Вооруженная Германия (1936 -- 1938 гг. )

 

В войне, как и во внешней политике и прочих делах, преимуществ

добиваются, выбрав из многих привлекательных или непривлекательных

возможностей самую главную. Американская военная мысль родила формулу

"главной стратегической  цели". Услышав о ней впервые, наши офицеры

расхохотались, но впоследствии мудрость этой формулы стала очевидной и ее

признали. Это, бесспорно, должно быть правилом, все же остальные большие

дела должны быть соответствующим образом подчинены этому соображению.

Несоблюдение этого простого правила приводит к путанице и к бесплодности

действий, и впоследствии положение почти всегда оказывается значительно

хуже, чем оно могло бы быть.

Лично мне не стоило особого труда  придерживаться этого правила еще

задолго до того, как оно было провозглашено. Я все время Думал о той

страшной Германии, которую я видел в действии в 1914 -- 1918 годы и которая

неожиданно вновь обрела свою военную мощь, тогда как союзники, едва

уцелевшие в то время, ныне ошеломленно сидели сложа руки. Поэтому я всеми

способами и при любом удобном случае старался использовать свое влияние на

палату общин, а также на отдельных министров, призывая активизировать наши

военные приготовления и привлечь к себе союзников в интересах того, что

вскоре Должно было стать общим делом.

Разными способами я старался добиться ясного понимания соотношения

английских и немецких вооружений. Я потребовал созыва специального закрытого

заседания парламента. На это последовал отказ под тем предлогом, что это

"вызвало бы излишнюю тревогу". Я почти не получил никакой поддержки. Печать

всегда неприязненно относится к закрытым парламентским заседаниям. Затем 20

июля 1936 года я спросил премьер-министра, не согласится ли он принять

делегацию членов Тайного совета и еще нескольких лиц, чтобы выслушать их

мнение о сложившейся обстановке. Лорд Солсбери потребовал, чтобы на это

совещание была также допущена делегация от палаты лордов. Согласие было

получено. Хотя я лично обратился к Эттли и сэру Арчибальду Синклеру,

лейбористская и либеральная партии отказались выделить своих представителей.

28 июля мы были приняты Болдуином, лордом Галифаксом и сэром Томасом

Инскипом ¹ в кабинете премьер-министра в здании палаты общин.

Вместе со мной были видные деятели консервативной партии и беспартийные

деятели. Нас представил сэр Остин Чемберлен. Наше совещание продолжалось два

дня, по три-четыре часа в день. Я всегда говорил, что Болдуин умел хорошо

слушать. Казалось, он слушал нас с величайшим интересом и вниманием. С ним

было несколько членов Комитета имперской обороны. В первый день я открыл

обсуждение, выступив с речью, продолжавшейся час с четвертью.

¹ Э. Галифакс в то время был лордом -- председателем совета,

а Т. Инскип -- министром обороны.

 

Закончил я следующими словами:

"Во-первых, мы стоим перед лицом величайшей опасности и самых

критических обстоятельств за всю нашу историю. Во-вторых, мы можем надеяться

разрешить нашу проблему, лишь действуя совместно с Французской Республикой.

Союз британского флота и французской армии с их объединенными воздушными

силами, действующими с баз, расположенных вблизи французской и бельгийской

границ, а также все то, за что стоят Англия и Франция, служит таким

сдерживающим средством, от которого может зависеть спасение. Так или иначе,

на это можно возлагать наибольшие надежды. Переходя к деталям, мы должны

устранять все, что мешает росту наших сил. Мы, конечно, не можем

предусмотреть все возможные опасности. Мы должны сосредоточить внимание на

главном и пострадать в другом.

...Говоря еще более конкретно, мы должны ускорить развитие нашей

авиации, оказывая ей предпочтение по сравнению со всем остальным. Любой

ценой мы должны привлечь цвет нашей молодежи в авиацию, какие бы стимулы для

этого ни потребовались. Мы должны использовать все источники, все средства.

Мы должны ускорить и упростить наше производство самолетов, расширить его и,

не колеблясь, заключить с Соединенными Штатами и другими странами контракты

на возможно большее количество авиационных материалов и всевозможного

оборудования. Нам грозит такая опасность, какой мы еще не знали до сих пор,

-- подобная опасность не грозила нам даже в разгар подводной войны (1917

год)...

Одна мысль угнетает меня: месяцы быстро текут. Если мы слишком долго

будем откладывать мероприятия по укреплению нашей обороны, большая сила

может помешать нам завершить этот процесс".

Министры чрезвычайно внимательно отнеслись к нашим грозным

предупреждениям, но только после парламентских каникул, 23 ноября 1936 года,

Болдуин пригласил всех нас на совещание, где нам должны были сделать

обоснованное заявление по поводу обстановки в целом. Сэр Томас Инскип

выступил с откровенным и толковым сообщением, в котором не скрыл от нас

серьезности положения. В сущности он сказал, что наши подсчеты и, в

частности, мои заявления по этому поводу рисовали слишком мрачные

перспективы. Он сказал также, что предпринимаются большие усилия (так это в

действительности и было), дабы вернуть утраченные позиции, но нет причин,

которые оправдывали бы принятие правительством чрезвычайных мер, и что

подобные меры неизбежно нарушили бы всю промышленную жизнь страны, вызвали

бы серьезную тревогу и вскрыли бы все существующие недостатки, но что в

возможных пределах предпринимается все необходимое. В ответ на это сэр Остин

Чемберлен выразил наше общее мнение, заявив, что наша тревога не исчезла и

что мы отнюдь не удовлетворены. С этим мы и ушли.

Не могу спорить, можно ли было еще тогда, то есть в конце 1936 года,

выправить положение. Однако можно и нужно было добиться гораздо большего

ценой напряженных усилий. Нечего и говорить, что самый факт и последствия

таких усилий оказали бы огромное воздействие на Германию, если не на самого

Гитлера. Важнейший факт заключался в том, что немцы опередили нас как в

авиации, так и в военном производстве, если даже учесть наши сравнительно

меньшие военные потребности, а также то, что мы были вправе рассчитывать на

Францию, на французскую армию и на французскую авиацию. Уже не в наших силах

было опередить Гитлера или восстановить равенство в воздухе. Уже ничто не

могло помешать немецкой армии и немецкой авиации стать сильнейшими в Европе.

Мы лишь могли с помощью чрезвычайного напряжения сил, которое вывело бы нас

из равновесия, улучшить положение, но полностью его выправить мы уже были не

в состоянии.

Эти мрачные выводы, которые правительство не оспаривало всерьез,

бесспорно, оказали влияние на его внешнюю политику. И, пытаясь составить

определенное мнение о  решениях, которые принял Чемберлен, став

премьер-министром, в период, предшествовавший мюнхенскому кризису, и во

время самого кризиса, следует полностью учитывать влияние их. В то время я

был рядовым членом парламента и не занимал никакого официального поста. Я

делал все, что было в моих силах, чтобы побудить правительство начать

широкую и чрезвычайную подготовку, рискуя даже вызвать тревогу во всем мире.

При этом я рисовал, несомненно, еще более мрачную картину, чем она была в

действительности. Некоторые, возможно, считают, что упорное отстаивание мною

мнения о том, что мы отстали на два года, никак не согласовалось с моим

желанием схватиться с Гитлером в октябре 1938 года. Но я продолжаю считать,

что поступал правильно, подстегивая всеми способами правительство, и что при

всех обстоятельствах, которые будут описаны ниже, было бы лучше начать

борьбу с Гитлером в 1938 году, чем тогда, когда мы наконец вынуждены были

это сделать, -- в сентябре 1939 года. Но об этом позднее.

Вплоть до заключения перемирия в июне 1940 года, в мирное время и во

время войны, как частное лицо или как глава правительства я всегда

поддерживал тесные отношения с часто сменявшимися премьерами Французской

Республики и со многими ее ведущими министрами. Мне очень хотелось узнать

правду о перевооружении Германии и проверить свои выкладки с помощью данных,

имевшихся в их распоряжении. Поэтому я написал Даладье, с которым был лично

знаком.

 

Черчилль--Даладье 3 мая 1938 года

"Ваши предшественники Блюм и Фланден были столь любезны, что сообщили

мне французские данные о состоянии германских военно-воздушных сил за

последние годы. Я был бы весьма обязан, если бы Вы высказали  мне, какова

Ваша точка зрения сейчас. Я располагаю несколькими источниками информации,

надежность которых была доказана в прошлом, но мне хотелось бы проверить эти

сведения на основе данных, полученных из независимого источника".

В ответ Даладье прислал мне документ на семнадцати страницах,

датированный 11 мая 1938 года. Он писал, что этот документ "был всесторонне

продуман штабом французских военно-воздушных сил". Я показал этот важный

документ моим друзьям, работавшим в непосредственно заинтересованных в этом

вопросе английских министерствах. Французские выкладки о размерах германских

военно-воздушных сил несколько превышали английские данные. В начале июня я

смог написать Даладье, опираясь в значительной мере на авторитетное мнение.

 

Черчилль--Даладье 6 июня 1938 года

"Я весьма признателен Вам за исключительно ценную информацию,

полученную мною через французского военного атташе. Можете не сомневаться,

что я буду пользоваться ею крайне осторожно и только в наших общих

интересах.

Общая оценка состояния германских воздушных сил в настоящее время

совпадает с частным мнением, которое я смог составить по этому поводу.

Склонен думать, однако, что германская авиационная промышленность выпускает

несколько большее число самолетов, чем это полагают. Весьма вероятно, что к

1 апреля 1939 года германские военно-воздушные силы будут насчитывать 300

эскадрилий, а к 1 апреля 1940 года -- 400 эскадрилий".

Я очень хотел также сопоставить находившиеся в моем распоряжении

сведения о состоянии германской армии со сведениями, которые я смог получить

из английских источников. Поэтому я добавил следующее:

"Осмелюсь приложить очень коротенькую записку информационного

характера, содержащую сведения, которые мне удалось получить из различных

источников по поводу нынешней и предполагаемой будущей мощи германской

армии. Я бы хотел знать, согласуются ли эти сведения в общих чертах с

данными, которыми Вы располагаете. Было бы вполне достаточно, если бы Вы

отметили карандашом все те цифры, которые, по Вашему мнению, являются

неправильными.

 

Памятная записка

По состоянию на 1 июня германская армия насчитывает 36 регулярных и 4

танковые дивизии, полностью укомплектованных по штатам военного времени.

Нетанковые дивизии быстро приобретают способность утроиться, а в данное

время могут быть удвоены. Артиллерии может хватить полностью лишь на 70

дивизий. Офицеров всех родов войск недостает. Тем не менее, можно

предполагать, что к 1 октября 1938 года у немцев будет не менее 56 дивизий

плюс 4 танковые дивизии, то есть 60 полностью снаряженных и вооруженных

соединений типа дивизии.  Помимо этого, имеются обученные кадры, достаточные

для укомплектования еще примерно 36 дивизий, уже намеченных по плану. Для

этих дивизий может быть выделено вооружение, стрелковое оружие и небольшое

количество артиллерии, если для некоторой части действующей армии будут

установлены более низкие нормы. При этом не учитываются людские резервы

Австрии, которая могла бы выставить максимально 12 дивизий, готовых

использовать вооружение и боевую технику германской военной промышленности.

Помимо всего этого, имеется некоторое число людей и частей, не сведенных в

бригады, -- войска пограничной охраны, дивизии ландвера и так далее, которые

сравнительно плохо вооружены".

 

18 июня 1938 года Даладье написал мне:

"Мне было весьма приятно узнать, что сведения, приведенные в моем

письме от 16 мая, соответствуют Вашим данным.

Я считаю абсолютно правильными все сведения, касающиеся германской

армии, которые были приведены в памятной записке, приложенной к Вашему

письму от 6 июня. Следует отметить, однако, что из 36 дивизий обычного типа,

которыми уже располагает Германия, 4 полностью моторизованы, а 2 будут

моторизованы в ближайшее время".

Сведения, полученные нами после войны из германских источников,

показали, что эта схематическая картина состояния германской армии летом

1938 года была поразительно точной, учитывая, что составлена она была

частным лицом.

На протяжении этого рассказа не раз упоминалось о французской авиации.

Вплоть до 1933 года Франция занимала видное место среди европейских стран по

размерам военно-воздушного флота. Но в тот самый год, когда Гитлер пришел к

власти, выявилось роковое отсутствие интереса к авиации и поддержки ее.

Деньги стали отпускаться неохотно, уменьшилась производственная мощность

заводов, современные типы самолетов не создавались. Франция при своей

сорокачасовой рабочей неделе не могла производить столько, сколько

производила германская промышленность, напряженно работавшая в условиях,

приравненных к условиям военного времени. Все это произошло примерно тогда

же, когда Англия утратила равенство в воздухе, о чем было так подробно

рассказано. По существу, западные союзники, имея право создать любые

военно-воздушные силы, которые они сочли бы необходимыми для обеспечения

своей безопасности, пренебрегли этим жизненно важным оружием, тогда как

немцы, которым договор запрещал это, сделали это оружие острием своей

дипломатии и, в конечном счете, нападения.

Французское правительство Народного фронта в 1936 году и позднее

предприняло немало серьезных усилий по подготовке французской армии и

французского военного флота к войне. В области авиации соответственных

усилий  предпринято не было. Лишь летом 1938 года, когда министром авиации

стал Ги ла Шамбр, были предприняты энергичные меры с целью возрождения мощи

французской авиации. Но тогда уже оставалось всего лишь 18 месяцев. Какие бы

меры ни предприняла Франция, уже ничто не могло помешать росту германской

армии, усиливавшейся с каждым годом и догнавшей, таким образом, французскую

армию. Но вызывает удивление тот факт, что французская авиация была доведена

до подобного плачевного состояния. Не мне судить об ответственности и вине

министров дружественных и союзных стран, но когда во Франции начинают искать

"виновных", то, по-видимому, именно в этой области поиски должны быть

особенно тщательными.

Боевой дух английского народа и недавно избранного им парламента

неуклонно рос по мере того, как люди начинали сознавать германскую, а вскоре

германо-итальянскую опасность. Английский народ теперь хотел и даже жаждал

всевозможного рода мероприятий, которые могли бы положить конец его

тревогам, если бы они были предприняты на два-три года раньше. Но если его

настроение стало более правильным, то сила его противников, а также

трудность его задачи возросли. Многие утверждают, что после того, как мы

покорно смирились с захватом Рейнской области, уже ничто, кроме войны, не

могло бы остановить Гитлера. Окончательное суждение вынесут будущие

поколения. Многое, однако, можно было сделать для того, чтобы мы были лучше

подготовлены и таким образом подстерегавшая нас опасность уменьшилась. А кто

может сказать, как развивались бы в этом случае события?

 

Глава четырнадцатая

 

ИДЕН В МИНИСТЕРСТВЕ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ.

 

ЕГО ОТСТАВКА

 

Министр иностранных дел занимает в британском кабинете особое

положение. Он находится на высоком и ответственном посту, и к нему относятся

с явным уважением, но обычно, если не весь кабинет, то по крайней мере его

главные члены внимательно следят за тем, как он ведет дела. Он обязан обо

всем информировать их. Как правило, он знакомит своих коллег со всеми

деловыми телеграммами, отправляемыми и получаемыми им, с докладами наших

посольств за границей, показывает им записи своих бесед с иностранными

послами и другими высокопоставленными лицами. Так, по крайней мере, обстояло

дело, когда я был членом кабинета. Такое тщательное наблюдение, конечно, в

первую очередь осуществляет премьер-министр, который лично или через кабинет

несет ответственность за контроль и имеет право контроля основной линии

внешней политики. От него во всяком случае не должно быть никаких секретов.

Ни один министр иностранных дел не может выполнять свои задачи, если он не

пользуется постоянной поддержкой своего шефа. Для того чтобы все шло гладко,

необходимо не только согласие между ними по основным принципам, но и полное

единство взглядов и даже в известной мере сходство темпераментов. Это тем

более важно, если премьер-министр сам уделяет особое внимание внешней

политике.

Иден был министром иностранных дел Болдуина, стремление которого к миру

и спокойной жизни было всем хорошо известно. Он не принимал активного

участия в руководстве внешней политикой. Чемберлен же стремился осуществлять

деспотический контроль за деятельностью многих министерств. У него были свои

определенные взгляды на вопросы внешней политики, и с самого начала он

утвердил свое бесспорное право обсуждать внешнеполитические проблемы с

иностранными послами. Занятие им поста премьер-министра означало поэтому

небольшое, но существенное изменение в положении министра иностранных дел.

К этому добавилось глубокое, хотя вначале и скрытое, различие в точках

зрения и настроениях. Премьер-министр хотел поддерживать хорошие отношения с

обоими европейскими диктаторами и считал, что лучший метод -- это

умиротворение и попытки избегать всего, что могло бы оскорбить их. Иден же

прославился в Женеве, сплотив европейские страны против одного из

диктаторов. Получив свободу рук, он, вполне вероятно, довел бы санкции до

грани войны, а быть может, и дальше. Он был верным сторонником союза с

Францией. Он только что настаивал на "переговорах штабов". Он стремился

установить более тесные отношения с Советской Россией. Он сознавал

опасность, которую представлял собой Гитлер, и страшился ее. Его тревожила

слабость наших вооружений и воздействие этого фактора на внешнюю политику.

Можно сказать, что у нас с ним по существу не было серьезных расхождений во

взглядах; правда, он был у власти. Поэтому мне с самого начала казалось, что

между этими двумя ведущими членами кабинета, несомненно, возникнут

расхождения по мере того, как международная обстановка будет становиться все

более напряженной.

Начиная с лета 1937 года и до конца этого года расхождения в методах и

целях между премьер-министром и его министром иностранных дел все

усиливались. События, приведшие к отставке Идена в феврале 1938 года,

развивались логическим путем.

Прежде всего разногласия возникли в вопросе о наших отношениях с

Германией и Италией. Чемберлен намерен был добиваться благосклонности обоих

диктаторов. В июле 1937 года он пригласил на Даунинг-стрит итальянского

посла графа Гранди. Беседа проходила с ведома Идена, но в его отсутствие.

Чемберлен говорил о своем желании добиться улучшения отношений между Англией

и Италией. Граф Гранди высказал предположение, что первым шагом могло бы

явиться личное письменное обращение премьер-министра к Муссолини. Чемберлен

тут же, во время беседы, сел и написал такое письмо. Он отправил письмо, не

показав его министру иностранных дел, находившемуся в то время в

министерстве иностранных дел, на расстоянии всего лишь нескольких ярдов.

Письмо не дало никаких ощутимых результатов, и наши отношения с Италией

ввиду усилившейся итальянской интервенции в Испании все ухудшались.

Чемберлен был проникнут сознанием своей особой личной миссии,

состоявшей, по его мнению, в том, чтобы достигнуть дружеского соглашения с

диктаторами Италии и Германии, и считал, что он сумеет этого добиться. В

качестве предварительного шага к общему урегулированию разногласий с

Муссолини он готов был признать захват Италией Абиссинии. Гитлеру он готов

был предложить уступки в вопросе о колониях. В то же время он не был склонен

уделить сколько-нибудь значительное внимание проблеме укрепления английских

вооруженных сил или необходимости тесного сотрудничества с Францией как в

военно-штабной, так и в политической областях. Иден же был убежден, что

какое бы то ни было соглашение с Италией возможно лишь как часть общего

урегулирования средиземноморских проблем, которое затрагивало бы и Испанию и

было бы достигнуто в тесном взаимопонимании с Францией. Признание нами

позиции Италии в Абиссинии было бы важным козырем в наших переговорах с

Италией о таком урегулировании. Министр иностранных дел считал, что

неправильно было бы отказываться от этого козыря на предварительной стадии и

в то же время проявлять слишком большое желание начать переговоры.

Осенью 1937 года эти разногласия приобрели большую остроту. Чемберлен

считал, что министерство иностранных дел мешает ему в его попытках начать

переговоры с Германией и Италией, а Иден был того мнения, что его начальник

проявляет чрезмерную поспешность в своем подходе к диктаторам, особенно в

условиях, когда английские вооруженные силы так слабы. Таким образом, между

ними существовали глубокие расхождения как практического, так и

психологического порядка.

Несмотря на мои разногласия с правительством, я очень симпатизировал

министру иностранных дел. Он казался мне самым решительным и смелым

человеком в правительстве, и хотя как личный секретарь, а позднее как

заместитель министра иностранных дел он вынужден был приноравливаться ко

многим вещам, которые я критиковал и которые я все еще осуждаю, я был

убежден, что мыслит он правильно и понимает суть дела. Со своей стороны он

считал себя обязанным приглашать меня на приемы в министерстве иностранных

дел, и мы свободно общались с ним.

Осенью 1937 года, идя несколько разными путями, мы с Иденом пришли к

одинаковому мнению о том, что нельзя допускать активного вмешательства

держав оси в гражданскую войну в Испании. Я всегда поддерживал его в палате

общин, когда он действовал решительно, хотя эти действия и были чрезвычайно

ограничены по своему характеру. Я знал, как трудно ему иметь дело с

некоторыми из его старших коллег по кабинету и с его непосредственным

начальником. Я знал, что он действовал бы смелее, если бы не был связан по

рукам и ногам. В конце августа мы часто виделись с ним в Каннах, и однажды я

пригласил его и Ллойд Джорджа на завтрак в ресторан, находившийся на полпути

между Каннами и Ниццей. Мы говорили на самые разнообразные темы: о борьбе в

Испании, о постоянном вероломстве Муссолини и о его интервенции в Испании --

и в конце затронули, конечно, вопрос о неуклонно растущей мощи Германии. Я

полагал, что мы все придерживались в общем одинакового мнения. Министр

иностранных дел, естественно, был весьма сдержан во всем, что касалось его

отношений с его начальником и коллегами, и эта деликатная тема не

затрагивалась. Он держался исключительно корректно, но все же я был уверен,

что он не чувствует себя счастливым на своем высоком посту.

Вскоре на Средиземном море возник кризис, с которым он твердо и умело

справился, и в результате этот 'кризис был разрешен так, что это делало

честь нашей политике. Ряд торговых судов был потоплен так называемыми

испанскими подводными лодками. Не было ни малейшего сомнения, что лодки были

не испанские, а итальянские. Это были явно пиратские действия, и они

побудили к активности всех знавших о них. 10 сентября в Нионе собралась

конференция средиземноморских держав. На конференцию поехал министр

иностранных дел в сопровождении Ванситтарта и начальника военно-морского

штаба Чэтфилда.

 

Черчилль -- Идену 9 сентября 1937 года

"В своем последнем письме Вы указывали, что были бы весьма рады

повидать перед отъездом из Женевы Ллойд Джорджа и меня. Сегодня мы

встретились, и я осмелюсь изложить Вам наше мнение.

Настал момент призвать Италию выполнить свой международный долг.

Необходимо положить конец пиратским действиям подводных лодок на Средиземном

море и потоплению судов многих стран, когда ставится под угрозу жизнь членов

команд этих судов. Для этого все средиземноморские державы должны

договориться о том, чтобы держать свои подводные лодки вдали от определенных

торговых путей. На этих торговых путях французские и английские военные

корабли должны вести поиски подводных лодок, и обнаруженную с помощью

гидролокатора подводную лодку необходимо преследовать и топить как пирата.

Италию следует самым вежливым образом просить принять в этом участие. Если

же она не пожелает, ей нужно заявить: "Вот что мы собираемся предпринять".

Прошу Вас, используйте это письмо частным образом или публично, как Вы

сочтете это полезным в интересах Англии и дела мира.

P. S. Я прочел это письмо Ллойд Джорджу, который выразил свое полное

согласие с ним".

Конференция в Нионе была непродолжительной и увенчалась успехом. Было

решено создать англо-французские патрули по борьбе с подводными лодками.

Задачи этих патрулей не оставляли сомнения в том, какая судьба будет ждать

любую обнаруженную подводную лодку. Италия неохотно согласилась с этим, и

преступные действия сразу же прекратились.

Нионская конференция, хотя это был лишь изолированный инцидент,

показывает, какое сильное влияние на настроения и политику диктаторов могли

бы совместно оказать Англия и Франция, если бы они твердо выразили свою

готовность применить силу. Нельзя категорически утверждать, что подобная

политика на данной стадии предотвратила бы войну. Она вполне могла бы

отсрочить ее. Известно, что, в то время как "умиротворение" во всех его

формах лишь поощряло агрессию и усиливало власть диктаторов над их

собственными народами, всякий признак позитивного контрнаступления западных

демократий немедленно ослаблял напряжение. Так обстояло дело на протяжении

всего 1937 года. Затем обстановка и условия изменились.

В начале октября 1937 года я был приглашен в министерство иностранных

дел на обед в честь премьера Югославии Стоядиновича.

После обеда, когда все мы встали из-за стола и я беседовал с Иденом, к

нам подошел лорд Галифакс. Он весело сообщил, что Геринг пригласил его

посетить Германию, чтобы поохотиться, и он надеялся, что ему, очевидно,

удастся встретиться с Гитлером. Он сказал, что говорил об этом с

премьер-министром, который полагал, что это будет очень хорошим делом, а

поэтому он принял приглашение. Мне показалось, что Иден был удивлен и что

ему это не понравилось. Но в общем все сошло благополучно. Галифакс

отправился в Германию как "магистр по лисьей охоте". Нацистская печать

приветствовала его как "лорда Галалифакса". "Галали!" -- таков был охотничий

клич на континенте. После спортивных развлечений он действительно был

приглашен в Берхтесгаден и имел неофициальную беседу с Гитлером, который

держался с ним запросто. Беседа шла не слишком хорошо. Трудно себе

представить двух людей, менее способных понять друг друга. С одной стороны,

йоркширский аристократ, клерикал, ярый миролюбец, воспитанный в обстановке

радушного благожелательства, которым была отмечена вся жизнь старой Англии,

хорошо проявивший себя на войне как офицер. С другой -- злой дух,

поднявшийся из нищеты, пламенеющий при мысли о поражении, сжигаемый

ненавистью и обуреваемый жаждой мщения, преисполненный намерения сделать

германскую расу хозяином Европы, а быть может, и всего мира. Беседа

оказалась лишь пустой болтовней и оставила чувство недоумения ¹.

¹ Беседа не оказалась "пустой болтовней". В ходе этой беседы

(19.11.37.) Галифакс отметил заслуги Гитлера в "уничтожении коммунизма",

сказал, что Германия по праву может считаться "бастионом Запада против

большевизма", дал понять Гитлеру, что Англия готова предоставить ему свободу

действий в Центральной и Восточной Европе, в частности в отношении Австрии,

Чехословакии и Данцига. Он, правда, сделал оговорку, что Германия должна

осуществлять экспансию, не прибегая к вооруженной силе.

 

Здесь уместно упомянуть о том, что Риббентроп дважды приглашал меня

посетить Гитлера. Задолго до этого, еще будучи заместителем министра колоний

и майором Оксфордширского территориального кавалерийского полка, я в

качестве гостя кайзера присутствовал на германских маневрах в 1907 и в 1909

годах. Но теперь было иное дело. Возник смертельный спор, и я принимал в нем

участие. Я охотно встретился бы с Гитлером, если бы был уполномочен на то

Англией. Но, отправившись туда как частное лицо, я поставил бы себя и свою

страну в невыгодное положение. Если бы я согласился с пригласившим меня в

гости диктатором, я ввел бы его в заблуждение. Если бы я не согласился с

ним, он был бы оскорблен и меня обвинили бы в том, что я испортил отношения

между Англией и Германией. Поэтому я отклонил или, скорее, оставил без

внимания оба приглашения. Англичане, посетившие в эти годы германского

фюрера, оказались впоследствии в неудобном положении или были

скомпрометированы. Но никто не был так сильно введен в заблуждение, как

Ллойд Джордж, восторженные рассказы которого о его беседах с Гитлером

сегодня странно читать. Гитлер, бесспорно, обладал даром зачаровывать людей,

а сознание силы и власти может производить непомерно сильное впечатление на

посетителя.

В те ноябрьские дни Иден испытывал все большее беспокойство по поводу

медленных темпов нашего перевооружения.

11 ноября он встретился с премьер-министром и попытался поделиться с

ним своими опасениями. Невилл Чемберлен не стал долго его слушать и

посоветовал ему "пойти домой и принять таблетку аспирина". Возвратившись из

Берлина, Галифакс сообщил о своей беседе с Гитлером. Тот заявил ему, что

единственная нерешенная проблема в отношениях между Англией и Германией -это

вопрос о колониях. По мнению Галифакса, немцы не спешили. Перспектив на

немедленное установление мира не было. Его выводы были неблагоприятными, а

настроение подавленным.

В феврале 1938 года министр иностранных дел убедился в том, что он

почти полностью изолирован в кабинете, тогда как премьер-министр,

возражавший против его взглядов, пользуется сильной поддержкой. Целая группа

влиятельных министров считала политику министерства иностранных дел опасной

и даже вызывающей. С другой стороны, более молодые министры готовы были

понять точку зрения Идена. Некоторые из них позднее жаловались, что он не

пожелал им довериться. Однако он не собирался создавать какую-то группировку

для борьбы со своим руководителем. Начальники штабов не могли оказать ему

никакой   помощи. Кстати, они занимали осторожную позицию и слишком

акцентировали опасности создавшегося положения. Они не хотели чересчур

сближаться с французами, опасаясь, что это вынудит нас взять на себя такие

обязательства, выполнить которые мы окажемся не в состоянии. Они скептически

оценивали военную мощь России после чистки, которая там была проведена. Они

считали необходимым подходить к разрешению наших проблем так, как если бы у

нас было три врага -- Германия, Италия и Япония, которые могли напасть на

нас одновременно, тогда как помочь нам мало кто мог. Мы могли бы просить

предоставить в наше распоряжение воздушные базы во Франции, но мы были бы не

в состоянии послать армию сразу же. Даже это скромное предложение

натолкнулось в кабинете на сильное сопротивление.

Однако явный разрыв произошел в связи с новой и особой проблемой.

Вечером 11 января 1938 года английского посла в Вашингтоне посетил

заместитель американского государственного секретаря Сэмнер Уэллес с

секретным и конфиденциальным письмом президента Рузвельта Чемберлену. В этом

письме президент выражал глубокое беспокойство по поводу ухудшения

международного положения и предлагал взять на себя инициативу встречи в

Вашингтоне представителей некоторых правительств для обсуждения основных

причин существующих разногласий. Однако прежде чем предпринять такой шаг, он

хотел узнать мнение английского правительства об этом плане, оговорив, что

ни одно другое правительство не должно быть осведомлено ни о характере этого

предложения, ни о самом его существовании. Он просил ответа на это письмо не

позднее 17 января и дал понять, что обратится к правительствам Франции,

Германии и Италии только в том случае, если его предложение встретит

"сердечную и полную поддержку правительства его величества". Это был

исключительно важный и смелый шаг.

Препровождая это секретнейшее письмо в Лондон, английский посол сэр

Рональд Линдсей писал, что, с его точки зрения, план, выдвинутый

президентом, представляет собой подлинную попытку ослабить международное

напряжение и что, если правительство его величества откажет ему в своей

поддержке, это сведет на нет успехи англо-американского сотрудничества,

достигнутые за последние два года. Самым настоятельным образом он

рекомендовал английскому правительству принять это предложение. Министерство

иностранных дел получило вашингтонскую телеграмму 12 января и в тот же вечер

послало копию  ее премьер-министру, находившемуся в своей загородной

резиденции. На следующее утро он прибыл в Лондон и по его указаниям был

составлен ответ на письмо президента. В это время Иден проводил

кратковременный отпуск на юге Франции. Ответ Чемберлена сводился к тому,

что, хотя он ценит доверие президента Рузвельта, выразившееся в том, что тот

проконсультировался с ним в связи с предлагаемым планом уменьшения

напряжения, существующего в Европе, он хотел бы объяснить, в каком положении

находятся его собственные попытки достичь соглашения с Германией и Италией,

в особенности с последней. "Правительство его величества готово со своей

стороны, по возможности с одобрения Лиги Наций, признать де-юре оккупацию

Абиссинии Италией, если бы оно убедилось в том, что итальянское

правительство со своей стороны обнаруживает признаки желания способствовать

восстановлению доверия и дружественных отношений".

Премьер-министр упоминает об этих фактах, говорилось далее в письме,

для того, чтобы президент мог судить о том, не помешает ли его предложение

анг<