Бестрепетные Защитники Трусиков и Укромные Подтирки

 

[160]

Мы живем в опасные, ненадежные времена. Мадам Война, подлое, испитое лицо которой уже кривится в гнусной улыбке, того и гляди начнет заливать наш мир кровью, неся нам опустошение и разруху. Шлюха Инфляция уже подбирает нижние юбки, показывая нам свои распухшие, дряблые ляжки. Хмурая разбойница Рецессия уже потирает большим и указательным пальцами свой грубый сизый подбородок и плотоядно щерится, предвкушая нашу нищету, бесприютность и прочую мерзость запустения. В такие времена приятно знать, что существуют люди, которым все еще хватает сил выпускать на экраны телевизоров рекламу Бестрепетных Защитников Трусиков и Укромных Подтирок.

Я, если правду сказать, не вполне понимаю, что такое Защитники Трусиков, – нечто, рискну предположить, грудью встающее на их защиту. Сущность и назначение Укромных Подтирок ведомы мне в мере еще меньшей, думаю, что это неведение я унесу с собой и в могилу. Для меня и то и другое – закрытая книга. Мне представляется, что существуют тайны, которые лучше не разгадывать; неизмеримые глубины, которые лучше оставлять неизмеренными. А кроме того, я никак не могу избавиться от ощущения, что не принадлежу к целевой аудитории рекламы Бестрепетных Защитников Трусиков и Укромных Подтирок и мое неведение по части их предназначения, обличья, доступности, оберток, в которых, и цен, по которым они продаются, не будет стоить их производителям, продавцам и рекламщикам и минуты спокойного сна. Где-то в глубинах моего сознания теплится мысль, что Укромные Подтирки необъяснимым образом связаны с Личной Гигиеной – предметом, о котором я обладаю представлениями туманными в степени самой пугающей. Мне смутно помнится, что, когда мы проходили его в школе, я болел коревой краснухой, а после так моих одноклассников и не нагнал.

Однако давайте перейдем к делу или, если угодно, к телу. Что озадачивает меня в самой серьезной степени, так это существование мужчин и женщин, которым платят настоящие и немалые деньги за то, что они усаживаются за круглый стол с одной-единственной целью – придумать вредоносную околесицу подобного рода. Несколько месяцев назад я уже приставал к вам с моими недоумениями по поводу значения таких словосочетаний, как «рекомендации по употреблению» или «квадратики увлажняющей бумаги с лимонным ароматом», однако «Укромные Подтирки»? Тут наверняка кроется некая кошмарная ошибка. О господи!

Мне рассказывали, что перед выпуском нового продукта специалисты по маркетингу проводят то, что им любо именовать «мозговым штурмом», – это такие совещания, на которых окончательно утверждаются название и описание продукта. Ах, как мне хотелось бы присутствовать при мозговом штурме, в ходе которого родились Бестрепетные Защитники Трусиков и Укромные Подтирки!

– Итак, – произносит Том, – взглянем правде в лицо, эти маленькие красавицы защищают наши трусики без страха и упрека и не доставляя нам никаких хлопот, правильно? Так почему бы нам, черт подери, не назвать их «Бестрепетными Защитниками Трусиков»?

Сей впечатляющий образчик блудомыслия заставляет всех присутствующих налить себе по стакану «Джека Дэниэлса» (специалистам по маркетингу нравится воображать, что они ничем не отличаются от американцев).

– Том попал в самую точку! В самую что ни на есть точку, сукин он сын! – признают все.

– Минуточку, – говорит Жаклин. – А как насчет… как насчет «Бестрепетных Защитников Трусиков и …»?

– Да? Да? – У каждого из присутствующих спирает в зобу дыхание от взволнованных предвкушений. Послужной список у Жаклин – дай бог всякому. Ведь именно она придумала рекламный слоган для «Влажницы» – новой, революционной, увлажняющей туалетной бумаги. «Влажница – это биде в коробочке».

– Как насчет, – произносит Жаклин, – «Бестрепетных Защитников Трусиков и Укромных Подтирок»?

Если бы я или вы, читатель, присутствовали на том совещании, все мы уже бежали бы к телефону, чтобы вызвать психиатрическую неотложку. Блестящий некогда маркетинговый ум обратился в руины. Быть может, при самом лучшем уходе в передовом сумасшедшем доме и, разумеется, при использовании самой что ни на есть интенсивной электрошоковой терапии Жаклин и удастся когда-нибудь привести в состояние, которое позволит ей снова вступить в борения с нашим непростым миром. Впрочем, ничего подобного не происходит. Вместо того чтобы попросить Тома сбегать за санитарами и отвлечь, пока он бегает, Жаклин ласковым разговором, присутствующие разражаются аплодисментами, после чего это достижение передовой мысли доводится до сведения оформителей, упаковщиков и рекламных агентств, и новый продукт предъявляется британской публике.

Наш язык во всей славе его можно сдавливать, отбивать, мять и выжимать, придавая ему разные формы и обличья. При этом могут рождаться чудеса наподобие «Спи, милый принц, спи, убаюкан пеньем херувимов», «немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь»[161] или «Я изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных». Но могут рождаться и уроды вроде «сохранения наследия» и «семейных ценностей», однако мне и причудиться никогда не могло, что найдется человек, который обшарит словарь и силком обвенчает невинное, заливающееся краской стыда прилагательное «укромные» с чужеродным ему юным существительным «подтирка».

В языке остались еще сотни тысяч слов, которые со временем будут сопрягаться такими прекрасными, уродливыми, непристойными и причудливыми способами, каких мы представить себе пока что не можем. Давайте же помолимся о том, чтобы с изобретением Бестрепетных Защитников Трусиков и Укромных Подтирок худшее осталось уже позади.

 

Начинка грез

 

Сегодня я ваш иностранный корреспондент. Судьба заставила меня совершить поездку в Америку, в опустошенные земли Лос-Анджелеса, штат Калифорния. Большой «Гранд-отель», на залитом светом балконе которого я записываю эти спотыкливые слова, стоит на авеню Звезд, неподалеку от бульвара Санта-Моника и улицы, носящей название Созвездие. Трудно удержаться от перечисления этих пышных имен, еще труднее удержаться от перечисления великолепных фильмов, снятых в этом замечательном городе. И потому моя сегодняшняя задача – втиснуть в эту статейку столько названий фильмов, сколько удастся, а ваша – обнаружить их, прячущихся в напыщенном (по необходимости) тексте, каковой последует дальше. Времяпрепровождение, возможно, не самое увлекательное, но и не более пагубное, чем попытки убить 10 минут невероятного путешествия, которое вы совершаете по дороге на работу, решая кроссворд, состоящий из названий книг Агаты Кристи, или считая попадающиеся вам по пути спутниковые тарелки.

Вам потребуется карандаш или иная письменная принадлежность эпохи невысоких технологий, коей вы будете обводить названия фильмов. В счет идут только полные названия, стоящие (изредка) в отличном от оригинального склонении. К примеру, в этом параграфе вы могли уже заметить «Иностранного корреспондента», «Поездку в Америку», «Опустошенные земли», «Невероятное путешествие», «Агату» и «Гранд-отель», но могли и проглядеть «Город», «10» и «Большой». Впрочем, эти названия не в счет: соревнование начинается со следующего абзаца. Первого читателя, который пришлет мне больше 90 названий, ожидает подарок из Калифорнии. Да, и помните, речь идет только об американских фильмах.

Добро пожаловать в Лос-Анджелес. Превыше всего, это город, в котором чувствуешь себя более странно, чем в раю. Будучи там, в двух шагах от бульвара Сансет, ты словно проходишь сквозь строй эмоций – от нетерпимости к подозрению и ярости. Жить и умереть в Лос-Анджелесе – значит понять, что за штука – эта удивительная жизнь, я признаюсь вам, однако, что обитает здесь чужая нация – и я в ней чужой, и все мне чужие.

От рассвета до заката синие небеса осеняют этот город, в котором обо всех и каждом можно сказать: вот человек беззаботный, вот люди богатые и знаменитые или, по крайней мере, богатые и странноватые; они осеняют изобилие, за которым давно закрепилась дурная слава, здесь вы на каждом шагу видите власть, видите интерьеры и поместья, в которых даже садовник носит ливрею. Однако ужасная правда состоит в том, что существует и совсем другая история, ибо проходит ночь и восходит солнце, и восходит оно также над теми, о ком принято говорить: обычные люди, люди неприкаянные; над каждым, кто носит на себе печать «нелюбимый», «травмированный нищетой», – это загнанные мужчины и женщины, чей удел – злые улицы, и относятся к ним здесь так, точно они – крысы. Это изгои, и каждый из них – пропавший без вести, инопланетянин.

Назовите меня нескромным, но мне приснился сегодня ночной кошмар, и я проснулся уже на последнем дыхании и лежал, размышляя о том, как этот безумный, безумный, безумный, безумный мир, этот бедлам раскачивается на самом краю пропасти с его духами для домашних животных, музеями бюстгальтеров, дворами с кондиционированным воздухом, бракосочетаниями собак, – и ведь все это делается без следа иронии, изо всех сил делается самыми распрекрасными людьми.

Когда авантюристы прошлого, золотоискатели, впервые вышли в путь на запад, туда, где ждала их земля обетованная, каждого вела одна мысль – отыскать главную жилу. Все течет, все меняется: эти исследователи породили потомство, которое еще разделяет их алчность, однако теперь предметом его постыдной мании стал мираж под названием слава. Ему отдают они свои сердца и мысли, ему принадлежат тело и душа, плоть и кровь каждого из них. Шумный город Лос-Анджелес стал для них городом снов, которые можно купить. Это люди, очарованные луной, и каждый из них верит: одна улыбка фортуны – и ты уже гигант, ты – легенда. Любой разговор, который затевает каждый увивающийся вокруг знаменитостей дармоед, каждый обманутый в ожиданиях завсегдатай бара, неизменно сводится к тому, какой его ожидает успех, а стоит за всем этим – борьба, отчаяние, маска человека, который якобы запрыгнул уже на корабль глупцов и теперь гребет лопатой легкие деньги. Семья, уверенность в будущем, любой человеческий порыв – все это приносится в жертву погоне за чудесами.

Это далеко не безопасное место; безумцы и безжалостные люди, которые в нем заправляют, никакой пощады не ведают, они берут людей на работу, руководствуясь лишь собственными капризами, а затем хладнокровно их увольняют. Ничего святого для них нет – лишь сладкий запах успеха. Вердикт, который вынесут им грядущие поколения, скорее всего, будет суровым. Я мог бы и дальше возносить Лос-Анджелесу хулы, однако оказался бы при этом на опасной почве, ибо люблю этот волшебный город.

Не помню, кто первым сказал, что если вы соскребете с Голливуда поверхностный глянец, то увидите… новый глянец, но проглядите присущую городу благодать. На самом-то деле настоящие гении Голливуда знают, что глянец этот неподделен. Продюсеры, над которыми возносится блистающий купол небес этого города, могут, разумеется, потчевать нас и мусором, но и как мусор он будет идеальным. Они ухитрились вывернуть алхимию наизнанку, и получилась формула, позволяющая раскрывать самые важные тайны: брать настоящее золото, такое тусклое и бесполезное, и обращать его в сверкающую окалину, в которой так нуждаемся мы и миллионы нам подобных, – в начинку грез.

 

Ключи к «Начинке грез»

 

Жирным шрифтом выделены названия фильмов. Хотя их здесь, наверное, больше.

 

Добро пожаловать в Лос-Анджелес. Превыше всего, это город, в котором чувствуешь себя более странно, чем в раю. Будучи там, в двух шагах от бульвар а Сансет, ты словно проходишь сквозь строй  эмоций – от нетерпимости  к подозрению  и ярости. Жить и умереть в Лос-Анджелесе  – значит понять, что за штука – эта удивительная жизнь, я признаюсь  вам, однако, что обитает здесь чужая нация  – и я в ней чужой, и все мне чужие.

От рассвета до заката синие небеса  осеняют этот город, в котором обо всех и каждом можно сказать: вот человек беззаботный, вот люди богатые и знаменитые  или, по крайней мере, богатые и странноватые; они осеняют изобилие, за которым давно закрепилась дурная слава, здесь вы на каждом шагу видите власть, видите интерьеры  и поместья, в которых даже садовник носит ливрею. Однако ужасная правда  состоит в том, что существует и совсем другая история, ибо проходит ночь и восходит солнце, и восходит оно также над теми, о ком принято говорить: обычные люди, люди неприкаянные; над каждым, кто носит на себе печать «нелюбимый», «травмированный  нищетой», – это загнанные мужчины  и женщины, чей удел – злые улицы, и относятся к ним здесь так, точно они – крысы. Это изгои, и каждый из них – пропавший без вести, инопланетянин.

Назовите меня  нескромным, но мне приснился сегодня ночной кошмар  и я проснулся уже на последнем дыхании  и лежал, размышляя о том, как этот безумный, безумный, безумный, безумный мир, этот бедлам  раскачивается на самом краю пропасти с его духами для домашних животных, музеями бюстгальтеров, дворами с кондиционированным воздухом, бракосочетаниями собак, – и ведь все это делается без следа  иронии, изо всех сил  делается самыми распрекрасными людьми.

Когда авантюристы  прошлого, золотоискатели, впервые вышли в путь на запад, туда, где ждала их земля обетованная, каждого вела одна мысль – отыскать главную жилу. Все течет, все меняется: эти исследователи  породили потомство, которое еще разделяет их алчность, однако теперь предметом его постыдной мании стал мираж  под названием слава. Ему отдают они свои сердца и мысли, ему принадлежат тело и душа, плоть и кровь  каждого из них. Шумный город  Лос-Анджелес стал для них городом снов, которые можно купить. Это люди, очарованные луной, и каждый из них верит: одна улыбка фортуны – и ты уже гигант, ты – легенда. Любой разговор, который затевает каждый увивающийся вокруг знаменитостей дармоед, каждый обманутый  в ожиданиях завсегдатай бара, неизменно сводится к тому, какой его ожидает успех, а стоит за всем этим – борьба, отчаяние, маска  человека, который якобы запрыгнул уже на корабль глупцов  и теперь гребет лопатой легкие деньги. Семья, уверенность в будущем, любой человеческий порыв  – все это приносится в жертву погоне за чудеса ми.

Это далеко не безопасное место; безумцы  и безжалостные люди, которые в нем заправляют, никакой пощады не ведают, они берут людей на работу, руководствуясь лишь собственными каприз ами, а затем хладнокровно  их увольняют. Ничего святого  для них нет – лишь сладкий запах успеха. Вердикт, который вынесут им грядущие поколения, скорее всего, будет суровым. Я мог бы и дальше возносить Лос-Анджелесу хулы, однако оказался бы при этом на опасной почве, ибо люблю этот волшебный город.

Не помню, кто первым сказал, что если вы соскребете с Голливуда поверхностный глянец, то увидите… новый глянец, но проглядите присущую городу благодать. На самом-то деле настоящие гении  Голливуда знают, что глянец этот неподделен. Продюсеры, над которыми возносится блистающий купол  небес этого города, могут, разумеется, потчевать нас и мусор ом, но и как мусор он будет идеал ьным. Они ухитрились вывернуть алхимию наизнанку, и получилась формула, позволяющая раскрывать самые важные тайны: брать настоящее золото, такое тусклое и бесполезное, и обращать его в сверкающую окалину, в которой так нуждаемся мы и миллионы нам подобных, – в начинку  грез.

 

Геморрой

 

Где-то около середины прошлого десятилетия, когда придуманное Питером Йорком определение «Слоанский Рейнджер» еще владело многими умами, машиной, в которой следовало появляться на людях, считался «фольксваген-гольф GTI». Помню, один мой друг, в котором слоанского было больше, чем в одноименной площади, заметил как-то раз именно такую машину отъезжавшей от дома, в котором он жил. Свою-то собственную он продал, едва поняв, что она того и гляди войдет в моду, – мой друг был человеком именно такого пошиба. Пока она удалялась от нас по густолиственной Бромптон-авеню, друг мой, глядя ей вслед, сказал: «Терпеть не могу эти красные машины. Шишки, вот как я их называю». «Шишки?» – переспросил я. «Ну да, геморроидальные. Рано или поздно ими обзаводится каждая задница».

Острота не самая тонкая и почти наверняка не оригинальная. Тем не менее она заставила меня призадуматься, благо я и сам впервые стал на той неделе жертвой упомянутой болезни, и она не выходила у меня из головы – правильнее сказать, не выходила из другой части моего на редкость соразмерного тела, но вы, разумеется, поняли, о чем речь. Вследствие более чем вероятной и предсказуемой синхронности, вовлекшей Артура Кестлера в пустые попытки создать теорию совпадений, случилось так, что через две недели после этого события мой агент собрал в своем эссекском доме гостей. Человеком он был замечательным – увы, теперь Бог уже прибрал его, – одним из последних обломков ушедшей эпохи. В памяти моей он неразрывно связан с облаками сигарного дыма, «бентли» и итонским галстуком, я и сейчас словно вижу его лицо, на котором застыло выражение раздраженной совы, только что вымывшей перья и не понимающей, что ей с ними теперь делать. В последние свои годы он с упорством маньяка норовил перевести любой разговор на геморрой. Тот вечер, сколько я помню, получился довольно чинным – возможно, он пришелся на День святого Ведаста,[162] – и обед завершился тем, что женщины покинули столовую, а мужчины принялись пересаживаться поближе к хозяину, стараясь припомнить, из чего, собственно, состоит ритуал послеобеденного употребления портвейна.

Как только удалилась последняя женщина, наш чудесный хозяин пристукнул графинчиком по столу и сказал: «Ну ладно. Со многими ли из вас успел я провести мою Беседу о Геморрое?» Последовавшее за этим вопросом сконфуженное молчание свидетельствовало, будто бы, о том, что никому из нас сей благородный недуг ведом не был. Впрочем, в течение нескольких следующих часов (до тех, то есть, пор, пока хозяйка не покашляла в семнадцатый раз под дверью) мы предавались этой Беседе, расшифрованная стенограмма которой могла бы оказаться пригодной лишь для страниц научного журнала, трактующего вопросы проктологии, или скандального толка студенческой газетки.

Суть, соль, смысл, основная мысль и пафос Беседы состояли в том, что от геморроя страдают все и каждый, – на чем, собственно, и держалась шуточка по поводу «фольксвагенов». С уверенностью можно сказать, что десять, примерно, из сидевших в той столовой мужчин страдали застарелой его формой. Я использую здесь слово «застарелый» в смысле узкомедицинском. Осмелев от вступительных излияний хозяина дома и от возлияний изысканного португальского вина, мы принялись излагать свои путаные истории. И сколь же несхожими оказались жизни наших задов! Перинеальные абсцессы и гематомы соперничали в ней с заурядным бытовым почечуем. Для меня этот разговор стал как бы дорогой в Дамаск – чешуя, так сказать, отпала от глаз моих.[163]

Понимание того, что ты не одинок, бесценно. Когда рушатся наши честолюбивые замыслы, когда любовь обманывает нас, когда мы немеем, увидев леди Природу в платьях из лучшей ее весенней коллекции, мы знаем – от поэтов, – что мы не одиноки, однако и из поэтов лишь очень немногие сознают, что мы нуждаемся в утешении также и в пору переживаний более прозаических. Да, верно, великий ученый Холдейн написал великолепное стихотворение о ректальной карциноме, но ведь это недуг не очень распространенный. Мне говорили, что в норфолкской резиденции графа Лестера красуется на стене того места, в которое граф ходит (если позволено так выразиться) пешком, надпись, авторство коей приписывается Байрону:

 

О Клоацина,[164] божество сих мест бездонных,

Дари молителей улыбкой благосклонной,

Пусть подношенья их текут чредой степенной,

Без глупой спешки и без вялости надменной.

 

Думаю, только Байрон мог описать запор как проявление надменности. Однако для того, чтобы сыскать еще одно поэтическое утешение, сравнимое с этим, мы вынуждены обращаться аж к эпиграмматикам Антологии греческих поэтов.

Нам постоянно твердят – или мы сами твердим себе это, – что поведение наше определяется маниакальными «туалетными» помыслами. Нам кажется, что если мы изобразим того или иного политика либо прославленного финансиста сидящим на унитазе, то сможем тем самым лишить его власти над нами. Однако такие потуги свидетельствуют скорее об уязвимости нашей, чем о маниакальности.

И потому я, в надежде избавить наше общество от его фундаментальной стыдливости, призываю каждого из тех, кто не в ладах с собственным задом, немедленно приступить к обсуждению этих неладов за обеденным столом. Тем самым вы окажете всем нам великую услугу. Минует от силы год, и члены нашего общества, мужчины и женщины всех сословий, освободятся от острой социальной пристыженности хотя бы по этой части. Избавление от словесного запора исцелит нас и от обсуждаемого здесь, и от всех прочих наших недугов.

Раздайте нашим гостям подушечки для толчка, Алиса.