На Малой Бронной (1980–1984). член Союза писателей Москвы. Написал пять книг. Выпустил тринадцать

СD со своими песнями. Один из них — «Оранжевый кот» — только на стихи Леонида Филатова.

беги!..

 

Рисунки Настасьи Поповой

После того как Гена убил ее, ему стало тяжело жить, вернее, не то чтобы тяжело, а как-то беспокойно. она уже не жила, а Гена жил и собирался еще жить долго. Сам он очень боялся смерти, он знал, что когда-то это произойдет, но всячески гнал от себя эту мысль; он полагал, что ему в этом смысле повезет больше, чем другим: он будет жить долго, рано не умрет. Ничем се- рьезным он никогда не болел, но где бы у него ни зако- лоло или ни заболело, он непременно подозревал рак, никак не меньше. И хотя в глубине души Гена умирать не собирался, тем не менее этак сладенько со смертью поигрывал, заигрывал с ней в пределах допустимого: то улицу перебежит в опасном месте, то заплывет да- леко в море, но не очень далеко, в общем, рисковал, но не сильно. Друзьям и знакомым он говорил, что не доживет до сорока, втайне ему мерещился заветный возраст — 37, но когда он благополучно этот возраст

перешагнул, он стал говорить о 42–43 годах, линия жизни на ладони у него именно такая, он выдумал каку- ю-то таинственную цыганку, в юности нагадавшую ему смерть именно в этом возрасте. Ну, разумеется, если возросла продолжительность жизни вообще, то и про- должительность жизни высокоодаренных людей тоже: раньше было 37, теперь где-то 42–43. Ну и без цыганки в этом вопросе тоже было нельзя — у Пушкина была ведь кофейная гадальщица, а еще цыганка Таня, пред- сказавшая ему смерть от белой головы, стало быть, и у Гены должна была появиться эта цыганка. он был очень мнительным и страстно влюбленным в себя человеком. он любил себя так, что даже не мог в полной мере от- ветить себе взаимностью, это была даже не страсть, а постоянное холение и лелеяние себя, нежелание отка- зать себе ни в чем, он баловал себя и все себе прощал, но после того как он убил ее, наступил у Гены разлад

 

с собственной персоной, потерял он согласие с собой, даже как-то немного охладел к себе. И хотя он убил ее не прямо, не физически, а косвенно, беспокойство и душевный дискомфорт не оставляли его.

А дело было так. Нина вышла замуж за Валентина не по любви, наоборот, это Валентин очень любил Нину и готов был сделать для нее все, лишь бы она была спо- койна и счастлива, но Нина тяжело и постоянно с детства тянулась к Гене и хотя видела, что Гена к ней равноду- шен, ничего не могла с собой поделать. Гена же не лю- бил ее не потому что ее, а потому что вообще не мог никого любить, иначе он изменил бы себе, а себя, как сказано выше, он обожал самозабвенно и нежно. Та- ким образом, складывалась типичная для русской клас- сики картина: Валя любит Нину, Нина любит Гену, Гена любит себя. Но если не любишь, так и не люби, будь в стороне, но нет, Гена широко пользовался любовью Нины, он барственно позволял любить себя. Справед- ливости ради надо сказать, что некоторое время Гена сопротивлялся, он видел, что отношение к нему этой девушки слишком серьезно, и смутно чувствовал, что если пойдет на поводу у похоти, то это будет большой грех, он даже уговаривал Нину остыть, выйти замуж за Валю, но уговаривал как-то так, что она, бедная, совсем сгорала; он уговаривал Нину не любить себя с каким-то трагическим кокетством: выходи замуж, а я… как-ни- будь один, это моя судьба, короче, так, что с бедной девочкой становилось совсем плохо, и в конце концов она вышла замуж за Валю словно по приказу Гены. Если бы он сказал, она вышла бы за дворника Мустафу из их дома, но он сказал: выйдешь замуж за Валю — будешь как за каменной стеной и, прибавил он, грустно глядя за воображаемую линию горизонта, забудешь меня…

— у меня сердце ноет, — сказала Нина. — Поцелуй меня на прощание. хоть один раз.

— Не надо, — сказал Гена и еще раз внутренне по- хвалил себя за мужество и волю: ведь Нина была очень хороша собой, а Гена — нет, ни в какую, умница…

И она пошла замуж за Валю, который, казалось, ждал ее всю жизнь, она пошла за него, потому что так приказал любимый, но Валя этого не знал, а если бы и знал, вряд ли что-либо изменилось в его поведении, Валя был, что называется, из надежных людей. Но вот когда Нина оказалась Валиной женой, когда его любовь, доверие, внимание и деликатность стали залечивать ду- шевную рану его жены, заглушать и заретушевывать ее сердечную боль, вот тогда-то Гене и стал подмигивать дьявол, вот тогда он возжелал Нину снова. Надо ска- зать, что ситуация довольно типична, и Гена это пони- мал. Понимал, что он далеко не один такой, достаточно вспомнить хотя бы онегина, которого потянуло к Татья- не, когда она вышла замуж. он знал это, наблюдал в

других раньше. Существует огромный класс, отряд, вид, подвид людей, ничего никому не дающих, а толь- ко берущих, причем берущих так органично и просто, как будто так и надо, как будто все остальные люди им должны. Этот класс, вид, подвид людей полагают про себя, внешне держась вроде скромно, что они обле- чены какой-то особой миссией, что у них в этой жизни есть некое предназначение и все остальные люди, есте- ственно, должны им помогать. Эти люди, эти женщины и мужчины, конечно, паразиты, но большинство из них об этом знает и вовсе этого не стесняется. знал и Гена и не делал ничего, чтобы изменить себя, он считал, что это незачем, таким создала его природа, и потом, с такой психологией жить удобно и хорошо: можно по- зволять ухаживать за собой и позволять другим себя беречь, можно, наконец, позволять себя любить и, как клоп, высосать любящего человека, покуда хватит ап- петита, до последней его капли крови.

Гена так и поступил, как говорится, без страха и упрека. Случилось так, что Валя уехал на несколько дней по делам, и тогда Гена к ней пришел. Пришел к ней тогда, когда ей казалось, что она уже перестала его лю- бить. Гена вначале позвонил, она сняла трубку и вдруг, после его «алло», почувствовала, что сейчас упадет. Ее выстроенный мир, ее маленькая крепость оказались сложенными из костяшек домино: чуть-чуть толкни — и все сразу посыплется. Но она еще держалась. она, как ей казалось, непринужденно и легко спросила его: «Как дела?», он помолчал и сказал: «Нельзя ли обойтись без дежурных вопросов?», потом еще помолчал и добавил:

«я ошибся, отпустив тебя, я о тебе все время думаю, ты снишься мне, я хочу тебя обнимать, это меня мучает». Гена не стеснялся таких слов. он знал по опыту просмо- тра индийского кино, что мелодрама пробьет себе до- рогу к сердцу любой женщины. И Нина заплакала от об- легчения и странного одновременного ощущения горя и счастья. Горя — оттого, что это рушило ее сложившую- ся жизнь, а облечения и счастья — оттого, что она тайно от всех и от себя об этом мечтала. И словно плотина про- рвалась, ею владели сейчас только нежность и желание, она только и смогла, что прошелестеть в телефонную трубку: «зайди… сейчас». Ее колотила крупная дрожь, она побежала убирать комнату. Через 15 минут пришел Гена, и все произошло мгновенно, она еще в передней раздела его и себя, они не переставали целоваться; в глазах Гены промелькнул некоторый испуг перед этим шквалом обнаженной искренности и страсти, но она не обратила на это внимания, а скоро Гена и сам отвлекся, отдавшись чисто физиологической над ним власти, ин- стинкту. он вкушал абсолютно запретный плод, запрет- ный по всем категориям морали, внушаемой с детства; он делал это тайно, от этого было еще слаще, и, самое

 

главное, он чувствовал, что имеет над ней неограничен- ную, полную власть, что она будет делать все, что он ни попросит, и сейчас, в постели, и потом. И он просил. Даже не просил, а просто велел, говорил, чего он хо- чет, и все так и было. А потом она долго спрашивала его, что же будет дальше с ней, как он теперь распоря- дится своей властью, что он прикажет ей делать. А Гена постарался очень мягко объяснить, что ничего делать не нужно, что пусть все остается как и было, пусть Валя ничего не знает, а они найдут время и способ, чтобы встречаться. она говорила «конечно», а сама думала, что от Вали ей скрыть ничего не удастся: слишком Валя ее любил и слишком чувствовал в ней малейшую пере- мену. Но ее любимый, ее хозяин сказал, что будет так, и так было. Так было два месяца, пока острота и пикант- ность Гениного воровства у него самого не притупилась, пока ему не осточертело вечное выражение собачьей преданности в ее глазах. они стали встречаться реже и реже, она плакала и говорила, что если он ее оставит, она жить не будет. Гена не придавал ее словам значения, считая это обычной дамской истерикой. более всего его раздражала банальность ситуации, банальность этого обрыдлого треугольника, миллион раз встречавшего- ся в жизни, в кино, в литературе. Все происходило по дурацкой схеме: она изменяла мужу, затем любовник охладевал к ней, затем она травилась или бросалась под поезд. «Но не то же время, — думал Гена, — сейчас все стало настолько проще и циничнее, настолько обмеле- ли и сузились, так сказать, реки страстей человеческих, настолько каждый зациклен на себе (Гена всех мерил со своей точки зрения), что никто с собой не кончает, поплачут, напишут прощальные стихи и живут дальше, любят других, а это все, что казалось в свое время ар- хиважным, становится со временем даже смешным и занятным: мол, со мной ли это было?..» Так что вовсе незачем включать сюда Анну Каренину…

И вот наступил момент, когда Гена порвал постылую связь совсем и не появлялся целых полгода. Через эти полгода, осенью, теперь-то он намертво помнил число, 1 ноября, он сильно напился и позвонил, решив, что если трубку снимет Валя, он просто не будет говорить. Но трубку сняла она, а Валя был на работе, и он, страшно рискуя, но плюя на это дело, так как был пьян, снова при- шел к ней с бутылкой коньяка, а когда еще немного вы- пил, опять взял то, что хотел, хотя Нина была уже в его руках не любящей исступленно женщиной, а безволь- ной, постоянно плачущей и покорной: если тебе очень надо — на. Гена тут же ушел, прихватив оставшийся коньяк — все-таки улика, — и у дверей, не оборачива- ясь, сказал: «И так будет всю твою жизнь, поняла?» — и ушел. А наутро Валя пришел с работы и застал жену от- равившейся снотворным, смерть наступила, как сказал

потом врач, в 4 часа утра, и ни записки, ни объяснения случившемуся не было. Гена узнал об этом от Вали, ко- торый позвонил ему, чтобы он, если сможет, пришел на похороны. И Гена пришел, и уронил слезу над гробом, а когда отходил, поймал на себе слишком пристальный взгляд Нининой подруги Веры. Вера смотрела на него с брезгливым испугом, как на подползающего гада. Гена обеспокоился, но быстро утешил себя: ведь никто ниче- го доказать не может, их встречи с Ниной происходили с глазу на глаз, и никогда его не видели даже соседи, уж об этом-то он позаботился, а еще он сказал Нине, чтобы ни одна душа о нем не знала, и он был уверен, что Нина не ослушается. Ну а сейчас, если она Вере что- то и сболтнула, то это ее сумасшедшие фантазии, все знают, что раньше она любила Гену и вот создала себе иллюзорный мир их встреч, что привело потом к психи- ческому расстройству и трагическому концу, Гена тут ни при чем, все знают, что он даже уговаривал ее выйти за Валю.

И потом, когда они собрались на поминки, и поз- же, когда они с Валей остались вдвоем и вспоминали и молчали, он чувствовал, что его начала незаметно заса- сывать и остро тревожить эта странная игра: он знал, а Валя — нет, и Валя относился к нему как к ближайшему другу, и выплескивал перед ним свою боль, свою душу, и говорил, что всегда знал о ее чувстве к Гене, но Гену за это не винил, а только ей всегда старался принести покой и радость. И Гена чувствовал странную и болез- ненную тягу к Вале. И потом, спустя какое-то время, это гипнотическое любопытство, этот ирреальный инте- рес не прошел, а еще более усилился. Как раскольни- ков возвращался к месту преступления, так и Гена искал постоянно контактов с Валей: не было недели, чтобы они не встречались, и эта кошмарная дружба станови- лась все теснее. Причем для Вали все было совершен- но естественно, а у Гены, особенно в последнее время, было такое чувство, что он гуляет на грани сумасше- ствия, что все это должно совершить поворот и разре- шиться каким-то событием, иначе он и вправду может свихнуться.

И вот, ровно через год после этих событий, 1 ноября Гена спускался в подвал, где работал Валя, с тем, что- бы предложить ему отметить годовщину со дня смерти Нины. Гена уже бывал несколько раз в этом подвале и каждый раз спускался туда с неприятным ощущением, что это когда-то уже было, то ли в какой-то другой жиз- ни, то ли во сне (то, что называется дежавю). Ступени подвала были стершимися, в центре каждой ступени была впадина, настолько давно по ним ходили вверх и вниз, лестница была крутой и очень узкой, а стена справа — из красного облупившегося кирпича. за сте- ну приходилось каждый раз хвататься, так как лестница

 

была очень крутой, а ступени скользкими. Гена дошел уже почти до конца лестницы в этом каменном мешке, как вдруг из подвала появился прямо перед Геной Ва- лин напарник, Гена не помнил, как зовут его, и быстрой презрительной скороговоркой сообщил Гене, что Валя знает все. «Что все?» — спросил Гена посеревшими гу- бами, хотя заранее уже знал ответ.

— Да все, — сказал тот, — отчего его жена умерла, ему кто-то рассказал, и не надо перед ним ломать ко- медию, не стоит, потому что время дорого, и я сейчас все это тебе сообщаю не из-за твоих красивых глаз, а потому что боюсь за Валю: ведь он тебя сейчас ищет, а найдет — убьет, а убьет — сядет в тюрьму. Поэтому шанс бежать у тебя есть только сегодня, и немедленно. Если сегодня Валя на него наткнется, то кончит не- медленно, завтра у него, может, еще что-то притупит- ся, уйдет, может, он обратится в суд, а там неизвестно, что и как повернется, — где доказательства? — но се- годня, сегодня надо бежать и прятаться, сегодня непре-

менно убьет и надо уходить отсюда как можно скорее. С этими словами он развернул одеревеневшее ту-

ловище Гены обратно к выходу и слегка подтолкнул. Гена остался на месте, ноги не двигались.

«беги, гад!» — хлестнул сзади фальцетный вскрик, словно будя его. И Гена медленно и странно, как в ра- пидной съемке, побежал наверх на ватных ногах. он вы- бежал на улицу и несколько секунд метался из стороны в сторону, не зная, влево или вправо ему кинуться. По- чему-то ему пришла в голову мысль побежать домой и переодеться во что-нибудь странное, чтобы его уз- нали не сразу, но потом он сообразил, что Валя может ждать его возле дома, и бросился в обратную сторону.

Ноги по-прежнему были будто ватными, и он бежал в каком-то безнадежном паралитическом оцепенении, как в кошмарном сне, в котором знаешь, что все равно догонят, однако надо бежать, надо переставлять эти не- послушные ноги, преодолевать эту мерзкую слабость в паху, и Гена в своем беспредельном ужасе продол- жал свой панический бег. он обогнул дом и вбежал во двор, в котором был второй вход в продовольственный магазин и в котором работали грузчики. Возле рабоче- го входа никого не было, а на пустых ящиках из-под бу- тылок лежал брошенный кем-то старый синий рабочий халат, а на нем — берет. Не раздумывая, Гена подхва- тил на бегу эту спасительную, как ему казалось, камуф- ляжную форму и побежал дальше, в подъезд, который, как он знал, выходил на другую улицу. Не теряя темпа, в подъезде, Гена напялил на себя сверху синий халат и натянул берет пониже. При выходе на улицу он крайне осторожно выглянул налево, потом направо, быстро пересек улицу и побежал по переулку. Гена подумал, что первая фаза побега ему удалась, что удалось, по

крайней мере, если не отменить, то отсрочить немину- емую расправу, и теперь необходимо решить, куда бе- жать дальше, надо ведь не бесцельно бежать куда-то, а так, чтобы не нашли. он уловил боковым зрением, что шагах в двадцати из-за дома появилась какая-то фи- гура, и бросился в сторону, в соседний двор. Сердце провалилось куда-то в живот, и Гена заметался между домами в беспорядочном движении. Ни в голове его, ни в душе больше не было ничего, кроме предсмертного заячьего крика. он испытывал только одно чисто биоло- гическое ощущение преследуемой дичи, когда на кар- те жизнь и спасти могут только ноги. Через полминуты судорожных и нелепых рывков из стороны в сторону человеческое вернулось к нему, и он вспомнил, что очертания той возникшей сбоку фигуры ничего общего с Валей не имели, и осознал к тому же, что его никто не преследует. он в бессилии опустился на корточки у сте- ны дома и попытался привести мысли в порядок, найти какое-то решение, определить, куда двигаться дальше. Неярко светило ласковое осеннее солнце; было ба- бье лето, последняя перед зимой мудрая улыбка при- роды, предназначавшаяся кому угодно из людей, толь- ко не Гене, который со своей панической суетой в душе никак не вписывался в теплый и свежий осенний покой этого двора. Надо было бежать, но куда? Куда бы он ни пошел, Валя может оказаться там, предугадать, вы- числить его будущее движение. Надо было поступить парадоксально: побежать в совсем неожиданное ме- сто, какое Вале и в голову не могло бы прийти. ясно, что сейчас надо сесть на первый попавшийся троллей- бус, автобус и выехать из этого района, а там посмо- трим. Может быть, добраться до вокзала, аэропорта… Но нет! С собой ведь нет денег, да и там вполне может ждать Валя или кто-то из его знакомых. Лучше предпо-

ложить, что на него уже началась облава.

Тщательно осмотревшись, Гена двинулся через двор к переулку, ведущему к троллейбусной останов- ке, пробежал переулком метров тридцать и, оказав- шись у остановки, юркнул в подъезд рядом. он соби- рался выскочить из него в последний момент, перед самым отходом троллейбуса, а до этого следить, кто стоит на остановке и кто подходит. Троллейбуса дол- го, как казалось Гене, не было, и он впервые в жизни пожалел, что не курит, может быть, это его успокоило бы хоть немного. Когда троллейбус подошел и принял в себя последнего пассажира, Гена рванулся из подъ- езда и вскочил в среднюю дверь. Цепко выхватывая из скопления пассажиров отдельные лица, он стал рыться в карманах в поисках денег за проезд, но вдруг ему пришло в голову, что не надо платить: если водитель потребует, Гена затеет скандал и попадет в милицию, а там отсидится хоть несколько часов, а если повезет, его

 

посадят на сколько-то суток за хулиганство… Водитель не обращался, пассажиры тоже, некому было нахамить уже несколько остановок, и Гена чувствовал нарастаю- щее беспокойство: случайность, один шанс из тысячи, но все же Валя или кто-то из его друзей мог войти сюда и увидеть его.

он стал чувствовать себя опасно запертым в замкну- том пространстве, ощущал снова физическую потреб- ность куда-то бежать. Ему стало казаться, что его вот- вот схватят, и он еле сдерживался, чтобы не закричать и не броситься к выходу, расталкивая всех. опираясь на ускользающие остатки здравого смысла, он почти спо- койно спросил стоявшего перед ним мужчину, выходит ли он на следующей. Тот обернулся, и Гене показалось, что слишком пристально на него посмотрел, когда от- ветил, что выходит. Ему почему-то казалось важным не вступать даже в мимолетный контакт ни с кем, сохра- нять полное одиночество среди людей, чтобы его никто не задевал и не трогал, ведь каждый мог оказаться по- тенциальным врагом.

Гена выскочил из троллейбуса, побежал вперед и тут же свернул в большой тенистый переулок, сплошь усаженный деревьями. он поймал себя на том, что дви- жется между деревьями короткими перебежками, на несколько секунд задерживаясь у каждого ствола, как будто в него прицельно стреляли и пока не попадали.

он слегка усмехнулся про себя, подивившись тому, что еще способен на самоиронию, и вдруг увидел, что он совсем недалеко уехал, улица была знакома, здесь было даже кафе-мороженое, в котором можно было выпить коньяку и в котором он не раз бывал. Гена поду- мал, что ему сейчас необходимо выпить, потому что он почти не владеет собой, и побежал через улицу в кафе. Там народу было совсем немного, хотя Гена еще из-за двери в зал тщательно осмотрел немногочисленных по- сетителей за столиками и за стойкой бара. он протянул барменше купюру и попросил 150 граммов коньяку.

— В спецодежде не обслуживаем, — услышал он и вспомнил, в чем сейчас одет.

«Тьфу, глупость!» — подумал Гена и противно-иска- тельно, как мы часто делаем, общаясь с нашей сферой обслуживания, улыбнулся и тихо добавил:

— Сдачу оставьте себе.

— Какая сдача! — громко сказала «сфера обслужи- вания». — засунь эту тыщу себе знаешь куда?

очень громко она это сказала, и немногие посети- тели обернулись в их сторону. Гена схватил с тарелоч- ки свои деньги и быстро пошел к выходу, а вспотевшей спиной своей чувствовал все презрение барменши Клавы, которая его даже не узнала, а ведь он в свое время оставил здесь уйму средств и лично ей на чай тоже. А Валя, между прочим, в прошлом году купил

ящик шампанского ей и остальным работницам этого кофе в день рождения Гены. они тогда начали праздно- вать еще утром, а вечером оказались в этом кафе, про- водив гостей и не торопясь расходиться. они тогда здо- рово догуляли здесь вдвоем, а потом принялись всех угощать. у Гены уже денег не было, но были у Вали, и тогда с понтом заказали ящик шампанского.

«о господи! — Пот на спине Гены стал холодным липким. — Ведь Валя тоже сюда заходит!» И слишком хорошо знает «друга», так что легко может предуга- дать его появление здесь.

— боже мой! — опять обратился Гена не по адресу к тому, к кому взывать сейчас уж ему-то не следовало. хоть какие-то остатки стыда в нем должны были со- храниться! Но нет! он порядочно давно и без сожале- нию расстался со стыдом, а в данный момент тем более не вспоминал о нем. Им владело одно только чувство самосохранения. И оно трусливо вопило: «Спаси, Го-

споди! я ведь здесь на волосок от гибели!»

Это нестерпимо заячье чувство вновь всколыхну- лось в Гене и мутной волной затопило его разом ос- лабевшее существо. опять все в нем заметалось и за- билось, опять он побежал, едва выйдя из дверей кафе. он уже бежал вне всякой логики, куда несли его ноги, бессмысленно петляя по переулкам, потом по улице и снова в переулок, перебегал следующую улицу на красный свет светофора, едва не попадая под маши- ну, возвращался назад и снова бежал — в какой-то двор, какой-то тупик, где его охватывал новый ужас оттого, что это — тупик, потом — назад, и снова по улице, снова по проходным дворам, в переулки, ког- да силы были на исходе, сердце уже стучало в горле, выпученные глаза лезли из орбит, а прохожие обора- чивались, думая про него, скорее всего, что, может, этот человек что-то украл и спасается бегством, и Гена стал замечать эти взгляды и тогда отчаянным усилием воли заставил себя перейти на шаг. задыхаясь, он про- шел несколько метров и вдруг увидел справа вывеску

«Кафе-мороженое». Гена осознал, что прибежал туда же, откуда побежал пятнадцать минут назад. он за- выл от унижения и бессилия. ужас на время отступил, уступив место злости на самого себя — за свой исте- ричный страх и бестолковый бег. И еще почувствовал всю нелепость своего маскарада, зашел во двор и брезгливо сбросил с себя халат и берет, затем зашел в ближайший открытый подъезд и поднялся в лифте на последний этаж, чтобы чуть успокоиться и отдышаться. здесь он стоял минут десять, чутко вслушиваясь в ра- боту лифта и неясные голоса внизу, потом спустился, зло и быстро обошел дом, вошел в кафе и потребовал у барменши коньяк. Та не успела открыть рот, как Гена решительно потребовал:

 

— я уже не спецодежде и не на работе! быстро на- лей 150 коньяка!

барменша машинально достала бутылку, стаканчик с делениями и стала лить, глядя больше на Гену, чем на деления, в ее глазах появилось узнавание. Требуе- мая доза была налита. Гена схватил стакан и стал пить, знаком показывая, чтобы Клава дала еще соку, чтобы запить. Клава достала пакет с яблочным соком и участ- ливо спросила:

— Геннадий Сергеевич, это вы, что ли?

— А то кто же! — солидно ответил он, переводя дух и оглядываясь на зал.

— А что в халате заходили? — игриво продолжала допытываться Клава. — Или, может, на работу в наш овощной устроились?

— Нет, — непонятно пошутил Гена, — это я для конспирации.

Коньяк начинал действовать, напряжение немного спало.

— Нет, серьезно, — пояснил он, — так нужно было, только ты никому не говори, ладно?

— Ладно, — сказала Клава, — странный вы какой-то сегодня… Случилось что?

— Да ничего особенного, — отмахнулся Гена, — пройдет…

И даже сейчас, в баре, за этим его «пройдет» уга- дывались очертания такой таинственной и страшной дра- мы, что сердобольная Клава обязана была догадаться о ней и немедленно пожалеть Гену, ведь некому было его сейчас пожалеть. она и пожалела. В глазах Клавы мелькнуло сострадание, и она ласково погладила стра- дальца по руке. Гена и тут был верен себе.

«А что если к ней попроситься, — подумал он, — даже пожить у нее какое-то время, рассказать все…»

Но тут Клава, потенциальная жертва очередного Ге- ниного мужского безобразия, сказала:

— А сегодня днем вас тут спрашивали. Друг ваш, помните, в прошлом году с которым вы у нас гуляли?

— Давно? — спросил Гена вдруг пересохшим ртом.

— Да порядком, — ответила Клава, — часа полтора тому назад.

— Спасибо, — заторопился он, — я пойду… Дела…

— заходите почаще, — кокетливо предложила бар- менша в слабой надежде на устройство личной жизни.

— обязательно, — ответил Гена, улыбнувшись через силу, а про себя добавил: «Если буду жив».

он вышел на улицу. Голова сейчас работала четко, ноги слушались. Гена решил, что выйдет на параллель- ную улицу и пойдет в сторону от центра, затем позво- нит из автомата Любе, своей старой знакомой, которая никогда не отказывала ему в мелких просьбах, попро- сит небольшую сумму денег, встретится с ней в услов-

ленном месте и попросит вывезти на ее машине за го- род или до ближайшего места, где можно будет сесть в поезд и на первое время куда-нибудь уехать. Паспорт, по счастью, с собой, и можно попытаться засесть, зата- иться в гостинице любого населенного пункта. «На пару дней, а там посмотрим, — строил Гена свой незатейли- вый план. — Может, в голову придет и что-то поумнее». План в целом был неплох, лишь бы Люба оказалась дома. она была дома. Гена стоял в телефонной будке и, путаясь в словах, запинаясь и бесконечно повторяясь, пытался объяснить Любе суть дела. он дал себе всего две минуты на разговор, так как боялся, что его кто-ни- будь увидит и узнает. он теперь всего боялся, даже сво- его невинного пребывания в телефонной будке: вдруг кто-то заметит, случайный прохожий, который его зна-

ет или что-нибудь еще, опасно-непредвиденное…

— Люба, ты мне очень нужна, — почему-то шепо- том говорил Гена, а сам вертелся во все стороны, огля- дывая улицу. Люба пыталась что-то сказать, но Гена не давал. — я попал в беду, потом все объясню. Мне нужны деньги, хотя бы тысяч десять, и твоя машина. Мо- жешь отвезти меня куда я скажу?

— Что случилось? Что?

— Потом, потом, — торопился он. — Сейчас нужно то, что я сказал, как можно быстрее!.. — В голосе Гены все отчетливее звучала истерическая настойчивость. — Да, да, сейчас, немедленно, я серьезно говорю, я по- дохнуть могу от этого всего! Прошу тебя, мне очень надо! Люба, миленькая, напрягись, это самое важное, что у меня было в жизни!

он начал кричать. Голос его звенел в трубке, молил, выл и плакал. Почти невозможно отказать панической, полубезумной мольбе, и Люба не отказала.

— Гена, успокойся, — сказала она, — возьми себя в руки! — она уже говорила жестко и управляла ситу- ацией. — Мне нужно пять минут, чтобы выйти из дома, через пятнадцать минут я в сбербанке, потом к тебе. Ты где находишься?

Гена назвал улицу и уточнил, что ей надо подъехать к перекрестку, а он, как только увидит ее машину, под- бежит и сядет.

— И еще, — сказала Люба, — твой друг тебя ищет, просил срочно позвонить ему, если ты случайно у меня объявишься.

— Кто? — спросил Гена, чувствуя, что волна темного ужаса вновь поднимается из глубины его существа.

— Да Валя же, Валя, — тоже торопясь ответила Люба, — ищет тебя, может, тоже по твоему делу, хо- чет тебе помочь. Позвонить ему?

— Ни в коем случае! — закричал Гена так, как буд- то лезвие ножа входило ему в живот и поворачивалось там. — Не на-а-адо! Нет! Ты что!

 

В трубке противно запищало, давая знать, что время разговора окончено и надо его заканчивать.

— Когда звонил? — перекрикивал писк Гена.

— С полчаса назад. Подъехать даже собирался…

— Не надо! Меня нет! Нет меня ни для кого, поняла?!

Поезжай быстрее, я тебя жду!

Гена положил трубку и провел ладонью по лицу сни- зу вверх, смахивая пот, который уже заливал лоб, глаза и капал с носа.

«Что же делать, что же делать?» — думал Гена, бы- стрыми шагами удаляясь от телефона-автомата и то- ропясь к месту встречи с Любой, как вдруг страшная мысль остановила его: ведь Валя собирался подъехать к Любе! боже мой! Валя его действительно слишком хо- рошо знает и словно предугадывает все его дальнейшие шаги… Валя все время действует на ход вперед. Стран- но, что он не появился в кафе еще перед его приходом. Но сейчас больше таких ошибок делать нельзя. Валя ведь знает о его отношениях с Любой, знает, что он об- ратится к ней за помощью; знает, и что Люба ему не откажет, причем догадывается, что он не поедет к ней.

«А-а-а, черт! он знает уже наверняка, что я знаю и о том, что он уже все зНАЕТ о моей роли в смерти жены и, стало быть, знает, что я бегу, как заяц, и не поеду к Любе, не подставлюсь; он и в кафе поэтому не появил- ся, уверен был, что я буду прятаться, не буду светиться в таком месте, моя глупость меня и спасла, а теперь он наверняка знает, что я попрошу помощи, и Люба пое- дет ко мне, и значит, никакого труда не составит просто проследить за Любиной машиной, и поймать меня бу- дет проще простого. И из этого всего следует, что идти сейчас на встречу с Любой нельзя…

А куда, куда?!. Любе звонить, предупредить уже нельзя, она наверняка уже выехала… Что же делать?! Что?!»

Гена снова заметался, снова страх затопил все его сознание, он снова чувствовал себя дичью, у которой нет ни единого шанса спастись; снова чувствовал, что способен думать только спинным мозгом, в котором было теперь только одно — ледяной космический ужас, командующий всем его поведением. И он снова побе- жал. он несся опять по улицам и переулкам, куда-то сворачивал, не понимая, где бежит, лишь бы бежать, бежал, как слепой, как безумный; в какой-то двор, на- лево поворот, угол дома, вереница сараев из бордовых досок (доски бордовые, единственное, что успевает отметить Генин спинной мозг), дальше — тихий тупичок, группа ребят, сидящих на ящиках, разворот, окрик сза- ди: «Эй ты, спортсмен, куда спешишь?»; еще быстрее, опять из двора — по улице, по переулку, мимо больни- цы, мимо кондитерской фабрики, мимо, мимо, дальше, дальше…

физически он уже был истощен, уже не мог бежать, но все равно механически переставлял ноги, размахи- вал руками, хватал ртом воздух, как в известной кино- хронике марафонец хуберт Пярнакиви, чей трагиче- ский пробег последних ста метров на давно прошедшей олимпиаде часто показывали по телевизору.

Гена бежал, он убегал, он весь был сплошным бе- гом, только бегом и больше ничем, хотя со стороны был похож, вероятно, на умирающую, придавленную жабу, ползущую к обочине из последних сил. он бежал…

Но это должно было когда-нибудь кончиться, ког- да-то должна была израсходоваться последняя капля его энергии. И он упал… бег кончился…

Через сколько секунд Гена пришел в себя, он не знал, но когда сел на тротуаре, прислонившись спиной к забо- ру детского сада и поднял голову, то увидел прямо пе- ред собой, через улицу, вывеску «Кафе-мороженое», все то же кафе, из которого бежал; круг замкнулся, а от дверей кафе, как ему показалось, медленно, нере- ально медленно, к нему шел Валя…

И опять, будто в замедленной съемке, он подходил к сидящему на земле с раскинутыми бессильно ногами своему бывшему другу. Гена ждал. он уже не мог ни- куда бежать, да и страх, как ни странно, отошел куда-то на второй план, уступив место нелепому в его положе- нии, какому-то болезненному любопытству: он словно видел самого себя и всю ситуацию со стороны и ждал, что будет. А ситуация была как в фильмах ужасов, как в кошмарном сне.

Валя подошел и встал над ним. Целую вечность, как показалось Гене, он ничего не говорил, а только смо- трел сверху на него, мокрого от пота и страха, сидя- щего на асфальте с разбросанными ногами, которые теперь пытался подобрать под себя, но не получалось, и он ими сучил, оставляя на тротуаре темные следы от резиновых подошв.

Пауза была как в не раз виденных Геной в юности ковбойских фильмах, когда встречаются палач и жерт- ва, но жертва, тоже бывшая некогда палачом, и поэто- му первый палач теперь — вовсе не палач, а воплоще- ние возмездия, торжества справедливости, и симпатии зрителей всегда на его стороне. И вот они после погонь, стрельбы, непопаданий друг в друга и всего прочего в конце фильма все-таки встречаются, и наступает меж- ду ними момент истины, когда все окончательно решит- ся и один из них должен умереть. Именно сейчас.

Валя молчал, не двигался, и в глазах его не было ничего, не было даже гнева, они были пусты; он смо- трел на Гену как на вещь, как на камень, лежащий на дороге, а Гена не мог оторвать глаз от его рук и заво- роженно ждал, когда они появятся из карманов и что начнут делать, и поэтому пропустил тот момент, ког-

 

да Валя заговорил, и не сразу понял смысл его слов, а когда стал понимать, перевел взгляд на Валино лицо. он увидел мертвое лицо, на котором еле шевелились только губы.

— Иди отсюда, — выцеживались слова из этих губ, — сейчас иди, а потом я сам тебя найду, сам, понял? Где бы ты ни был, где бы ты ни прятался… Не ты ко мне при- ползешь, как теленок на убой, а я сам тебя найду… А ты пока живи, ходи и думай об этом… И жди… И бой- ся… И вспоминай, что ты сделал, и снова жди, жди все время, и я когда-нибудь приду за тобой… Или не приду, еще не знаю, но ты жди и помни… Жди и помни… Все время…

Валя медленно развернулся и пошел обратно через улицу. Вошел в кафе. Дверь за ним захлопнулась. Гена остался сидеть на тротуаре. он так и не сумел подо- брать ноги, и они, будто парализованные, валялись на асфальте двумя грязными обрубками, а между ними медленно растекалась желтая лужица. от только что пережитого ужаса его начало рвать. он машинально старался попадать между своими расставленными но- гами, но эта жалкая попытка сохранить дизайн, сидя в собственной луже, была не только неуместной, но и безуспешной: он все равно оказался через минуту за- брызганным, облеванным почти до пояса. Его ноги сами ожили и дернулись от омерзения, с которым их владе- лец на них посмотрел.

«Надо бежать», — привычно подумал Гена, но тут же опомнился. Куда бежать? зачем? Сейчас был, похо- же, финальный забег. Но, так или иначе, надо вставать

и идти, идти куда-то. Домой или еще куда, но все равно ведь — надо…

он поднялся на дрожащих ногах, опираясь на забор детского сада, точнее, металлическую ограду, сквозь которую можно было увидеть площадку, качели, ска- мейки и маленькую избушку для детских игр. однажды они с Валей поздно выпивали и допить то, что у них было с собой, было негде. И тогда они проникли на террито- рию именно этого детского сада, забрались именно в эту избушку и, чувствуя себя то ли партизанами, то ли хулиганами, весело выпили бутылку водки и для лаки- ровки бутылку сухого вина. Когда было негде, они с Валей искали разные нелепые, но безопасные места, чтобы выпить, и называли этот процесс между собой

«выпить на помойке».

«Смотри-ка ты, как все сегодня совпало, — угрюмо подумал Гена, глядя сквозь решетку на этот домик, — сошлось…»

— Дядя, как вы запачкались! — услышал он вдруг слева от себя из-за забора.

Дети вышли на прогулку. На него ехидно смотрела кривоногая девчонка в сползающих чулках и с розовым бантом в ярко-рыжих волосах.

— Дядя, вас, наверное, мама будет дома ругать за то, что вы так испачкались, — сказала девчонка, улыба- ясь не по-детски. — Вы, наверное, большой шалун, да?

Гена пошел вдоль ограды, потом обернулся и сказал:

— Да, я… шалун. — он с удивлением почувствовал, что плачет. — я большой шалун…