Оклеветанные подданные становятся жертвами монаршего гнева. Не сдержав ярости, хозяин выгоняет красивого слугу

 

Услышав о том, что его назначили начальником области, молодой аристократ растерялся.

— Не пугай меня! — сказал он после долгого молчания. — Говори серьезно: как там дела?

— Никто тебя не пугает! — воскликнул Чжуан Нань. — Если не веришь, прочти вот это!

Он вынул из кармана несколько желтых листков, отпечатанных типографским способом. Чжан узнал «Столичную газету», взял ее в руки, раскрыл и на первой же странице прочел:

 

«Должность начальника шанхайской области провинции Цзянсу с правом контроля над войсками передается Чжан И».

 

У юноши зарябило в глазах. Он надел большие дымчатые очки, прищурился и поднес газету к самому носу. Действительно, все так и было написано.

В безумной радости молодой аристократ, конечно, воздал хвалу бодисатве и уже хотел было поклониться своему яшмовому божку, как вдруг фигура Чжуан Наня стала терять свои очертания и исчезла. Оглянувшись, Чжан И увидел, что по обе стороны от него стоят несколько слуг в шапках с красными кисточками, синих куртках, низких сапогах и длинных поясах. Один держал перед собой чиновничью шапку с шариком, другой — шкатулку с цветными перьями, третий — специальное ожерелье, четвертый — портфель. На молодого человека набросили мундир, затянули пояс… Какой-то слуга звонко щелкнул плетью, которой обычно призывали народ к тишине во время чиновничьих выездов, и, поклонившись, молвил:

— Эскорт готов. Просим ваше сиятельство принимать должность!

Целая толпа сопровождающих с криками: «Расступись! Господин идет!» — вывела ничего не соображающего Чжана на улицу. За воротами, вытянувшись в ряд, стояли красные балдахины, таблицы с золотыми иероглифами, знамена, паланкин, музыканты с гонгами и всадники на конях. Едва Чжан И сел в паланкин, раздался оглушительный крик, и вся процессия двинулась вперед.

Чжан не мог разобрать, куда его везут. Он только чувствовал под собой гладкую, как точильный камень, и прямую, как натянутый шнур, дорогу. Мелкая пыль, поднимаемая копытами лошадей, искрилась в лучах солнца. Внезапно процессия повернула и оказалась на узкой тропинке, напоминающей баранью кишку. Через некоторое время дорога стала еще хуже. Пешеходы и всадники шли медленно, гуськом, то ныряя вниз, то карабкаясь по кручам. С одной стороны вздымался дремучий лес, с другой — отвесные острые скалы. При виде этой страшной картины в сердце Чжана родилось подозрение: «Куда это меня везут? Ведь когда я выходил из дому, кто-то приглашал меня на должность. Почему же они затащили меня в эти дикие и безлюдные горы?»

Но в этот момент он почувствовал, что паланкина под ним давно нет, а сопровождающие исчезли без следа, словно дым от сожженного бурьяна. Мысль о должности вылетела у него из головы. Спотыкаясь, он одиноко брел по пустынной горной тропинке. Вдруг перед глазами замаячило что-то черное, порыв холодного ветра ударил ему в лицо, юноша вскинул голову и увидел вдалеке высокий темный холм, сплошь заросший кустарником.

«Слава богу, наконец-то я нашел правильный путь!» — с радостью подумал Чжан И.

Тут он заметил у подножия холма двух огромных львов с кровожадно разинутой пастью, страшными глазами, мечущими громы и молнии, вздыбленной гривой и железными когтями. В тумане невозможно было разглядеть, живые это львы или изваянные из камня. Лишь подойдя поближе, юноша убедился, что львы каменные, и увидел за ними роскошные здания с разрисованными колоннами и резными балками, длинные галереи, красные башни, сверкающие под лучами солнца, воздушные беседки, уходящие в облака. Возле самого берега стояла мраморная беседка в форме лодки, словно плывущая по воде. На тропинках то и дело попадались белые аисты, пятнистые олени, разноцветные фениксы, золотые быки.

Однако, несмотря на всю эту красоту и величие, здесь пахло затхлостью, словно в старинной крепости[261], простоявшей несколько веков без изменений. Чжан И остановился в нерешительности, опасаясь наткнуться на кровожадных хищников или горных духов, сбивающих человека с пути: встреча с теми и с другими не сулила ничего хорошего. Так он стоял, не зная, что делать, как вдруг услышал мелодичный звон колокольчика, доносящийся с дороги, по которой он только что пришел. Вскоре показался осанистый чиновник верхом на отличном рысаке, который легко перескакивал через расщелины и карабкался по кручам. Гордо выпрямившись и подняв голову, чиновник мчался вперед. Лицо его показалось юноше знакомым.

Когда всадник приблизился, Чжан И вышел навстречу и, удержав его коня под уздцы, с поклоном молвил:

— Вы, наверное, тоже едете на холм? Это очень кстати. Я как раз нахожусь в затруднении и не знаю, по какой дороге пойти. Помогите мне.

Чиновник громко рассмеялся:

— Безумец! Вы хотите подняться на этот холм?! Всем известно, что туда нет прямой дороги! Так и быть, идите вслед за мной!

Он указал плетью на восток[262]. Чжан И увидел тропинку, освещенную солнцем и поросшую шелковистой травой. По обеим сторонам цвели вишневые деревья, похожие на облака, спустившиеся на землю. У самого начала тропинки возвышался огромный красивый кедр, под которым росли сандалы, ясени, тополя, ивы, абрикосы, яблони и другие деревья с кривыми стволами и неправильными кронами, дававшие густую тень. Это действительно была прекрасная дорога, и Чжан И даже залюбовался ею. Но не успел он расспросить всадника, куда же в конце концов он попал, как тот поспешно поклонился юноше и крикнул:

— А теперь я покину вас!

Лошадь взвилась на дыбы, сверкнула всеми четырьмя копытами и поскакала на восток. Не на шутку взволнованный Чжан И хотел было последовать за чиновником, но в этот момент с западной тропинки, окруженной цветущими грушевыми деревьями[263], до него донеслись звуки песни, которые то становились громче, то замирали:

 

Одна тропа ведет людей к востоку,

Другая направляет их на запад.

На западе в цвету сияет груша,

А на востоке вишня расцвела.

 

Там белое — как облако на небе;

Здесь красное — как дождик при закате;

И красное соперничает с белым;

Идут дожди, несутся облака.

 

Дочь повелителя морей восточных

Могущественного царя-дракона,

Полперсика, сулящего бессмертье,

Похитила — себе же на беду!

 

И Сиванму[264] — небесная царица, —

Чья власть распространяется на запад,

Разгневалась и выдернула с корнем

Потомков Минчжу[265] юные ростки!

 

Но, к счастью, мы упорно гнули спины

И жалованье наше сохранили.

Зачем же на восток тебе стремиться?

Тропа на запад, право же, ровней!

 

Молодой аристократ обернулся на звук песни, но распустившиеся грушевые цветы, белые как снег, заслонили собой небо и землю, даже ветерок не пробивался сквозь их гущу. Чжан И недоумевал: откуда песня? А звуки ее тем временем все приближались. Вдруг из грушевой рощи вышло несколько босоногих крестьянских мальчишек, которые хлопали в ладоши и пели. На них были безрукавки и широкополые шляпы, защищающие от солнца; перемазанные грязью лица казались полосатыми. Увидев Чжан И, они приветливо замахали руками и воскликнули:

— Господин, идите скорее на запад!

Юноша, окончательно сбитый с толку, не знал, что делать. Он взглянул на холм, куда можно было попасть и с востока и с запада, затем — на обе тропинки и сердито сплюнул:

— Чем выбирать, так лучше уж вернуться!

Но не успел он сказать это, как из западной рощи вдруг вырвался бешеный вихрь, который закрутил песок и камни и понес их к восточной тропинке. В одно мгновение солнце померкло, тучи зловеще потемнели, завыли духи и демоны. Ураган подхватил всадника, еще не успевшего добраться до вершины холма, сорвал с него шапку и повалил вместе с конем. От цветов вишни и следа не осталось, даже могучие деревья у восточной тропинки не смогли устоять перед дьявольским вихрем. Каких-нибудь две-три минуты они сопротивлялись, а потом шесть деревьев с жалобным скрежетом повалились набок. Могучий кедр вместе с несколькими окружавшими его деревьями был вырван с корнем и заброшен неведомо куда[266]. Перемазанные грязью мальчишки словно обезумели. К ним присоединился какой-то юноша-великан, который с радостным хохотом, похожим на раскаты грома, закричал, мотая головой и топая ногами:

— Здорово! Прекрасно! Повалились! Повалились!

Если бы не было этого юноши, возможно, все обошлось бы благополучно. Но при первом же его крике мальчишки превратились в страшные чудовища с синими мордами и оскаленными клыками. Одни из них трясли колокольчиками, сдвигающими горы, другие несли знамена, отнимающие душу, третьи потрясали мечами Хозяйки горы Лишань и талисманом Черной девы девятого неба, четвертые ехали на колесах ветра и огня принца Ночжа, размахивая железным посохом Царя обезьян[267]. Свирепо разинув рты и выпучив глаза, они, словно морской прибой, обрушились на Чжан И. Бедный аристократ от страха чуть не лишился чувств и весь обмочился, успев лишь пискнуть на прощанье:

— О, бодисатва Гуаньинь, помогающая всем страждущим, спаси!

— Не бойся, я здесь! — ответил ему вдруг громкий голос. Чжан И приоткрыл глаза и увидел перед собой что-то вроде женской фигуры в белом.

— Спаси меня, бодисатва! — повторил он еще раз, в полной уверенности, что это Гуаньинь, пришедшая к нему на помощь.

— Какая бодисатва?! — раздался веселый смех. — Твоя бодисатва сидит на столе!

Неподдельная искренность этого веселья успокоила юношу. Он снова приоткрыл глаза, всмотрелся… Тьфу! Перед ним была вовсе не богиня милосердия, а пекинский щеголь Чжуан Нань, который стоял, улыбаясь до ушей! Чжан И огляделся вокруг: он все еще сидел в кресле перед столиком с буддийским кумиром. Ароматная палочка в курильнице сгорела всего на вершок. Высокий холм, грушевая роща, чудовища в образе детей — все исчезло. За окном косо висел серп луны, у постели еле теплилась лампада. Было тихо. Тут Чжан И понял, что все случившееся с ним было сном. Воспоминания о пережитом страхе и стыд перед Чжуан Нанем вытеснили из головы молодого аристократа мысли о должности. Он смущенно взглянул на Чжуана и без всякого интереса спросил:

— Ты почему так поздно, где веселился?

— Э, да ты, я вижу, спятил! — воскликнул Чжуан Нань. — Человек ради тебя ног не жалел, носился целую ночь, а ты спрашиваешь, где он веселился!

Тут только Чжан И вспомнил, как днем в ресторане передал Чжуану чек и поручил ему похлопотать перед главным евнухом. Он снова оживился:

— Ну как, вышло дело?

— Ишь ты какой быстрый! — улыбнулся Чжуан. — Такие вещи в Поднебесной легко не делаются! Я как только вышел из ресторана, даже на пирушку к Цзэн Цзинхуа не заглянул, помчался прямо к евнуху. Мы ведь договорились с тобой, значит, подводить неудобно! Но ничего у меня не вышло: долго ждал его, а он все не возвращается. Спросил слуг, говорят, что Лянь приглашен в Департамент дворцовых дел и неизвестно, когда вернется. Там совещание по поводу празднования дня рождения старой императрицы. Я подумал: ведь с ним я уже обо всем договорился, осталось только чек передать да должность получить. Никто ее у тебя не украдет, как Красный ребенок похитил плод жизни у танского монаха! Верно?

При словах «Красный ребенок» Чжан И внезапно вспомнил свой сон.

— Значит, ты принес чек назад? — невзначай спросил он, продолжая припоминать отдельные детали сна: как стая мальчишек превратилась в чудищ и как они бросились на него. Затем он связал это с внезапным появлением Чжуан Наня, вспомнил, как тот крикнул о его назначении начальником шанхайской области, и нашел, что теперешний Чжуан как две капли воды похож на того, которого он видел во сне.

«Плохо дело! — испуганно подумал он. — Я попался на удочку низких людишек! Ведь дети — не что иное как маленькие люди! Они превратились в чудовищ и бросились на меня: это не к добру. Ясно, что мерзавцы, мои враги, строят козни. Узкая тропинка — это нечестный путь. Кто-то меня уже опередил. Упорствовать не стоит, а то не избежать беды!»

Тут ему вспомнилось, что перед самым пробуждением он видел женщину в белых одеждах, и ему показалось, что он прозрел:

«Конечно! Ведь я всю жизнь искренне поклонялся бодисатве Гуаньинь, и теперь она предостерегла меня, ниспослав вещий сон! Конечно! Конечно! Я больше не желаю быть начальником шанхайской области! Но чек на сто двадцать тысяч серебром надо бы вернуть!»

Помедлив немного, он обратился к Чжуан Наню:

— Очень хорошо, что ты принес чек, потому что в него вкралась ошибка. Дай я исправлю!

— Что ты? — удивленно протянул Чжуан. — Ведь сумма проставлена верно.

— Зачем спорить? — сказал молодой аристократ. — Когда я исправлю, ты сразу увидишь, где была ошибка!

Чжуан Нань недоверчиво полез за бумажкой. Ему не хотелось этого делать, но упираться было неудобно. Вытащив чек из-за голенища, он поднес его к лампе, на почтительном отдалении от Чжан И, и стал рассматривать.

— Ничего нет! — воскликнул Чжуан Нань. Но не успел он произнести этих слов, как аристократ ловко выхватил у него из рук бумагу и сунул ее в карман.

— Что это значит? — недоуменно начал Чжуан. — Ты, я вижу, вовсе его не исправляешь, а просто спрятал?

Чжан И улыбнулся:

— Не буду тебя обманывать: в чеке все правильно, но мои намерения изменились. С сегодняшнего дня я решил прекратить погоню за карьерой. Если хочешь, можешь сам занять мое место. А сумму эту я решил сохранить, чтобы отблагодарить как следует наших компаньонов по игорным и публичным домам!

Чжуан Нань вскочил.

— Возмутительно! Да полно, наяву я слышу подобные слова или во сне? Ты должен подумать: должность начальника шанхайской области нелегко добыть, да и получить протекцию главного евнуха тоже не простое дело. Я для тебя старался, бегал целых полмесяца, сейчас наконец ухватил ниточку, а ты так бесцеремонно отказываешься! Что я теперь скажу Ляню? Как посмотрю ему в глаза?! Ну-ка, выкладывай все начистоту, почему идешь на попятный?

— Что ты будешь говорить, меня не касается, — по-прежнему улыбаясь, молвил Чжан И. — Я твердо решил отказаться от должности!

Пока один упорно твердил, что должность ему не нужна, а другой, побагровев, доказывал обратное и буквально рычал от ярости, дверь комнаты со стуком отворилась, и на пороге появился слуга с телеграммой. Подойдя к хозяину, он сказал:

— Ваше сиятельство, это вам с юга.

Он протянул телеграмму Чжан И, повернулся и вышел. Телеграмма была из дому. Юноша вскрыл ее, пробежал глазами и вздрогнул, но тут же облегченно вздохнул, подумав, что сама судьба помогает ему отвязаться от Чжуан Наня.

— Не будем больше спорить! — с притворным сокрушением сказал он, передавая приятелю конверт. — Теперь у меня траур!

Чжуан заглянул в телеграмму. В ней сообщалось, что умерла мачеха Чжан И. Продолжать спор в самом деле было неудобно. Гнев Чжуана начал постепенно спадать. Он даже произнес несколько обычных успокоительных фраз и спросил, когда приятель думает трогаться в путь.

— На приведение в порядок всех здешних дел мне нужно еще дней шесть-семь! — ответил Чжан И.

Чжуан что-то буркнул и, недовольный, отправился в свою комнату.

С тех пор Чжан И целые дни проводил в хлопотах, готовясь к отъезду на юг. На пятый день он прочел в «Столичной газете», что на место начальника шанхайской области назначен Юй Банли. Пошли самые разноречивые толки. Одни говорили, что Юй связался с князьями через платяную лавку, другие — что он познакомился с родственником императорской наложницы и тот рекомендовал его государю. Но Чжан И, всецело занятый своими делами, не придавал значения этим сплетням, пропуская их мимо ушей. Через два дня он, как говорится, «свернул знамена, забрал барабаны» и выехал на юг.

Между тем Чжуан Нань, который зря старался для него целых полмесяца, был весьма раздосадован. Ведь вначале он собирался стать посредником Юй Банли, но потом, увидев, что тот и по знатности, и по богатству уступает Чжану, оставил Юя и сосредоточил все свои силы на молодом аристократе. Кто мог ожидать, что Юй Банли действительно удастся получить место начальника шанхайской области и Чжуана обойдет какой-то жалкий хозяин платяной лавки?! Можете представить себе, как раскаивался и негодовал Чжуан Нань. Он не посмел лично сообщить главному евнуху о том, что произошло, и передал отказ через своего отца, одновременно умоляя последнего как-нибудь отомстить дерзким людишкам.

Однажды утром, когда Чжуан Нань еще лежал в постели, в спальню вошел слуга.

— Старый господин только что вернулся из дворца и хочет что-то срочно сказать вам!

Чжуан поспешно накинул на себя халах и, не успев умыться и причесаться, побежал в кабинет, где отец обычно сидел по утрам после аудиенции. В кабинете было тихо. Трое слуг стояло навытяжку возле Чжуан Хуаньина, который, низко опустив голову, строчил письмо. При звуке шагов сына он поднял глаза и сказал:

— Садись. Сейчас я допишу письмо главному торговому резиденту в Корее Фан Дайшэну[268], и мы с тобой поговорим.

Чжуан Нань сел в стороне, но, заглядывая в письмо, скоро понял, что речь идет о восстании тонхаков[269] — поборников «восточного учения». Тонхаки первоначально играли в Корее роль консервативной партии и постоянно враждовали с партией сторонников цивилизации[270]. Вождем тонхаков был Цой Си Хен[271]. И вдруг сейчас в уезде Кобу провинции Чолладо он поднял восстание. Повстанцев было около шестидесяти тысяч, все в белых головных повязках, с желтыми знаменами в руках. Они выступали под лозунгами изгнания японских варваров и уничтожения привилегий знати. Король Кореи и его придворные не на шутку перетрусили и попросили у Китая крейсер «Гроза Востока», который обычно охранял торговые суда, для подавления мятежа. В то время главным торговым резидентом, аккредитованным в Корее, был Фан Дайшэн. Он побоялся решить этот вопрос сам и телеграфировал в Палату внешних сношений, прося указаний. Вчера Чжуан Хуаньин уже испрашивал императора об этом деле и дал телеграфный ответ с разрешением предоставить корабль корейскому правительству. А сейчас он лишь делал приписку, в которой приказывал внимательно следить за ходом событий и своевременно докладывать о них двору.

— Оказывается, в Корее бунт! — не удержавшись, воскликнул Чжуан Нань.

— Да, и на этот раз значительно серьезнее мятежа Ким Ок Кюна и Хон Ен Сика![272] — ответил Чжуан Хуаньин. — Боюсь, что потребуется вооруженное вмешательство нашего двора.

Он дописал письмо, отложил его в сторону и улыбнулся:

— Вот для чего я тебя позвал: ты знаешь, какая удивительная история приключилась при дворе? Юй Банли сместили. Даже «драгоценных наложниц» Цзинь и Бао притянули по этому делу, низведя их до «драгоценных людей»[273], а «драгоценной наложнице» Бао, кроме того, дали семьдесят палок. Старший брат наложниц сослан на окраину. Вдовствующая императрица кипит от ярости. Я слышал, даже придворного историка Вэнь Динжу хотели привлечь к ответственности за то, что был наставником обеих наложниц. Но он, к счастью, вовремя услышал о беде и скрылся, так что его гроза пока миновала.

— А вы знаете, отец, чем все это вызвано? — не скрывая радости, воскликнул Чжуан Нань.

— Не могу понять. Видимо, императрице кто-то донес, потому что она совершенно неожиданно возвратилась из Летнего дворца и устроила в гареме настоящий обыск. Правда, нашла она только шкатулку с ненужными бумагами, так что трудно сказать, почему старую государыню обуял вдруг небесный гнев! Но говорят, будто обе фаворитки стали предаваться роскоши и хлопотали перед императором о разных людях.

Чжуан Нань встал и в благородном негодовании вскинул голову:

— Наконец-то пришло справедливое возмездие! Откровенно говоря, они там слишком распоясались! Было просто необходимо, чтобы мудрая государыня навела порядок!

В этот момент он вдруг заметил красивого юношу лет двадцати, который стоял рядом с отцом. На нем был розовый шелковый халат со свастиками[274] и бархатная куртка. Со лба кокетливо свисала челка, черные кудри были аккуратно убраны в два узла. Немногие мальчики для развлечений могли сравниться с ним в прелести. «Откуда в нашем доме сей очаровательный отрок? — подумал Чжуан Нань и вдруг вспомнил. — Да ведь это же Афу, слуга Цзинь Вэньцина. Но как он попал сюда?» Любопытный взгляд, которым Чжуан Нань окинул юношу, не ускользнул от Чжуан Хуаньина.

— Это нашумевшая личность из дома Цзинь Вэньцина! — сказал он со смехом. — Ты встречался с ним под Пекином, помнишь? Сейчас Цзинь Вэньцин уволил его, и парню некуда деваться. Пришел ко мне и просит, чтобы я его приютил. Мне он, в общем, тоже не нужен. Оставил до случая, может быть, удастся рекомендовать кому-нибудь!

Афу, смущенно покраснев, приблизился к Чжуан Наню и отвесил поклон.

— Да! — обратился Чжуан Хуаньин к сыну. — Съезди-ка к Цзинь Вэньцину! Говорят, за последние дни состояние его снова ухудшилось, а у меня нет времени навестить эту неблагодарную свинью. Прогуляешься и заодно выполнишь долг вежливости.

Чжуан Нань повиновался и вышел, чтобы подготовиться к визиту. О нем мы пока упоминать не будем, а расскажем о том, как был изгнан Афу и почему обострилась болезнь Цзинь Вэньцина, чтобы читатель не мог упрекнуть нас, что мы отклоняемся от главной темы.

Когда жена вышла, Цзинь Вэньцин велел служанке опустить полог, натянул одеяло на голову и, не обращая внимания на Цайюнь, притворился спящим. Та, видя, что мужу нездоровится, решила, что лучше его не тревожить, и, сидя в соседней комнате, задумчиво щелкала арбузные семечки. Воцарилась мертвая тишина, о которой трудно что-либо рассказать, поэтому мы воспользуемся случаем и посвятим несколько строк жене Цзинь Вэньцина.

По тону мужа и по выражению лица наложницы госпожа Чжан о многом догадалась. Когда она вернулась к себе, услужливые горничные также не преминули передать ей все, что слышали, и у жены уже не осталось никаких сомнений. Она полагала, что Цзинь на этот раз непременно поднимет грандиозный скандал, поэтому, находясь у себя, по-прежнему была мысленно там, в спальне, и с нетерпением ждала вестей. Но пробила вторая стража, а из спальни Цзинь Вэньцина не доносилось ни звука. Жена удивилась. «Неужели этим все и кончится?» — подумала она, и вдруг в голове ее, мелькнула мысль, что Цзинь, еще не оправившийся от болезни, снова подвергся потрясению. «Уж не умирает ли он?!» — не на шутку встревожилась жена.

Стояла глубокая ночь, все звуки замерли, комната казалась пустой и мрачной, так как все служанки отправились спать, а горничные дремали в затененных уголках, отвернувшись от света. Жена на цыпочках прокралась по коридору к гостиной: всюду лампы погашены, темно и страшно. Она немного струсила и уже хотела было вернуться, но тут увидела, что в комнате мужа мерцает свет, а на оконной шторе гостиной обрисовываются четыре силуэта. Затем раздался быстрый шепот, и жена поняла, что няньки и горничные еще не спят. Это придало ей храбрости. Быстро пробежав к дверям спальни, она хотела приподнять занавеску, как вдруг кровать Цзинь Вэньцина издала жалобный скрип, за которым послышался тихий зов:

— Цайюнь! Цайюнь!

Никто не откликнулся.

«Э! Да они собираются разговаривать! — подумала жена. — Лучше постою послушаю».

Прислонившись к дверному косяку, она заглянула в щелочку и увидела туалетный столик, на котором: стояла керосиновая лампа под зеленым абажуром. Пламя ее окрасило белые стены и парчовый полог в изумрудный цвет.

Цзинь Вэньцин, приподняв край полога, высунул голову и с застенчивой улыбкой смотрел на мягкий диван, стоявший у западной стены. Жена поспешно перевела взгляд в то место, куда были устремлены глаза Цзиня, и увидела Цайюнь, которая спала на диване прямо в одежде, сняв только верхний вечерний туалет. На ней была красная кофточка с жемчужными пуговицами в форме сердечек, плотно облегающая тело, и розовые, усеянные цветами панталоны. Изогнув тонкую, как ива, талию и поджав под себя крошечные, похожие на коробочки лотоса ножки, Цайюнь лежала на квадратной подушечке из хубэйского шелка. Черные волосы рассыпались по краю подушки. Одну руку она подложила себе под щеку, а другая чуть прикрывала нежную грудь. Брови были нахмурены, глаза закрыты, и в ямочках щек еще сверкали невысохшие слезы. Она была так невыразимо прелестна в эту минуту, что госпожа Чжан даже растрогалась.

Вдруг она услышала вздох мужа и легкий удар рукой по кровати:

— Ах! Чем я провинился перед тобой?! За что ты превращаешь меня в…

Слезы сдавили ему горло. Помолчав немного, он продолжал:

— Все равно я не в силах оставить тебя!

Тяжело дыша, он приподнялся, накинул одежду, натянул чулки и свесил с кровати ноги. Затем, покачиваясь от слабости, подошел к дивану и опустился рядом с Цайюнь.

— Что ты сделала! — дотронувшись до нее, дрожащим голосом произнес Цзинь Вэньцин. — Ты знаешь, что разбила мое сердце?! На кого ты дуешься? Ты ведь только притворяешься, будто спишь!

Цайюнь действительно не спала, но, недовольная поведением мужа и не зная его дальнейших намерений, решила, что самое лучшее — притвориться спящей. Потом она услышала ласковый зов Цзиня и поняла, что он приближается к дивану. Сердце ее заныло, она почувствовала, что поступила слишком жестоко. Поэтому, едва Цзинь Вэньцин притронулся к ней, молодая женщина вскочила и, закрыв лицо руками, прильнула к его груди. Она не могла вымолвить ни слова и лишь горько плакала.

— Ну зачем это? — с мягкой укоризной произнес Цзинь. — Что же, по-твоему, я должен теперь делать? Сейчас ты плачешь, а совсем недавно так больно уколола меня своими жестокими словами!

И у него самого из глаз полились слезы.

Услышав это, Цайюнь еще крепче прижалась к его груди и, захлебываясь от рыданий, промолвила:

— Я думала, что теперь вы никогда больше не подойдете ко мне! Я готова отдать вам на растерзание свое тело, которое вы раньше холили с утра до вечера: режьте его, душите! Если вы убьете меня, я не буду на вас в обиде. Я буду беспокоиться лишь об одном: что после моей смерти не останется человека, который с такой же страстью прислуживал бы вам! Как я ненавижу себя за то, что поддалась минутному опьянению и попалась на удочку! Я думала, что могу немного повеселиться и пококетничать! Кто мог ожидать, что этим я заставлю вас всю жизнь страдать?! А сейчас раскаиваться уже поздно!

Цзинь Вэньцин пристально взглянул на Цайюнь, крепко сжал ее руку, а другой рукой стал вытирать ей слезы.

— Так ты действительно раскаиваешься? Тогда я не сержусь на тебя. У кого из нас не бывает промахов! Я ненавижу только бессовестную тварь, которую я вскормил и которая погубила тебя! Сейчас уже ничего не поделаешь. К счастью, о прошедшем знаем только ты и я, поэтому через несколько дней я под каким-нибудь предлогом выгоню этого негодяя. Пойми, что, хотя ты и обманула меня, я по-прежнему люблю тебя и впредь ты должна относиться ко мне поласковее!

При этих словах в Цайюнь проснулось ее обычное кокетство. Обвив тонкой белой ручкой шею Цзиня, она подняла улыбающееся, залитое слезами лицо и тихонько шепнула:

— Мой господин, я не заслуживаю вашей любви! Но вы еще плохо знаете мой характер. Я с детства привыкла к развлечениям, а здесь сижу в четырех стенах. Могу ли я поручиться, что в минуту веселья снова не пошучу с кем-нибудь и не вызову ваших подозрений?! Я думаю, мне лучше умереть, тогда вам не о чем будет беспокоиться!

— Зачем ты говоришь о смерти? — остановил ее Цзинь Вэньцин. — Если тебе скучно дома, ходи в театр, осматривай храмы. Я не стану мешать.

Но тут у Цзиня вдруг начали стучать зубы.

— Что с вами? — воскликнула Цайюнь. — Видите! Стоило мне недосмотреть, и вы уже простудились. Сегодня очень холодно. Почему вы соскочили с кровати, не надев теплого халата?

Цзинь Вэньцин засмеялся:

— Да, меня действительно знобит! Может, ты согласишься согреть мне одеяло?

Он придвинулся к Цайюнь и что-то прошептал ей на ухо. Наложница улыбнулась, отрицательно покачала головой и, собирая рассыпавшиеся волосы, сказала:

— Не надо, а то вы еще, чего доброго, умрете!

При виде такого задорного поведения наложницы и полного безволия Цзинь Вэньцина жена чуть не лопнула от злости. Наблюдать комедию, разыгрывавшуюся в соседней комнате, у нее уже не было ни малейшего желания, и она медленно вернулась к себе. В тот вечер никаких событий больше не произошло.

С тех пор Цзинь постепенно начал поправляться. Целыми днями он весело болтал с Цайюнь, даже не думая наказывать ее.

На четвертый день жена, еще лежа в своей постели, услышала, как Цзинь Вэньцин вышел из своей спальни и отправился в кабинет принимать гостей. Жена поднялась и, сев у окна, стала совершать утренний туалет. Внезапно в комнату влетела девочка-горничная.

— Что ты носишься как угорелая? — набросилась на нее госпожа Чжан.

— Господин разбушевался! — ответила горничная. — Надавал Афу по щекам и выгнал!

— А ты не знаешь, за что?

— Говорят, Афу подавал господину бирюзовую табакерку, а господин уронил ее на пол. Афу наклонился, чтобы подобрать обломки, и сказал, что жаль, хорошая была табакерка. Но не успел он договорить, как вдруг господин дал ему пощечину. Афу испугался, поднял голову, а господин еще раз ударил его. Потом весь затрясся и стал его бранить: «Бессовестный черепаший выродок! Зря я тебя вырастил такого! Не думал, что сломаешь мою любимую безделушку. Если я и дальше буду тебя держать, ни одной целой вещи в доме не останется!» Афу рассердился, что его побили, и дерзко ответил господину: «Вы сами ее уронили, а еще сваливаете на меня!» Тут господин ударил кулаком по столу и хотел послать Афу на расправу к квартальному, но дядя Цзинь Шэн заступился. Сейчас Афу собрал свои пожитки и ушел!

Жена поняла, что это следствие недавно случившейся истории, и безучастно сказала:

— Ну что ж! Ушел так ушел. Из-за чего шум поднимать?

И, не обращая больше внимания на горничную, она продолжала причесываться и умываться. Через некоторое время ей сказали, что Цзинь Вэньцин уехал с визитами.

Воистину:

 

В море сотни чудовищ

Укрыты волнами шальными,

В небе тучи и дождь

Преходящи, как чувства земные!

 

Если хотите знать, что произошло после того, как Цзинь Вэньцин выгнал Афу, прочтите следующую главу.

 

Глава двадцать четвертая