Глава 3. Группа и индивидуальность

В тех случаях, когда Природе необходимо гармонизировать действия двух различных элементов, она обычно довольно долго пытается их уравновесить. При этом создается впечатление, что иной раз она отдает предпочтение то одному из них, то другому, а иной раз согласует их действия и добивается на время компромисса между ними. Оба элемента предстают в виде необходимых друг другу противников, вынужденных искать выход из создавшегося противоречия. Но поскольку каждая сторона действует эгоистично, лишь в собственных интересах, а также в силу присущего всем вещам стремления не только к самосохранению, но по мере сил и к самоутверждению, каждый из этих элементов добивается только такого решения, которое позволило бы именно ему играть главную роль, добивается безраздельного господства над другим, а при случае и полностью овладевает им, поглощая собственным эгоизмом эгоизм противоположной стороны. Поэтому движение к гармоничному единству сопровождается обычно противоборством сил и часто выглядит как стремление не к согласию или взаимному урегулированию, но к взаимному уничтожению. В то время как высший идеал единства предполагает совсем иное: не поглощение одной стороны другой, но их взаимопроникновение и слияние в единой жизни. Невежественная борьба ведется во имя высшего идеала любви. Борьбой же можно достичь только относительного равновесия двух противоположных требований, но не устойчивой гармонии, только компромисса между двумя эгоистическими подходами, но не слияния их в одно целое. Тем не менее, в борьбе растет взаимопонимание, которое, в свою очередь, дает возможность окрепнуть стремлению к настоящему единству.

При взаимодействии индивидуального и группового подобная целенаправленная деятельность Природы проявляется как борьба между двумя равноценными, глубоко укоренившимися в человеке направлениями: индивидуализмом и коллективизмом. И мы имеем по одну сторону баррикады непререкаемый авторитет, рост и развитие государства, а по другую — неоспоримую свободу, рост и развитие индивидуальности человека. Образ государства, от весьма безобидной до самой громоздкой машины, и образ человека, независимой и совершенствующейся личности, растущей божественности, сохраняют неослабевающий накал взаимного противостояния. И размеры государства не влияют на сущность борьбы и характеризующие ее обстоятельства. В прошлом индивидуальности противостояли семья, племя, город, polis [6], род, каста и класс, kula [7], gens [8]. Теперь противостоит нация. Завтра или послезавтра ей на смену придет человечество в целом. Но вопрос человека и человечества, освобождающейся личности и всепоглощающей коллективности по-прежнему остается открытым.

Если мы обратимся к примерам и фактам истории и социологии, нам придется допустить, что для начального этапа развития человеческой расы были характерны прежде всего групповые отношения, полностью подчинявшие себе интересы индивидуальности, а рост индивидуальности происходил по мере развития человека, по мере роста сознательного разума. Можно предположить, что изначально человек был существом стадным, объединяющим его началом была потребность выжить; и поскольку выживание — это первая потребность всего живого, то индивидуальность могла быть не более, чем средством борьбы и защиты группы; даже если к силе и безопасности мы добавим рост, эффективность и самоутверждение, а также самосохранение, все равно общественное сознание будет в этом случае преобладать. Такие отношения определяются потребностями обстоятельств и окружающих условий. Обратившись к основам материального мира, мы обнаружим, что на этом уровне групповым признаком оказывается единообразие; свободное же разнообразие и индивидуальное развитие начинаются с ростом жизни и разума. Если мы при этом полагаем, что человек — это развитие в материи и из материи мыслящего существа, то нам придется признать, что он начинает свое развитие с единообразия и подчинения своей индивидуальности и движется к разнообразию и свободе индивидуальности. В этом случае и рождаемые обстоятельствами и окружающими условиями потребность, и закон, утверждающий основные принципы его бытия, будут определять одни и те же результаты, одни и те же процессы его исторической и доисторической эволюции.

Есть древнее предание человечества, которым легко можно было бы пренебречь, полагая, что оно не более, чем плод воображения; и в нем говорится, что социальному состоянию предшествовало иное, свободное и несоциальное устройство общества. Но если такое состояние существовало (что само по себе еще вопрос открытый), то согласно современным научным представлениям оно должно было быть не просто несоциальным, но антисоциальным; человек в таком случае, прежде чем стать на определенном этапе своего развития животным стадным, должен был бы вести, подобно хищному зверю, жизнь животного-одиночки. Однако традиция указывает, скорее, на золотой век, при котором человек, будучи существом общественным, не создавал никакого общества. Не ограниченный законами и правилами, он жил естественным инстинктом или свободным знанием и заключал в себе самом истинный закон своей жизни, не имея надобности ни преследовать своих собратьев, ни подчиняться железной воле коллектива. В данном случае можно, если угодно, сказать, что поэтическое или идеалистическое воображение опирается на глубинную память человечества, и ранние стадии цивилизованного общества питают свой растущий идеал свободного, неорганизованного, счастливого общества родовой памятью о неорганизованной, первобытной и антисоциальной жизни. Но, возможно, наше развитие идет не по прямой линии, а циклично, и в этих циклах уже были периоды частичного решения тех же проблем, когда человеку удавалось жить созвучно высокой мечте философского анархизма и ограничиваться лишь внутренним законом света, любви и праведного бытия, правильного мышления и точного действия, вместо того, чтобы подвергаться принудительному объединению властью королей и правительств, законов, политических систем и систем наказаний — всей этой тиранией тягостного и изощренного подавления и угнетения, мрачной наукой самоутверждения и извращения, которая порождается самой системой насильственного управления человека человеком. Возможно даже, что нашим изначальным состоянием было свойственное животным, живущим инстинктивно и спонтанно, свободное и гибкое в своих отношениях сообщество и что идеальным конечным состоянием также будет свободное и гибкое сообщество, ведущее просветленную, интуитивную и спонтанную жизнь. Может быть наша судьба как раз в том, чтобы превратить изначальное сообщество животного типа в сообщество богов, и развитие ведет нас циклически от простого и спонтанного единообразия и гармонии, выражающим Природу, к самоподдерживающемуся единству, выражающему Божественное.

Но как бы то ни было, и история, и социология видят в человеке — если не принимать в расчет религиозных и иных идеалистических устремлений к свободной уединенной жизни или к свободному обществу — только члена того или иного общества. Общества же обычно бывают двух типов. Первые утверждают государственный принцип за счет индивидуальности — древняя Спарта, современная Германия; вторые, несмотря на всеми признаваемый приоритет государства, стремятся все же предоставить своим членам свободу и власть, поддержать их достоинство (в той мере, правда, в которой это не мешает контролировать их активность) — древние Афины, современная Франция. Но к этим двум типам можно добавить еще и третий, при котором государство передает, насколько это возможно, все свои полномочия индивидууму, открыто утверждая, что оно существует в интересах его развития и для того, чтобы утвердить его свободу, достоинство и зрелость, смело экспериментируя и веря в то, что без предоставления индивидууму самой полной свободы, без поддержания его достоинства и растущей зрелости и само государство не может рассчитывать на благополучие, силу и продолжительное существование. Яркий пример такого типа государства являет собою Англия — Англия, добившаяся свободы, успеха, процветания и непобедимости исключительно силой подобного, присущего ей одной подхода, вдохновленная богами на такое широкое распространение и создание громадной империи, на счастливую судьбу только потому, что нашла в себе смелость пойти именно этим путем, рискнула внести свой вклад в великое начинание и не побоялась в его приложении превзойти пределы своего островного эгоизма. К несчастью, этот эгоизм, а также слабые стороны самого народа и неоправданные притязания ограниченного представления, характерные для человеческого невежества, не позволили Англии найти наиболее достойное и многогранное выражение ее усилиям или добиться иных результатов, которых могло или способно было бы добиться более жестко организованное государство. И вот уже мы видим, как коллективное или государственное представление низвергает старую английскую традицию, и вскоре, возможно, обнаружим, как сей знаменательный эксперимент благополучно завершится прискорбным признанием поражения, выразившемся в восприятии немецкой "дисциплины" и "эффективной" организованности, к которым, кажется, уже склоняется весь просвещенный мир. Но так ли уж, спрашивается, это необходимо! Неужели при наличии стойкой веры, освещенной более гибким и живым умом, нельзя всех желаемых последствий достичь новым и более свободным способом, сохранив дхарм у (dhar ma) [9] человечества в нетронутом виде?

Мы вновь должны обратить внимание на одно обстоятельство, связанное со стремлением государства подчинить индивидуальность собственным интересам (при этом совсем не важно, какой принцип лежит в основе данного государства). И тирания абсолютного монарха, и тирания большинства, угнетающего индивидуальность, которая в действительности, в силу парадоксальности человеческой природы, оборачивается гипнотизирующей деспотией и угнетением большинством самого себя, есть формы проявления одной и той же наклонности. Каждый претендующий на абсолютное право выступать от имени государства, с заявлением: " L ' etat, c ' est moi " [10], провозглашает одну очень глубокую истину даже в том случае, если она основана на ложном представлении. Истина же состоит в том, что каждый подобный претендент в действительности и есть самовыражение государства с присущим ему свойством подчинять себе свободную волю, свободное действие, достоинство и стремление отстаивать свои права составляющих его индивидуумов. Но представление становится ложным, если мы начинаем рассматривать государство как нечто большее тех индивидуумов, из которых оно состоит, и полагать, что оно может безнаказанно для себя и для высочайших устремлений человечества практиковать подобный деспотизм власти.

В настоящее время такое представление о государстве вновь после долгого перерыва начинает обретать силу и становится господствующим в мире принципом, нормой поведения. Оно зиждется на двух побудительных мотивах: первый обращен к внешним интересам человечества, второй — к его высшим нравственным устремлениям. Оно требует, чтобы личный эгоизм был принесен в жертву общественным интересам; оно требует, чтобы человек жил не ради себя, но ради целого, коллектива, общества. Оно утверждает, что надежда на благополучие и прогресс человечества — в успехе и надежном устройстве государства. А движение к совершенству возможно лишь в том случае, если государство управляет не только экономикой, но всей жизнью целиком — и индивидуальной, и коллективной; и осуществляет оно такое управление за счет "мобилизации" им (пользуясь вошедшим в моду, благодаря последней войне, выражением) интеллекта, способностей, мыслей, эмоций и всех сфер жизни отдельного человека — всего, что он из себя представляет и чем владеет. Во имя общего блага! И под влиянием столь радикальных представлений в сознании человечества с поразительной скоростью утверждается социалистический идеал. Такое отношение к государству с огромной силой и упорством стремится к своему господству и уже готово сокрушить на своем пути все, что противоречит его силе или утверждает право на иные человеческие склонности. Однако оба лежащих в его основе представления являют собой безнадежную смесь истины и лжи, столь характерную для всех человеческих требований и утверждений. И если мы не хотим быть втянутыми в еще один беспощадный цикл иллюзий и готовы обратиться к более глубокой и полноценной истине Природы, способной стать нашим светом и путеводителем, нам придется прибегнуть к настоящему "растворителю" иллюзий — к пытливой, не желающей играть словами, беспристрастной мысли.