Решением является само решение

Для получения ответа на заданный вопрос мы обратимся к практике алхимии. Первые алхимики были глубоко вовлечены в процесс переноса на весьма конкретном уровне. Путем проецирования на материю они научились высвобождать «спящую», «находящуюся в плену» часть своей психики. Алхимическое преобразование, «большое деяние» («magnum opus»), сопровождалось высвобождением тех аспектов личности, которые бессознательно проецировались на материальный мир.

Алхимические преобразования начинались с «первичной материи» (prima materia). Истинная сущность «первичной материи» рассматривалась многими в качестве наиболее знаменитой тайны алхимии. В своем «Алхимическом Лексиконе» Руланд (Ruhland) приводит более пятидесяти синонимов понятия «первичной материи». [14] Тайна, окружавшая ее истинную сущность, была обусловлена тем фактом, что «первичная материя» представляла неизвестную субстанцию в мироздании, которая несла проекцию содержаний бессознательной психики самого алхимика. Фантазийное содержание проекции получило наименование «души мира» (anima mundi); в то время как «первичная материя» являлась субстанцией, которая несла спроецированные содержания. А поэтому невозможно выделить конкретную субстанцию, общую для всех алхимиков. В своем тексте об алхимии Хогеланде (Hoghelande) пишет:

Они сравнивали «первичную материю» со всевозможными объектами, с мужчинами и женщинами, чудовищными гермафродитами, небом и землей, телом и духом, хаосом, микрокосмом и неразличимой массой; первичная материя содержит в себе все цвета и все металлы, в мире не существует ничего другого более удивительного, ибо она производит себя, зачинает себя и порождает себя». [15]

«Первичная материя функционирует как сигнификатор (образ) в мире, на который, или через который, проецируется бессознательное сигнифицируемое (значение)».

Через серию операций, выполненных на «первичной материи», например, на соли, сере или свинце, алхимик в действительности работал над своей собственной соленой горечью, серной воспламеняемостью или свинцовой подавленностью. Посредством конкретных физических образов алхимик одновременно работал над «душой в материи» и над «материей в своей душе». Ибо, хотя дело начиналось с субстанций природы с помощью алхимических операций фиксации, конденсации, сублимации, итерации [16] и так далее, эти природные субстанции (внешние исходные объекты) преобразовывались в психические субстанции (внутренние исходные объекты): фантазийные образы. «Первичная материя», психические «материалы», над которыми они работали, преобразовывались в «золотое» понимание (aurea apprehensio). Смысл извлекался из материи; интегрировались бессознательные содержания, проецировавшиеся на объекты их деятельности.

Однако что же в действительности происходит в процессе «извлечения проекции» или «видения насквозь»[6](«seeing through»)? К этому вопросу можно подойти с позиций лингвистики, рассмотрев акустическое соответствие этого понятия: «сквозного слышания» («hearing through»). Каким образом слово в прямом смысле приобретает метафорическое значение? Какой лингвистический процесс протекает у нашего пациента, когда он «слышит» в фонетическом резонансе сигнификаторов «Ratte» и «library» их бессознательные смысловые содержания?

Поэтика души

Теперь мы можем приступить к получению ответов на эти вопросы, связывая воедино нити рассуждений, описанных в главах III и IV. В третьей главе нами были рассмотрены оси двух основных направлений в языке: метонимического и метафорического. В случае преобладания метонимического направления слова выстраиваются в линейные цепочки в соответствии с законами грамматики и синтаксиса. При этом свойственная словам полисемия сужается до однозначности. С другой стороны, в случае преобладания в языке метафорического направления слова ассоциируются отчасти с аналогией, причем не синтаксической, а фонетической или смысловой.

Проиллюстрируем это на примере рассмотренного в пятой главе текста сновидения, описанного Хиллманом: «Синяя стрела» («The arrow is blue»). Метонимическое сцепление отдельных слов (arrow, blue, the, is), осуществленное в соответствии с грамматическими и синтаксическими правилами, позволило получить вышеприведенное предложение. Однако при этом множественность смыслов, свойственная каждому акустическому образу (слову), а также полисемия исходного (referent) образа – сновидения была сведена грамматикой к однозначному смыслу. Работа воображения, проведенная Хиллманом с текстом сновидения («Ваша стрела не только заводит вас в синеву, выходит из синевы, приносит синеву, кажется истинно синей и так далее, но и, напротив, ваша синева является в форме стрелы, прямой, как стрела, летящей в направлении цели.») [17], «высвобождает полисемию слов, открывая метафорическую ось». Приведенная далее диаграмма демонстрирует обе оси и обобщает характеристики каждой из них, рассмотренные в третьей главе.

Метонимические и метафорические оси в языке аналогичны мелодическим и гармоническим осям в музыке. Метафорическая ось является гармоническим измерением, привносящим глубину в мелодическую линию – метонимическое измерение. Основанную на воображении работу Хиллмана можно представить следующим образом:

Применяя лингвистический механизм, используемый бессознательным при построении сновидений, мы оказываемся в состоянии высвобождать бессознательные значения в тексте сновидений и поэтически обогащать образ. Мы начинаем с буквального смысла слов, а затем постепенно начинаем «сквозь него» слышать второй и третий смысл, пока не услышим альтернативную ось существования – бессознательное поэтическое измерение.

Основным препятствием в этом измерении является привычная метонимия эго.

«Речь, которой мы обычно пользуемся, может помешать нам услышать то, что нам говорит образ. Основная детерминанта объема образа обуславливается многозначностью слов. Чтобы подойти к этому объему, нам приходится пробиваться сквозь те роли, которые принадлежат словам согласно их грамматическим и синтаксическим функциям; мы должны пробиться через грамматические ограничения, накладываемые принадлежностью слов к тем или иным частям речи. Ибо нас связывают произнесенные нами предложения. В грамматике и синтаксисе заложены основы нашего коллективного бессознательного и его реальной однозначности. Сознание отсутствует в самом его инструменте: в речи». [18]

«Умение услышать» текст сновидения представляет собой процесс преобразования (reconstituting) бессознательной преднамеренности сновидения. Заставляя говорить полисемию слов сновидения, мы доводим его смысл до «эго» и тогда сновидение превращается во внутреннего терапевта, анализирующего сознательную установку. «Ибо сам просмотр сновидения представляет собой процесс саморефлексии». Душа уже анализирует «эго», тогда как сознание пытается интерпретировать сновидение.

При проведении аналитического сеанса, когда пациента спрашивают о смысле его сновидения, «эго» пациента превращается в «критика» его собственного «текста». [19] Это одна из форм внутренней «критики», при которой один комплекс, «эго», «анализирует» фантазийные продукты других бессознательных комплексов. «Через интерпретирование своего собственного сновидения сновидец включается в тонкий процесс самоопределения».