Глава 4. Недостаточность государственности

Что же в конечном счете представляет собой государственность — та пресловутая организованность общества, в жертву которой приносится личность? Теоретически, она означает подчинение личности общим интересам; практически же — подчинение общественному эгоизму — политическому, военному, экономическому — преследующему определенные общественные цели и удовлетворяющему собственные амбиции, навязываемые широким массам незначительной или весьма представительной группой руководителей, выражающих, как принято считать, интересы всего общества. Не существенно, принадлежат ли "отцы народа" к господствующему классу или избираются, как в современных государствах, из общей массы (отчасти благодаря личным качествам, но чаще силой обстоятельств); не имеет большого значения и то, что в наши дни их цели и идеалы утверждаются более чарами словесной убедительности, нежели действительной силой. Во всяком случае нет никакой гарантии, что данный правящий класс или правительство окажутся собранием самых выдающихся умов нации или будут выражать ее наиболее достойные цели и высочайшие устремления.

Ни один современный политик ни в одной части мира не озабочен подобными проблемами и не может быть выразителем интересов народа и его чаяний. Дела его, как правило, не выходят за рамки обыденной мелочности, самолюбивых настроений, эгоизма, самообмана; это касается и его самого, и тех, кого он представляет, и довершается, ко всему прочему, еще и интеллектуальной неосведомленностью, относительностью нравственных начал, неуверенностью и притворством. Нередко перед ним встают великие вопросы, требующие решения, но он неадекватен их величию; возвышенные слова и благородные замыслы оказываются вскоре просто пышными застольными речами. Болезненность и лживость современной политической жизни очевидна и в каждой стране, и во всем мире, и только завораживающая всеобщая покорность, даже интеллектуальных слоев общества, на всеобщем фоне хорошо организованного притворства прикрывает и поддерживает эту болезнь — та покорность, с которой люди поощряют все, что привычно, все, что поддерживает нынешнюю атмосферу их жизни. И все же именно его умом приходится добиваться всеобщего блага, его силами претворяется оно в жизнь, именно к этому посреднику, олицетворяющему собою государство, человек будет вынужден все чаще и чаще обращаться, для того чтобы организовать руководство всеми своими действиями. А потому действительное развитие идет не путем претворения наиболее значимых для всех благ, но при участии огромного количества организованной слепоты и зла лишь с малой толикой добра. Природа же, несмотря ни на какие препятствия, все же движется вперед и цели свои сохраняет скорее вопреки несовершенной человеческой разумности, чем с ее помощью. Но даже если бы аппарат управления имел лучший состав и более высокий интеллектуальный и нравственный уровень, даже если бы он действительно искал способа решения стоящих перед ним задач (подобно тому, как это иной раз случалось в эпоху древних цивилизаций, добивавшихся их решения усилиями правящих классов, исповедовавших высокие идеалы и практиковавших определенную дисциплину), все же государству не под силу то, на что претендует государственность. Теоретически, и коллективная мудрость, и сила общества могут быть направлены на достижение общего благополучия. Практически же, интеллектуальный и волевой контроль за состоянием и движением общества возможен лишь в той мере, в которой допускает его конкретный механизм данной государственной структуры; но сама структура оказывается во власти собственного механизма, ограниченная всей массой распространившейся глупости и самодовольной беспомощности. Без сомнения, в данных условиях это лучшее, что может быть сделано, и Природа обычно использует ситуацию наиболее эффективным образом. Но дела обстояли бы гораздо хуже, если бы не оставалось места для индивидуальных усилий, не столь ограниченных, по сравнению с государственными, и осуществляющих то, что государство выполнить не в силах, опирающихся на искренность, энергию, идеализм лучших представителей общества, стремящихся достичь того, на что ему не хватает ни мудрости, ни смелости решиться, исполняющих то, на что бы никогда не отважились общественный консерватизм и ограниченность, подчас, напротив, активно противостоящие всему новому. Коллективный прогресс совершается индивидуальными, личными усилиями. Иногда государство им благоволит, и тогда, если подобная благосклонность не оборачивается слишком бдительным надзором, такие усилия идут на пользу делу. Но чаще оно только чинит препятствия и выступает в роли тормоза прогресса, либо же прибегает к помощи достаточно сильной и организованной оппозиции и к всевозможным трениям, вынуждающим прикладывать гораздо больше усилий и придавать намного более сложную форму тому, что вновь рождается. Однако нынешняя тенденция свидетельствует о таком росте организованной государственной власти и такой невероятной, непреодолимой и сложной государственной активности, что итогом ее усилий может быть либо полное уничтожение любых свободных индивидуальных проявлений, либо доведение их до угнетенного и беспомощного состояния. И тогда необходимость исправлять недостатки, ограничения и неэффективность государственной машины отпадет сама собой.

Государство не является выразителем высочайшего ума нации, так же как не является оно совокупностью всех общественных сил. В своих проявлениях оно вполне обходится без помощи интеллекта и действенной силы наиболее значимого для общественной жизни меньшинства — тех, кто способен видеть и понимать, что в настоящий момент наиболее полезно и что будет наиболее плодотворно в будущем; причем не только обходится, но и нередко угнетает и безжалостно подавляет их. И отражает, по сути, лишь общественный эгоизм, то есть самое низшее из всего того, на что данное общество способно. Мы знаем, чем подобный эгоизм оборачивается по отношению к эгоизму других обществ — его уродливый облик уже наложил свой отпечаток на мысль и сознание человечества. Отдельной личности обычно присуще хотя бы некое подобие душевных свойств, или же их недостаток компенсируется нравственными и этическими принципами, а при отсутствии и этих качеств — страхом перед общественным мнением, страхом, наконец, перед существующим законом, который необходимо либо исполнять, либо пытаться обойти; но в последнем случае трудности его преодоления оказываются средством, препятствующим проявлению подобного поведения, и исключение составляют только наиболее непримиримые и ловкие. Государство же это такое существо, которое в величии собственной силы и власти не слишком терзается угрызениями совести или останавливается перед внешними препятствиями. Оно либо совсем лишено души, либо имеет ее в самом зачаточном состоянии. Оно — прежде всего сила: военная, политическая и экономическая, и лишь в самом незначительном виде — если это ему вообще свойственно — существо интеллектуальное и этическое. И, к сожалению, единственная польза, которую оно извлекает из своего недоразвитого интеллекта, состоит в том, чтобы вымыслом, лозунгами, а теперь еще и с помощью государственных философов отуплять свое слаборазвитое этическое сознание. В общественной жизни современный человек хотя бы отчасти стал цивилизованным существом, но в жизни международной он все такой же дикий. Отношения между нациями — это отношения голодных хищников, чьи аппетиты время от времени притупляются непомерным обжорством или расстраивающими их обстоятельствами, но остаются главной целью их существования. Самозащита и распространение за счет пожирания других — вот их дхарма. И изменений к лучшему пока не заметно — только возрастающие трудности в стремлении пожирать. "Священный эгоизм" продолжает оставаться национальным идеалом, и потому никакое человеческое мнение, никакие правдивость или просвещенность сознания, или действенность международного закона не могут обуздать хищную натуру государства. Ему присущ только страх потерпеть поражение или страх перед губительной, вроде нынешней, экономической разрухой; но все новые и новые факты свидетельствуют о том, что и это препятствие оказывается вполне преодолимым.

Во внутренней жизни чудовищный государственный эгоизм был немногим лучше своих внешних, международных проявлений[11]. Жестокий, хищный, коварный, деспотичный, нетерпимый к свободе действий и слова, к свободе взглядов, даже к свободе сознания и к проявлениям религиозной жизни, он преследовал как отдельных людей, так и целые классы, подобно тому как во внешней жизни преследовал слабые народы. Только необходимость быть жизнеспособным, полноценным и сильным в присущей ему грубой форме общественной жизни заставляет его проявлять некоторую благосклонность. В наше время, несмотря на серьезные осложнения в определенных направлениях, все же заметен некоторый прогресс в целом. Государство вынуждено оправдывать свое существование устройством общего экономического и жизненного благополучия общества, даже всех его членов. Ему становится понятна необходимость интеллектуального, а косвенным образом и нравственного развития всего общества — и это, пожалуй, наиболее интересное явление современной цивилизации. А также необходимость быть более разумным и нравственным в своих международных проявлениях — задача, которую перед человечеством поставила разразившаяся в Европе катастрофа. Но посягательство государства на все свободные движения индивидуальности, принимающее все более отчетливый вид, по мере осознания государством своих новых идеалов и возможностей, свидетельствует о незрелости государственных представлений и, если ему удастся закрепиться в жизни, может породить серьезные препятствия для человеческого прогресса, предрешая благоустроенный застой, подобный тому, который постиг греко-римское общество после возникновения Римской империи.

Поэтому призыв государства принести ему в жертву индивидуальность и посвятить все ее свободные проявления организованной деятельности общества оказывается весьма далеким от требований наших высших идеалов. Он просто превращает обычную форму личного эгоизма в иную, общественную форму — большую, но не высшую и во многом гораздо более худшую, по сравнению с самым худшим личным эгоизмом. Бесспорна роль идеала альтруизма, практики самопожертвования, потребности все большей консолидации и солидаризации с нашими собратьями и растущей коллективной душой. Но потерей своего "я" в государстве этих высших идеалов не достичь и не осуществить. Человек должен учиться не угнетать и уродовать, но осуществлять себя в осуществлении человечества, равно как и учиться не угнетать, не уродовать свое эго, но совершенствовать его и, преодолевая собственные ограничения, растворять в той безбрежности, которая начинает постепенно проявляться. Поглощение свободной индивидуальности гигантской государственной машиной ведет к совсем другому результату. Государство, хотя и способствует общественному развитию (действуя, надо заметить, достаточно грубо), однако не может быть самоцелью.

Вздором и пустым преувеличением оказываются и претензии государства на превосходство и универсальную действенность отлаженного механизма управления, который оно считает самым лучшим средством для человеческого прогресса. Человек — существо общественное; поддержка общества ему в самом деле необходима и для индивидуального, и для коллективного развития. Но разве направляемая государством деятельность и есть самое лучшее средство для развития индивидуального совершенства, для служения общественным интересам? Безусловно нет. Государство, конечно, может обеспечить всеми необходимыми преимуществами совместную деятельность индивидуумов в обществе и защитить их в случае нетрудоспособности и иных непредвиденных обстоятельств и препятствий, возникающих у них в трудовом процессе. Но на этом его действительная польза и заканчивается. И если непонимание возможностей сотрудничества оказалось слабым местом английского индивидуализма, то превращение пользы совместного усилия в оправдание жесткого государственного контроля остается слабым местом германского представления о коллективизме. Как только государство берется контролировать совместную деятельность общества, оно обречено к созданию той чудовищной машины, с появлением которой наступает конец для свободы, для творческого и углубленного развития человека.

Государство может действовать только грубо, только в массовом масштабе; оно не способно на такое свободное, гармоничное и утонченное действие, которое присуще органическому росту. Поскольку государство — не организм; оно остается механизмом и действует механически, без деликатности, чуткости, тактичности и интуиции. Оно в состоянии только производить, человек же существует ради творчества и роста! Пример тому — государственное образование. Несомненно, что право на образование, на его необходимость должно быть у всех, и в вопросе обеспечения им государство становится особенно полезным; но контролируя образование, оно превращает его в рутину, в механическую систему, при которой индивидуальная инициатива, рост и настоящее развитие, вступая в противоречие с заурядными инструкциями, становятся невозможными. Государство всегда склонно к единообразию, потому что его легко достичь, а естественное разнообразие недоступно его механической природе; но единообразие — это не жизнь, но смерть. Тем не менее и национальная культура, и национальная религия, и национальное образование могут иметь огромное значение, при условии, правда, что их не будут путать с ростом человеческой солидарности, с одной стороны, и индивидуальной свободы мысли, сознания и развития, с другой. Они придают форму коллективной душе и оказывают ей помощь и поддержку, умножая тем самым общечеловеческие достижения; но государственное образование, государственная религия, государственная культура неестественны и насильственны. То же правило так или иначе применимо для оценки общего блага в других областях общественной жизни и ее проявлений.

До тех пор пока государство остается неизбежной частью человеческой жизни и человеческого развития, его задача в том, чтобы обеспечивать все необходимые условия для выполнения совместных действий, в том, чтобы преодолевать препятствия, предохранять от нежелательных последствий и трений между людьми — хотя и нежелательные последствия, и трения полезны в известной степени для любого естественного действия — и, избегая насколько возможно несправедливости, обеспечивать всем членам общества (пропорционально их силам и способностям) одинаковые возможности для индивидуального развития и удовлетворения. До тех пор пока цели современного социализма не превышают вышеназванных пределов, они остаются благими и верными. Любое же неоправданное вмешательство в свободу человеческого развития всегда будет вредным. И вредны будут совместные усилия, если вместо поиска общего благополучия при обязательном индивидуальном развитии (без которого не может быть настоящего и постоянного всеобщего благополучия), они будут приносить индивидуальность в жертву общественному эгоизму и ограничивать личную свободу и инициативу, столь необходимые для более полноценного развития человечества. До тех пор пока человечество не вполне сформировалось, до тех пор пока ему необходимо расти и оно способно на большее совершенство, не может быть единого стандартного благополучия для всех без учета уровня развития составляющих его индивидуумов. Все идеалы коллективизма, добивающиеся полного подчинения индивидуальности, предполагают, по сути, теперь же или в ближайшем будущем лишь статичное состояние, по достижении которого все серьезные попытки изменить что-либо будут рассматриваться как выпады беспокойного индивидуализма против мира и благополучия установленного общественного порядка. Развивая и вынуждая развиваться индивидуальность, общественный инстинкт настаивает на установлении порядка. Рост, прогресс, расширение горизонтов бытия приносят индивидуальности особое счастье, общество же наслаждается стабильностью, безопасным покоем. И так будет продолжаться до тех пор, пока последнее остается более физическим и экономическим организмом, нежели сознающей себя коллективной душой.

И значит, просто невероятно, чтобы в тех условиях, в которых находится сейчас человеческая раса, ее полноценное единство могло быть достигнуто посредством государственного механизма: путем ли объединения сильных и организованных государств на основе тщательно отрегулированных и узаконенных взаимоотношений между ними или же в результате появления единого Всемирного государства, пришедшего на смену нынешнему довольно слабо организованному содружеству наций — в форме ли единой империи, подобной Римской, или федеративного союза. К такому чисто внешнему или административному союзу человечество вполне может в недалеком будущем прийти, для того, чтобы привыкнуть к мысли об общей жизни, о ее возможности и обычности; но такое единство не будет действительно полноценным и длительным, именно тем, что более всего отвечает его истинной судьбе, до тех пор пока мы не выработаем чего-то более глубокого, более внутреннего, более истинного. Иначе нас постигнет участь древних, хотя и в другом масштабе и при других условиях. Такой эксперимент рано или поздно закончится и сменится перестроечным этапом смуты и анархии. Возможно, человечеству необходим и этот опыт; но у нас есть возможность избежать его, подчинив механические средства делу настоящего развития, через превращение человечества в высоконравственное и даже одухотворенное единство, связанное не только физически, не только во внешней жизни, но единое духом своим.