Экскурсия по серому веществу

 

Вот основная проблема нейронауки: как может исключительное богатство человеческого опыта вылиться в несколько светящихся точек на карте головного мозга, где магическая сила ядерного магнитного резонанса обнаружила усиленный прилив крови, или электроды, грубо закрепленные на черепе, отследили электрические импульсы? Каким образом мы можем надеяться решить уравнение, связывающее Баха с Пикассо в желеобразной массе размером с грейпфрут?

Если мои высказывания в адрес современных технологий в неврологии кажутся пренебрежительными, то всему виной масштаб обозначенной проблемы. Но даже грубые обобщения, которые мы можем применить к работе мозга на основе размытых, абсурдно зернистых карт мышления, обладают огромной значимостью. Зная, какие области мозга используются для выполнения различных задач, мы можем обрисовать картину того, как мозг классифицирует и интерпретирует саму суть умственного труда, какая часть влажного мозгового оборудования выбирается для выполнения работы, какие рабочие процессы осуществляются с применением одних и тех же умений. Вот чем главным образом занята нейронаука музыки: определением того, какие совокупности нейронных связей активирует мозг. При этом функции этих нейронных связей известны заранее или мы предполагаем их назначение на основе их участия в других действиях.

Мозг предстает перед нами в образе огромного бюрократического аппарата, состоящего из множества отделов, причем одни отделы состоят в постоянных сношениях друг с другом, а другие едва ли подозревают о существовании остального коллектива. Мозг, это очевидно, разделен на два полушария в левой и правой части черепа. Одним из достижений музыкальной нейронауки можно назвать тот факт, что она поставила под сомнение избитое клише о «правополушарном» и левополушарном» мышлении, которые традиционно связывают с логикой или аналитикой и эмоциями или интуицией соответственно. Отмечу, что это представление не лишено смысла – полушария действительно проявляют некоторую тенденцию к специализации, в том числе при обработке музыкального сигнала: восприятие высоты звука, например, в основном (но не полностью) локализуется в правом полушарии. Но полная картина намного сложнее. Например, левое полушарие, по‑видимому, сильнее связано с обработкой позитивных эмоций, а правое занимается обработкой негативных.

Большую часть мозга занимает кора больших полушарий (или просто кора), которая в каждом полушарии разделена на четыре доли: лобную, височную, теменную и затылочную (Рис. 9.1).

Им приписываются весьма обобщенные функции. Лобная доля отвечает за планирование и организацию восприятия, а также (задняя часть) принимает участие в двигательных функциях и навыках пространственных восприятий. Височная доля связана с памятью и слухом – в ней расположен гиппокамп, убежище долговременной памяти, и первичная слуховая кора, где звуковые раздражители, полученные из уха, подвергаются первичной обработке; кроме того, она участвует в обработке семантики речи. Теменная доля работает с различной сенсорной информацией, например, руководит чувством пространства. Затылочная доля специализируется на обработке зрительных сигналов. Под височной долей и вблизи к стволу мозга находится мозжечок – старейшая часть головного мозга, которая управляет эмоциональными реакциями, координацией и регуляцией моторики. Но существует и другой важный «центр эмоций» в височных долях коры головного мозга, который называется амигдала.

 

Рис. 9.1 Анатомия мозга.

 

Когда мы слушаем музыку, информация из улитки уха через ствол мозга (где уже происходит некоторая первичная обработка данных о высоте звука как музыки, так и речи) попадает в первичную слуховую кору.[62]

Оттуда сигнал отправляется на обработку в несколько разных участков мозга, некоторые из которых выполняют частично перекрывающие друг друга функции. Например, тоновые интервалы и мелодии обрабатываются в латеральной области, называемой «извилины Гешля», в височной доле: в этих извилинах действуют нейронные связи, принимающие участие в восприятии высоты звука. Также обе эти музыкальные составляющие обрабатываются в темпоральной плоскости – эта область имеет дело с достаточно сложными аспектами слухового восприятия, такими как тембр и локализация источников звука в пространстве, и в передней верхней височной извилине, которая работает со звуковым потоком, в том числе с речевыми предложениями. Исходя из описанного выше, можно заключить, что тоны и мелодия рассматриваются мозгом с нескольких точек зрения, если так можно выразиться. Например, восприятие тона включает в себя анализ структуры гармоник (мозг может «вставить» основной тон, даже если он не звучит, при условии, что все высшие грамоники подходят друг к другу). Когда нам необходимо отделить звуковые потоки на разные голоса, как в полифонической музыке или мульти инструментальном ансамбле, мы должны развернуть последовательность тонов в связную мелодию – переключиться с локального на глобальный план. Нейроученая Изабель Перетц совместно с коллегами из Монреальского университета предположила, что правое полушарие распознает глобальную схему контуров высоты звука, а левое полушарие нанизывает на этот остов детализированные аспекты тоновых интервалов; тон является ключевым элементом обработки гармоник, и даже ритм и длительность нот предоставляют доказательства важности тех или иных тонов. Анализ тона генерирует ожидания от мелодии и гармонии, которые мы обрабатываем в правополушарном аналоге левополушарной области обработки речи (зоне Брока). Последовательность тонов вмещает в себя многочисленные музыкальные измерения, а мозг подключает разные модули для обработки каждого из них.

Разумеется, реакция мозга на музыку не ограничивается холодным распознаванием шаблонов и закономерностей тона и ритма. Как только первичная слуховая кора получает музыкальный сигнал, наш «примитивный» подкорковый центр немедленно включается в работу: хронометражные связи мозжечка обнаруживают пульс и ритм, а таламус «быстро пробегается» по раздражителю, очевидно определяя степень опасности и необходимости предпринимать решительные действия, и только потом начинается процесс более утонченной обработки сигнала. Таламус связывается с амигдалой для получения эмоциональной реакции – которая при наличии опасности будет выражена как страх. Только после этого первобытного сканирования на предмет возможной угрозы начинается детализированное анатомирование звукового сигнала. Мозг требует от гиппокампа предоставить воспоминания как о недавнем опыте прослушивания музыки, так и о более отдаленных ассоциациях и сходствах, которые она вызывает. В префронтальной коре протекает сложная работа, связанная с предвкушениями и ожиданиями, а зона Брока, связанная с обработкой речи, занимается высшими «синтаксическими» аспектами музыки. Музыканту также необходимо задействовать зрительную кору для чтения нот, наблюдения за дирижером и другими музыкантами, и в то же время сенсорная кора дает ему возможность чувствовать инструмент в руках. Нейронные связи, участвующие в обработке ритма, подключают двигательные функции не только для воспроизведения нужного ритма, но и в целом при прослушивании музыки: это явление объясняет, почему невозможно сидеть спокойно под музыку Джеймса Брауна.

Музыка может выступить триггером психологических процессов, которые, очевидно, весьма отдаленно связаны с когнитивными аспектами как таковыми; она может, например, повлиять на иммунную систему и поднять уровень белков, которые борются с микробными инфекциями. Исполнение и прослушивание музыки также регулирует производство «гормонов настроения», таких как кортизол, что говорит о достаточном основании для применения музыкальной терапии.

Описанный порядок действий может показаться очень сложным и сбить с толку. Но, по сути, он представляет собой разделение когнитивного процесса на серию более абстрактных процессов, которые выполняются каскадом от более простой функции к более сложной. Изначальная задача мозга – определить базовые акустические строительные блоки, например, частоту основного тона и гармоники, длительность нот и громкость; затем полученную информацию нужно разбить на отдельные инструменты или мелодии. Результаты сравниваются с музыкальными воспоминаниями и опытом – например, имплицитным и эксплицитным знанием гармонических отношений и каденций, жанров и стилей. Как правило, проявляющийся музыкальный ландшафт основывается на информации из других когнитивных областей (например, если мы слушаем песню с осмысленным текстом). В то же время каждый из аспектов анализа и синтеза привлекает наши эмоции, в результате чего эмоциональная, ассоциативная и синтаксическая информация соединяются и стимулируют поведенческий ответ: мы радуемся, успокаиваемся, умиляемся или раздражаемся.

Процесс обработки вовлекает в работу нейронные связи общего назначения, которые имеют отношение к музыкальному контексту раздражителей, – например, обработка тона и ритма осуществляется общими аспектами звукового восприятия, которые также задействуются в обработке речи и окружающих звуков. Но существует ли область мозга, связанная исключительно с обработкой музыки? Сложный вопрос. Ее существование могло бы подтвердить врожденность музыкальности, ее рождение в процессе эволюции, что в свою очередь означало бы, что музыкальность является адаптивной функцией, то есть когда‑то она помогала нашим далеким предкам успешно производить потомство. Поиск специализированного музыкального модуля мозга в таком контексте периодически превращается в эмотивную миссию, а результат поиска может дать ответ на вопрос, является ли музыка фундаментальной частью человеческого существования или она просто паразитирует на других когнитивных функциях. Но на сегодняшний день поиски к осмысленным результатам не привели.

 

Когда все идет не по плану

 

Самым плодотворным методом изучения способности мозга справляться со сложными когнитивными и перцепционными задачами является наблюдение за людьми, которые страдают от селективных расстройств в интересующей нас области мозга. Повреждение определенных частей мозга может ослабить или уничтожить специфические функции, сохранив остальные неизменными. Грубо говоря (и не всегда безопасно делать подобные предположения), если человек теряет способность выполнять одну задачу и сохраняет способность выполнять другую, то, вероятно, эти задачи обрабатываются в разных частях мозга.

При обработке музыки, как и при выполнении другого когнитивного процесса вроде зрения или запоминания, последствия селективной дисфункции могут быть безнадежными, но в то же время печально интересными, хотя чаще они выражаются в куда больших затруднениях, чем просто маленькие неудобства.

Изучение таких случаев поможет нам отыскать исконный «модуль» обработки музыкальной информации, если таковой существует. Но любые доказательства его существования на сегодняшний день остаются в лучшем случае неконкретными, а единственное распространенное (наблюдается у четырех процентов людей) нарушение восприятия музыки связано с невозможностью определить отношения между тонами разной высоты. Такие люди не различают оттенков звука, не могут совсем или могут очень слабо судить о том, является ли звучащий тон выше или ниже предыдущего. Удивительно, но такая умственная особенность никак не зависит от восприятия индивидуального тона, поэтому один и тот же человек может обладать двумя взаимоисключающими особенностями – абсолютным слухом и неспособностью различать оттенки звука. Более того, неспособность различать эти оттенки не лишает человека музыкальности – люди с таким нарушением могут играть на музыкальных инструментах, хотя большинство из них не занимается музыкой, потому что они сами решили (или им сказали), что музыка «не для них». Последние неврологические исследования доказывают, что даже неспособные различать оттенки звука люди своеобразно слышат «неправильные» ноты: в их мозге возникает такой же тип электрического сигнала, как и у других людей, но несоответствие, похоже, не проникает в сознательное понимание.[63]

Распространенность подлинной «тональной глухоты» значительно ниже, чем число людей, которые считают себя «лишенными музыкального слуха». По результатам исследования, проведенного канадскими психологами, семнадцать процентов добровольцев‑студентов Университета Куинс в Кингстоне считали себя частью этого несчастливого меньшинства, хотя только единицы действительно показали себя хуже остальных во время тестов на музыкальное восприятие. Можно рассуждать о том, что большинство людей, считающих себя немузыкальными, укрепляется в этом мнении по причинам, не связанным с их реальным музыкальным потенциалом, – их, возможно, смущает убежденность в том, что они плохо поют, или их глубоко ранило замечание других об отсутствии у них музыкальных талантов, или им просто никто не прививал интереса к занятиям музыкой. Тяжело осознать ощущения от этой информации – то ли радоваться, то ли огорчаться. С одной стороны, появляется уверенность в том, что каждый из нас как минимум музыкально компетентен, но, с другой стороны, многие из нас убеждены в обратном.

Если музыка попросту опирается на когнитивные способности, развившиеся для других целей, то как объяснить, например, музыкальное развитие у аутистов, ведь они не получают больше никакой пользы от использования этих же способностей для других целей? Разумеется, это замечание ни в коем случае не разрешает противоречие, но заставляет задуматься.

Обратный пример: можно привести множество ситуаций, когда из‑за когнитивного дефекта люди лишаются только способности обрабатывать музыку, а все остальные функции их мозга остаются нетронутыми. Такая музыкальная дисфункция бывает очень своеобразной: человек не всегда становится «немузыкальным», как, например, очень музыкальный пациент Оливера Сакса, который утратил способность слышать гармонию, но при этом прекрасно различал отдельные «голоса» (стр. 143), или профессиональный скрипач, который вследствие повреждения мозга страдал от достаточно странного набора симптомов: он потерял возможность читать последовательность нот и записывать музыку, не мог узнавать знакомые мелодии и идентифицировать мелодические интервалы, но сохранил способность различать высоту тона, мог назвать записанные по отдельности ноты, определял минорные и мажорные гаммы.

Любой из с традиционных аспектов восприятия музыки может испортиться, не затронув остальные: известны такие нарушения, как «дисмелодия», «дисритмия» и «дистембрия». Особенно печальна участь тех, кто сохраняет способность воспринимать музыку, но начисто лишается способности эмоционально на нее откликаться. Нейроученый Джейсон Уоррен и его коллеги из Лондонской национальной больницы по лечению неврологических заболеваний и нейрохирургии описали бывшего радиоведущего, который после повреждения амигдалы обнаружил, что обычное ощущение «покоя» от прослушивания Прелюдии Рахманинова куда‑то улетучилось. А группа Изабель Перетц выяснила, что повреждения амигдалы у нескольких пациентов привели к тому, что они перестали считать «страшную» музыку из кино пугающей, но в то же время могли опознать «радостную» и «грустную» музыку.

Обратная, и, пожалуй, еще более удивительная ситуация возникает, когда у человека сохраняется способность эмоционального реагирования на музыку, но полностью утрачивается возможность обрабатывать мелодию. Этот феномен Перетц и коллеги наблюдали у пациентки «И.Р.», которая страдала от повреждений обоих полушарий, возникших после осложнения при операции на мозге. Женщина прекрасно распознавала речь, определяла окружающие звуки, но не могла отличить один напев от другого, не была в состоянии заметить диссонантные изменения первоначальной мелодии. Но ей все равно нравилось слушать музыку, она могла различать «радостную» и «грустную» мелодию почти так же свободно, как и здоровые слушатели. Возможно, И.Р. могла оперировать эмоциональными аспектами, не связанными с тоном, то есть ритмом; подробнее этот момент мы разберем в следующей главе.

 

Музыка как пища для ума

 

Могз музыканта не похож на мозг обычного человека. Подобно тому, как физические упражнения изменяют форму тела, так и музыкальная тренировка изменяет свойства мозга. Например, процесс обработки музыки у музыкантов является более аналитическим. Известное замечание о «левополушарном» мышлении здесь совершенно уместно: мелодия обрабатывается правым полушарием у обычных людей и левым полушарием у музыкантов.[64]

Но это не означает, что у музыкантов чувственный отклик заменяется мыслительным процессом, – учитывая огромную эмоциональную наполненность, которую сообщают музыке именно музыканты, было бы глупо в этом сомневаться. Музыканты, особенно те, кто начал получать музыкальное образование до семи лет, обладают увеличенным мозолистым телом – этот участок мозга связывает и интегрирует полушария. Нейроученые Кристиан Газер и Готфрид Шлауг обнаружили множество различий в мозге музыкантов (особенно пианистов) и обычных людей, в том числе улучшенные двигательные, слуховые, визуальные способности и способность ощущать пространство. Более того, у музыкантов, которые используют для игры пальцы, преобладает участок коры, отвечающий за руки: можно сказать, что они «на короткой ноге» со своими пальцами. Также у музыкантов наблюдается мощное развитие слуховой коры, которая отвечает за процесс обработки тона. В общем, эти анатомические изменения выражены тем сильнее, чем дольше занимается музыкант, что позволяет судить скорее о следствии, чем о причине: это продукт систематического музыкального образования, а не врожденные особенности, которые позволяют человеку легче освоить профессию музыканта.

Не означает ли это, что музыка действительно делает нас умнее? Может, в этом и заключается эффект Моцарта?

В основе доклада Френсис Раушер и ее коллег из Калифорнийского университета в Ирвине, сделанного в 1993 году, лежало наблюдение за группой студентов колледжа. После прослушивания Моцарта в течение десяти минут (Соната для двух фортепиано, К488) их результаты тестов на пространственное мышление немного улучшились по сравнению с результатами после прослушивания «музыки для релаксации» или пребывания в тишине. Тесты включали в себя анализ узоров и вопрос о том, как будет выглядеть сложенный по схеме лист бумаги, если у него отрезать уголок и затем развернуть. Разница в ответах небольшая, но присутствовала: Моцарт поднимал IQ на восемь или девять баллов по сравнению с двумя другими образцами музыки.

Думаете, лишние восемь или девять баллов IQ не лишние? Что ж, давайте разберемся. Во‑первых, об уровне IQ в данном случае судили по трем тестам на пространственное мышление, что является достаточно ограниченным мерилом для интеллекта (исследователи не дали никаких указаний на погрешности в измеренных ими значениях). Во‑вторых, мнимый эффект Моцарта был настолько незначительным и неуловимым, что проявил себя только в первом из трех тестов и постепенно угасал во втором и третьем. Не было никаких причин полагать (и тем более заявлять), что получившийся эффект возник именно благодаря музыке Моцарта – исследователи не тестировали никакие другие виды музыки, кроме «музыки для релаксации», которая скорее всего была чем‑то крайне нудным.[65]

Статья в «Nature» побудила многих проверить эти изыскания. Некоторые исследователи сообщают о похожих результатах; другие при использовании иных тестов на когнитивные способности не находили ничего. Одно контрольное исследование даже вызвало большой шум: в 1996 году Сьюзан Холлам из Лондонского института образования совместно с BBC протестировала более восьми тысяч десяти‑ и одиннадцатилетних британских школьников. Согласно результатам исследования, музыка Моцарта никак не повлияла на результаты тестов на проверку пространственных и темпоральных способностей. Тем не менее в 1999 году К. М. Нантиас и Гленн Шелленберг из Университета Торонто в Миссиссога обнаружили улучшение показателей при проведении тестов со сложением и разрезанием бумаги после прослушивания Моцарта и Шуберта по сравнению с предварительным пребыванием в тишине. Они также наблюдали улучшения у испытуемых после предварительного прослушивания литературного произведения. Другими словами, эффект не обладал «музыкальными» качествами, а был связан со сложным качеством раздражителей. Тогда Нантиас и Шелленберг спросили испытуемых, что им больше нравится: Моцарт или рассказ. Они определили, что те, кому по душе Моцарт, лучше справлялись с тестами после его музыки, но так же себя проявили те, кому больше нравился рассказ: улучшения показывали, что испытуемые получили удовольствие.

На этом основании исследователи заключили, что эффект Моцарта каким‑то образом связан с тем, как раздражители поднимают настроение слушателей, вызывает ли прослушанное интерес и ощущение счастья. Когда слушателям включали Адажио Альбинони – стереотипное «грустное» произведение, – они справлялись с тестами хуже, чем после отсутствия какого‑либо звука перед началом проверки.

Итак, если пространственное мышление получает кратковременные дополнительные мощности, по крайней для выполнения некоторых пространственных задач, от прослушивания любимой музыки, то нужно понимать, что дети, по‑видимому, лучше реагируют не на Моцарта, а на музыку, которая им нравится. Эта гипотеза объединила Шелленберга и Холлам; вместе они провели повторный анализ данных о школьниках. Помимо Моцарта, в тестах использовали поп‑музыку канала «Station 1» радио ВВС, а именно три современные песни, в числе которых была «Country House» группы «Blur». Шелленберг и Холлам обнаружили, что дети лучше справлялись с одним из двух заданий (складывание бумаги) после прослушивания поп‑музыки. Иначе говоря, они обнаружили «эффект Blur».[66]

Музыка действительно оказывает незначительный и временный положительный эффект на некоторые когнитивные способности – но в механике этого феномена нет ничего собственно «музыкального». Ум работает лучше, если музыка улучшает настроение. Это открытие стало частью давно известного постулата психологии: когнитивные способности зависят от хорошего настроения и приятного возбуждения. Интересные и приятные раздражители приводят нас в ресурсное состояние, а в музыке Моцарта нет никакой мистической силы, которая делала бы детей умнее.

Обсуждение этого эпизода оказалось полезным для нас: ситуация возникла из прежде неясных подозрений о положительном влиянии музыки на интеллект, и в то же время она отразила современную реакцию на вероятность такого влияния. Мы говорим: если музыка так работает, то для достижения необходимых результатов нам нужна таблетка Моцарта.

Важен и тот факт, что, по‑видимому, музыка действительно повышает интеллект. В прошлом гипотезы на эту тему были по большей части обывательскими и основывались на элементарных наблюдениях вроде того, что дети, учащиеся в музыкальной школе, лучше справляются с другими, не музыкальными предметами в школе, интенсивнее работают и развивают интеллект. Нетрудно представить, почему это происходит. Обучение чтению музыки и игре на инструменте требует большой сосредоточенности и внимания, самодисциплины и крепкой памяти, а все эти качества прекрасно помогают успешному обучению в иных сферах. Музыкальная подготовка помогает развить необходимые качества у ребенка, а дети, которые уже обладают такими качествами, с большей вероятностью проявят упорство при изучении музыки; определить, где причина, а где следствие, становится особенно непросто. Также интересно, что изучение других предметов, требующих большой концентрации, также помогает добиться подобных успешных результатов. Отдельно стоит заметить, что обучающиеся музыке дети с большей вероятностью воспитываются в более интеллектуальной среде: то есть их родители лучше образованы и всесторонне развиты.

Мы не можем заключить, что музыка как таковая способствует развитию и повышает IQ, не учитвая иные факторы. В 1999 году было проведено исследование двух эквивалентных групп детей, которые либо обучались, либо не обучались игре на фортепиано с трех лет; результаты показали, что пианисты в течение первых двух лет лучше справлялись с пространственными задачами, но позже любые различия между группами исчезли. На сегодняшний день самое качественное исследование этого вопроса провел Гленн Шелленберг: он пригласил сто сорок четыре шестилетних ребенка для «еженедельных занятий творчеством», разместив объявление в местной газете. Откликнувшихся детей он разделил на четыре группы: первая занималась игрой на клавишных, вторая осваивала метод Кодая (специально разработанную для детей технику подвижных упражнений, например, хлопки в ладоши и знаки руками), третья группа обучалась сценическому искусству, а четвертая не получала никаких творческих знаний в течение года исследований (но им преподавали игру на фортепиано на следующий год, поэтому в предложении о занятиях искусством никакого обмана не было). Все дети прошли полный тест на IQ через год обучения, причем члены групп были разделены в соответствии с возрастом и ежегодным доходом родителей. Исследование ставило перед собой цель отыскать любые влияния музыки на уровень интеллекта.

Все четыре группы показали улучшения на тесте, но в обеих музыкальных группах улучшения были значительно выше (почти на семь баллов), чем в других двух группах (на четыре балла). По словам Шелленберга, «результаты исследования предоставили доказательства того, что занятия музыкой относительно скромно улучшают интеллектуальное развитие, зато у всех учащихся». Однако в исследовании произошел неожиданный поворот: с тестом на «социальное поведение» лучше всех справилась группа театрального, а не другие творческие группы. Если от музыки человек становится умнее, то это еще не значит, что с ним будет легче ладить.

Если вам кажется, что расходы на музыкальное образование стоят тех трех дополнительных баллов IQ, я ничего не имею против. Но количественные показатели влияния музыки на развитие интеллекта никогда не смогут быть достаточно вескими аргументами в пользу того, что музыка в действительности является пищей для ума и души. Когда мы учитываем все когнитивные функции, которые музыка активирует и объединяет, то нам уже не кажется удивительным, что она способна положительно влиять на абстрактные измерения вроде интеллекта. Реальная польза музыки измеряется не тестами. Научитесь разбираться в музыке и внимательно ее слушать (или как минимум поймите, почему это важно делать), научитесь давать музыке возможность затронуть вашу душу, а в идеале научитесь самостоятельно создавать музыку, пусть даже грубо и сбивчиво, и тогда эти умения послужат вам и в других областях, не связанных с радостью музицирования. Как сказал этномузыковед Джон Блэкинг,

 

«Развитие органов чувств и воспитание эмоций через искусство не просто желательно. Эти основополагающие ступени необходимы для уравновешенности действий и для эффективного использования интеллекта».

 

Хотя верно и утверждение, что сидение за фортепиано за изучением партитуры не слишком развивает социальные навыки, все же после игры на музыкальном инструменте или пения на публике, после коллективного фольклорного танца «Strip the Willow», после смеха, слез или потрясения от огромного энтузиазма и идей, которые другие люди выражают в музыкальной форме, вы обязательно отыщете прямой путь к центру всеобщей человечности.

По этой причине музыка не должна оставаться дополнительным и необязательным предметом. По этой причине нужно включать младенцам Моцарта, Мадди Уотерса, альбом «Revolver» (группы «Тhe Beatles» – прим. пер), трансильванские напевы – все, что наполняет вас счастьем.

 

 

10

Аппассионато

Light my fire [67]