Часть III. Учитель школы Линдси

Люси Мод Монтгомери

КИЛЬМЕНИ ИЗ СТАРОГО САДА

 

Перевод Г. Эрли

2020

 

Моей кузине Беатрис А. Макинтайр
с нежностью посвящаю эту книгу

 

Прекрасен Кильмени ясный взор.

Он грустен бывает порой,

Но в нем изумрудных холмов простор

И туман над уснувшей водой.

 

***

Не в силах поэт воспеть этот взгляд,

В нем ни спеси, ни гордости нет…

 

***

Бела, как лилии свежий цветок,

А щечки как бархат нежны.

Звучит ее ласковый голосок,

Как песня морской волны.

Джеймс Хогг «Пробуждение королевы» [1]

 

Глава I. Думы о юности

В один из дней ранней весны солнечный свет, медово-прозрачный и сладостный, струился по стенам кирпичных зданий Квинслендского колледжа, мягко ложился на дорожки сада, рисовал золотом и сепией неосязаемые полосы между нагими стволами старых вязов и кленов и нашептывал нарциссам, которые робко проклюнулись под окнами студенческой гардеробной, что пришло время цвести.

Юный апрельский ветер, тоже свежий и сладостный, как будто вернулся с прогулки по полям памяти, а не по тусклым городским улочкам, мурлыкал в верхушках деревьев и пытался распрямить кудряшки плюща, который укрывал стену главного здания. Этот ветер знал много песен, но каждому слушателю пел свое – то, что человеку хотелось слышать. Студентам, которые только что стали выпускниками «Старины Квинсли» в присутствии взволнованных родителей, сестер, возлюбленных и друзей, ветер напевал песни о радужных надеждах, славе и будущих успехах, которым, возможно, никогда не суждено сбыться, однако мечтать о них стоило. Да поможет Бог человеку, который никогда не знал сладких грез, покидая свою альма-матер, не строил воздушных замков и не представлял себя владельцем просторных поместий где-нибудь в Испании. Такой человек добровольно утрачивает право первородства.

Толпа вылилась из вестибюля, растеклась по кампусу и рассеялась по улочкам за его пределы. Эрик Маршалл и Дэвид Бейкер вышли из здания вместе. В этот день один из них окончил факультет изящных искусств как первый ученик, а другой явился на выпускной, чтобы с гордостью разделить успех своего друга.

Между двумя этими людьми с давних пор установилась прочная дружба, хотя Дэвид был на десять лет старше Эрика, если говорить о возрасте, и на сто лет старше, если говорить о знании жизни. Опыт борьбы с жизненными трудностями обычно старит человека куда быстрее и действеннее, чем само время.

Внешне молодые люди были ничуть не похожими, хотя приходились друг другу двоюродными братьями. Эрик Маршалл, высокий, широкоплечий, поджарый, шел свободной, легкой походкой, которая наводила на мысль о внутренней силе и властности. Он был одним из тех любимцев фортуны, которым завидуют менее удачливые смертные, задаваясь вопросом: почему богиня осыпает дарами его одного. Он был не только умен и добр, но обладал тем неповторимым обаянием, которое не зависит ни от физической красоты, ни от способностей человека. У него были решительные серо-голубые глаза и твердый подбородок, темные каштановые волосы чуть золотились, когда на них падал солнечный свет. Он был богатым наследником с блестящими перспективами, считался человеком практичным, не был замечен в романтических мечтаниях и никогда не строил воздушных замков.

– Боюсь, не стоит ожидать донкихотства от Эрика Маршалла, – сказал однажды профессор из Квинсли, который отличался привычкой изрекать многозначительные пророчества. – Но решившись стать Дон-Кихотом, он освободится от своего единственного недостатка.

Дэвид Бейкер был приземистым, коренастым мужчиной с некрасивыми, неправильными чертами лица. Его карие глаза глядели остро и недоверчиво, а губы как-то комично кривились, иногда насмешливо, иногда скептически или с видом превосходства. В голосе его звучали мягкие, музыкальные, почти женские нотки, но те немногие, кому довелось столкнуться с Дэвидом Бейкером в праведном гневе и послушать, как он тогда разговаривает, предпочитали не повторять этого опыта. Он был врачом, специалистом по болезням горла и голоса, и уже начал приобретать известность. Служил он в штате медицинского факультета Квинсли, и поговаривали, что как только освободится вакансия в Макгилле[2], он ее займет.

Нынешнего успеха он добился, пройдя сквозь такие испытания и трудности, которые отпугнули бы большинство мужчин. В тот год, когда Эрик только родился, Дэвид Бейкер служил мальчиком на побегушках в крупном магазине «Маршалл и К°». Тринадцать лет спустя он окончил медицинский факультет Квинсли. Господин Маршалл оказал своему племяннику всю возможную поддержку, какую только могла вынести гордость Дэвида Бейкера, и теперь настаивал на том, чтобы отправить молодого человека учиться в аспирантуру, в Лондон или Германию. Дэвид Бейкер в конце концов выплатил каждый цент, вложенный мистером Маршаллом, но продолжал испытывать страстную благодарность к своему доброму, щедрому патрону, а его сына любил сильнее, чем родного брата. С пристальным интересом он следил за обучением Эрика в колледже. И теперь настаивал, чтобы Эрик занялся изучением права или медицины, после того как окончил курс изящных искусств. Каково же было его разочарование, когда Эрик решил заняться коммерцией, пойдя по стопам отца.

– Это пустая трата таланта, – ворчал Дэвид, когда они выходили из дверей колледжа. – Ты мог бы добиться серьезных успехов и славы в юриспруденции. Твое красноречие как будто создано для выступления в суде. С твоей стороны нечестно посвящать свою жизнь коммерции, это все равно что идти наперекор судьбе. Где твое самолюбие, приятель?

– В нужном месте, – смеясь, ответил Эрик. – Ты удивишься, но в нашей молодой, растущей стране есть немало мест для приложения сил. Да, я собираюсь заняться коммерцией. В первую очередь, потому что таково было заветное желание отца с тех пор, как я родился. Я причинил бы ему боль, если бы сейчас отказался исполнить это желание. Он хотел, чтобы я окончил факультет изящных искусств, так как гуманитарное образование, по его мнению, необходимо каждому образованному человеку. И вот теперь, когда я окончил учебу, он хочет, чтобы я занялся делами фирмы.

– Отец не стал бы противиться тебе, если бы знал, что у тебя иные планы.

– Не стал бы. Но все дело в том, что я сам этого хочу, Дэвид. У тебя такое стойкое предубеждение перед коммерцией, что тебе не приходит в голову: она может нравиться другим людям. В мире и без того много юристов, даже слишком много. Зато не хватает хороших, честных бизнесменов, готовых работать на благо человечества, украшать страну, строить крупные предприятия, честно и разумно управлять ими, стремиться к высоким целям и достигать их. Видишь, я снова принялся оттачивать красноречие, мне пора остановиться. А что касается самолюбия, старина, то оно буквально переполняет меня! Я собираюсь превратить марку «Маршал и К°» в предприятие, известное всей стране. Отец начал свою трудовую жизнь бедным мальчиком с фермы в Новой Шотландии. Он создал бизнес, который знают во всей провинции. Моя цель – чтобы через пять лет о нем узнали на побережье, а через десять лет – во всей Канаде. Неужели это менее благородная цель, чем представлять в суде черное белым или открыть какую-нибудь новую болезнь с устрашающим названием, чтобы пугать несчастных людей? Пусть лучше они отходят в мир иной в блаженном неведении об истинной причине своей смерти.

– Раз ты принялся упражняться в остроумии, я не буду с тобой спорить, – сказал Дэвид, пожав плечом. – Делай, что считаешь нужным. Отговаривать тебя – все равно что штурмовать крепость голыми руками. Фух, этой улице нет конца! Что заставило наших предков построить город на склоне холма? Я уже не такой стройный и прыткий, как был на выпускном десять лет назад. Кстати, сколько девушек учились на твоем курсе? Двадцать, если я правильно сосчитал. А когда я окончил колледж, с нами учились только две девушки, в Квинсли они были первыми. Прекрасно они провели раннюю юность, нечего сказать, – всегда сосредоточенные и серьезные, они даже не могли от души повертеться перед зеркалом в лучшие годы. При этом, заметь, они были красавицами, просто красавицами. Как быстро изменились времена, судя по тому, сколько сегодня я видел у вас студенток. Среди них была девушка, на вид не больше восемнадцати лет, она выглядела так, словно ее сотворили из золота, розовых лепестков и росы.

– Пророк заговорил стихами, – засмеялся Эрик. – Это была Флоренс Персиваль, первая ученица математического курса, честное слово, я не вру. Ее многие считали первой красавицей. Не могу сказать, что разделяю общее мнение. Мне не по душе белокурые херувимчики, я предпочитаю ей Агнес Кемпион. Ты заметил ее? Такая высокая, темноволосая девушка с густыми косами, с бархатистым румянцем, ее награждали за выдающиеся успехи в философии.

– Я ее заметил, – многозначительно заметил Дэвид, бросив украдкой острый взгляд на друга. – Я рассмотрел ее весьма придирчиво, особенно после того, как услышал позади чрезвычайно интересные сведения. Кто-то прошептал, что в будущем мисс Кемпион превратится в миссис Эрик Маршалл. Вот после этого я уставился на нее во все глаза.

– В этих сведениях нет ни слова правды, – отмахнулся Эрик. – Мы с Агнес близкие друзья, не более того. Она мне нравится, пожалуй, я даже восхищаюсь ею больше, чем любой другой девушкой. Но уверяю тебя, если будущая миссис Эрик Маршал существует во плоти, мне пока не доводилось ее встретить. Я еще не принимался за ее поиски и не намерен этого делать, по крайней мере в ближайшие годы. Мне есть чем заниматься помимо этого, – заключил он с легким пренебрежением.

И всякому услышавшему эти слова, было ясно, что Купидон, будучи слепым божеством, но отнюдь не глухим, непременно Эрику отомстит.

– Однажды ты встретишь свою избранницу, несмотря на все твое пренебрежение, – сухо сказал Дэвид. – Рискну предположить, что ты скоро начнешь искать ее, если судьба сама не приведет ее тебе в ближайшее время. Небольшой совет, о сын своей матери. Когда примешься ухаживать, не теряй здравого смысла.

– А ты считаешь, что я могу потерять голову? – насмешливо спросил Эрик.

– Что ж, я не слишком доверяю тебе, если хочешь знать, – сказал Дэвид, покачав головой. – За половину твоей шотландской простонародной крови я совершенно спокоен, но что касается кельтской половины – у меня большие сомнения. Когда в жилах у человека течет кельтская кровь, он не может поручиться, в какой момент вспыхнет или пустится в пляс, особенно если речь идет о любви. Ты запросто можешь потерять голову от какой-нибудь маленькой дурочки или на всю жизнь сделать себя несчастным ради благосклонного взгляда какой-нибудь злючки. Так что когда выберешь жену, пожалуйста, имей в виду, что я оставляю за собой право откровенно выразить свое мнение о ней.

– Ты можешь выражать любые мнения, какие тебе заблагорассудится, но принимать окончательное решение буду я, и только я, – сказал Эрик.

– Не горячись, о ты, упрямая ветвь упрямого рода, – прорычал Дэвид, с нежностью глядя на друга. – Уж это мне известно, поэтому я не буду знать покоя, пока не увижу тебя женатым на подходящей девице. Найти ее нетрудно. Девять из десяти наших девушек на выданье годятся в жены королям. Но нельзя забывать о том, что существует десятая.

– Ты точь-в-точь благоразумная Алиса из сказки, которая беспокоилась о будущем своих нерожденных детей, – возмутился Эрик.

– Между прочим, напрасно смеются над бедной Алисой, – серьезно сказал Дэвид. – Любой врач тебе это скажет. Возможно, она слегка перестаралась, но в сущности была совершенно права. Уж лучше бы люди получше заботились о своих нерожденных детях – об их наследственности, физической, умственной и нравственной, – тогда у них было бы куда меньше причин беспокоиться после того, как дети появятся на свет. Поверь, в этом случае мир был бы куда более приятным местом для жизни, и человечество улучшалось бы с каждым поколением, куда быстрее, чем до сих пор.

– Ну все, раз ты оседлал любимого конька и принялся рассуждать о наследственности, я не буду с тобой спорить, Дэвид. Но что касается вопроса моей женитьбы, если уж ты торопишь меня поскорее найти жену, почему бы...

Эрик едва не сказал: «Почему бы тебе самому не жениться на подходящей девушке и не подать мне хороший пример?» – но вовремя сдержался. Он знал, что в душе Дэвида Бейкера еще не затянулась старая рана, так что не стоило ее бередить даже на правах близкого друга, поэтому изменил вопрос:

–...Почему бы тебе не предоставить богам вершить судьбу, кажется, это входит в их обязанности? Я-то думал, что ты твердо веришь в предопределение.

– В общем, да, – осторожно ответил Дэвид. – Как говаривала моя любимая тетушка: «Чему быть, того не миновать, а чему не бывать – иногда тоже случается». Именно из-за таких неожиданностей обычно все идет под откос. Уверен, что ты считаешь меня старым занудой, Эрик, но мне известно об этом мире больше, чем тебе. И я твердо верю Теннисону[3], помнишь, как говорил его Артур: «Нет под небом любви сильней, чем первая любовь». Я хочу, чтобы ты благополучно полюбил какую-нибудь хорошую девушку, и чем скорее, тем лучше. Жаль, что мисс Кемпион не станет твоей избранницей. Она понравилась мне, что правда, то правда. Она добрая, сильная и правдивая, у нее глаза женщины, которая умеет любить. Кроме того, она из хорошей семьи, хорошо воспитана и образованна, – а это три необходимые условия при выборе будущей жены, ведь ей суждено стать матерью твоих детей, друг мой.

– Я согласен с тобой, – небрежно сказал Эрик. – И женюсь только на женщине, которая будет этим условиям удовлетворять. Но, повторю, я не влюблен в Агнес Кемпион, а если бы влюбился – у меня все равно ничего бы не вышло. Она не только хороша, но и помолвлена с Ларри Уэстом. Помнишь Уэста?

– Это тот худой, длинноногий парень, с которым ты дружил первые два года в колледже? И куда он делся потом?

– Ему пришлось бросить учебу после второго курса из-за нехватки денег. Знаешь, ему все равно пригодился колледж. Последние два года он преподает в школе, где-то в глуши, на острове Принца Эдуарда. Он не отличается хорошим здоровьем, бедняга, – никогда не отличался, но при этом учился как одержимый. Я не получал от него вестей с февраля. Он тогда беспокоился, что не сумеет продержаться до конца учебного года. Надеюсь, он не сломается. Он замечательный человек и достоин Агнес Кемпион. Ну вот мы и пришли. Зайдешь к нам, Дэвид?

– Не сегодня, совсем нет времени. Мне нужно съездить к Северной оконечности, взглянуть на одного пациента, замечательный случай. Никто не может понять, в чем дело. Он поставил в тупик всех врачей и меня тоже, но я выясню, что с ним не так, если, конечно, он до этого доживет.

 

Глава II. Письмо судьбы

Эрик, узнав, что его отец еще не вернулся из колледжа, зашел в библиотеку и уселся читать письмо, которое захватил со столика в холле. Письмо было от Ларри Уэста, и с первых же строк лицо Эрика утратило обыкновенный отсутствующий вид, на нем отразился живейший интерес.

 

«Я пишу, чтобы попросить тебя об одолжении, Маршалл, – писал Уэст. – Дело в том, что я попал в руки филистимлян, то есть врачей. Всю зиму я чувствовал себя неважно, но держался, надеясь закончить учебный год. Но на прошлой неделе моя хозяйка – святая в очках и коленкоровом платье – взглянула на меня как-то утром, когда я сидел за столом, и очень мягко сказала:

– Вам следует сразу после завтрака поехать в город и обратиться к врачу.

И я поехал, подчиняясь отданному приказанию. Миссис Уильямсон из тех женщин, которых следует слушаться беспрекословно. У нее есть одна неприятная привычка: так или иначе она заставит вас признать ее правоту и убедит, что вы были бы глупцом, если бы не последовали ее совету. Все, что у нее сегодня на уме, вы будете обдумывать завтра.

В Шарлоттауне я проконсультировался с врачом. Он бил и стучал по мне, одним концом прикладывал трубку, а другим – слушал и наконец заявил, что я должен прекратить работу немедленно и сейчас же убираться с острова Принца Эдуарда куда-нибудь в такое место, где не дует весенний северо-восточный ветер. Он потребовал, чтобы я прекратил работу до самой осени. Таким был его вердикт, и миссис Уильямсон уж постарается воплотить его в жизнь.

Я работаю последнюю неделю, затем начнутся трехнедельные пасхальные каникулы. И мне хотелось бы, чтобы ты приехал и занял мое место учителя в школе Линдси с конца мая и на весь июнь. Когда окончится учебный год, появится много учителей, которые ищут место, но сейчас найти подходящую замену не получится. Несколько учеников у меня готовятся к вступительным экзаменам в Королевскую Академию, совсем не хочется бросать их на произвол судьбы или передавать нежным заботам какого-нибудь заштатного учителя, который едва читает по-латыни и еще меньше по-гречески. Приди и возьми школу до конца семестра, о ты, избалованный сын роскоши! Ты получишь немало пользы, когда поймешь, каким богатым чувствует себя человек, зарабатывая двадцать пять долларов в месяц своими собственными трудами.

Серьезно, Маршалл, я надеюсь, что ты приедешь, потому что мне больше не к кому обратиться. Работа несложная, хотя наверняка покажется тебе однообразной. Конечно, маленькое фермерское селение на северном побережье – место не слишком оживленное. Восход и заход солнца – вот наиболее захватывающие события обычного дня. Но люди здесь добрые и гостеприимные, а сам остров Принца Эдуарда в июне похож на счастливый сон, поверь, тебе не приходилось видеть ничего подобного. В пруду водится форель, и ты всегда найдешь в гавани какого-нибудь старого моряка, который с удовольствием возьмет тебя с собой ловить треску и раков.

Я оставлю тебе свою квартиру в пансионе. Ты найдешь ее удобной, от школы она находится на расстоянии полезной прогулки. Миссис Уильямсон – добрейшая душа, к тому же она из тех старомодных поваров, которые по будням кормят как в праздники.

Ее муж Роберт, или старина Боб, как его все называют, несмотря на свои шестьдесят лет тот еще фрукт. Он веселый старый болтун, за словом в карман не полезет, и при этом в каждой бочке затычка. Он знает всё о жителях Линдси в трех поколениях.

Детей у них нет, но у старины Боба есть черный кот – любимец и предмет особой гордости. Кота зовут Тимоти, именно так его и следует величать. Если хочешь сохранить добрые отношения с Робертом, никогда, слышишь, никогда не называй его любимца просто котом или Тимом. Иначе не будет тебе прощения, и старина Боб навсегда заклеймит тебя, как человека неподходящего, которому нельзя доверять школу.

Будешь жить у меня, в небольшой комнате над кухней, потолок там повторяет уклон крыши, и ты будешь биться об него головой до тех пор, пока не запомнишь, что он есть. Зеркало, которое стоит в комнате, один глаз уменьшает до размеров горошины, а другой увеличивает до размеров апельсина. Чтобы с лихвой компенсировать эти недостатки, там есть полка для полотенец, безупречно широкая, и еще в окне ты каждый день будешь видеть западную сторону Гавани Линдси и залив, неповторимо прекрасный. Над ним садится солнце, пока я пишу тебе это письмо. Я вижу огненное море, как в видениях провидца с острова Патмос[4]. На горизонте исчезает судно – погружается в расплавленное золото и багрянец, словно жемчужина, а на другой стороне гавани, на самой вершине мыса, только что затанцевал яркий свет маяка над пеной «гибельных морей в покинутой стране волшебной»[5].

Сообщи, если сможешь приехать. И если приедешь, то выходить на службу тебе нужно двадцать третьего мая».

 

Когда Эрик задумчиво складывал письмо, вошел мистер Маршалл-старший. Он больше походил на старого добродушного пастора или мецената, чем на мудрого, проницательного, несколько жесткого, хотя и честного делового человека, каким и был на самом деле. У него было круглое розовое лицо с белоснежными бакенбардами, скульптурная голова с длинными седыми волосами, вокруг рта залегли вертикальные морщинки. Только в глубине его синих глаз виделось нечто такое, что отбивало у партнеров всякое желание торговаться с ним или добиваться выгодной сделки.

С первого взгляда было заметно, что Эрик унаследовал привлекательную внешность и стройное телосложение от матери, чей портрет висел в темном простенке между окнами. Она умерла совсем молодой, когда Эрику исполнилось десять лет. При жизни она была объектом страстного обожания мужа и сына. Прекрасное, умное и ласковое лицо, глядящее с портрета, свидетельствовало, что она была достойна их любви и благоговения. Те же черты, но только в мужском обличье, повторялись в Эрике. Каштановые волосы лежали на лбу точно также, глаза были похожи на материнские, и в задумчивом настроении в них появлялось то же выражение – наполовину серьезное, наполовину ласковое.

Мистер Маршалл очень гордился успехами своего сына в колледже, но ничем этого не показывал. Он больше всего на свете любил этого мальчика, унаследовавшего глаза покойной матери, связывал с ним все свои надежды и честолюбивые замыслы.

– Ну что ж, наконец закончилась вся эта суета, – ворчливо сказал он, усаживаясь в любимое кресло.

– Тебе не понравилась программа выпускного? – спросил Эрик с рассеянным видом.

– По большей части ерунда, – сказал его отец. – Единственное, что мне понравилось, так это латинская молитва Чарли и эти милые девчушки, которые рысцой бежали получать дипломы. Латынь – это истинный язык молитв, по моему мнению, особенно когда у человека такой голос, как у старины Чарли. У него такой сильный голос, что пробирает насквозь. А потом эти девчушки, хорошенькие, словно гвоздики, а? Мне показалось, что Агнес была краше всех. Надеюсь, правду говорят, что ты за ней ухаживаешь, Эрик?

– Прошу вас, отец, бросьте, – сказал Эрик со смехом и в то же время раздраженно. – Вы что, сговорились с Дэвидом женить меня во что бы то ни стало?

– Я никогда не обсуждал с ним этой темы, – возмутился мистер Маршалл.

– Ну значит, вы с ним стоите друг друга. Всю дорогу из колледжа он читал мне нотации по этому поводу. Зачем вы торопитесь меня женить, отец?

– Потому что я хочу, чтобы в нашем доме появилась хозяйка как можно скорее. Ее не было здесь с тех пор, как умерла твоя мать. Я устал от экономок. И перед смертью хочу покачать на коленях твоих детей, Эрик. Ведь я уже старик.

– Ваше желание естественно, отец, – мягко сказал Эрик, взглянув на портрет матери. – Но вы же понимаете, что я не могу жениться на ком попало. Боюсь, что скоропалительная женитьба принесет дурную славу моей жене, хотя мы и живем во времена быстрых коммерческих сделок.

– Неужели тебе никто не нравится? – спросил мистер Маршалл, терпеливо игнорируя легкомысленные шутки юноши.

– Нет, я пока не встретил девушки, рядом с которой мое сердце бы затрепетало.

– Не знаю, что у нас за молодежь пошла, – проворчал его отец. – В твои годы я влюблялся, наверное, полдюжины раз.

– Влюблялся, но никого не любил до тех пор, пока не встретил мою мать. Мне это хорошо известно, отец. И произошло это только после того, как ты прочно встал на ноги.

– Ты слишком разборчив, вот в чем дело, вот в чем дело!

– Может быть. Если у мужчины была такая мать, как у меня, поневоле требования к женскому полу будут чрезмерно высокими. Давайте оставим эту тему, отец. Я хочу, чтобы вы прочитали письмо от Ларри.

– М-да, – хмыкнул мистер Маршалл, когда покончил с этим. – Значит, Ларри все-таки выдохся. Всегда знал, что так и будет, всегда этого ждал. Очень жаль. Он славный, порядочный малый. Так что, ты едешь?

– Думаю, да, если вы не возражаете.

– Развлечься тебе там не удастся, судя по его рассказу о Линдси.

– Наверное так, но я и не собирался искать развлечений. Поеду выручу Ларри, а заодно взгляну на остров.

– Что ж, там есть на что посмотреть, – признал мистер Маршалл. – Когда я ездил на остров Принца Эдуарда летом, то часто вспоминал старого шотландца, с которым повстречался как-то раз в Виннипеге[6]. Он постоянно говорил о каком-то острове. И я в конце концов спросил у него: «О каком острове идет речь?» Он взглянул на меня как на полного невежду, а потом сказал: «Об острове Принца Эдуарда. О каком же еще?» Поезжай, если хочешь. Отдохни после трудных экзаменов, прежде чем взяться за дело. И постарайся не нажить себе неприятностей, молодой человек.

– В таком месте, как Линдси, у меня просто не будет для этого возможностей, – рассмеялся Эрик.

– Была бы шея, а хомут найдется, будь то в Линдси или где-нибудь еще. Одно из самых трагических происшествий, о которых я слышал, случилось на лесопилке, в пятнадцати милях от железной дороги и в пяти милях от ближайшего магазина. И все-таки я надеюсь, что сын твоей матери будет вести себя достойно перед Богом и людьми. Худшее, что может с тобой случиться: какая-нибудь неподходящая девица собьет тебя с пути истинного, да помилует Господь твою душу!

 

Глава IV. Беседа за чаем

Дом Уильямсонов, где пришвартовался Эрик, стоял на гребне следующего холма. Как и предсказывал Ларри Уэст, жилище Эрику понравилось. Уильямсоны, как и остальные жители Линдси, принимали его за бедного выпускника колледжа, который зарабатывает на жизнь учительским трудом. Эрик не стал разрушать сложившееся мнение, хотя ничем его не подтверждал.

Уильямсоны пили чай на кухне, когда он вернулся домой. Миссис Уильямсон действительно была «святой в очках и коленкоровом платье», как называл ее Ларри Уэст. Она очень нравилась Эрику. На тонком породистом лице этой худощавой седовласой женщины лежали глубокие морщины, словно записанные свидетельства пережитых скорбей. Говорила она мало, никогда не тратила слов понапрасну, но при этом речь ее была простой и сочной. Эрик с недоумением размышлял, каким образом эта женщина оказалась замужем за Робертом Уильямсоном.

Она по-матерински улыбнулась Эрику, когда он, войдя, повесил шляпу на крючок, вбитый в чисто выбеленную стену, и занял место за столом. В окне виднелась березовая рощица, облитая солнечным светом, мелкий подлесок с каждым дуновением ветра трепетал, бликуя в золотых лучах.

Старый Роберт Уильямсон сидел напротив Эрика, на скамейке. Он был сухощавый и маленький, одежда, явно не по размеру, висела на нем мешком. Говорил он тоненьким, пискливым голосом, что полностью соответствовало его образу. Другой конец скамейки занимал Тимоти, гладкий и самодовольный кот с белоснежной грудью и лапами. Роберт подавал коту кусочки угощения, тот с большим изяществом принимал его и благодарно мурлыкал в ответ.

– А мы тут вас ждем не дождемся, учитель, – сказал Роберт. – Поздновато вы сегодня. Задержались с детворой? Глупо наказывать себя вместе с ними. У нас был один учитель четыре года назад, так он просто запирал их в школе и шел себе домой. А потом возвращался через часок и выпускал их, если, конечно, они сами не сбегали. А сбегали они частенько. Том Фергюсон однажды выломал дверь и был таков. Пришлось ставить новую и укреплять двойной доской, чтобы было покрепче.

– Я остался в школе, чтобы закончить кое-что, – кратко объяснил Эрик.

– Ясно. Пока вас не было, Алекс Трейси приходил. Искал вас, спрашивал, умеете ли вы играть в шашки. А когда я сказал, что умеете, он просил передать, что хотел бы с вами посидеть как-нибудь. Так уж вы поддавайтесь ему время от времени. Я так скажу: лучше вам принять его предложение, учитель. Есть у него сынок, так вот он может доставить вам много неприятностей в школе. Сет Трейси – сущий чертенок, его хлебом не корми, дай напроказничать. Так и глядит, как бы стянуть что плохо лежит, и он уже дважды обворовывал школу. Только с мистером Уэстом у него вышла осечка. Так-то. А вот с сыновья Уильяма Трейси – совсем другое дело. Они всегда шелковые. Мать каждое воскресенье рассказывает им, что они пойдут прямиком в ад, если будут плохо вести себя в школе. Верное средство добиться послушания. Возьмите себе на заметку, учитель. Я так скажу, мы совсем по-другому относимся к постояльцам, чем миссис Адам Скот. Как она всегда говорит: «Полагаю, вам ничего не нужно, не так ли?» Так-то. Слышишь, мать, Алекс сказал Джорджу Райту, что у него нынче наступили золотые деньки. Жена у него укатила в Шарлоттаун к сестре, и он теперь кум королю, сват министру в первый раз с тех пор, как женился сорок лет назад. Алекс говорит, что прямо погряз в разврате. Курит в гостиной и засиживается до одиннадцати ночи за чтением бульварных романов.

– Кажется, я сегодня видел мистера Трейси, – сказал Эрик. – Это такой высокий человек с седыми волосами и суровым, хмурым лицом?

– Нет-нет, Алекс у нас кругленький, добродушный, с вершок росточком, поди перестал расти сразу, как только начал. А вы, наверное, имеете в виду Томаса Гордона. Я видел, как он сегодня катил по дороге. Вот уж не беспокойтесь, Томас Гордон вряд ли побеспокоит вас визитом. Все Гордоны нелюдимы, мягко сказать. Нет, сэр! Мать, передай булочки учителю.

– С ним был юноша, кто он? – с любопытством спросил Эрик.

– Нейл, Нейл Гордон.

– У него слишком шотландское имя для такой внешности и глаз. Я скорее подумал бы, что его зовут Джузеппе или Анджело. Парень похож на итальянца.

– А знаете что, мистер Маршалл, сдается мне, он такой и есть. Тут вы попали в самую точку. Вылитый итальяшка, сэр, так и есть! Даже чересчур, я так скажу, на вкус приличных людей.

– А как вышло, что итальянец с шотландским именем живет в таком месте, как Линдси?

– А вот как это получилось, сэр. Около двадцати двух лет, или нет? Двадцать два или двадцать четыре, мать? Да, двадцать два года назад, это было в том же году, когда родился наш бедный Джим, ему сейчас должно было исполниться двадцать два года, если бы он дожил, бедный малыш. Так вот, сэр, двадцать два года назад появилась у нас пара бродячих итальянских торговцев, и они постучались в усадьбу Гордона. Это уже потом от этих торговцев житья не стало. Дня не проходит, чтобы я не напускал на них собак. Так вот, торговцы эти были семейной парой. Женщина приехала сюда уже больной и слегла. Дженет Гордон за ней ухаживала. На следующий день у женщины родился ребенок, а сама она умерла. Папашу новорожденного словно ветром сдуло, ни слуху ни духу от него больше не было, а младенец остался на руках у Гордонов. Люди советовали им отправить ребенка в приют, и это был очень мудрый совет, но разве Гордоны послушают кого-нибудь? Тогда еще был жив старый Джеймс Гордон, и он сказал, что не позволит прогнать сироту за порог. Человек он был властный и привык всеми помыкать. Люди говорили, что он на солнце злился, из-за того что оно восходит и заходит без его приказа. В общем, ребенка Гордоны оставили у себя. Они назвали его Нейлом и крестили его, как любого младенца. Вот с тех пор он там и живет. О нем хорошо заботились, водили в школу и в церковь и относились к нему как к родному. Кое-кто у нас говорил, что о нем заботились даже чересчур хорошо. Не всегда бывает так, что яблоко падает недалеко от яблоньки. Нейл неглупый и, говорят, работник добрый. Вот только в округе его не любят, сторонятся его, понятно почему. Нрав у него вспыльчивый, горячий, однажды по дороге в школу он чуть не убил мальчишку, в такую ярость впал, что бросился его душить. Тот уже почернел лицом, когда Нейла оттащили.

– Да брось, отец, разве ты не знаешь, что над парнем ужасно издевались? – возмутилась миссис Уильямсон. – Бедняге пришлось нелегко, когда он пошел в школу, мистер Маршалл. Однокашники вечно строили ему козни и называли обидными прозвищами.

– Это точно, его совсем замучили, – согласился ее муж. – Он здорово играет на скрипке и любит общество. Его часто можно увидеть в гавани, но поговаривают, что на нем лежит какое-то проклятье, ведь он никогда не открывает рта, ни слова никому не сказал. Тут нет ничего удивительного, раз он живет у Гордонов. Они там все слегка с приветом.

– Отец, не следует говорить такое о соседях, – с укоризной сказала миссис Уильямсон.

– Ну а что такого я сказал, мать, ты и сама знаешь, что это правда. Просто ты, как старая тетушка Ненси Скот, никогда никого не осудишь. Ты знаешь, что Гордоны ни на кого не похожи, никогда не были и не будут. Это единственная странная семья в Линдси, мистер Маршалл, кроме старого Питера Кука, который держит двадцать пять котов. Господи, вы только представьте себе! Не оставить мышам ни единого шанса! А все остальные у нас люди вполне приличные, обыкновенные, по крайней мере, мы ничего особенного ни про кого не знаем. Ну а раз так, то и ладно.

– Где живут Гордоны? – спросил Эрик, который уже научился следить за мыслью, продираясь сквозь словесные хитросплетения старого Роберта.

– В полумиле от Реднорской дороги, густой еловый бор закрывает их усадьбу от всего мира. А сами они никуда не ходят, кроме как в церковь – ни одной службы не пропускают и к себе никого не зовут. Там живет старый Томас, его сестра Дженет, их племянница и вот этот Нейл, про которого мы говорили. Они очень странные, с придурью, вот так вот, мать, не побоюсь этого слова. Ну-ка подайте-ка старику чашку чая и не обращайте внимания, что он мелет языком. Кстати, о чае, ты знаешь, мать, что миссис Адам Палмер и миссис Джим Мартин пили чай у Фостера Рида в прошлую среду?

– Нет, я думала они в ссоре, – сказала миссис Уильямсон, невольно выдавая женское любопытство.

– Так и есть, так и есть. Но в тот день они обе случайно оказались у Фостеров, и ни одна из них не уехала, потому что другая бы осталась. Так и торчали по разным углам гостиной. Миссис Фостер говорит, что так неловко она не чувствовала себя никогда в жизни. Она пыталась разговорить то одну, то другую, а они переговаривались друг с другом только через нее. Миссис Фостер боялась, что они всю ночь просидят, потому что ни одна не захочет уехать раньше другой. Только благодаря Джиму Мартину проблема разрешилась. Он пришел искать жену, думал, она в болоте застряла. Учитель, а что это вы ничего не едите? Вы ешьте, не обращайте на меня внимания. Я успел пообедать до вашего прихода, и в любом случае я тороплюсь. Наш работник сегодня уехал домой. Вчера вечером ровно в полночь ему послышался петушиный крик, вот он и поехал узнать, кто там у них помер. Это верная примета. Как-то раз он уже слышал в полночь петушиный крик, а на следующий день узнал, что его троюродный брат помер на Сурисе[7]. Мать, раз учитель не хочет больше чаю, там может нальешь сливок для Тимоти?

 

Глава V. Чудесное видение

Вечером, незадолго до заката Эрик отправился на прогулку. Обычно, если он не выходил к берегу залива, то бродил по полям и лесам Линдси, наслаждаясь зреющей прелестью природы. Большинство домов Линдси были построены у главной дороги, которая шла вдоль берега, или у магазинов «На углу». Фермы прятались в безлюдных местах, среди лесов и пастбищ. В этот раз Эрик направился к юго-западу от дома Уильямсонов, там он еще не гулял. Он шел быстро, наслаждаясь поздней весной, колдующей на земле и в воздухе. Он всем сердцем чувствовал это колдовство и целиком отдавался ему, как человек с незамутненными мыслями и чистой совестью.

Сейчас он любовался сосной, пронзенной рубиновыми стрелами закатного солнца. Он прошел под ней, двинулся дальше по длинной просеке, ступая на мягкий ковер хвои, а когда просека окончилась, перед ним открылась удивительная картина.

Нигде не видно было человеческого жилища, и все-таки молодой человек видел перед собой фруктовый сад, старый, давно заброшенный, оставленный людьми. Такие сады обычно увядают десятилетиями, но этот был когда-то восхитительным местом и до сих пор таким оставался. В воздухе разливалась нежная меланхолия, истома наполняла пространство, прежде живое и радостное, где когда-то любящие сердца бились как одно, где сияли счастливые глаза и раздавался веселый смех. Казалось, призраки тех лет все еще бродят среди ветвей.

Просторный сад был огорожен ветхим, покосившимся забором. Долгие годы солнце усердно высветляло его, пока старые доски не приобрели серебристо-серый оттенок. Вдоль забора росли высокие, разлапистые ели, и вечерний ветер, слаще того, что веял ароматами мирры ливанской, пел в их вершинах древнюю песнь земли, способную вернуть душу к началу времен.

К востоку от сада рос густой ельник – впереди едва виднели<