Ассоциативное расстройство (contiguity disorder)

 

Вторым основным типом афазии являются ассоциативные расстройства по смежности, характеризуемые нарушением способности составлять предложения. «Этот афазический синдром противоположен расстройству способности подбора слов по подобию; для него характерно расстройство метонимической речи, утрата способности применять синтаксические правила при организации слов в предложения.

При этом типе афазии в первую очередь утрачиваются слова, выполняющие грамматические функции: артикли, местоимения, союзы и предлоги. Утрата этих слов в сочетании с исчезновением синтаксических правил, приводит к вырождению предложений и к появлению так называемого телеграфного стиля. [27] Доминирующей формой речи становятся предложения, состоящие из одного слова. Описывая ассоциативные нарушения, Якобсон пишет, что «пациент, вынужденный прибегать к заменам (в связи с отсутствием контекста), имеет дело с подобиями, и его приближенным определениям свойственна метафоричность, в отличие от метонимической речи, свойственной первому типу афазии». [28]

Лица, страдающие этой формой афазии (речевого расстройства), понимают сложные слова или сочетания слов как метафоры, но не могут разлагать их на дословные составляющие. Например, пациент способен понять смысл словесного сочетания «игровое поле», но не может понять значение составляющих его элементов в отдельности или их произнести. В том же ряду находится утверждение Гольдштейна, заметившего, что пациент «понимает некоторые слова, но… не осмысливает гласные и согласные, из которых оно состоит». [29]

Хотя существует множество форм афазии, все они оказываются в ряду между вышеописанными крайностями: нарушения способности подбора слов по подобию и ассоциативных расстройств.

 

Речь души

 

Выше нами описывались крайние явления речевых патологий. При этом мы установили, что человек пользуется двумя основными формами речи: метафорической и метонимической. Представляется, что такое лингвистическое деление указывает на существующую в человеческой психике потребность в дополняющих друг друга речевых стилях – метонимическом и метафорическом, логическом и мифическом. Один из них подчеркивает метонимию и скорее ассоциативную речь Я-сознания, тогда как другой использует поэтический и метафорический стиль бессознательного.

В первой главе «Символы Трансформации» Юнг обсуждал проблему лингвистического дискурса и выделил «два способа мышления». [30] Один описывается как «направленное мышление» («directed thinking»), для которого характерен логический, линейный и метонимический стиль, тогда как другой способ, «фантазийное мышление», более метафоричен, он отличается поэтичностью и образностью. [31]

Фрейд также выделял два типа психической организации. Первый, первичный процесс, функционирует метафорически, посредством сновидений, формирования симптомов и переноса, тогда как второй способ в большей степени ориентирован на реальность, когда общение происходит через логический рациональный строй эго. Исходя из признания существования двух различных стилей психической речи, в своей терапии он основывается на следующем утверждении: «Там, где было ид (Оно), должно быть Я». Метафорическая речь бессознательного требовала психоаналитического объясняющего перевода на более метонимический язык эго. [32] Однако для Юнга язык бессознательного не являлся более примитивным и инфантильным – он был голосом самой природы. Этот голос естественно пользовался каламбурами, оговорками, игрой слов и шутками. Поскольку парапраксис[3]метафоры не поддаются адекватному переводу, особенно переводу в метонимические конструкты, то в следующей главе мы рассмотрим другой метод, позволяющий понять язык бессознательного.

 

Примечания к главе III

 

[1] Ludwig Wittgenstein, Philosophical Investigations, edited by G. E. M. Anscombe and R. Rhees with an English translation by G. E. M. Anscombe facing the original German, 2d ed. (Oxford: Blackwell, 1958), p. 568.

[2] Ferdinand de Saussure, Course in General Linguistics» (New York: McGraw-Hill, 1966). Русск. Пер. Фердинанд де Соссюр. Курс общей лингвистики. М. 1933; Екатеринбург. 1999. Жаргон, используемый в структурной лингвистике применительно к метонимическим и метафорическим ассоциациям, может порой вводить в заблуждение, поэтому, для простоты, я ограничился терминами метафорический и метонимический. Но в лингвистической литературе для обозначения метафорических ассоциаций используется различные термины, такие, как «парадигматическая серия», «система» и «ассоциативные отношения» (термин, предложенный Соссюром). Для обозначения метонимических ассоциаций используются такие термины, как «синтагмы», «синтагматические цепи» и «синтагматические отношения» (термин, предложенный Соссюром).

[3] там же., p. 65–70.

[4] там же., p. 67. Соссюр не делал четкого различия между сигнифицируемым и исходным объектом (object of reference), поэтому нет уверенности в том, относится ли понятие «произвольность знака» к сигнифицируемому, произвольно связанному с сигнификатором, или к лингвистическому знаку, произвольно соотнесенному с объектами. Принято считать, что Соссюр подразумевал отношения между сигнификатором и сигнифицируемым. К этому вопросу мы еще вернемся в главе 6.

[5] там же, 68.

[6] Ludwig Wittgenstein, Philosophical Investigations (London: Blackwell, 1953), p. 31e, no. 66. Имеется русское издание книги: Виттгенштейн Людвиг. Философские исследования.

[7] Paul Ricoeur, Freud and Philosophy: An Essay on Interpretation (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1970), p. 18. Рикер прямо рассматривает проблему полисемии в своей прекрасной статье «Проблема двойного смысла как герменевтическая проблема и как семантическая проблема», в Myths and Symbols (Chicago; University of Chicago Press, 1969), pp. 6380. Русск. Пер. см. в: Рикер Поль. Конфликт интерпретаций. М. 1995. сс. 94-120

[8]Saussure, Course in General Linguistics, p. 7.

[9] Noam Chomsky, Aspects of the Theory of Syntax (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1965), p. 98.

[10] Говоря об указанных классах лингвистических ассоциаций, Соссюр пользовался терминами ассоциативные реакции (метафорическая речь) и синтагматические отношения (метонимическая речь). См. Курс общей лингвистики, стр. 122. 26.

[11] там же., p. 126.

[12] там же.

[13] Jung, Experimental Researches, p. 43. [14] там же., pp. 14–36.

[15] там же, p. 41.

[16] там же, p. 176 [курсив мой].

[17] Roman Jakobson, Two Aspects of Language and Two Types of Aphasic Disturbances, Fundamentals of Language (The Hague: Mouton, 1956 В этом эссе Якобсон показывает, что метонимические отношения преобладают, как правило, в прозе, тогда как метафорические ассоциации свойственны поэтическим сочинениям.

[18] Лакан ссылается на это явление в:.The Insistence of the Letter in the Unconscious.. См. L.Instance de la lettre dans l.inconscient, ou La Raison depuis Freud, La Psychanalyse, 3 (1957): 47–81. English translation by Jan Miel, Yale French Studies, nos. 36–37 (October 1966), pp. 112-47.

[19] Jakobson, Two Aspects of Language and Two Types of Aphasic Disturbances, p. 76. Это означает, что язык бессознательного структурируется в большей мере в направлении поэзии, а не прозы.

[20] Lewis Carrol, Alice.s Adventures in Wonderland, chapter 6. Quoted by Jakobson in.Two Aspects of Language and Two Types of Aphasic Disturbances..

[21] Jakobson, Two Aspects of Language and Two Types of Aphasic Disturbances, pp. 69–73.

[22] Kurt Goldstein, Language and Language Disturbances (New York: Grune and Stratton, 1948), p. 270.

[23] Jakobson, Fundamentals of Language, pp. 80–81. [24] F. Lotman, Zur Pathophysiologie der erschwerten Wortfindung bei Aphasischen, Schweiz. Archiv fur Neurologie und Psychiatrie 35 (1933).

[25] там же., p. 104.

[26] Jakobson, Fundamentals of Language, pp. 78–79. [27] Этот композиционный стиль особенно очевиден в современной американской поэзии

[28] Jakobson, Fundamentals of Language, p. 86.

[29] Goldstein, Language and Language Disturbances, p. 218.

[30] Юнг К.Г. Символы трансформации, М. 2000. глава 1, «Два вида мышления». Каждое слово или лингвистический знак предполагают два возможных способа расстановки: (1) ассоциативное сочетание или соединение и (2) выбор или группировка по подобию. Первый способ, метонимический процесс, соответствует «направленному мышлению» Юнга, а второй способ, метафорический процесс, соответствует «фантазийному мышлению».

[31] там же, pp. 8-13.

[32] Sigmund Freud, Interpretation of Dreams (New York: Avon Books, 1972), pp. 128-54.

 

 

Глава IV

Язык и бессознательное

 

Не следует удивляться той роли, которую играют слова в формировании сновидений. Поскольку слова являются узловыми точками многих идей, можно полагать их заранее обреченными на двусмысленность; и неврозы (например, при формировании навязчивых состояний и фобий), не в меньшей степени, чем сновидения, бесстыдно пользуются преимуществами, которые им предоставляют слова.

Фрейд

 

Буквализм в бессознательном

 

С момента своего появления глубинная психология занималась решением языковых проблем. В начале 1890-х годов Фрейд опубликовал свою первую значительную работу «Об афазии (1891)», в которой рассматривались проблемы речевой патологии. К 1905 году он опубликовал еще две работы, в которых также рассматривались проблемы, связанные с лингвистикой. В первой из них, названной «Психопатология обыденной жизни» (1901), он использовал только что созданную им психоаналитическую теорию для исследования парапраксии: оговорок, ошибок при чтении, забывчивости и симптоматического словесного поведения вообще. Спустя четыре года Фрейд распространил исследование речевых расстройств на область словесного юмора в книге «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905). Изучение лингвистических аномалий показало, что игра слов, оговорки, шутки и парапраксии обладают собственной внутренней логикой, психической логикой. Оказалось, что словесные ошибки и неверные лингвистические замены, вносящие помехи в сознательную речь, являются вторгающимся голосом бессознательного.

В 1909 году Фрейд опубликовал свою знаменитую историю болезни «Человека-крысы» (Rat Man). [3] Клинические данные позволили распространить результаты его ранних лингвистических исследований на область формирования симптомов и показали, каким образом человек, страдающий неврозом навязчивости, пришел к ассоциированию различных направлений (strands) своего невроза с близкими фонетическими паттернами. Пациент стал бояться крыс («Ratten»). Фрейд внимательно проанализировал основные конфликты, связанные с комплексом «rat», и обнаружил, что каждый из нерешенных пациентом конфликтов был фонетически связан со звуковым паттерном [rat]. Человека беспокоила необходимость уплаты долгов отца («Raten»), который был азартным игроком («Spielratte»). Он так и не смог примириться с ранней смертью своей сестры (Rita), а также не мог принять решение, совершать ли ему церемонию бракосочетания (heiraten) в помещении ратуши («Rathaus»). [4] В звуковых резонансах слов своего пациента Фрейд обнаружил психическую логику.

 

Синтаксис бессознательного

 

Одновременно в Цюрихе Юнг и Риклин проводили эксперименты со словесными ассоциациями в клинике Бургхольцли. Результаты экспериментов, опубликованные Юнгом в «Изучении словесных ассоциаций» (1907), послужили эмпирической базой при разработке им теории комплексов и понятия «имаго». Полученные данные указывали на то, что в процессе психического развития личные образы и воспоминания выстраиваются в комплексы, в «группы чувственно окрашенных ассоциаций».

Эксперименты со словесными ассоциациями показывали также, что «подсознательный ассоциативный процесс протекает на основе сходства образа и звука». [5] В результате проведенных исследований Юнг и Риклин пришли к заключению, что (1) личность состоит из групп чувственно окрашенных ассоциаций – комплексов – средоточием которых является психический образ, и что (2) бессознательные ассоциативные процессы направляются фонетическими и воображаемыми (imagistic) явлениями.

После разрыва с Фрейдом Юнг изменил свое воззрение на психическую жизнь, перестав рассматривать ее с каузально-механистической точки зрения, основанной на либидо; вместо этого он стал рассматривать ее с точки зрения психической энергии как зависимую, главным образом, от структурных отношений. Перемещение от либидо к психической энергии позволило Юнгу принять структурный подход к коллективному слою личности. В то время, как личное бессознательное функционирует как хранилище уникальных воспоминаний и индивидуальных эмоциональных реакций, комплексов, содержащих уникальные истории, коллективное бессознательное состоит из архетипических структур, предназначенных для организации психической жизни. Эти структуры составляют синтаксис бессознательного. Давая определение архетипу и подчеркивая его чисто формальный характер, Юнг пишет:

 

Вновь и вновь я встречаюсь с ошибочным представлением, согласно которому архетип определяется в соответствии с его содержанием…. Наследуются не сами представления, а только их формы…. Что касается определенности формы, то наше сравнение с кристаллом справедливо постольку, поскольку осевая система определяет только стереометрическую структуру, а не конкретную форму отдельного кристалла. Он может быть большим или малым, бесконечные вариации могут быть связаны с различными размерами его плоскостей или срастанием двух кристаллов. Постоянной остается только осевая система или, скорее, неизменные геометрические пропорции, лежащие в ее основе. То же самое справедливо и по отношению к архетипу. В принципе, он может быть поименован и иметь постоянное ядро значений – но все это всегда только в принципе, но никогда не по отношению к его конкретным проявлениям. [6]

 

Мы узнаем архетипы только в случаях их «материализации» в личном опыте. [7] Воображаемая жизнь и индивидуальные переживания человека организуются в соответствии с архетипическими структурами.

 

Французский психоанализ

 

В Париже, примерно через тридцать лет, Леви-Стросс предложил измененную формулировку фрейдовской топографической модели психического. Феномен, который Фрейд ранее называл «бессознательным», Леви-Стросс разделил теперь на две части. Первую он назвал «подсознанием», вторая сохранила название «бессознательного». В его пересмотренной формулировке подсознание состояло из психических «содержаний» (substances), воспоминаний и имаго, которые были накоплены в течение индивидуальной жизни, тогда как бессознательное воспринималось как «пустое», сводимое к «ожиданию» того, что в него будут «встраиваться» определенные структуры. Измененная формулировка Леви-Стросса почти тождественна введенному Юнгом подразделению бессознательного на личный аспект, включающий имаго, и коллективный аспект, состоящий из архетипических структур. Для Юнга и структуралистов бессознательное функционирует как пустой желудок, который структурно переваривает психические содержания индивида, воспринятые им на протяжении его жизни. Леви-Стросс следующим образом описывает свою измененную формулировку фрейдовского бессознательного:

 

Таким образом, можно сказать, что подсознание является словарем индивида, в котором каждый из нас аккумулирует слова своей личной истории, но этот словарь приобретает значимость для нас и для других только в той мере, в какой бессознательное организует его в соответствии со своими законами, превращая его тем самым в дискурс…. Словарь менее важен, чем структура. [8]

 

В 1953 году Жак Лакан, один из наиболее влиятельных французских психоаналитиков, принимает пересмотренную структурную модель Леви-Стросса и для «упорядочения» личности вводит в психоаналитическую терминологию трехчастную систему. Лакан делит психический опыт на три составляющие: «реальное», «имагинальное» и «символическое». [9] Объект-как-таковой Лакан считает «реальным», тогда как воспроизведение этого объекта, психическое имаго, составляет «имагинальное». С другой стороны, «символическое» выполняет чисто структурирующие функции, организуя психические репрезентации в виде наполненных смыслом единиц. Слова и имаго структурируются символическим аспектом аналогично тому, как синтаксис организует лексические элементы в смысловые единицы.

 

Имаго

 

Решающее разделение психического «имаго» и «реального» объекта было впервые осуществлено Юнгом в его лекциях, прочитанных в 1912 году в университете Фордхама. Юнг пишет:

 

Среди вещей, наиболее значимых в период младенчества, самое большое влияние оказывает личность родителей. Даже если родители давно умерли и утратили, или должны были утратить, всякое значение, в ситуации пациента, который, возможно, с тех пор полностью изменился, они в той или иной мере все еще присутствуют и играют такую же важную роль, как при своей жизни. Любовь пациента, его восхищение, сопротивление, ненависть и бунт по-прежнему направлены на их образы, преобразованные привязанностью или искаженные завистью и часто имеющие малое сходство с реальностью. Именно этот факт заставил меня не вести более речь об «отце» и «матери», а пользоваться вместо этого термином «имаго», поскольку эти фантазии связаны уже не с реальными отцом и матерью, а с субъективными и часто весьма искаженными их образами, что приводит к их смутному, но тем не менее мощному присутствию в сознании пациента. [10]

 

Установленное Лаканом различие между «реальным» отцом, отцом «воображаемым» и «символическим» (закон отца) имеет сходство с проведенным ранее Юнгом различием между буквальным отцом, имаго отца и архетипом отца. Там, где Фрейд определял психические образы как ментальные представления инстинктов, Лакан, следуя за Винникотом и теорией отношения с объектами, реформировал психические образы через представления отношений с объектами. Однако для Лакана психические образы никогда адекватно не представляют реальный объект, включая тело, поэтому он рассматривает имаго с заметной долей скептицизма. Недоверие Лакана к имаго основывается на принятом им допущении, согласно которому психический образ является измененным представлением некоторой более первичной реальности (собственно, реального).

С другой стороны, Юнг подходит к имаго, исходя из совершенно иного допущения. Имаго психического, определенное Юнгом, не является копией или представлением некоторой более первичной реальности; оно является источником нашего чувства психической реальности. Наше переживание реальности локализовано в рамках человеческого состояния в качестве неотъемлемой функции психического воображения (imaging): «Психика воссоздает реальность каждый день. Единственное выражение, которое я могу использовать для описания этой деятельности – это фантазия … Таким образом слово фантазия кажется мне самым ясным выражением для описания специфической деятельности психики. Это, по преимуществу… творческая деятельность» (Юнг, 1921/1971,1995, пар. 78). С точки зрения Лакана, юнговская психология находится в ловушке имагинирования, в мире обманчивых имаго. (… is caught in the imaginary order, in a world of deceptive imagos.) Однако такая критика справедлива только при условии, что вводится допущение о представительном характере имаго, т. е. о том, что оно представляет некоторую более первичную реальность. Однако для Юнга как внутренний, так и внешний мир индивида сходятся в психических образах, давая человеку живое ощущение жизненной связи с обоими мирами. «Именно фантазия была и есть тем, что позволяет перекинуть мост между непримиримыми требованиями субъекта и объекта» (Юнг, 1921/1971,1995, пар. 78). Переживание реальности является продуктом способности психики воображать.

Психическое имаго в юнговской психологии выполняет синтетическую функцию, интегрируя внешние сенсорные переживания и внутренние психические реакции. Важным моментом является то обстоятельство, что имаго представляет собой не просто воспроизведение внешнего и внутреннего мира (т. е. копию исторического события, отношения между объектами или побуждения), а психическое явление (production). В юнговской психологии область психических имаго называется имагинальной, тогда как Лакан называет ее областью воображения. Важное отличие заключается в том, что имагинальное формируется продуктивным и репродуктивным имагинированием (imaging), тогда как воображаемое формируется репродуктивным имагинированием. Имагинальное выполняет функции синтеза внутренних и внешних переживаний. Психическое воображение (imagining) представляет собой акт творчества, а не «ошибочное понимание», основанное на неспособности имаго «зеркально отражать реальное» (например, переживание ребенком своего тела). [11]

В 1953 году Лакан опубликовал свою знаменитую работу «Discours de Rome». Лекция, опубликованная на английском языке под заголовком «Функции языка в психоанализе» [12], стала манифестом для нового прочтения Фрейда. Исходя из своего пересмотренного представления о бессознательном, основанном на воображаемом, символическом и реальном, Лакан утверждал, что бессознательное функционирует не инстинктивно и не символически (в традиционном понимании Фрейда), а лингвистически. Структура бессознательного сходна со структурой языка.

 

Зеркальная стадия

 

Наиболее важным вкладом Лакана в глубинную психологию служит его работа о происхождении саморефлексивности (self-reflexivity). [14] Радикализм измененных формулировок Лакана заключается в той роли, которую он приписывает имаго и языку в формировании самости, способной к саморефлексии. Без способности самости представлять себя либо в виде образа, либо в виде слова, глядя тем самым на себя со стороны, с иной перспективы, невозможно было бы конструировать личность, а также ее способность к субъективности и саморефлексии. Самость, способная к саморефлексии, не может появиться без наличия сложного лингвистического психокосмоса. Эта культурная матрица должна наличествовать изначально, аналогично культурной среде, в которой зарождаются бактерии.

На протяжении всей истории возникновения глубинной психологии имело место допущение, согласно которому человеческой личности свойственна психическая реальность двоякого рода. Подобная «разделенность» объясняется тем, что любой психический конфликт имеет дело с восприятием личности как с разделенной сущностью, причем деление происходит на сознание и бессознательное, или на различные комплексы, или имеет место более сложное деление, где наличествуют сознание, предсознание и бессознательное. С другой стороны, «двойственность» означает разделенность в совершенно ином смысле. «Двойственность» означает способность или даже предрасположенность к своего рода саморефлексии. Однако как возникает этот субъект, разделенный на эго и самость, и обреченный на саморефлексию?

Развитие способности к саморефлексии у ребенка происходит в возрасте от шести до восемнадцати месяцев на протяжении зеркальной стадии психического развития. В этот период у младенца развивается способность отделять себя от своего образа и рассматривать его как «другого». Например, младенец, который ранее не проявлял никаких признаков узнавания, внезапно начинает улыбаться, видя себя в зеркале, ибо у него появилась способность узнавать свое отображение (Лакан, 1977; Кюглер, 1987). Достижение этой изначальной способности отделяет (дифференцирует) психический образ ребенка от его физического тела и закладывает фундамент обретения им языка. В процессе овладения языком ребенок вводится в обширную систему лингвистических знаков. В нормальных условиях говорящий использует лингвистические знаки, фокусируясь на значении (сигнификации) или на исходном объекте (referent). Однако снижение уровня сознания сдвигает внимание от смысла или объекта к звуку и открывает («поворачивает») говорящего навстречу бессознательному фонетическому измерению языка.

 

Подсознательный язык

 

В 1967-68 гг. Теодор Тасс-Тинеманн, венгерский филолог и психоаналитик, опубликовал свои работы Подсознательный язык (1967) и Символическое поведение (1968). Тасс-Тинеманн не стал, вслед за Лаканом, заниматься разработкой структурной лингвистики и дискурса; вместо этого он обратился к исследованиям в области собственно языка. В то время как Лакан занимался изучением синтаксического структурирования идиоматического дискурса отдельных личностей, Тасс-Тинеманн обратился к изучению архаических элементов, содержащихся в самом языке. Наряду с биогенетической наследственностью, он отметил существование еще одной линии коллективной передачи, – существование языка, «передающегося не через гены, а непосредственно от одного поколения к другому».

Это представляет собой результат кумулятивного процесса…. Такой индивидуальный слой может просвечивать за любой индивидуальной идиомой, будь то в сновидении, при соматическом заболевании, невротическом состоянии или тревоге. Таким образом, за индивидуальной идиомой необходимо различать находящийся позади нее язык как таковой. [15]

Для Тасс-Тинеманна язык одновременно представляет собой передатчик и послание (мессэдж), архаическое наследие; следовательно, ему не требуется защищать представление о «коллективном бессознательном». Вместо этого он утверждает, что «мы привязаны к эмпирическому факту, в соответствии с которым знание полученных нами по наследству словесных выражений архаично и коллективно по самой своей природе». [16]

Тасс-Тинеманн считает, что язык, на котором мы говорим, формировался и преобразовывался благодаря наличию вытесненной тревоги, аккумулирующейся вокруг сфокусированных точек органической жизни: рождения, сексуальной связи и смерти. Посредством тщательного анализа лексических терминов, связанных с этими точками, он исследует «регрессивные детские фантазии», импринтированные («впечатанные») в наш язык под воздействием тревоги, существующей на пограничной линии между бытием и небытием. [17]

Исторические изменения от англо-саксонского языка Беовульфа до Чосеровского средневекового английского, через ранний новый английский язык Шекспира вплоть до современного английского были обусловлены бессознательными потребностями, побуждениями (drives) и тревогами. Постепенное изменение смысла фонетического паттерна на протяжении истории развития языка происходит не преднамеренно. Семантический сдвиг является результатом динамического процесса, при котором первоначальное, обусловленное беспокойством значение фонетического паттерна подавляется и заменяется новым, менее тревожащим значением. [18]

Процесс подавления изначального эмоционально заряженного семантического аспекта какого-то слова и замена его более нейтральным по смыслу отвечает за диахронные семантические сдвиги в фонетическом рисунке, как это показывает этимология, и за синхронное присоединение различных смыслов к одному фонетическому рисунку. Как пишет Тасс-Тинеманн, «В этом процессе мы видим ту же динамику, которую Фрейд называл “работой сновидений”. Последняя означала перевод латентного пугающего содержания в приемлемую манифестную форму». [19]