Глава 9. Леди со светильником

 

Сестра милосердия вошла в помпезный особняк, спрятавшийся в роскошном парке, отгороженном от суетного Лондона чугунными решётками. Величественный дворецкий провёл её в приёмную, где через минуту появился доктор Хинксли. Он критично осмотрел девушку и спросил, старательно скрывая сарказм в голосе:

– Это о вас, дражайшая, я получил телеграмму из госпиталя святой Елизаветы?

– Да, доктор, – кротко отвечала сестра, опуская голову, словно заранее признавая свою полную ничтожность перед почтенным медиком.

– И вы, значит, собираетесь специализироваться в уходе за туберкулёзными больными?

– Да, доктор, именно туберкулёзными, – ещё смиреннее ответила та.

– Что же, я так понимаю, что вы не имеете ни малейшего понятия о пневмологии?

– Я читала работы доктора Коха, доктора Циля и господина Абрикосова…

– Вот как? Потрясающе! Господина Абрикосова! – комично восхитился доктор Хинксли. – В таком случае вы будете незаменимы в служении с судном и клистиром. Прошу, – доктор сделал приглашающий жест, – мисс?..

– Мардж. Дороти Мардж, доктор.

– Прелестно, Дотти, ступайте за мной, и учтите, что лорд Каниваль – очень особенный пациент, и вам следует и впредь проявлять скромность и покладистость. Вы меня поняли?

– Разумеется, доктор, – с готовностью ответила сестра и последовала за ним.

Их путь к пациенту лежал через анфиладу восхитительно декорированных залов. Дороти Мардж с широко раскрытыми глазами и приоткрытым от восхищения ртом крутила головой, разглядывая мраморные скульптуры, великолепные картины, китайские вазы с себя ростом и огромные люстры, сиявшие хрусталём.

На второй этаж вела дубовая лестница. На её площадках стояли индонезийские крашеные скульптуры в виде отвратительных оскалившихся демонов; а длинный коридор, в котором располагалась спальня хозяина, был выстлан прекраснейшим афганским ковром.

– Ну‑с, голубушка, теперь вы понимаете, с кем вам придётся иметь дело? – самодовольно спросил Хинксли, так, словно всё это богатство принадлежало лично ему. – А теперь приготовьтесь познакомиться с пациентом.

Он осторожно открыл одну из тяжёлых дверей и вошёл, неучтиво оставив Дороти позади. Она тихо проникла следом, прикрыла за собой дверь и скромно встала за спиной доктора.

– А, леди со светильником! – раздался резкий, с сипотцой, голос. – Подойдите, я вас не вижу.

Дороти нерешительно двинулась вглубь комнаты и остановилась перед монументальным чиппендейловским креслом, в котором располагалась сухая фигура больного. С судном и клистиром Хиксли, конечно, погорячился. Карниваль производил впечатление тяжело больного человека, но всё же он был не так уж плох. Лорду было лет шестьдесят, но выглядел он значительно старше из‑за худобы и желтоватой, как пергамент, кожи. Из ворота тёплого стёганого халата торчала тощая жилистая шея, на которой сидела маленькая, почти лишённая волос, голова. Блёкло‑голубые глаза смотрели высокомерно, углы губ были опущены вниз. Лицо лорда Карниваля выражало бесконечное презрение к миру.

– Я плохо вижу вас. Встаньте сюда и назовите своё имя, – требовательно произнёс лорд.

Сестра покорно сделала шаг к окну и назвалась. Сразу после этого Карниваль потерял к ней всякий интерес и обратился к доктору так, словно её не было в комнате.

– Чем вы поите меня, Хинксли? Я более не намерен пить эту дрянь. И не надо ходить ко мне через день, я вполне сносно себя чувствую. Зачем вы привели эту монашку, я что – так плох? Я не собираюсь умирать, пусть идёт. Нет, пусть сядет туда и не мозолит глаза.

Через некоторое время доктор вышел, оставив сестру одну. Иве пришлось сидеть на небольшой скамеечке подле комода и тихо наблюдать за комнатой и её хозяином. В спальне не было ровным счётом ничего примечательного. Балдахин у массивной дубовой кровати был опущен, тиснёный бархат пологов расшит золотом; на стенах висели прекрасные мильфлёры от Гобелена, на полу – персидский ковёр с длинным ворсом. Сам хозяин спальни сидел в кресле подле кровати и читал какую‑то книгу, не отрываясь и не произнося не слова. Минут через двадцать он всё же оторвался от чтения:

– Вы всё ещё здесь? Найдите доктора, пусть зайдёт ко мне.

Ива тихо выскользнула в коридор и, пройдя несколько ярдов, остановилась, услышав голоса за приоткрытой дверью. Из‑за двери доносились довольно громкие голоса доктора Хинксли и, видимо, секретаря лорда Карниваля. Секретарь был явно взволнован.

– Доктор Хинксли, вы должны повлиять на его светлость. Я знаю, что это противоречит вашим принципам. Но, в конце концов, кто‑то должен это сделать!

– Эдди, голубчик, не представляю, чем я могу помочь вам…

– Скажите мне правду, доктор, сколько ему осталось?

– Даже не берусь предположить! – воскликнул доктор с искренним недоумением. – В прошлом году, когда у него было похожее обострение, я готов был биться об заклад, что ему осталось менее месяца, но, как видите… Да что уж там, я и пять дней назад был уверен в том, что на этот раз – это точно конец! Конечно, сегодня он немного слабее, чем был прежде, но в целом весьма недурно. Так что я не могу делать никаких прогнозов. У него на удивление крепкий организм.

– И всё же, доктор, – убеждённо заговорил секретарь, – вы должны убедить его в том, что необходимо дать распоряжения… вы не представляете себе, какой натиск родственников его светлости я выдерживаю ежедневно с тех пор, как стало известно об усугублении болезни!

– Родню не устраивает его последняя воля? – голос Хинксли звучал насмешливо.

– О, Господь Всемогущий, в том‑то всё и дело, что его светлость никогда не составлял завещания! Если, не приведи Боже, он скончается, не оставив духовной, тут начнётся светопреставление! Ведь прямых родственников у него нет, а состояние Карниваля едва поддаётся описанию. При этом у него родня! Два кузена, пять внучатых племянников и ещё целая армия вдов его родственников; они засыпают письмами меня и поверенного его светлости, требуя гарантий законной доли в наследстве. Лорд Карниваль не поддерживает с ними отношений, и не представляю себе, что тут начнётся… Я умоляю вас, доктор… Не говоря уж о том, что его светлость и мне обещал некоторую сумму, для него незначительную, но для меня, вы понимаете… Всё это – пустые разговоры, до тех пор, пока не составлено завещание! – в голосе секретаря слышалось отчаяние.

– Я попробую поговорить с ним, но не могу ничего гарантировать.

Было слышно, как доктор дружески похлопал Эдди по плечу, что, видимо, означало конец разговора, и Ива тихо кашлянула, прежде чем постучать в приоткрытую дверь.

– А! – дверь раскрыл доктор. – Голубушка Дотти, сейчас я должен уйти, вот только зайду к пациенту. А вам следует остаться с его светлостью и выполнять свои милосердные обязанности по мере возможности. Я оставил порошки и предписания – попытайтесь ничего не напутать.

Но лорд Карниваль не давал сестре ни малейшей возможности выполнить эти обязанности: На протяжении почти часа после ухода доктора Хинксли он продолжал читать, и в комнате слышен был лишь шелест переворачиваемых страниц. От нечего делать, Ива начала перекладывать чистое бельё, сложенное на комоде, но Карниваль сердито гаркнул:

– Что вы там копаетесь? Прекратите немедленно. Эдвард, газеты! – резко крикнул он без паузы, и тем же сердитым тоном.

Секретарь появился со стопкой газет.

– Вы послали представителя на вечерний аукцион?

– Да, милорд.

– Опять купит какую‑нибудь дрянь. А вы свободны. На сегодня свободны.

– Но, милорд… – с сомнением вступил секретарь.

– Ступайте, я сказал. А вы, как‑вас‑там‑мисс‑Мэдж, что вы тут слоняетесь? Ступайте. Мне не нужна сиделка.

– Но милорд… я должна сделать инъекцию…

– Я сказал – всем вон! – завизжал лорд Карниваль, приподнимаясь из кресла и с силой ударяя кулаком по подлокотнику.

Пулей выскочив за дверь, Дороти едва перевела дух. На глазах у неё дрожали слёзы.

– Ну‑ну, дорогая, не стоит так расстраиваться, – ласково обратился к ней секретарь. – Это вполне в духе его светлости. Пойдёмте, выпьем чаю, и если через полчаса он не станет вас искать, отправитесь домой.

– Благодарю вас, сэр, вы так добры… – пролепетала сестра, отирая слёзы с худенького личика, – я просто хотела… я думала, что…

– Да‑да‑да, я вас прекрасно понимаю, дорогая, но таков уж лорд Карниваль.

В кабинете секретаря, в том самом, в котором ранее состоялся разговор о завещании, царил идеальный порядок. Подогрев чай на крошечной спиртовке, секретарь усадил Дороти у стола и предложил чашечку чаю и бисквиты, что сразу расположило к доверительной беседе, тем более, что бедняжка сестра всё ещё хлюпала носом.

– Ах, мистер…

– Джексон, дорогая. Но вы можете звать меня просто Эдвардом.

– Мистер Джексон, я ведь так хотела заниматься медициной! Я много работала в госпитале Святой Елизаветы, и даже посещала вольным слушателем некоторые лекции в Медицинском колледже…

– Ничего, ничего, Дороти, я и сам закончил Кембридж, – горько усмехнулся секретарь. – Таким, как мы, приходится мириться с несправедливостями этого мира.

– И что, его светлость всегда такой?

– Можно сказать, что всегда. Но если вы не будете обращать на это внимания, то скоро привыкнете, как я. Его светлость не так уж плох, я имею в виду, что он довольно щедр, и, в конце концов, вы будете отблагодарены за ваше терпение.

– Просто… я должна признаться… я начала писать статью о сестринском уходе за больными туберкулёзом, – смущаясь, сообщила Дороти. – И мне казалось, что здесь я могла бы… А даже доктор не говорит мне ни слова…

– Доктор Хинксли – того же поля ягода, хотя и не лорд. Сочувствую вам, дорогая.

– Тогда, может быть, вы сможете мне помочь? – с робкой надеждой спросила Дороти, глядя на секретаря почти влюблёнными глазами. Секретарь немного смутился, но всё же приосанился.

– Я не врач, чем же я могу быть вам полезен?

– Расскажите хотя бы о течении обострения, чтобы я могла написать о симптомах…

– Ну, я попробую. А что вас интересует?

– Расскажите мне о том, как усугубилась болезнь его светлости.

– Ну, что я могу сказать… – важно начал секретарь.

Он смог сказать, что с месяц назад Карниваль стал чувствовать себя хуже, но, по обыкновению, не стал обращаться к врачу. Неделю назад он выехал к лорду Бёрлингтону, и вернулся в крайне дурном расположении духа. Взял вечернюю почту и заперся у себя в кабинете. Он был ужасно возбуждён, когда приехал, а в кабинете, прежде чем отправиться в спальню, громко разговаривал сам с собой.

– Он бредил? – с надеждой в голосе спросила Дороти.

– Полагаю, что нет.

– Но это всё же не слишком обычно – разговаривать с самим собой… И что же он говорил?

– Боюсь оскорбить ваш слух, дорогая. Самое безобидное, что он сказал, было, пожалуй: «Ведьма!» и «Лживая потаскуха», если вам угодно знать, – тушуясь, ответил секретарь.

Сестра тоже смутилась, но тут же строго поджала губы и предположила:

– Но, всё же, это вернее всего – бред. Нервное расстройство. Не может же такой человек, как его светлость… И вряд ли в его окружении найдётся леди, достойная подобного…

– Боюсь, дорогая, что я совершенно точно знаю, к кому была обращена эта брань. С вечерней почтой лорду доставили письмо от одной его родственницы – вдовы его сводного брата, которая время от времени обращается к нему за финансовой поддержкой. Он всегда приходит в ярость от её писем, а в последнее время она чрезвычайно назойлива.

– И всё же это так… грубо… – посетовала Дороти, качая головой с укоризной.

– Да, пожалуй. Характер у его светлости довольно крут. Старушка, кажется, и впрямь бедствует. Но она очень навязчива.

– Вполне допускаю, – согласилась сестра, всё же не меняя оскорблённого выражения лица. – И что же, ему стало плохо к утру?

– Да. Моя комната – во флигеле, но в неё проведена телефонная линия. Около четырёх утра меня разбудил звонок – лорд Карниваль задыхался и говорил так, словно уже был одной ногой в могиле. Я тут же побежал к нему, и увидел, что он лежит на постели, а на рубахе у него пятна крови. Так было, когда в прошлом году случился подобный кризис. Вероятно, он вообще не ложился. Он часто читает всю ночь напролёт.

Сестра часто закивала, словно подтверждая умозаключение секретаря, и придирчиво спросила:

– Я надеюсь, он хотя бы отчасти соблюдает постельный режим?

– Боюсь, что нет. Дорогая Дороти, это не в его характере. Он в тот же день после ночного приступа порывался идти куда‑то, но к счастью, у него просто не хватило сил. К тому же, он никого и никогда не слушает, так что…

Неожиданно на столе звякнул электрический звонок. Джексон быстро поставил чашку на блюдце, и поспешил в комнату лорда. Его не было минуты две от силы, и, вернувшись, секретарь виновато пожал плечами.

– Ну вот, что я говорил? Желает диктовать письма. Никогда нельзя уходить, пока он не отпустит дважды. Но вы можете идти – его светлость сказал, что чувствует себя превосходно, и чтобы вы шли домой. Найдёте дорогу назад?

– Конечно, благодарю. вы так добры ко мне! – Дороти быстро поднялась и вышла вслед за Джексоном.

Выйдя из особняка, Ива немного прогулялась по парку, рассматривая дом с разных сторон и удивляясь его помпезности. Она была недовольна: Ей не удалось осмотреться в доме как следует, и она не составила истинного представления о самом его хозяине. Да, глубоко больной пожилой джентльмен с отвратительным характером, фантастически богатый, вероятно – прекрасно образованный и обладающий художественным вкусом, но личность – личность Карниваля была словно окутана плотным туманом. Как ни всматривалась Ива в этот туман, она видела в нём лишь самые смутные очертания. Лишь одно, исключительно логическое предположение посетило её: Если Карниваль был столь искушённым собирателем предметов искусства, то он мог страстно искать какую‑то конкретную вещь, и это могло стать его навязчивой идеей, как это часто бывает с коллекционерами. Он посылает брокера на аукционные торги, он готов узнавать об этом предмете даже у духов минувшего, но…

Более всего Иве хотелось попасть в личный кабинет лорда. Именно там могли таиться ответы на многие вопросы, а потому – надо было вернуться в его дом и продолжить поиски.

 

* * *

 

На следующее утро Дороти и Эдвард Джексон встретились как старые друзья.

– Ну, как лорд Карниваль? – спросила сестра, оставляя свой чемоданчик в комнате секретаря, прежде чем навестить больного.

– Рвёт и мечет, дорогая, – с улыбкой ответил секретарь.

– Знаете, что я подумала, сэр? – с энтузиазмом продолжила Дороти. – Здесь очень нездоровая атмосфера. Эти тяжёлые гардины, расписные обои, гобелены! Вы знаете, что они губительны для лёгких? Многие больные чувствовали себя гораздо лучше после того, как комнаты их приводились в надлежащий вид. Я придаю гигиене решающее значение. И что, все комнаты лорда отделаны таким образом?

Сестра укоризненно смотрела на Джексона так, словно именно в его ответственность входила обстановка дома.

– Боюсь, что да, дорогая, – ответил тот.

– И личный кабинет его светлости отделан в том же духе? – не унималась Дороти.

– Ну, наподобие того.

– Надеюсь, в нём регулярно делают уборку?

– Боюсь, что нет. Лорд Карниваль не позволяет заходить в кабинет в его отсутствие, а, когда он работает, то убирать там, разумеется, нет никакой возможности.

– Какое удивительное пренебрежение элементарной гигиеной!

– И я не советую вам, Дороти, даже думать о каких‑либо изменениях в жизни лорда. А тем более – выступать с какими‑нибудь предложениями. Не советую.

Сестра вошла к Карнивалю, покорно опустив голову, и с удивлением обнаружила, что пациент довольно бодро прохаживается по комнате. Не обращая внимания на Дороти, Карниваль резко обратился к секретарю:

– Я так и знал. Я знал, что этот Олверни – полный болван. Взгляните, – он кинул на руки Джексону какой‑то свёрток, и секретарь с трудом поймал его на лету.

– По‑моему, довольно милая вещица… – осторожно предположил тот, заглядывая в свёрток и с опаской косясь на хозяина.

– Чушь! – отрезал Карниваль. – Совершенно не то. Лучше просто выкинуть деньги в окно, чем платить ему. Слепой болван.

Джексон отложил полураскрытый свёрток на комод и почтительно отступил.

– Мы пойдём в библиотеку и займёмся каталогом. А вы, – обратился он к сестре, – можете остаться пока здесь. Может, позже мне понадобится какая‑нибудь пилюля, – в голосе Карниваля сквозил желчный сарказм.

– Я буду в вашем кабинете, если позволите. Почитаю медицинский журнал, – тихо сказала сестра Джексону, когда они выходили из спальни.

– Да, располагайтесь. Не завидую вам. Скорее всего, мы будем работать до ланча, так что времени у вас более чем достаточно.

Когда лорд Карниваль и Джексон спустились по деревянной лестнице с индонезийскими фигурами, и прошло некоторое время, достаточное для того, чтобы они углубились в работу, Ива вышла из секретарской и осмотрелась. В коридоре было четыре двери, все по одной стене: В саму секретарскую (она находилась ближе всех к лестнице), в кабинет лорда, в спальню и, видимо, гардеробную, которая замыкала коридор. Дверь в спальню оставалась открытой, и Ива ещё раз, уже не спеша и обстоятельно осмотрела это помещение. В нём не было ничего интересного, кроме свёртка, который продолжал лежать на комоде. Ива развернула его. Это было зеркало, обрамлённое серебряной филигранью, очень изящное, украшенное эмалью кантонской работы. Вещица, в самом деле, была очень хороша, и составила бы гордость любой коллекции. Карниваль был слишком придирчив, хотя – неизвестно, что сам он желал бы видеть в этом свёртке.

Ива вернулась в коридор и подошла к двери кабинета. Разумеется, он был заперт, но Ива, внимательно осмотрев замочную скважину, только усмехнулась. Даже медсестра могла бы открыть такой замок шпилькой.

Войдя в кабинет, она остановилась посреди небольшой, сильно заставленной комнаты и даже не осмотрелась, а чутко прислушалась к своим внутренним ощущениям. По правде говоря, она была совсем не настроена, но стоило приложить некоторые усилия и воззвать к своему таланту. Монументальный стол из наборного дерева был завален книгами, книги стояли на полке по правую руку от стола: у Каниваля были широкие интересы в истории, и его библиотека могла бы сделать честь любому научному обществу. Видимо, сейчас его увлекала история Древней Греции, и на столе были разложены книги о Троянской войне. Лорд делал выписки – несколько листов, испещрённых текстом с отметками и энергичными «NB!» на полях лежали точно напротив рабочего кресла лорда. Взглянув на верхний, Ива удовлетворённо кивнула головой. Размашистый, волевой почерк, как раз в духе Карниваля.

Затем она медленно обошла кабинет: От стола, мимо книжной полки, мимо окна, завешенного плотными шторами, к огромному книжному шкафу в углу, далее – к камину. На стенах висело несколько небольших картин старых мастеров; у противоположной от окон стены находилась высокая витрина, в которой стояли прекрасные древние вещи: Древнегреческие вазы, египетские статуэтки, китайские нефритовые фигуры – воистину, подлинные сокровища. Коллекция была восхитительна, и Ива замерла перед витриной, наслаждаясь слабой, но густой, плотной и ароматной аурой древности, которая исходила от этих предметов, проникая даже сквозь стекло. И был ещё один слабый, но своеобразный сигнал, пульсирующий в висках ясновидящей: Чем больше прислушивалась к нему Ива, тем удивительнее было его воздействие. Как всегда, лёгкая дурнота подкатила к горлу, перед глазами зароились мелкие мушки: Ива подняла руку и почувствовала лёгкий зуд на кончиках пальцев. Она повела рукой, и чуть не вскрикнула от боли, едва рука указала на рабочий стол Карниваля. Ива опустила руку и кинулась было обратно к столу, но неожиданно в коридоре раздались голоса, вернее – громкий, раздражённо‑назидательный голос лорда Карниваля. Ива приникла к двери – лорд с секретарём прошли мимо кабинета и зашли в спальню, раздражённый голос Карниваля стал слышен глуше.

Видимо, Джексон всё же рискнул заговорить о завещании.

– Чушь! Вы мелете чушь, Джексон! Богатство – фальшивый бог для нищих! Неужели вы действительно полагаете, что богатство хоть что‑то определяет в участи человека? Ага, так же, как эта свора родственничков, которая с нетерпением ожидает моей смерти! – Карниваль рассмеялся недобрым, язвительным смехом.

Ива проскользнула в коридор, но не рискнула возиться с замком, чтобы не привлечь внимания. Руки у неё сейчас дрожали, и с булавкой ничего не вышло бы.

– Что такое моё богатство? – продолжал лорд Карниваль сварливо. – Гримаса фортуны, прихоть генеалогии, ничего более. Тьма состоятельных глупцов проживают жалкие жизни и умирают в ничтожестве! Только сам человек решает – быть ли ему властителем мира, или считать свои гроши в какой‑нибудь лачуге!

Казалось, Карниваль сам распалялся от своей речи, и Ива слышала, что больной энергично прохаживается по комнате. Секретарь, спровоцировавший пылкую речь хозяина, теперь хранил полное и явственно испуганное молчание.

– Скажите мне, что вам нужно, Джексон? Вы думаете, вам нужны деньги? Разве вы хотите денег – металлических кругляшек и грязных бумажонок, замаранных тысячами жадных рук? Вы их так уж хотите? Чушь! Вы полагаете, что за эти бумажонки можете купить всё, что пожелаете, что сделает вас, по вашему дурацкому мнению, счастливым? Ерунда! Вы не купите власти, как бы естественно это ни казалось! Власть денег – самая ненадёжная из всех. Власть кроется в натуре человека, а не в его карманах! Вы не купите молодости, когда она покинет вас, Джексон. И, самое главное, вы ни за какие деньги не купите… Что там такое?! – неожиданно прервал себя Карниваль. – Кто там? Чёрт побери, кто там шуршит? А‑а‑а, это вы, неугомонная благодетельница?

Ива вошла в спальню и, опустив голову, стояла перед Карнивалем. Она старалась скрыть острую досаду: Хотелось бы услышать, чем же собирался закончить свою речь Карниваль, но она неудачно облокотилась о стену коридора, задев столик для писем, и шум привлёк ненужное внимание. Ах, как это было некстати!

– Простите, милорд, я хотела напомнить, что вам следует измерить температуру… – пролепетала она.

Разумеется, Карниваль выгнал её. Но вдохновение уже покинуло его, и он более не вернулся к теме, заинтриговавшей Иву. Впрочем, она увидела и услышала достаточно, чтобы было, о чём поразмыслить. В течение дня она несколько раз пыталась улучить момент и запереть дверь в кабинет, опасаясь, что лорду придёт фантазия предаться своим историческим штудиям; и лишь во второй половине дня Ива, улучив минутку, вновь воспользовалась шпилькой.

Даже прикосновение к двери кабинета теперь вызвало ломоту в пальцах и головокружение. Непременно надо было вновь побывать в кабинете. Но это было невозможно, пока лорд Карниваль гонял секретаря за всякими поручениями по коридору, и сам то занимался в кабинете, то отдыхал в спальне по соседству. Правда, мисс Ива уже сообразила, как можно уложить лорда в постель на некоторое время и была твёрдо намерена привести свой план в исполнение уже на следующий день, но в довершение неприятностей мисс Ивы, лорд Карниваль сообщил, что завтра её услуги вовсе не понадобятся.

– Надеюсь, вы не станете покидать дома? – спросила Дороти‑Ива с тревогой.

– Не вашего ума дело, – и Карниваль жестом велел ей удалиться.