей командой «морских котиков» в качестве не опытного тела. Боевые действия в Ираке и Афганистане. Пиная двери, никогда не знал, была ли там семья, обедающая внутри, или фабрика по изготовлению бомб, готовая взорваться. Я рассказываю ей о взрыве РПГ, который опалил мое предплечье и порезал щеку, о ракетных атаках. Патрулях. Охоте на лидеров повстанцев в Ираке и лидеров талибов в племенных районах Афганистана и Пакистана. Я рассказываю ей о пяти боевых развертываниях за шесть лет, о трех Бронзовых звездах и Серебряной звезде. О «Пурпурных сердцах». Я рассказываю ей о том переулке в Садр-Сити.

Понимает ли Кортни? Она никак не могла понять жаргон, аббревиатуры. У нее нет боевых навыков. А боль? Страх? Покой? Кортни прекрасно понимает эти вещи, и, лежа рядом со мной, она берет на себя столько старой боли и страха, сколько я могу излить, и возвращает мне их в качестве утешения.

Когда мы снова засыпаем, я все еще нахожусь между ней и дверью, физическим барьером между ней и любым неожиданным вторжением, любой опасностью. Кортни обнимает меня, ее теплая мягкость позади меня — гораздо более важная защита. Она — барьер между мной и моими призраками и демонами.

Когда мои глаза наконец закрываются, я вижу сон, но на этот раз это не залитый солнцем переулок и мои мертвые братья. Все, что я вижу — это яркого ангела с бронированными крыльями и запах лаванды и полевых цветов.

 

Глава 13

Кортни