Из-за одного листа бумаги пропадает восемьсот Ли земли. Маленький язык губит человека, известного всей Поднебесной

 

В гостиную вошли Юань Сюй и Сюнь Чуньчжи. Увидев Ли Чжиминя, лежащего на кушетке, они остановились в замешательстве.

— Оказывается, почтенный новорожденный в самом деле болен!

— А вы что, даже болеть мне не разрешаете? Возмутительно! — проворчал Ли Чжиминь.

Тут только вошедшие заметили Чжуан Хуаньина и поздоровались с ним.

— А я знаю, чем болен почтенный Чжиминь! — продолжал Юань Сюй.

— Ты все знаешь! — с суровым выражением лица воскликнул старик.

Юань со смехом продекламировал:

— Болезнь нашего мудреца — есть бедность, а не болезнь! Недуг бедности лечится только подношениями. Подношение придет от хунаньца. Кто этот хунанец? Он — Чжуан Чжидун!

Старик недовольно засопел:

— Что это вы о нем вспомнили? Он такой же глупец, как и все!

Он быстро поднялся и, теребя бородку, прочел нараспев:

 

Жалованья щедрого добившись,

Старый друг мой весточки не шлет,

Я же, разоренный, голодаю,

Чахну от нужды и от забот!

 

— Уважаемый новорожденный, не делайте резких движений! — произнес Сюнь Чуньчжи. — Не забывайте, что вы больны, а то еще, чего доброго, упадете от слабости!

Старик поспешно сел и велел мальчику-слуге принести лекарство.

— Дорогой Чуньчжи, вы совсем не понимаете шуток! — сказал Юань Сюй. — Господин Ли Чжиминь вовсе не болен! — Он вышел на середину комнаты и громко произнес: — Вставайте, уважаемый Чжиминь. У меня есть письмо к вам.

Ли Чжиминь недоверчиво усмехнулся, но все-таки встал.

— Опять этот дьявол задумал что-то недоброе! Какое еще письмо?

Несмотря на свою тщедушность, старик выглядел очень живым и бодрым. Походка у него была уверенной, и Чжуан Хуаньин догадался, что Ли просто притворяется.

— Так состоится сегодня торжество в саду «Лежащих облаков»? — тихо спросил он у Сюнь Чуньчжи.

— Вы же видите, как своенравен этот старик! — улыбнулся Сюнь. — Пока его десять раз не попросишь, ни за что не согласится. А ведь сам хочет!

Тем временем Юань Сюй показывал старику письмо и говорил, что какой-то господин по случаю дня рождения Ли Чжиминя преподносит ему две тысячи серебряных лян. Пока Чжуан размышлял над тем, кто этот неизвестный благодетель, Ли Чжиминь приблизился к нему и со смехом молвил:

— А я-то думаю: что это за знаменитый каллиграф, который так красиво умеет писать письма! Оказывается, Чжуан Чжидун!

Тут в комнату вошел мальчик-слуга. В одной руке он держал лекарство, в другой — конверт в форме сердца.

— Лекарства не надо! — отмахнулся старик. — Что это у тебя в руке?

— Сказали, что от господина Чэн Юя. Он очень просит вас поскорее пожаловать в сад «Лежащих облаков»!

Ли Чжиминь нетерпеливо вырвал из рук мальчика конверт, вскрыл его и увидел стихи:

 

«Распустил цветы украдкой

Ветер свежий;

В тех цветах — ваш милый образ.

Где же вы?

Раскрываются бутоны —

Мы встревожены:

Господин все не приходит,

Что же он?

Трое нас. Жемчужин даже

Краше мы.

Ждет вас персик долголетья

Яшмовый.

Пусть вас фениксы коснутся

Крыльями.

Не томите нас!

В беседке у перил мы.

 

 

Экспромт ваших любимых

 

Уважаемый господин Ли Чжиминь! Поскорее приезжайте в сад «Лежащих облаков»! Не заставляйте нас, отбросив в сторону лютни, стоять и смотреть вдаль. Мы уже проглядели все наши шесть глаз».

 

Ли Чжиминь рассмеялся:

— Вот пристали точно с ножом к горлу! Однако написано совсем неплохо! Сумели разбередить сердце старика.

— Полдень давно прошел! — подхватил Юань Сюй. — Гости уже заждались. Едем скорее!

— Едем, едем! — живо согласился Ли Чжиминь.

Чжуан Хуаньин и Сюнь Чуньчжи, опасаясь, как бы он не раздумал, поспешно встали. Старик облачился в белый шелковый халат и черную куртку из легкого флера. Круглый шелковый веер, разрисованный собственной рукой Ли Чжиминя, удивительно гармонировал с его благородным румяным лицом и седыми волосами.

Все вместе вышли из дому и, сев в коляски, отправились в сад «Лежащих облаков». Этот сад принадлежал Чэн Юю и находился за Задними городскими воротами. Он не походил на обычные парки, так как примыкал к одному из княжеских дворцов, и каждый, кто глядел на него издали, видел с одной стороны высокие и красивые здания дворца, а с другой — голубизну воды и свежую зелень деревьев. Величественный и строгий архитектурный ансамбль уживался здесь с простором и дикостью природы: в этом была особая прелесть. Чэн Юй происходил из княжеского рода, слыл известным ученым и был, казалось, неотделим от своего сада, словно вода и камни или два куска одинакового шелка. В лучшие дни весны и осени он оставлял здесь на ночлег своих гостей и устраивал пиршества, на которых сановники ночи напролет пили вино и декламировали стихи, совершенно позабыв о службе. Недаром современники сравнивали Чэн Юя с бессмертным. Такова вкратце история сада «Лежащих облаков». Но не будем говорить о пустяках.

Когда коляски подкатили к воротам парка, Юань Сюй соскочил первым, чтобы поддержать Ли Чжиминя, но тот оттолкнул его:

— Я и сам могу идти, не утруждайте себя!

Дело в том, что Ли Чжиминь впервые очутился в саду «Лежащих облаков», а поэтому хотел рассмотреть все как можно тщательнее. Подняв голову, он увидел перед собой двух львов с огромными глазами, изваянных из кунтунского[233] мрамора. Между ними высились шести-створчатые ворота из юньмэнского[234] бамбука цвета позеленевшей меди. К каждой из створок была прибита железная ручка-кольцо с головой зверя. Изящная арка, поддерживаемая красными балками и расписными колоннами с изображениями драконов, устремлялась прямо в небо. Посредине арки висела доска с золотыми иероглифами, тоже украшенная драконами, на которой размашистым почерком было написано: «Сад «Лежащих облаков», а чуть повыше виднелась строчка мелких золотых знаков: «Назван так самим императором».

— Какая величественность и красота! — с нарочитым испугом воскликнул Ли Чжиминь. — Настоящее жилище монархов! Разве пристало входить сюда простолюдинам в пеньковых одеждах и соломенных шляпах?

Чжуан Хуаньин рассмеялся:

— Если этот простолюдин столь же мудр, как вы, то несомненно…

Пока длился этот разговор, двое слуг приняли у них пригласительные билеты и с поклоном сказали:

— Хозяин и гости давно уже ждут вас!

Подняв высоко над головой пригласительные билеты, слуги повели приехавших за собой. За воротами оказался просторный квадратный двор с огромными соснами и кипарисами самых фантастических и причудливых форм. Их стволы, походившие на извивающихся драконов, подпирали облака; бирюзовая зелень игл волновалась словно море; свет, просачивавшийся сквозь ветви на землю, окрашивал все в зеленый цвет. Сосновая роща заканчивалась белой стеной, служившей как бы естественной границей парка, с большим круглым проходом. Гости вошли в него.

— Как жаль, что здесь нет высокой башни, с которой можно было бы насладиться шорохом волнующихся ветвей! — промолвил Ли Чжиминь.

Не успел он сказать этого, как перед ним показалась роскошная арка, расписанная золотом и крытая зеленой черепицей. На арке крупными иероглифами было написано: «Обитель счастья».

Вскоре они подошли к длинной дамбе, сложенной из разноцветных камней. По обе стороны ее росли зеленые плакучие ивы и красные мальвы, среди которых были рассеяны бесчисленные штокрозы и бегонии. Осенняя природа поражала своей пышностью и великолепием. Вода в озере была голубой, словно нефритовое зеркало, деревья живописно отражались в ней. Лилии и лотосы отцвели, но воздух еще был напоен их ароматом. Стояло полное безветрие, как часто бывает осенью. Вдруг на отмели послышался хлопающий звук: стая уток и цапель, испуганно взмахнув крыльями, взлетела в воздух.

— Кто там пугает птиц? — воскликнул Ли Чжиминь.

— Смотрите! — сказал Юань Сюй, показывая рукой на озеро. — Это Хуцяо гребет. С ним какая-то красавица!

Все взглянули вперед и увидели небольшую лодку, в которой оказалась вовсе не красавица, а юноша с нежным, словно яшма, лицом. Было ясно, что чистота его кожи создана не белилами, а губы стали алыми без помощи помады. Его взгляд невольно пробуждал в душе весну. Одетый в тонкую шелковую куртку, он сидел, обмахиваясь белым круглым веером, похожим на луну, и его фигура, освещенная косыми, бледными лучами заходящего солнца, напоминала алую зарю. Дуань Хуцяо, энергично работая веслами, подвел лодку к берегу и, присев на носу, продекламировал:

 

Взяв облачко в руки, сквозь волны

Я ношусь вдоль пяти озер…

 

Ли Чжиминь хмуро взглянул на него.

— А! — протянул он. — Оказывается, в лодке сидит Айюнь![235]

Но пока он говорил это, Дуань Хуцяо схватил Айюня за руки и выпрыгнул с ним на берег. Поздоровавшись с гостями, он шутливо обратился к Ли Чжиминю:

— Господин Чжиминь, не ревнуйте! То, о чем я пел в этой песне, бывает лишь на небесах, а на земле такого счастья не встретишь!

Он подтолкнул Айюня к Ли Чжиминю:

— Иди к нему!

Юноша сделал шаг вперед и поклонился гостям.

— Кто тебя позвал сюда? — притворяясь удивленным, спросил Чжуан Хуаньин.

Айюнь улыбнулся:

— Мы не забыли, что сегодня день рождения господина Ли. Неужели нас нужно звать?

Ли Чжиминь самодовольно усмехнулся, и все гости продолжали свой путь. Когда они миновали дамбу, перед ними выросла шестиугольная беседка с распахнутыми разноцветными окнами. Чжиминь уже хотел войти туда, как вдруг услышал чей-то приятный голос, декламировавший стихи, и остановился.

 

Ты с детства в яшмовом дворце,

В столице шумной рос[236].

Но кто-то к берегам реки

Потом тебя унес.

Ряд низких расписных перил

Тебя от мира отделил.

 

Здесь украшают твой халат

Лишь брызги чистых вод.

В прозрачных каплях отражен

Лазурный небосвод.

Тебя всего сильней страшит

Ненастье по ночам —

Никто в ненастье не придет,

Чтоб разогнать печаль.

 

За Сянской ширмою один

В раздумье погружен.

Зарей над озером Тайи

Согрет любовный сон.

Но рябью набежавших волн

От селезней[237] ты отделен.

Негодованьем ты горишь,

Но в мире суеты

Кому излить свой тайный гнев

Осмелился бы ты?

 

Ты ни озерам, ни горам,

Скорбя, уже не рад

И лишь бросаешь грустный взгляд

На гаснущий закат.

Шумят осенние дожди —

Безрадостно шумят…

 

Как вдруг заставили тебя

К былому повернуть?[238]

Как мог ты чаек обмануть —

Друзей своих спугнуть?

Теперь, поддавшись на обман,

Молчи о реках Ло и Сян![239]

 

Вот ветер аромат разнес

На десять ли вокруг,

Подобно солнцу разогнал

Густые росы вдруг!

Когда же к новым берегам

Ты унесешься по волнам?

 

— На первый взгляд это стихотворение — простая безделушка, вроде вазы с лотосами, — заметил Ли Чжиминь. — Но на самом деле в нем содержится глубокий намек!

Ему не успели ответить, так как в беседке раздался второй голос:

— Я понял аллегорический смысл твоих стихов. Под селезнями наверняка подразумеваются приближенные государя… Слова «Подобно солнцу разогнал густые росы вдруг» — использованы, в общем, удачно, жаль только, что атмосфера в столице вышла у тебя слишком печальной. Да и о каких «яшмовых дворцах» ты говоришь?

— Ты прав, — согласился поэт. — Но ведь я, не в пример другим, не столько сочувствую Ма Жуну[240], сколько испытываю жалость к ученикам, которых он вызывал в свой шатер!

Услышав это, Ли Чжиминь ворвался в беседку.

— О, нахалы! Разве вы не знаете, что за болтовню на улицах отрубают голову, а за разговоры в беседках уничтожают весь род?![241] — шутливо вскричал он.

Как вы думаете, кто читал стихи? Поэтом оказался Вэнь Динжу, который полулежал на «кушетке опьяненного старца», устремив глаза к небу. Рядом, возле стола из грушевого дерева, стоял Ми Цзицзэн с длинной кистью в руках, он только что окунул кисть в тушь и собирался сделать ею на специальной доске горизонтальную надпись. Услышав крик Ли Чжиминя, друзья встрепенулись и хотели поклониться, но старик поспешно удержал их:

— Читайте себе стихи, пишите, а мы пойдем искать хозяина!

Внезапно легкий ветерок донес до гостей взрыв смеха.

— Я два раза попал в самое горлышко! — говорил один. — Не то что ты!

— А вот смотри, как я сейчас попаду!.. — отвечал другой.

— Гм! Кто это там бросает стрелы в кувшин?[242] — удивились гости.

— Кроме Цзян Бяо, никто подобными вещами не увлекается! — ответил Ми Цзицзэн.

Дуань Хуцяо побежал вперед.

— Я еще никогда не играл в эту игру! Пойду посмотрю.

Ли Чжиминь, который всю дорогу любезничал с Айюнем, вышел из беседки и последовал за ним по открытой извилистой галерее, казавшейся бесконечной, так как выход из нее скрывался где-то за поворотом. Справа от галереи была зеленая бамбуковая роща, сливающаяся с небом; среди деревьев виднелись изящные беседки. Наконец они увидели небольшой павильон, перед которым громоздились причудливые каменные горки. Их формы поражали своей естественностью: казалось, будто на землю опустились облака. Возле веранды, облокотившись на перила, и в самом деле стоял Цзян Бяо с засученными рукавами. Он смотрел на ловкого юношу лет пятнадцати или шестнадцати, который, выпрямившись и сосредоточенно нахмурив брови, целился бамбуковой стрелой в медный кувшин, стоявший в нескольких шагах от него.

Запыхавшийся Дуань Хуцяо подбежал к ним.

— Вот как! Сами играете в интересную игру, а меня и не подумали позвать! — крикнул он, выхватывая у юноши стрелу. Стрела оказалась чуть ли не в пяти саженях за кувшином. Подоспевший Ли Чжиминь и другие гости разразились громким хохотом.

— Чудак! Разве в эту игру можно играть так грубо? — сказал Ли Чжиминь, украдкой разглядывая умное и привлекательное лицо юноши.

— Кто это?! — разом спросили остальные гости.

— Ах, я совсем забыл познакомить вас! — смеясь, воскликнул Цзян Бяо. — Это Линь Сюнь, внук знаменитого Линь Цзэсюя, занявший первое место на последних провинциальных экзаменах. У него неплохой литературный стиль и незаурядная эрудиция. Линь Сюнь давно уже слышал славное имя господина Ли Чжиминя, но видеться с ним ему не доводилось, поэтому я и привел юношу сюда!

Он представил его Ли Чжиминю и другим гостям. Старик сказал юноше несколько комплиментов и уже хотел продолжать свой путь, как вдруг увидел в одном из окон Цянь Дуаньминя с длинной трубкой в руке. В другой руке сановник держал книгу.

— В вашем труде исключительно полно изложена история ксилографии! — послышался его голос. — Мне кажется, что в подражание старинным эпическим стихотворениям его можно было бы назвать эпосом книжников! Что вы на это скажете?

Тут только Ли Чжиминь понял, что в павильоне есть еще кто-то. Он внимательно пригляделся и увидел темнолицего худого старца, который сидел, сурово выпрямившись, словно буддийский монах, погруженный в созерцание. Это был И Цзюй, любимый ученик министра Пань Цзунъиня.

Не захотев мешать беседе, Ли Чжиминь вместе с остальными гостями отправился дальше. Они прошли еще несколько беседок и наконец оказались перед большим зданием, которое со всех сторон было окружено открытой галереей, уставленной старинными фарфоровыми горшками с хризантемами. На дверях висела ажурная занавеска, на полу лежали узорные ковры, в древних треножниках курились лучшие благовония, зеркальные ширмы были украшены нежными лентами, — словом, все здание, утопающее в зелени и цветах, поражало богатством и великолепием.

Слуга провел гостей внутрь. Чэн Юй в рваной головной повязке и поношенной одежде поднялся им навстречу и сказал с улыбкой:

— Оказывается, вы все вместе? Долго же вы заставили себя ждать!

Ли Чжиминь хотел было извиниться, но вдруг с тростникового дивана, стоявшего у восточной стены, донесся громкий голос:

— То, что мы ждем, это еще пустяки! Но пострелята Июнь и Суюнь прожужжали нам от нетерпения все уши. Пришлось выгнать их в соседнюю комнату играть в шахматы!

Ли Чжиминь взглянул в сторону говорившего и увидел Ли Дяньвэня, который как раз в этот момент передавал отпечаток с древней каменной стелы развязному на вид старику с круглым лицом и реденькой бородкой. Ли Чжиминь узнал знаменитого шаньдунского ученого Ван Ляньсуня и подошел поздороваться.

— Не скрою от учителя: моя старая болезнь снова дала себя знать! — произнес он, обращаясь к Ли Дяньвэню. — Я уже думал не идти, поэтому и опоздал. Прошу извинить!

— Готов отказаться от почетного звания «учитель», — улыбнулся Ли Дяньвэнь, — лишь бы вы не спрашивали больше о моих интимных отношениях с женой!

Гости дружно рассмеялись. В это время к ним приблизились Суюнь, Июнь и Айюнь, которые почтительно склонили свои тоненькие, изящные фигурки, похожие на ветви сказочного яшмового дерева. Вскоре к зданию подоспели и остальные. Увидев, что гости все в сборе, Чэн Юй приказал слугам накрыть два стола в глубине зала. Во главе левого стола был посажен Ли Чжиминь, во главе правого — Ли Дяньвэнь.

За обоими столами оказалось семнадцать гостей: знаменитых мудрецов императорских канцелярий, высоких сановников от литературы. Хозяин блистал остроумием, гости веселились, разные закуски таяли во рту. Застольные игры перемежались с тостами, гости бегали вокруг стола, усиленно потчуя друг друга, — словом, это был лучший из пиров, который привелось увидеть современникам. Трое актеров играли на свирелях и флейтах, извлекая волшебные звуки. Один из них спел «Роскошный пир», второй — «Любуясь лотосами», третий — «Вечеринку». Но недаром говорят, что вино разгоняет тоску, а красота делает человека добрее. Боясь, как бы юноши не устали, Ли Чжиминь поднес каждому по кубку вина и сказал, что песен достаточно.

— Сегодня мы желаем долгих лет нашему почтенному старцу Чжиминю, а посему должны пить как можно больше! — промолвил Чэн Юй. — Я могу предложить господам одну застольную игру, с которой пьется веселее. Согласны вы сыграть в нее?

Все начали расспрашивать, что это за игра.

— К сегодняшнему пиру мы не приготовили никаких подарков, — продолжал Чэн Юй, — и уважаемый виновник торжества вправе обидеться на нас. Я предлагаю, чтобы каждый, как наши предки на террасе Болян[243], сочинил по одной стихотворной фразе, воспевая какую-нибудь редкую вещь, хранящуюся у него в доме. Из этих фраз мы составим стихотворение и заменим им полагающийся сегодня новорожденному персик бессмертия. Тот, кто потеряет рифму или назовет предмет, которого у него на самом деле нет, наказывается. За того, кто сочинит удачно, все будут пить по поздравительной чарке. Первые две фразы должны служить шапкой ко всему стихотворению, последняя — завершать его. В них не обязательно говорить о редких вещах. Эти три фразы лучше всего дать нашим мальчикам. Остальные выступают в порядке жребия, меняться номерами нельзя.

Все пришли в восторг, закричав, что игра нова и интересна. Чэн Юй велел принести специальные бамбуковые дощечки для жеребьевки, написал на них номера согласно числу гостей и предложил каждому вытащить дощечку. Первый номер достался Ли Дяньвэню. Он уже хотел было сказать свои строки, но Ли Чжиминь остановил его.

— Ведь начинать должны мальчики? Я назначаю первую фразу Айюню, вторую Июню, а заключительную — Суюню.

— Я не умею сочинять стихи и прошу господ не смеяться! — сказал Айюнь. — Мой вариант будет такой:

 

Вот начинается богатый пир

В большом саду «Лежащих облаков»…

 

Подумав, Июнь продолжил:

 

Поздравить старика звезды Наньцзи

Пришла толпа бессмертных стариков.

 

— Очень хорошо передано настроение! — воскликнул Чэн Юй. — И тема схвачена! За них следует выпить. Ну, а теперь очередь Ли Дяньвэня.

Все выпили, и Ли Дяньвэнь сказал:

— Из всех своих коллекций я больше всего люблю эстамп с каменного памятника на Хуашань[244]. Поэтому я скажу следующее:

 

Всем монументам Хуашаньских гор

Тысячелетья старость не несут…

 

— Между прочим, эстампы с этого памятника снимались всего три раза! — заметил Цянь Дуаньминь. — У вас один из них — это действительно настоящая драгоценность. Следующая строчка падает на меня. Я, как вы знаете, собираю старинные издания. Лучшее среди них — «Обрядник дома Чжоу»[245], отпечатанный всего по тринадцати строчек на каждой странице:

 

Шрифт обрядника дома Чжоу

Восстановлен при Северной Сун.

 

— Годится! — зашумели все.

— Бумага словно гладкая яшма, иероглифы точно серебряные крючочки, на титульном листе стоит печатка самого Хуан Пиле! — восхищенно щелкнул языком И Цзюй. — Это одна из лучших книг его библиотеки!..

— Ну, пришла пора браться за мой кабинет «Сто картин Ван Хоя»! — прервал его Чжуан Хуаньин и прочел нараспев:

 

Из труб крестьянских хижин дым струится,

Как облака — уходит безвозвратно…

 

Ван Ляньсунь подхватил:

 

Но до сих пор трактаты Ван Шилу[246],

Как встарь — свежи, как прежде — ароматны.

 

— А, вы говорите о том самом сборнике, который я недавно видел на рынке Люличан! — улыбнулся Цзян Бяо. — Эта книга упоминается даже в «Генеральном каталоге по четырем разделам», хотя издано в свое время было только предисловие к ней. Рукопись вся пестрит красной тушью[247], и подлинность ее несомненна. Кто бы мог подумать, что вам удалось ее раздобыть!

— Не болтай попусту! — остановил его Ван Ляньсунь. — Не то придется выпить штрафную рюмку за проволочку!

— Ничего страшного, — возразил Цзян Бяо. — У меня есть десять картин Ма Сянлань![248] Они меня и спасут. — Он поднял бокал и продекламировал:

 

Так воссоздать живые орхидеи

Лишь Ма Сянлань на полотне умела…

 

Дуань Хуцяо тотчас продолжил:

 

Есть много ханьских у меня реликвий

И не одна эпохи циньской стела.

 

— Людей, которые снимают оттиски с памятников, называют «черными тиграми», так как они вечно перемазаны в туши, — заметил Ми Цзицзэн. — А ты собираешь сами памятники, поэтому тебя остается назвать только «каменным тигром»!

— «Каменный тигр» — не так уже плохо, — отпарировал Дуань Хуцяо. — Гораздо хуже быть «каменным драконом»[249], который тысячелетиями вынужден таскать на своей спине предмет обожания «каменных тигров»!

— У Ми Цзицзэна исключительно богатые коллекции, — сказал Вэнь Динжу. — Сейчас он нам преподнесет великолепную строчку!

— Ну что вы, — смутился Ми Цзицзэн. — У меня действительно кое-что есть, но я до сих пор еще не разобрался, какую из своих вещей люблю больше всего.

— Да у тебя сейчас в руке редкость! Почему не покажешь? — со смехом воскликнул Цзян Бяо.

Гости наперебой стали расспрашивать, о каком предмете идет речь, и Ми Цзицзэну пришлось передать его Ли Чжиминю. Это оказалась агатовая табакерка, сделанная очень оригинально: на ее гладкой поверхности вырисовывались едва заметные очертания горного потока. В воде колебались водоросли, а на дне, словно живая, лежала крошечная зеленая черепашка.

Ли Чжиминь вскрикнул от восхищения:

— Я сложу строку за Ми Цзицзэна:

 

Ту черепашку с панцирем зеленым

Сокрыл на дне агатовый родник…

 

А вот у меня нет никаких редкостей. Как же быть?

— Дневник, который вы вели непрерывно в течение сорока лет, — бесценное сокровище! — возразил Сюнь Чуньчжи.

— Ну хорошо, если так, то я что-нибудь сболтну:

 

Пусть десять тысяч лет передается

Из уст в уста мной созданный дневник.

 

В разговор вмешался Вэнь Динжу:

— Я тоже, в подражание почтенному господину Чжиминю, займусь прославлением собственных сочинений:

 

В истории Южных династий и Северных

Продолжил я литературный раздел…

 

— У меня есть только отпечаток с памятника Чэньмао, — откликнулся Сюнь Чуньчжи. — Это довольно старое издание:

 

Лишь оттиск с Чэньмао моя драгоценность —

Все то, что имею, и все, что имел.

 

— А из моих редкостей, пожалуй, лучше всего миниатюрный портрет Дун Сяоюань[250], — промолвил Чэн Юй, — поэтому я скажу следующее:

 

Красавица Сяоюань

Порхает словно птица…

 

Теперь у нас остался только Линь Сюнь! Его мы еще не слышали!

Линь Сюнь задумался, хотел что-то сказать, но его со смехом опередил Цзян Бяо:

— Я скажу за него, но в моей строке будет говориться не о редкой вещи, а о необыкновенной новости, не возражаете?

— Просим, просим, — зашумели гости.

 

За службу канцлеру пришлось

Своею жизнью поплатиться.

 

Никто ничего не понял.

— Цзян Бяо, не говори глупостей! Не ко дню это! — заворчал Линь Сюнь.

— А что тут такого? — возразил Цзян Бяо и обратился к собравшимся. — До прихода сюда мы заехали с визитом к Юй Хунаню. Вы знаете, что он считает себя непревзойденным гадателем по лицу. Едва он взглянул на Линь Сюня, как чуть не свалился от изумления и сказал, что его ждет необычная судьба: в девятнадцать лет он непременно станет канцлером и будет стоять у кормила власти. Но такое счастье сменится не меньшим несчастьем: уже в двадцать лет он погибнет и даже не будет как следует похоронен. Как вам нравится подобный прогноз? Впрочем, у Линь Сюня нет оснований верить предсказателю: все вы знаете, что канцлеры ныне царствующей династии являются в то же время членами Государственного совета, а в Государственный совет проходят только лысые и беззубые. Разве может при таких условиях стать во главе государства юноша!

Все высунули язык от удивления, но в этот момент вошел слуга с красной визитной карточкой в руке и доложил Чэн Юю:

— Его превосходительство господин Цзинь Вэньцин, только что возвратившийся из-за границы, просит свидания. Прикажете звать?

— А я слышал, что еще в Шанхае Цзинь Вэньцин получил назначение в Палату внешних сношений, и решил, что сейчас, по приезде в столицу, он будет очень занят! — воскликнул Чэн Юй. — Как же можно не принять гостя издалека?

— Конечно! Мы все знаем Цзинь Вэньцина, и было бы очень хорошо, если бы он принял участие в нашем пире! — поддержал его Ли Чжиминь.

Цянь Дуаньминь велел слугам поставить еще один стул между собой и Чжуан Хуаньином. Вскоре в столовую степенным шагом вошел Цзинь Вэньцин в парадной одежде. Отвесив прежде всего поклон Чэн Юю, он поздоровался по очереди со всеми гостями. На лице у него было написано неподдельное изумление.

— Что случилось? — спросил он Чэн Юя. — Почему здесь собралось столько мудрых?

— Сегодня день рождения почтенного старца Чжиминя, — ответил тот, — и мы все пришли поздравить его. Если вы не побрезгуете недопитым вином и остывшими закусками, прошу занять место за столом!

Многие поднялись, уступая свои стулья. Но Цзинь Вэньцин поспешно прошел к свободному месту, принес Ли Чжиминю поздравления и, поскромничав еще немного, сел на приготовленный ему стул.

— Утром в столицу вернулся мой сын и рассказал о вашей встрече в Хэсиу, — промолвил Чжуан Хуаньин. — Я понял, что сегодня вы должны непременно приехать. Осмелюсь спросить, в котором часу?

— В семь утра, — ответил Цзинь и поблагодарил заместителя министра за телеграмму с радостной вестью.

Лу Жэньсян спросил, когда он будет докладывать о своей поездке за границу.

— Завтра утром я хочу совершить поклон перед дворцом его величества, а оттуда направлюсь прямо в Палату. — Он обернулся к Чжуан Хуаньину. — Я ведь первый раз иду на службу и надеюсь на вашу любезную помощь!

— Завтра я, разумеется, буду сопровождать вас, — промолвил Чжуан. — С таким коллегой, как вы, наши дела пойдут значительно лучше!

Все снова начали оживленно пить. Цзинь Вэньцина посвятили в суть застольной игры.

— Друзья, я только что вернулся из-за границы, давно уже не занимался древностями, поэтому позвольте мне сказать о новой карте двух держав:

 

На десять тысяч ли границу

Большая карта укрепит…

 

Гости одобрительно зашумели и выпили за Цзиня.

— Ну, все уже сочинили свои строки, я совершенно пьян, поэтому попрошу Суюня произнести заключительную фразу! — заявил Ли Чжиминь.

Суюнь покраснел и после долгого размышления тихо произнес:

 

Желаем господину долголетья,

Каким лишь обладает эвкалипт!

 

Чэн Юй издал восторженный возглас:

— Как удачно он закончил! Господа, пусть каждый поздравит его двумя рюмками!

Все выпили. И без того красное лицо Ли Чжиминя еще больше побагровело: он сильно захмелел. Опираясь на плечо Айюня, старик вошел в соседнюю комнату и повалился на плетеный бамбуковый диван. Пока он болтал с юношами, гости расспрашивали Цзинь Вэньцина о жизни за границей и продолжали угощать друг друга вином. Незаметно солнце опустилось за горизонт, вино кончилось, веселье иссякло, гостей клонило ко сну. Многие незаметно ушли. Видя, что уже поздно, Цзинь Вэньцин тоже раскланялся с хозяином и поспешил домой. Ли Чжиминь вернулся к себе таким пьяным, что на этот раз действительно проболел несколько дней. Когда же он наконец поправился, то сочинил «Хвалу в честь трех красавцев-жемчужин». Стихотворение было настолько пикантно, что его начали передавать из уст в уста во всех публичных домах. Но это были уже последующие события, и о них мы говорить не станем.

Между тем Цзинь Вэньцин поселился в просторном доме, который заранее снял для него Лу Жэньсян. На следующий же день он попал на аудиенцию, затем — в Палату внешних сношений и завертелся в хлопотах. Вскоре приехали в столицу его жены, охраняемые Куан Чаофэном. Некоторое время пришлось потратить и на их устройство. Когда все дела были с грехом пополам улажены, Цзинь начал ежедневно ходить в присутствие, ревностно отдаваясь службе. По поводу каждой проблемы, возникавшей в Палате, он советовался с Чжуан Хуаньином и, убедившись в его всесторонней осведомленности и ясности ума, проникся к нему еще большим уважением. Они часто ходили друг к другу и очень сблизились.

Однажды Чжуан Хуаньину было приказано привести в порядок императорские могилы. Более полумесяца он находился в отъезде, и все текущие дела в Палате внешних сношений, которые ранее начальник вел сам, оказались заброшенными. Видя, что ни один из чиновников не обращает на них внимания, Цзинь Вэньцин позвал к себе заведующего канцелярией, велел ему принести все дела и разобрал их.

Когда Чжуан Хуаньин вернулся, он спросил заведующего:

— Пока я ездил, наверное, накопилось множество бумаг?

— Нет ни одной. Все сделано, — ответил тот.

На лице Чжуана отразилось удивление.

— Кто же ими занимался?

— Его превосходительство господин Цзинь. Каждый день просматривал бумаги!..

Чжуан Хуаньин промолчал, а через некоторое время сказал Цзинь Вэньцину:

— Оказывается, вы очень способный человек!

Цзинь не обратил особого внимания на эти слова и произнес в ответ несколько церемонных фраз.

Примерно через неделю, возвратившись домой и собравшись поспать после обеда, он вдруг почувствовал приступ сильной головной боли.

— Господин, вы ведь каждый день в это время уже спите! — сказала ему Цайюнь. — Ложитесь скорее!

Цзинь Вэньцин послушался ее и лег. Но тут вдруг сказались все невзгоды, перенесенные им в дороге, и усталость, которую он испытывал ежедневно после приезда в столицу. Сильный жар не проходил, и Цзинь метался на постели. Проболел он больше месяца. Встав кое-как на ноги, он испросил двухмесячный отпуск на поправку. В первый же день, когда Цзинь Вэньцин начал бродить по комнате и от нечего делать разговаривал с женой и Цайюнь о домашних делах, вошел слуга с докладом:

— Его превосходительство Цянь просит свидания.

— А ты сказал ему, что господин еще не поправился? — спросила жена.

— Как не сказать! Но он говорит, что у него очень важное дело. Если хозяин не может выйти в гостиную, он придет сюда!

— Цянь Дуаньминь мой хороший друг. Надо принять его! — промолвил Цзинь Вэньцин, ложась на кушетку.

Жена с Цайюнь удалились, а слуга ввел Цянь Дуаньминя. Вид у него был озабоченный. Цзинь предложил другу сесть в кресло, стоявшее возле окна.

— Хотя вы только что перенесли опасную болезнь, цвет лица у вас уже почти прежний, только похудели немного! — произнес Цянь Дуаньминь.

Цзинь вздохнул:

— Человеку в моем возрасте нелегко справляться с житейскими невзгодами.

— Но вас ждет еще большая неприятность! — не выдержав, воскликнул Цянь. — И вы будете героем, если сумеете ее стойко перенести.

— Я совершил какую-нибудь оплошность? — взволнованно спросил Цзинь Вэньцин.

— Вот именно! Только не надо волноваться. Сегодня от министра Гун Пина я узнал, что вышел казус с присланной вами картой. Я не слишком много понимаю в географии северо-запада, но, по его словам, рядом с границей Синьцзяна есть возвышенная местность под названием Памир, из которой словно кровеносные сосуды выходят горные хребты. Земля там тощая, населения мало, но зато это место сильно возвышается над равниной и имеет большое стратегическое значение. На западе оно граничит с Россией, на юге — с вассальной английской территорией Афганистаном, а его центральная и восточная части принадлежат Китаю. За последнее время русские постепенно прибрали Памир к рукам, и англичане воспылали завистью. Недавно они направили в нашу Палату внешних сношений экземпляр карты и секретную ноту, в которой рекомендуют Китаю восстановить свою власть над Памиром и тем самым создать заслон против России. Палата вступила в переговоры с русским посланником, попросив его уточнить границы. Посланник сказал: «Граница испокон веков проходила по такому-то озеру». Но когда мы поглядели на наши старые планы и английскую карту, то убедились, что ничего подобного нет: Россия успела отхватить кусок шириной в семьсот — восемьсот ли! Палата решительно заявила посланнику, что он ошибся, но тогда он вынул отпечатанную вами карту и сказал: «Эту карту чертил ваш посланник, тут никаких недоразумений быть не может». Наши чиновники взглянули на карту, вытаращили глаза и ничего не смогли ответить. Сейчас Палата поставлена в очень затруднительное положение. Министры Пань Цзунъинь и Гун Пин выступили в вашу защиту, но вчера один из цензоров чрезвычайно язвительно рассказал об этом инциденте императору. Государь пришел в ярость. Только благодаря усилиям министра Гун Пина удалось задержать письменный вариант жалобы цензора, где все было изложено еще более резко. На мой взгляд, вам надо как можно скорее написать Сюй Цзинчэну и Сюэ Фужэню, чтобы они защитили вас! Иначе беда! Поэтому-то я и решился, невзирая на вашу болезнь, срочно приехать к вам!

Цзинь Вэньцин, ошеломленный словами друга, с трудом выдавил из себя:

— Что все это значит?

Цянь Дуаньминь наклонился к его уху.

— Вы думаете, откуда русский посланник получил вашу карту?!

— Не знаю, — пробормотал Цзинь.

— Это тот самый экземпляр, который вы передали Чжуан Хуаньину! — саркастически усмехнулся Цянь Дуаньминь. — А цензор, как я слышал, его названый брат!

Цзинь Вэньцин пошатнулся.

— Но ведь у меня с Чжуан Хуаньином не было никакой вражды!

— Море чиновников безбрежно, — вздохнул Цянь Дуаньминь, — разве узнаешь его до дна?! Дорогой Вэньцин, вы слишком много говорили и, наверное, утомились. Я пойду. Самое важное — не упустить время и написать письма.

Он распрощался. Жена и Цайюнь, услышав звук его шагов, вышли из внутренних покоев и увидели, что на Цзине лица нет. Жена принялась успокаивать его, говоря, что ему надо поберечься после болезни.

Подошло время послеобеденного сна. Цзинь Вэньцин, терзаемый тяжелыми раздумьями, велел женщинам оставить его, сказав, что хочет отдохнуть. Те, разумеется, тотчас вышли. Цзинь лежал на постели, проклиная себя за то, что легкомысленно отпечатал карту, и еще больше за то, что доверился прохвосту. Долго он ворочался с боку на бок, но заснуть не мог. Маятник стенных часов словно бил его под ложечку, суматошное чириканье птичек за окном до боли отдавалось в ушах, подушка казалась ему неудобной. Он приподнялся на постели и сел, поджав под себя ноги, как буддийский монах.

С большим трудом Цзинь Вэньцин заставил себя н<