Различные представления о времени.

В разные эпохи и у разных народов было различное представление о времени. Для удобства большинство вариантов можно разделить на две основные группы: «линейная» и «циклическая» модели.

Линейное представление основано на том, что время началось с некого первичного толчка. Если говорить на языке богословия, с творения мира, на языке физики - с момента «большого взрыва». Так понималось время в Ветхом Завете, а затем и в большинстве европейских традиций.

Похоже, что древние греки не очень-то любили измерять время и всё, что с ним связано. Чувство истории у них как будто вообще отсутствовало, - «для них всё существовало в одной точке, в одном текущем моменте».[418] Как замечает культуролог О. Шпенглер, у греков «ничто не должно было напоминать о прошедшем и будущем. Археологии в античности не существует... Там не было и летоисчисления, в античных городах ничто не напоминало о длительности, о прошлом, о предстоящем».[419]

К линейной модели можно отнести восприятие времени ветхозаветными иудеями. Но для них время протекало не в зависимости от природных процессов, а по воле Божией. Поэтому совсем неудивительно, что «почти на сутки» было остановлено солнце при Иисусе Навине (Нав. 10:12-13)[420], - так хотел Бог. Поскольку законы движения этого светила установлены Творцом, Он в любой момент может изменить их, если это для чего-то необходимо.

Ветхозаветный иудейский народ существовал всегда в противостоянии остальному миру, пространственные рамки были для него совсем не условно-символическими. Жёсткая обособленность богоизбранного народа от окружающего языческого мира, непрестанные надежды, связанные с «землей обетованной», то есть физическим местом, где исполнятся чаяния еврейского народа, породили его особые отношения к пространству.

Древние иудеи жили будущим. Приход Мессии всегда был для них той точкой во времени, куда стремится история. Но произошёл совершенно типичный психологический казус, «сдвиг мотива на цель», и Мессию они не узнали, не приняли. Ожидание Мессии, сохранение своих традиций оказалось для них более важным, чем подлинная цель.[421]

Время Библии совершенно «нелинейно», не-евклидово. «История Ветхого Завета не только предшествует новозаветным событиям - напротив, Закон, в некоторой смысловой (иконной) перспективе - это umbra Evangelium, тень Евангелия. Христос прежде Своего пришествия в мир отбрасывает в человеческую историю тени, прообразы, назначение которых - помочь людям познать истинную цель прихода Спасителя».[422]

У русских метафизиков (таких, как Н.Н. Страхов и П.А. Бакунин) был весьма интересный взгляд на природу времени. Они считали, что время течет в прошлое, причем именно потому, что является творческим процессом, процессом превращения неопределенного (будущее) в определенное (прошлое).[423]

Впрочем, ещё древние вавилоняне воспринимали время как текущее из будущего в прошлое, и всё, что могло случиться в будущем, понималось как втекающее через настоящее в прошедшую жизнь.[424] Разница в том, что у наших соотечественников подобный взгляд на время был сделан через призму евангельского отношения к миру и человеку.

Индийское представление о времени не относится ни к линейной модели, ни к циклической. Время видится чем-то бесформенным, где все движется в разных направлениях. Характерный для индусов пессимизм проявляется и по отношению ко времени. Особенно ярко это видно по буддистским источникам. «Тут целью является не конец времени, а прекращение времени и становления. Не конец времени спасет людей, а уничтожение всех времен со всем их содержанием».[425]

В XIX веке подобным отношением к времени отличался Ф. Ницше. В его идее «вечного возврата» нет никакого реального движения, и то, что в начале, и то, что в конце – совершенно одно и то же.

Эти мысли не забыты и сегодня.

У Х.Л. Борхеса есть рассказ «Сад расходящихся тропинок», где герои представляют время как дорожку со множеством ответвлений, расходящихся, удаляющихся, соединяющихся вновь, движение по времени непросто не линейно, оно может быть замкнуто в круге, и вообще иметь какую угодно геометрию. Это бесчисленность временных рядов, растущая, головокружительная сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен. Это «канва времен, которые сближаются, ветвятся, перекрещиваются или век за веком так и не соприкасаются».[426]

Наиболее характерно циклическое восприятие времени для Востока. Так, исследователь отмечает: «В Китае и в его символе нет линейности. Только круговорот событий. И этот круговорот обуславливает то, что отношение китайцев к своему прошлому принципиально отличается от европейского. Китайцам не нужны материальные свидетельства древности своей культуры. Более того, если их иметь, то послезавтрашний день не сможет сегодня «сожрать» позавчерашний день. Он «подавится» материальными свидетельствами позопозо…вчерашнего дня, и послезавтра в Китае не наступит никогда».[427]

Для китайской традиции небо и время являются не созданными.[428] В этом понимании время - последовательная смена эр, бесконечная цепь из «настоящего-прошедшего-будущего». Здесь можно увидеть какую-то необыкновенную статичность, вплоть до оцепенения.

Примерно то же можно сказать и о Египте, с той особенностью, что у древних египтян очень четко прослеживается стремление сохранить и увековечить жизнь человека, отсюда знаменитое бальзамирование и пирамиды.[429]

Интересно, что в Индийской, Китайской и Японской культурах, как традиционных, так и поздних, связанных с буддизмом, время имеет ничтожно малое значение. Одним из основных отличий восточного менталитета от западного[430] можно считать приоритет пространства над временем. На востоке даже прошлое и будущее выражаются через пространственные формы, полные символизма.

Пространственная гармония – сердцевина восточной эстетики. Японские садики, китайские парки с беседками и пагодами, индийские храмовые комплексы – все гармонично и совершенно. Из этого же разряда – каллиграфия, икебана, традиционные театры и другие виды искусства. На востоке привыкли структурировать пространство.

В западной культуре музыка всегда воспринималась как попытка организации, упорядочивания звуков во времени. Любая западная музыкальная форма, будь то симфония или соната, имеют чёткую временную организацию: начало, развитие, кульминацию, финал. Музыка на Востоке традиционно воспринимается как элемент, организующий пространство. В музыкальных произведениях там чаще всего не только нет развития темы, но нет и темы как таковой.

То же самое можно увидеть в классической восточной поэзии: здесь нет динамики, ничего не происходит.

Вообще в японском и китайском искусстве пространство имеет самодовлеющее значение, а время носит обслуживающий характер.

Великий переворот произвело во взгляде на время христианство. Оно впервые дает по-настоящему историчный подход к миру. Само домостроительство нашего спасения происходит во времени - Сын Божий воплотился во вполне определенный день и час. Христос жил в истории, в нашем времени. Святой Дух также сошел на учеников Христовых в определенный земной срок, дав начало историческому бытию Церкви. Как известно, у христиан есть Символ веры, то есть основные положения веры, за которые христиане готовы умереть. И вот - именно в этом Символе веры есть упоминание вполне конкретного исторического лица - Понтийского Пилата - правителя Иудеи, при котором происходит смерть Богочеловека.

Можно с полной уверенностью сказать, что именно «христианство со своим «при Понтийском Пилате» и дало повод к появлению исторического интереса... Исследовательский интерес людей начал воплощаться, то есть обращаться к конкретной и исторически данной реальности, существующей в пределах пространства и времени».[431] Хотя христианство направлено к жизни вечной, именно оно дало миру историю... Действительно, «коль скоро поток времени необратим, ничто не происходит более одного раза, то всякое действие обретает особое благородство и грозную значимость; коль скоро мир есть история, история однократная, жизнь всякого человека представляет собой драму».[432]

Восприятие времени в христианстве трудно отнести к линейному или цикличному. Митрополит Иерофей (Влахос) пишет: «Будущее в христианстве укоренено в настоящем, и Царство Божие начинается в этой жизни… Мы, православные, не ждем окончания истории и времен, но устремлены к нему через жизнь во Христе, и таким образом уже сейчас переживаем то, чему предстоит произойти в грядущей после Второго Пришествия жизни. Преподобный Симеон Новый Богослов говорит, что тот, кто видел нетварный свет и соединился с Богом, не ждет второго пришествия Господня, но живет в нем».[433]

Исследователь говорит об ощущениях раннего христианства, выраженных в книге «Учение двенадцати апостолов»: «Чувствуется полная неутвержденность всей жизни в земном и временном. Все устремлено к грядущему, чаемому Граду. Здесь нет пребывающего обиталища. Настоящая родина не здесь, а на небе, в будущем царстве Христа, а не во временном господстве властей этого преходящего мира, земных царей и князей… Христианство молится не об утверждении власти земных владык и не о господстве одной национальности над другой, а о том, чтобы пришло царство Божие и чтобы прекратился этот мир».[434] «Да прейдет этот мир» (Дидахе, 10, 6).

Первый ученый-историк Церкви Евсевий Кесарийский, по сути, создал Всемирную Историю, Всеобщую историю человечества. После него летописцы, в том числе русские, будут начинать свое повествование с Адама и библейских событий.

Другая характерная деталь - стремление найти в каждом событии нравственный смысл. Для историка-христианина очень важны слова псалмопевца Давида: «Вспоминаю дни древние, размышляю о всех делах Твоих, рассуждаю о делах рук Твоих» (Пс. 142, 5).

Современный иерарх говорит: «Экзистенциальное время человечества – это история. Историческое время… оказывается параллельным времени физической и биологической эволюции мира. Существенное отличие этих двух качеств, называемых словом «время», заключается в том, что в физическом временном процессе все определяет закон, а в историческом – воля человека. …С богословской точки зрения, историческое время есть не что иное, как история спасения. Но это не отрицательное только стремление спастись от зла, которое действует в мире – физическом и историческом в одно и то же время. Суть по-христиански понимаемого спасения заключается… в позитивном движении к «образу совершенства», который заложен в самом творении».[435]

Как видим, в разные эпохи люди по-разному воспринимали время. Однако со школьной скамьи мы приучены к тому, что время течет всегда с одинаковой скоростью, что параллельные прямые никогда ни пересекаются... Это положения Евклидовой геометрии. Но есть ещё и геометрия Лобачевского, где всё совсем по-другому. Существует и теория относительности Эйнштейна, которая переворачивает отношение к пространству и времени.

Мы привыкли иметь дело с малыми скоростями тел, где все пропорционально и просто. Но если речь идет о скоростях, близких к скорости света, то пространственно-временные характеристики неожиданно меняются. Скажем, согласно теории относительности получается, «что ракета, которая имела на старте некоторую фиксированную длину, при движении со скоростью, близкой к скорости света, должна стать короче. Вместе с тем в этой же ракете замедлились бы и ход часов, и пульс космонавта, и его мозговые ритмы, и обмен вещёств, то есть время в такой ракете течет медленнее, чем у наблюдателя, оставшегося на месте старта».[436]

Представления о пространстве и времени не так уж абсолютны, как это может казаться. На самом деле время переживается каждым человеком совершенно по-своему в зависимости от внешних условий. А.Ф. Лосев говорит об этом так: «Было бы просто глупо понимать время... в стиле новоевропейского физического, то есть однородного и бесконечного, пустого и темного, времени... Если вы хотите говорить о подлинно реальном времени, то оно, конечно, всегда неоднородно, сжимаемо и расширяемо, совершенно относительно и условно. Кто же не переживал три секунды как целый год и год как три секунды?.. Время, как и пространство, имеет свои складки и прорывы. Я не раз в своей жизни переживал какие-то ямы и разрывы во времени. Смотришь, время как будто кончилось, а потом, вишь ты, засвистело, и заклубилось неохватным вихрем».[437]