Фото Петра Михайловича Рукинова

Но по порядку. Свидетельство о рождении:

«Гр. Рукинов Петр Михайлович родился 3.01.1896 г. Место рождения: дер. Горки Переславского района Ярославской области [21], о чем в книге актов гражданского состояния о рождение 1896 года января месяца 4 числа произведена соответствующая запись за № 1.

Отец: Рукинов Михаил Дмитриевич, русский

Мать: Рукинова Агрипина Ивановна, русская

Место регистрации: с. Троицкое Переславская р/б ЗАГС Ярославская область»

Автобиография (орфография и пунктуация – оригинала):

«Я Рукинов Петр М 1896 г рождения Владимирской губ. Переславского р-на, Погостовской вол. дер Горки. Отец работал 22 г. в Ленинграде у купца Труснова извощиком [22] возил по магазинам товары. Я после школы работал в магазинах 3 года мальчиком с зарплатой 2-50 – 3 и 5 руб. своя одежда и обув. С 1909 [23] года и с 6 июля 1915 г работал на Обуховском заводе по 1917 год 12 июля в молотовой мастерской, машинистом на молоте и на фрезерном станке. Принимал активное участия в организации Профсоюзов. Я был представителем на 1-м съезде в Таврическом дворце 2 го июля 1917 г.

Активно принимал участия в революции на Площади восстания. Мы шли в третьем ряду с Павловым Федором Федоровичем несли лозунг. Сперва «Даёшь хлеба» потом сменили «Долой царя» [24]. Сняли карточную фабрику. Подошли к Вагоностроительному заводу, рядом с Английским костёлом-церкви. Первый ряд 10 человек пошли к проходной там охрана не пустила и по телефону вызвали конную жандармию на очень крупных лошадях, скомандовали: расходись. Мы с Павловым лозунг передали назад, а сами бросились на жандармию, мы с трудом доставали до стремян. Они нас прижали к решетке металического Костёла и пошли нагайки в ход. Голыми руками что сделаешь. Тут и полиция пустила в ход шашки: плашмя били. Мы со двора костёла через забор на дорогу к железнодорожному пути, а рабочие идут в крови, у кова по шее, а то по спине через полушубок. Вырван клок овины, из спины течет кров. Мы решили выйти к жел. дороге и домой на обуховскую ветку. Пришли домой и пошли на станцию на поезд на котором привозят покойников на кладбище. Он уходит в 2 час в город. на этом поезде мы трое приехали на вокзал. На площади идёт митинг с плакатами. Окружоные полицией и конной жандармией все двери закрыты. Мы хотели через забор. Но солдаты стаскивают за ноги.

Фото восстание на Знаменской площади:

Подошла машина с генералом ворота стали открывать мы бросились на машину она встала мы трое выбежали. Митинг шел. Окруженные полицией и конной жандармией. В середине рабочие. На лошадях в форме Донских казаков они защищали рабочих и не давали вырвать лозунги. Жандармы боялись казаков, а их я видел 4-х на маленьких лошадях. Потом пристав начальник Невской полиции – огонь в воздух. Рабочие сколотым льдом забросали пристава. Пристав скомандовал огон по рабочим. Тут один из казаков шашкой зарубил пристава. Тут и пошла свалка, нам пришлось отступать по Лиговке к обводному и дальше по одному к дому Орлова. [25] Около трех час пришли попросили ночевать. Они ответили – у всех взяли подписку не пускать, а сообщать. Тогда согласились взять одежду и так ходили вечер. Там комнатная система - одна кухня в этаже. Тёмной ночью сидели на лестнице к чердаку. Рано утром взяли одежку одели и вышли на улицу, а там много объявлений – скоплятся более трех человек – забирать, при сопротивлении – стрелять. В столовой попили чаю, поехали домой. А там большинство ушли в город. Иванов тоже ушел. Громили оружейные магазины и шли к крепости [26], а там уже войска.

Продолжение

Я и Павлов приехали домой, поели пошли на завод. Там был один из казаков с двумя револьверами и много рабочих. Пришел солдат от войска в парке Венна. Просит рабочих: мы с вами, только начальство ждёт какого-то приказу. Казак распорядил в город не ходить, готовить два грузовика, послать в Венну [27] собрать оружие. Сказали пришел офицер в отпуск, живет на ветке обуховской. Мы жили на обуховской ветке. [Казак послал] нас Федю и меня взять у офицера револьвер. Мы пошли, предъявили чтобы он отдал револьвер для рабочих. Он вынул пули и револьвер отдал, мы сдали на трибуну. Два грузовика поехали в завод-сад Венна к солдатам. Оставшихся казак повел в Милицию: за ночь было арестовано 12 рабочих полицией, которые выступали с речами идти в город помогать рабочим. Собрал казаку оставшихся человек 12: с ружьями 6 человек и казак, в том числе и мы с Федей.

Входим в милицию дверки открыты, никого нет. Арестованные под замками. Казак распорядился открыть окна и все документы и бумаги бросать в окно и внизу жеч подальше от дома. Везде обшарили и сожгли. Казака оставили как начальника и которые имели оружие остались ночевать с казаком. Арестованных освобождал после нас. Казак навел порядок: купцов заставлял обезпечивать питанием, иногда сам ездил в центр. Потом окрепла дисциплина и кражи прекратились. Казак ночь объезжал с рабочими: проверяли охрану магазинов. А потом судили казака за присвоение казатской формы. Учитывая заслуги казака, форму взяли, а ему дали работу на обуховском заводе, обеспечили жильем. [28]

Меня с завода освободили на военную службу 12 июля 1917 года. Производство стало сокращаться. [29]

Назначили в полк у которого баталион уже отправлен на фронт, в виду этого новое пополнение отказалось заниматься. Офицеры не настаивали. Через две недели и нас послали на фронт. Мы ехали недели две на Румынский фронт на реку Дунай, где в Турецкую войну переправлялись через Дунай, тут [......] Нас выстроили, скомандовали: на право, а у нас получилось, кто кругом, кто на лево, кто на право. Нас направили за 3 километра в посёлок. Начальник части назначил меня председателем солдатского комитета. Я проверял поступление питания из хоз. части полка. Проверка повора, распределения питания, занимался строевой службой, так как я никогда не служил в армии. Потом я попал в госпиталь: за это время пришло новое пополнение. Меня оставили председателем. Я готовил солдат к выборам за какую партию голосовать. [30] Потом закончили переподготовку. Мне предложили: в какую часть войск желаешь. Я выбрал телефонистом. Служил на Центральной. Бывший монастырь разгромлен, остались две келии-комнатки. Я ночью принимал: заключен мир, в сторону неприятеля не стрелять. Потом получил письмо о том что Родители очень больны: мне дали один месяц. Но меня не пустила волость. Я остался в распоряжении своего военкома Переславского.

Дедушка пробыл на фронте до февраля 1918 года (то есть до Брестского мира). Интересное примечание – в центре давно была советская власть, начала формироваться Красная армия. Немцы в это время вошли на Украину и организовывали на границе с Украиной марионеточную Донскую республику… А на Австро-венгерском фронте стояли старые войска – шли не шибко активные, но бои. Кому подчинялись эти войска?

Следующая бумага в папке - вырезка из газеты «Правда» от 22. 05. 1957: «Сорок лет назад. В. И. Ленин выступает перед рабочими Обуховского завода» Об этом дедушка не упомянул в своём сочинении, хотя помню его рассказ. На мой вопрос: «А видел ли ты,дедушка, Ленина?» он рассказывал про это выступление. Не буду пересказывать статью, написанную сознательными обуховскими рабочими, - лишь два момента из дедушкиной версии событий: Ленина было плохо слышно – голос не четкий, а акустика в цеху плохая, шумно... и в связи с этим тут же дедушка припомнил Бухарина. Вот, мол, был докладчик – наш парень – и всё слышно, и всё понятно. Из ленинской речи он ничего не понял или не помнил...

А вот мимоходом отметим либеральные мифы (для сравнения). Вот как описывает февральскую демонстрацию, в которой участвовал дедушка, А. И. Солженицын: «…агитаторы камнями и угрозами насильственно гнали в забастовку рабочих оборонных заводов — это во время войны! — и задержано было их десятка два, но ни один не только не расстрелян — даже не предан суду — да даже через несколько часов все отпущены на волю…»

Как хочется либералу Солженицыну, чтобы агитаторов, которые рабочих на демонстрацию «гонят камнями», тут же расстреляли. Как толерантно! Как либерально! Но почему-то не расстреляли. А потому, что их и не было. Дедушка не видел и не слышал о них совсем… И как могут два десятка, даже «кидаясь камнями», выгнать на демонстрацию двести тысяч рабочих? Бред какой-то хронический у Александра Исаевича. Явное помрачение ума от Нобелевской премии. У рабочих в действительности была целая куча «агитаторов»: расстрелы демонстрантов, голод (несмотря на царскую продразверстку, в булочных было пусто), 12-ти часовой рабочий день, никому не нужная война и т. д. и т. д. Собственно, февральская так и началась: 23-го февраля очереди, стоящие у закрытых булочных стали стихийно митинговать. 24-го и 25-го последовали разгоны и расстрелы, и вот… Абсолютно никаких агитаторов не потребовалось. Стихийно это или спровоцировано по заговору генералов – уже без разницы.

Прочие бумаги и дальнейшую судьбу Петра Михайловича мы затрагивать не будем – это выходит за рамки Гражданской. Добавлю только, что в 41-43-м немолодой уже Петр Михайлович (и с инвалидностью от 17-го года – по этой инвалидности в Красную армию не был взят и в Гражданской не участвовал) защищал Ленинград, получил осколочное ранение под Синявиным. Комиссован в тыл. Мама и бабушка пережили блокаду. Два старших сына (мои дяди) погибли, один (танкист) в сорок первом на границе (В Западной Украине), а другой добровольцем защищая город в дивизии ЛАНО.

Добавлю еще, что в 1921-м дедушка ходил от деревни ходоком в Москву к Ленину жаловаться на притеснения, но Ленин тогда находился на излечении, а вот к Калинину и к Крупской на прием попал и вопросы решил…

Интересно, если я сейчас пойду ходоком в Москву, попаду ли на прием к премьер-министру?

На этом риторическом вопросе перейдем к отцовской линии.

Рассказ о Грунтовских

Мой отец, Грунтовсий Вадим Иосифович, по мой просьбе так же описал свое детство и юность, но это мы опустим ибо речь о 30-40 гг (его воспоминания опубликованы в моей книге «Русский кулачный бой», М., 2013). Здесь же я буду излагать историю со слов моей бабушки – Марии Владиславовны Грунтовской (1900 – 1980) и ее брата Павла Владиславовича (героя Первой конной) – из всех старших Грунтовских я застал только их. Склонить бабушку изложить в письменном виде историю своей семьи мне не удалось – она и фото почти все пожгла, и письма…

Итак, мой прапрадед Фома (на родине, вероятно, - Томаш) Грунтовский вместе с братом Федором (Теодором?) попал в Россию в кандалах после очередного польского восстания (в Польше род Грунтовских упоминается с XV века). Очевидно, это было восстание 1848 или 1863 гг. Их гнали в Шлиссельбург, откуда ни один из поляков уже не вышел. С этапа повезло бежать.[31] Братья нашли на берегу финского залива лодку, переплыли в Кронштадт. Их искали, но не догадались искать на закрытой морской базе. Много позже сын Фомы – Владислав Фомич перебрался в Питер на ул. Жуковского (см. кн. «Весь Петербург. 1913»), а потом на Ковенский пер. – их дом напротив костела. Собственно не дом – а съемная квартира. В этом районе жили обрусевшие поляки, в основном творческая интеллигенция. Крестным Владислава был Цезарь Кюи. А устроился на работу Владислав Фомич вместе с двоюродным братом в редакцию «Нового времени» к А. С. Суворину корректором.