Патриотической лояльности, он тяготел к «глобализму», к уровню не стесненных никакими национальными кодексами

«граждан мира». В качестве особой этнической группы, уяз- вимой и движимой чувством круговой поруки и солидарнос- ти по отношению к своим, он то и дело соскальзывал на уро- вень племенной эзотерики и заговорщицкого подмигивания соплеменникам. Причем эти две интенции так причудливо и загадочно переплетались, что процедура распознавания и от- сечения эзотерического, племенного была крайне затрудне- на не только для наблюдателей со стороны, но и для самого еврейского авангарда.

ЦАРСТВО И СВЯЩЕНСТВО

Драматический парадокс заключался в том, что слишком часто еврейские попытки радикализации модерна, придания ему формы бескомпромиссных политических и культурных революций, оборачивались провалом в ветхозаветную пле- менную архаику. В высшей степени показательна в этом смысле судьба социалистической идеи, захваченной и моно- полизированной большевистскими комиссарами.

Подобно большинству из великих движений эпохи мо- дерна, социализм начинал развиваться на среднем (не гло- бальном) уровне государства-нации. Это придавало ему осно- вательность естественноисторического процесса, связанного с самореализацией великих наций, вышедших из Просвеще- ния и решающих проблемы своего будущего в форме авто- номного самодеятельного творчества. Каждый из народов мог своими путями осуществлять вдохновляющие и зарази- тельные социалистические идеалы, составляющие квинтэс- сенцию общего просвещенческого наследия Европы Благо- детельная особенность Просвещения заключалась в имма- нентности его импульсов, его цели, нормы и идеалы не были чем-то доктринерски сформулированным и навязываемым большинству, они отражали заветные чаяния самого этого большинства, незаметно для себя охваченного духом модер- на. Не случайно просветители неизменно обращались к есте- ственному человеку и его «природе» — им претило наставни-

Искушение глобализмом 79

Чески-высокомерное отношение к массе, «менталитету» ко- торой они вполне доверяли. Каким бы мог быть социализм, соответствующий этим установкам просвещенческой естест- венности?

Ясно, что он не мог быть чем-то иным, нежели воплоще- нием назревшего социального наказа народов, выражением их чаяний Вспомним первоначальные лозунги большевиз- ма, украденные им у партии большинства — эсеров «мир — народам», «земля — крестьянам», «фабрики — рабочим» Эти лозунги, отражающие общедемократический этап на- зревшей социальной революции, не содержали в себе ничего сектантски-догматического, никакой вымученной эзотери- ки, чуждой народному здравомыслию. Такой социализм ни- сколько не насиловал «природу» новоеврейского человека и соответствовал принципу, выражающему его достоинство:

«быть самому себе хозяином» — самодеятельной, неподо- печной личностью, соблюдающей высокие идеалы справед- ливости.

Высшим выражением этой «естественной справедливос- ти» был принцип единства труда и собственности. Землей надлежало владеть тем, кто ее обрабатывает, — крестьянам; промышленными предприятиями — тем, кто на них трудит- ся, — рабочим коллективам. В случае своей реализации это давало России общество кооперативного социализма, сво- бодного от таких экстравагантностеи кружковского доктри- нерства, как отказ от рынка и денег, производства по едино- му плану, формируемому всезнающей бюрократией, пого- ловное комиссарское надсмотрщичество.

Коллективные и индивидуальные производители города и деревни должны были бы выступать в качестве товаропро- изводителей, не имеющих никаких особых внерыночных привилегий, равно как и свободных от давления прежних привилегированных групп Центральным персонажем этого народного социализма выступал не так называемый пролета- риат, а самостоятельный трудовой предприниматель. Это мог быть либо индивидуальный (семейный) предпринима- тель крестьянского и ремесленного типа,7гибо коллектив- ный предприниматель кооперированных городских пред-

80 А. С. Панарин

Приятии. Сами масштабы кооперативного движения в Рос- сии, охватившего накануне большевистского переворота де- сятки миллионов самодеятельного населения, свидетельст- вовали о назревшем естественноисторическом характере этой экономической и социальной революции. И что же в этих условиях предпринимают захватившие власть больше- вистские комиссары?

Все это стихийное цветение жизни они наблюдают с рев- ностью жрецов великого интернационального учения, кото- рому грозит остаться не у дел. Стихийному, лишенному ка- кой бы то ни было доктринальной строгости социализму русских крестьян и рабочих они противопоставили глобаль- ную социалистическую доктрину, созревшую в голове ново- го Моисея — поводыря темных и упрямых масс, не знающих своих «подлинных интересов».

Впрочем, касательно этого Моисея — а речь идет о Марк- се, необходимо уточнить, что он был одновременно и на- следником ветхозаветной идеи избранничества и сыном Просвещения, верящим в то, что прогресс в целом совпадает с самореализацией новоеврейского человека как такового. Архаические уклоны в избранничество, заставляющие вспом- нить о ветхозаветном, дохристианском архетипе, проявились у Маркса в том, что место в будущем социалистическом об- ществе у него оставлено не для всех, а исключительно для пролетариата, которому предстоит стать могильщиком всех остальных классов.

Но по крайней мере свободной исторической самодея- тельности этого класса Маркс, судя по всему, просвещенчески доверял. Новую ступень на пути сектантской остраненности учения по отношению к эмпирическому опыту и повседнев- ным интересам масс демонстрирует основатель большевиз- ма. Как известно, у него даже пролетарский авангард не удостаивается настоящего доверия, ибо, как заявляет он в работе «Что делать?», «правильное» социалистическое созна- ние даже пролетариат выработать своими силами не может: его вырабатывает особое марксистское жречество, которое и вносит в пролетарскую массу то, чего она в самой себе не со- держит — строгое социалистическое сознание. Из этой док-

Искушение глобализмом 81

Тринальной строгости вытекал уже совсем другой социа- лизм, ничего общего не имеющий с просвещенческой от- крытостью и безыскусностью, — социализм комиссарских фарисеев — наставников и хранителей «идейности».

Большевистским комиссарам поначалу представлялось, что они дают, вместо компромиссной и половинчатой соци- ал-демократической версии социализма, грешащего уступ- ками «мелкобуржуазной стихии», доктринально безупреч- ный и бесстрашно последовательный — единственно пра- вильный вариант. У них самое Просвещение оказывалось на подозрении как раз по причине его безыскусности — совпа- дения со стихийным импульсом эмансипации и самореали- зации, захватившим массового человека эпохи модерна. Все общедемократические устремления и лозунги дискредитиро- вались ими как половинчатые, недостаточные, отмеченные духом компромисса с ненавистной буржуазией.

Отмены цензуры недостаточно для подлинной свободы слова, демократических конституций недостаточно для сво- боды политического творчества, законодательства, касающе- гося рабочего вопроса, недостаточно для действительного решения последнего и т. д.

И вот эти критики ограниченной «буржуазной демокра- тии» приходят к власти и очень быстро и незаметно для себя создают общество, скроенное по сверхархаичному образцу, казалось, окончательно похороненному историей.

Здесь нас настигают наиболее удручающие парадоксы социализма, пожелавшего стать не народным и националь- ным, а унифицированно-глобальным, верньш не столько ве- лениям жизни, сколько заветному тексту. По таинственному закону превращения глобального в племенное, как только оказывается разрушенным средний термин — общенацио- нальное, большевистские максималисты модерна внезапно проваливаются в ветхозаветную племенную архаику, в пос- ледовательный контрмодерн.

Возьмем один из краеугольных камней этой доктрины — принцип всеохватывающего бюрократического планирова- ния. Уже здесь большевистская экономическая революция обнаруживает черты законченного контрмодерна. В самом

82 А. С. Панарин

Деле, можно ли себе вообразить, что экономическая жизнь большого общества, с ее бесчисленными связями, инициати- вами и опосредованиями, может быть уложена в заранее ут- вержденный свод централизованных предписаний? Ясно, что здесь на самом деле воскресает образ малого общества — общины соплеменников, знающих друг друга в лицо и веду- щих натуральное хозяйство. Большевистская внерыночная утопия как раз и давала превращенную форму этого нату- рального хозяйства, вышедшего за рамки естественных норм малого общества и потому требующего тотальной бюрокра- тизации.

Еще более впечатляющий вариант инверсионного пре- вращения социалистической «сверхсовременности» в сверх- архаику представляет собой новация большевизма, относя- щаяся к государственному политическому и идеологическо- му строительству. Всякий наблюдатель не может не поражаться тому, насколько сверхмодернистский идеал коммунистичес- кого безгосударственного общества напоминает ветхозавет- ный идеал Израиля времен эпохи Судей. Социум, направ- ляемый и управляемый жрецами — судиями, представляет собой экзотический, даже по меркам Древнего Востока, ва- риант последовательно теократической общины, где контро- лируется не только внешнее поведение, но сам образ мыслей паствы.

Это томление по обществу, основанному на принципах всепроникающей идейности и перманентного экстатическо- го воодушевления, указывает на заветнейший архетип еврей- ского племенного сознания. Такому сознанию всякая госу- дарственность, ограничивающая свой контроль внешним поведением подданных и по необходимости безразличная к тому, что творится в сфере их сокровенных помыслов, ка- жется невыносимой профанацией того, что надлежит в конце концов устроить на земле. Критика «государственного наси- лия» ведется таким сознанием не с просвещенческих пози- ций, оставляющих гражданам свободу внутреннего духовно- го самоопределения, а с позиций жреческой теократии с ее упреждающим контролем за мыслями и мнениями.