Глава 5. Нация и империя: единство истинное и политическое

На пути к объединению человечества обнаруживаются два серьезных препятствия. Довольно сомнительно, во-первых, что формы общественного эгоизма, сложившиеся при естественном развитии человечества, можно будет легко изменить или упразднить, способствуя тем самым появлению и упрочению новой формы пусть даже внешнего объединения. И во-вторых, даже если внешнего объединения удастся достичь, маловероятно, что это произойдет не за счет свободы индивидуальной жизни, не за счет свободного проявления и развития существующих общественных объединений с характерной для них полноценной и достаточно активной жизнью, не за счет вытеснения их организованной государственной машиной, механизирующей человеческую жизнь. Помимо двух вышеозначенных проблем вызывает сомнение еще и следующее: а возможно ли вообще достижение настоящего живого единства одним экономическим, политическим и административным объединением, без сложившегося перед этим прочного единства на нравственной и духовной основе? И именно этот последний вопрос нужно прежде всего рассмотреть.

На современной ступени развития живым коллективным единством остается нация. Империи же, несмотря на свое существование, представляют собой политическое, но не истинное единство. У них нет внутренней жизни, и своим продолжительным существованием они обязаны силе, навязывающей себя тем частям, из которых они состоят, или же политическому соглашению, принятому и признанному его участниками и одобренному внешним миром. Довольно долго типичным примером такой империи оставалась Австрия; это был политически выгодный союз, одобряемый окружающим миром, и до недавнего времени существовавший благодаря тому, что признавался всеми основными его участниками и, прежде всего, благодаря усилиям главного из них ― германского (воплощением которого была династия Габсбургов[12]), и активно поддерживаемый впоследствии его венгерским партнером. Если политические преимущества для имперского союза такого рода постепенно исчезают, если составные его части, движимые более мощными центробежными настроениями, не желают больше идти на уступки, а внешний мир уже не так благосклонно терпит его присутствие, тогда подобное искусственное объединение может сохраняться только при помощи силы. Существование Австрии сулило новые политические выгоды, даже после того как она сама начала подвергаться распаду; но преимущества, которые видела в таком союзе Германия, вовсе не были таковыми для остальной Европы; союз тем самым лишался поддержки основных его участников, тяготевших уже к иным комбинациям, вне австрийской формулы. Под угрозой оказалось само существование Австрийской империи: с этого момента оно поддерживалось не внутренней потребностью, но силами австро-венгерского партнерства: при помощи политики активного подавления входивших в нее славянских народов, во-первых, и властью и влиянием Германии и германской идеи в Европе, то есть исключительно силовым путем, во-вторых. И хотя слабость австрийской формы империи была достаточно очевидна и излишне подчеркивались условия, ее определявшие, тем не менее сами эти условия были типичны для всех империй, не представлявших собой национального единства. В недалеком прошлом большинству политических мыслителей была очевидна возможность самопроизвольного распада Британской империи в результате отделения от нее колоний, вопреки близкородственным связям и общему языку, вопреки их общему с метрополией происхождению. Это было обусловлено тем, что политические преимущества единой империи, хотя и выгодные в какой-то степени колониям, были им недостаточно ясны, а кроме того, отсутствовал живой принцип, объединяющий нацию в одно целое. Австралийцы и канадцы уже начали осознавать себя как новые независимые нации, а не как части распространившейся по всему свету британской нации. В настоящее время положение дел несколько изменилось, и принята новая, более широкомасштабная формула; Британская империя стала намного сильнее.

Вполне уместен вопрос: а так ли необходимо подчеркивать различие между политическим и истинным единством в том случае, если название, тип и форма его могут оставаться теми же самыми? Необходимо это потому, что такое различие имеет большое значение для настоящей и глубокой политической науки, а также потому, что касается очень важных, вытекающих из подобного различия, последствий. Когда разваливается на части империя, построенная, подобно Австрийской, не по национальному признаку, ее гибель оказывается благом; не возникает внутреннего стремления к восстановлению внешнего единства, поскольку отсутствует единство внутреннее ― она представляет собой всего-навсего образование, созданное политическими средствами. С другой стороны, настоящее национальное единство, разрушившееся под воздействием определенных обстоятельств, всегда будет сохранять стремление к тому, чтобы возродить и вновь утвердить свое единство. Судьба греческой империи была похожа на судьбу всех империй, но греческая нация после долгих веков политического небытия вновь стала независимым организмом, поскольку сохранила свое независимое "я" и потому оставалась живой даже во время турецкого владычества. То же самое случилось и с другими народами, оказавшимися под турецким игом, потому что, как бы ни была при этом сильна верховная власть, как бы ни была во многих отношениях безжалостна, она никогда не пыталась уничтожить их национальные особенности или подчинить турецкой национальности. Эти нации вновь возродились и преобразились или пытались преобразиться в той мере, в которой сумели сохранить чувство своей национальности. Сербская нация пытается вновь обрести себя, закрепить за собой всю территорию, на которой живут или преобладают сербы. Пытается возродиться Греция на всей когда-то ей принадлежавшей территории, хотя прежний облик ей вернуть уже не под силу ― ныне даже Фракия не столько эллинская, сколько болгарская. Много веков спустя обретает внешнее единство Италия, поскольку, даже перестав быть государством, она всегда оставалась единым народом.

Правда истинного единства столь сильна, что даже те нации, которым в прошлом не всегда удавалось достичь внешнего объединения и к которым судьба, обстоятельства и их собственное "я" не были достаточно благосклонны, нации, подверженные сильным центробежным стремлениям и легко подпадавшие под различные иностранные влияния, обнаруживали в себе столь развитую центростремительную силу, что добивались в конце концов организованного единства. Древняя Греция всегда была склонна к разобщенному существованию, тяготела к самодостаточным городам или мелким местным царствам, к небольшим, не приемлющим друг друга автономиям; но ее центростремительной силе удавалось тем не менее находить свое воплощение в лигах и союзах, вроде спартанского и афинского. И в конце концов она обретает себя вначале, несовершенно и ненадолго, в македонском правлении, а затем, претерпев довольно странное изменение и пройдя путь развития от Восточного Римского общества до Византийской империи, в виде вновь возрожденной современной Греции. Есть еще пример Германии, постоянно, с самых древних времен разобщенной; однако в конце концов ее врожденная склонность к единству достигает угрожающих размеров и чудовищным образом воплощается в империи Гогенцоллернов[13], а после ее падения предстает в виде федеративной республики. Тот, кто более склонен к изучению действующих сил, а не только внешних обстоятельств, не удивится, если одним из самых многообещающих последствий мировой войны[14] станет вступление в единую Германию еще одного немецкого участника, остающегося пока независимым ― австрийско-немецкого, хотя возможно уже и не на основе Прусской гегемонии или империи Гогенцоллернов[15].

Каждый из этих случаев, как, впрочем, и множество других, вроде объединения саксонской Англии и средневековой Франции или образования Соединенных Штатов Америки, являет собой исторический пример настоящего единства, психологической целостности, которая вначале неотчетливо, под влиянием насущных потребностей самой жизни, а впоследствии, вдруг ли, постепенно ли, все более пробуждаясь к самосознанию, приходит к чувству политического единства, к неизбежности внешнего объединения. Это проявление коллективной души, движимой внутренней необходимостью и использующей внешние обстоятельства для того, чтобы сформировать свой организм, тело.

Наиболее яркий пример дает нам развитие Индии. Нигде более центробежные силы не были столь сильными, многочисленными, сложными, упорными. Само ее развитие тянулось необычайно долго; а разрушительные перемены, через которые ей пришлось пройти в процессе своего формирования, имели устрашающий характер. И все же, несмотря на многочисленные препятствия, Природа постоянно сохраняла неизменность выбранного курса и упрямо, с тупым, слепым, неукротимым, неугасимым упорством преодолевала все вызванные человеческим противодействием преграды и в конце концов, после длившейся тысячелетия борьбы, добилась победы. Как всегда в тех случаях, когда ей противостоит ее собственная ментальная, человеческая материя, наиболее враждебные обстоятельства она, труженик подсознания, превращает в наиболее плодотворные средства. Начало центростремительных настроений в Индии восходит к самым ранним, о которых мы только имеем свидетельства, временам, запечатлевшим их в идеале всемогущего царя, идеале о Самрат[16] или Чакраварти радже[17], а также о военном и политическом значении ритуалов жертвоприношений Ашвамедха[18] и Раджасуйя[19]. Два великих национальных эпоса иллюстрируют эту тему; один рассказывает об установлении объединяющего дхармараджайа [20] или высшего царства справедливости, другой начинается с идиллических описаний закона, отражающего отношения, существовавшие в древнем и святом прошлом страны. Политическая история Индии повествует о возникновении национальных и иностранных империй, разрушавшихся под воздействием центробежных сил, но приближавших при этом центростремительные настроения к победному завершению. И такова уж была роль обстоятельств, что чем более чужеземным был закон, тем более сильное стремление к объединению угнетенного народа он порождал. Это всегда надежный признак того, что уже сложилось, хотя пока еще и не вполне развитое, национальное единство и существует нерушимая национальная целостность, ведущая в конце концов к появлению оформленной нации. На этом примере мы видим, что превращение психологического единства, на котором держится всякое национальное сознание, в оформленное внешнее единство, посредством которого это сознание могло бы осуществляться, заняло более двух тысяч лет; и к настоящему времени процесс еще не вполне завершился[21]. Когда же внутренняя основа заложена, никакие, даже самые грандиозные трудности и задержки, даже наиболее упорная неспособность людей объединиться и самые разрушительные внешние потрясения не в силах превозмочь настойчивой подсознательной потребности. И это только крайний пример общего закона.

Было бы полезно рассмотреть вопрос о том, как иностранное господство влияет на процесс национального становления, и понять его роль в этом процессе. История изобилует примерами подобного рода. Но в одних случаях иностранное влияние оказывалось временным и незначительным, а в других ― продолжительным и многогранным, или же вновь и вновь повторяющимся в различных формах. Иногда иностранный элемент, проявившись определенным образом, отвергался, или полностью поглощался, или более или менее органично, ненадолго или на достаточно длительный срок, встраивался в местную жизнь в качестве правящего класса. Принцип остается одним и тем же в каждом случае, но Природа действует через него по-разному, сообразуясь с необходимостями данного конкретного случая. Ни одна из современных европейских наций в процессе формирования собственной национальности не миновала более или менее продолжительного периода иностранного господства. В России и Англии господство народа-завоевателя быстро превратило его в правящий класс, ассимилированный, в конце концов, обществом; в Испании сменяли друг друга римляне, готы и мавры; в Италии господствовала Австрия; на Балканах[22] безраздельно царствовали турки; в Германии ― Наполеон. Но общим и существенным для всех случаев было то воздействие или давление, которое или вынуждало утраченное психологическое единство пробудиться к необходимости возродиться изнутри или же, под влиянием более упорного разъединяющего фактора, доведя свои силы, жизнь, реальность до наиболее угнетенного и подавленного состояния, лишиться их навсегда. В отдельных случаях понадобилось даже, помимо более или менее глубокого преобразования самого народа, полное изменение его имени и культуры. Наиболее яркий тому пример ― формирование французской национальности. Древний галльский народ, вопреки, а может быть, и благодаря своей друидской культуре и раннему величию, был в большей степени, чем древние греки или ранние индийские царства и республики, неспособен сформировать прочное политическое единство. Понадобились римская власть и латинская культура, подчинение германскому правящему классу и, наконец, временная и частичная победа англичан, для того чтобы выковать нерушимое единство современной Франции. И тем не менее, несмотря на то, что, казалось бы, имя, культурная основа и многое другое изменились полностью, сегодня французская нация все еще, как и прежде, остается старой галльской нацией с ее баскским, галльским, армориканским и другими древними элементами, модифицированными франкским и латинским влиянием.

Итак, нация представляет собой устойчивое психологическое единство, различные формы которого Природа позаботилась распространить в мире, формируя на его основе единство физическое и политическое. Однако политическое единство не обязательный фактор; даже и не добившись его, нация способна продолжать существование и двигаться неукоснительно к своему осуществлению; оно может быть разрушено, но нация, сопротивляясь, преодолевая трудности и страдая, остается жива. В прежние времена нация не всегда становилась настоящим живым единством; живыми коллективами были род, клан, община, небольшой народ. Те объединения, которые при стремлении к национальному развитию разрушали эти старые живые общества и не достигали жизнеспособной национальности, исчезали вместе с гибелью такого искусственного или политического объединения. Но нация в настоящее время представляет собой живой организм, живое человеческое единство, и все прочие единицы должны либо войти в него, либо ему подчиниться. Против него бессильны даже все предыдущие устойчивые человеческие культурные объединения. Каталонцы в Испании, бретонцы, провансальцы и эльзасцы во Франции, валлийцы в Англии могут лелеять мечту о независимой жизни, но притяжение более крупных живых единств испанской, французской и британской наций оказывается слишком мощным, чтобы подобное сопротивление вызывало серьезное беспокойство. Польша, расчлененная и сокрушенная тремя могучими империями, погибла, однако польская нация жива и едина более, чем когда-либо. Эльзас после сорокалетнего германского ига остался верен своей французской национальности, вопреки расовому и языковому родству со своим завоевателем. В настоящее время все попытки силой разрушить или уничтожить нацию бессмысленны и бесполезны, поскольку не учитывают закона развития наций. Империи остаются смертными политическими объединениями; нация ― бессмертна. И такой она останется до тех пор, пока не появится более крупное жизнеспособное единство, в которое она сможет войти, подчинившись его мощному притяжению.

Тогда возникает вопрос, не оказывается ли империя таким уготованным эволюцией единством? Тот факт, что нация, а не империя представляет собой жизнеспособное единство, не доказывает еще, что в будущем положение не может измениться. Очевидно, для того чтобы подобные изменения могли произойти, нужно, чтобы империя превратилась из исключительно политического образования в психологический организм. В истории развития наций известны примеры, когда политическое единство предшествовало единству психологическому, оказывалось его основой, как в случае объединения Шотландии, Англии и Уэльса в британскую нацию. И потому нет принципиальных возражений, чтобы подобное развитие происходило и в более широком масштабе, а имперское единство могло заменить собой единство национальное. Слишком долго Природа была занята формированием империй, слишком долго изыскивала средства наделить их силой непрерывного существования, чтобы распространение имперского идеала по всей Земле и его попытки (пусть даже грубые, яростные и слепые) заместить собою национальную основу не были восприняты в качестве первых признаков одного из тех быстрых скачков и прорывов, которыми она обычно завершает долгие периоды предварительной подготовки. Нужно рассмотреть именно эту возможность, прежде чем исследовать отношение к идеалу человеческого единства уже утвердившегося в жизни явления национальности. В ходе европейского конфликта столкнулись между собой и оказались близки к своей реализации два различных идеала, а значит, и две различные возможности: возникновении федерации независимых наций и раздел земли между несколькими великими империями. И в недалеком будущем вполне вероятно практическое сочетание обоих. Здесь нужно остановиться и решить вопрос: если один из элементов такого соединения представляет собой живое единство, то почему бы и другой не мог при определенных обстоятельствах тоже превратиться в живое единство, а их сочетание, претворившись в жизни, стать основой нового и продолжительного миропорядка? В противном же случае их соединение окажется лишь временным средством без каких-либо шансов на длительный успех.