Глава XI. Влюбленный и его подруга

Кильмени была в саду, когда Эрик туда пришел, и несколько минут он стоял, спрятавшись в зарослях соснового бора, чтобы полюбоваться ее красотой.

Повсюду поднялись соцветия тмина, и девушка стояла посреди цветущего кружева, волнующегося на ветру. На ней было простое платье бледно-голубого цвета, то самое, в котором он увидел ее впервые. Будь она одета в роскошные шелка, вряд ли они добавили бы ей очарования. Она сплела венок из белых полураскрывшихся роз и возложила его на свои темные волосы – чудесные цветы блекли, соседствуя с ее прелестным лицом.

Когда Эрик проскользнул в сад сквозь дыру в заборе, девушка бросилась к нему навстречу с распростертыми руками, улыбаясь. Он взял ее за руки и посмотрел в глаза с таким выражением, что впервые она смутилась. Она опустила взгляд, и теплый румянец окрасил ее мраморно-бледные щеки и шею. Сердце прыгнуло у него в груди, в этом румянце он узнал знамена передовых полков любви.

– Ты рада видеть меня, Кильмени? – спросил он тихо и многозначительно.

Она кивнула, и написала на дощечке с каким-то смущением:

«Да. Почему ты спрашиваешь? Ты знаешь, что я всегда тебе рада. Я боялась, что ты не придешь. Вчера вечером тебя не было, и я очень огорчилась. Даже сад больше меня не радовал. Я не смогла играть. Как ни старалась, скрипка лишь плакала. Я ждала до самой темноты, а потом вернулась домой».

– Прости, что огорчил тебя, Кильмени. Я не мог прийти вчера вечером. Когда-нибудь я расскажу тебе почему. Я остался дома, чтобы выучить новый урок. Прости, что тебе пришлось тосковать по мне... Нет, я этому рад. Понимаешь, иногда человек может радоваться и грустить по одному и тому же поводу.

Она кивнула, возвращаясь к своему обычному безмятежному спокойствию.

«Да. Раньше я не смогла бы этого понять, а теперь понимаю. Но ты выучил свой урок?»

– О да, выучил назубок. Это восхитительный урок, вот что я осознал. И однажды я непременно поделюсь им с тобой. Пойдем на старую скамейку, Кильмени. Я хочу кое-что сказать тебе. Но сначала сорви мне одну розу.

Она побежала к кусту, придирчиво осмотрев каждый цветок, выбрала идеальный полуоткрытый бутон и подала его – белый бутон с нежной золотистой сердцевиной.

– Спасибо! Он так же прекрасен, как... как женщина, с которой я знаком, – сказал Эрик.

При этих словах ее лицо как будто осунулось. Опустив голову, она шла по саду к старой скамейке.

– Кильмени, – серьезно сказал Эрик. – Я попрошу тебя кое-что сделать для меня. Я хочу, чтобы ты отвела меня домой и познакомила с дядей и тетей.

Она подняла голову и недоверчиво взглянула на него, как будто он попросил о невозможном, невообразимом. Но его лицо было совершенно серьезным, он и вправду имел в виду то, о чем просил, и тень ужаса промелькнула в ее глазах. Она почти с яростью затрясла головой, как будто прилагая все усилия, чтобы заговорить. Затем она схватила свой карандаш и написала с лихорадочной поспешностью:

«Я не могу этого сделать. Не проси меня об этом. Ты ничего не понимаешь. Они очень разозлятся. Они не хотят, чтобы кто-нибудь приходил к ним домой. Они больше не позволят мне приходить сюда. Неужели ты этого хочешь?»

Он от всей души сочувствовал смущению и растерянности в ее глазах, но твердо взял ее ладони в руки и сказал:

– Кильмени, поэтому я и прошу познакомить меня с ними. Не совсем правильно, что мы встречаемся здесь один на один, без ведома и согласия твоих родственников. Ты пока не понимаешь, почему, но просто поверь: это так!

Она заглянула в его глаза вопросительно, требовательно. То, что она в них прочла, по всей видимости, было убедительным, потому что она вдруг мертвенно побледнела, и на лице ее отразилась безнадежность. Она освободила руки и очень медленно написала:

«Если ты считаешь, что это неправильно, значит так и есть. Я должна тебе верить. Я не знала, что счастье может быть неправильным. Но если это так, то мы больше не должны здесь встречаться. Мама говорила мне, что я не должна делать ничего плохого. Но ведь я не знала, что мы делаем что-то неправильное».

– Кильмени, ты ничего плохого не сделала. Это я поступил неправильно, потому что должен был вести себя благоразумнее. Я переставал думать, как говорят дети. Однажды ты полностью поймешь меня. А теперь отведи меня к дяде и тете. После того, как я скажу им то, что должен, мы будем встречаться с тобой не только здесь, но где угодно.

Она покачала головой.

«Нет. Дядя Томас и тетя Дженет прикажут тебе уйти и никогда не возвращаться. И больше не позволят мне приходить сюда. Если это неправильно – видеться с тобой, то я не буду больше приходить, но идти к ним не имеет смысла. Я не рассказывала им о тебе, потому что они бы сразу запретили нам видеться. Но раз это неправильно, значит так тому и быть».

– Ты должна отвести меня к ним, – твердо сказал Эрик. – Я совершенно уверен, что все будет не так, как ты боишься, когда они услышат то, что я им скажу.

Безутешная, она написала с отчаяньем:

«Я сделаю, как ты хочешь, но уверена, что ничего хорошего из этого не выйдет. Я не могу сегодня отвести тебя к ним, потому что они не дома. Они уехали за покупками в Раднор. Завтра вечером я отведу тебя к нам домой, и после этого больше тебя не увижу».

Две крупные слезы наполнили ее большие голубые глаза и упали на грифельную доску. Губы у нее дрожали, как у обиженного ребенка. Эрик порывисто обнял ее и прижал к груди. Пока она плакала, беззвучно и безысходно, он прижался губами к ее шелковистым черным волосам, украшенным венком из роз. Он не замечал за старым забором два горящих глаза, которые впились в него с ненавистью и горели безумным огнем. Там прятался Нейл Гордон, сжав кулаки и тяжело дыша.

– Кильмени, милая, не плачь! – нежно сказал Эрик. – Мы увидимся с тобой. Обещаю, что бы ни случилось. Не думаю, что твои дядя и тетя будут так неразумны, как ты боишься, но если и так, то они все равно не помешают мне видеться с тобой.

Кильмени отодвинулась и вытерла слезы.

«Ты не знаешь, какие они, – написала она. – Они запрут меня в комнате. Так меня не раз наказывали, с самого детства. И даже когда я стала взрослой, они меня запирали».

– Если они так сделают, то я тебя освобожу, – тихонько засмеялся Эрик.

Она попыталась улыбнуться в ответ, но улыбка ее вышла жалкой. Она перестала плакать, но оставалась глубоко подавленной. Эрик оживленно заговорил, но она слушала его болтовню с задумчивым, отсутствующим видом. Когда он попросил ее сыграть ему, она покачала головой.

«Я сегодня не смогу заставить себя думать о музыке, – написала она. – Нужно идти домой, потому что у меня разболелась голова и я чувствую себя очень плохо».

– Все хорошо, Кильмени. Не волнуйся, милая девочка. Все будет хорошо.

Она, очевидно, не разделяла его уверенности и шла по саду с опущенной головой. У самого забора, где росла дикая вишня, она остановилась и пристально вгляделась в Эрика. Глаза ее вновь наполнились слезами. Похоже, она безмолвно попрощалась с ним. В порыве нежности, не в силах сдержаться, Эрик обнял и поцеловал ее в алые, дрожащие губы. Она тихо вскрикнула. Ярким румянцем зажглось ее лицо, и в следующее мгновение она стремительно побежала прочь по темнеющей тропинке.

Сладость этого нежданного поцелуя все еще оставалась на губах Эрика по пути домой и пьянила его без вина. Он знал, что своим поцелуем пробудил в Кильмени женственность. Он знал, что больше никогда она не будет смотреть на него с былой безмятежной откровенностью. В следующий раз, когда их взгляды встретятся, он найдет в ее глазах воспоминание об этом поцелуе. В тот вечер старый сад видел, как Кильмени рассталась со своим детством.

Глава XII. Узник любви

Когда Эрик отправился в сад на следующий вечер, он чувствовал, что нервничает. Он не представлял, как Гордоны примут его, и все, что он слышал о них до сих пор, мягко говоря, его не обнадеживало. Даже миссис Уильямсон, которой он сообщил, куда идет, посмотрела на него так, как будто он собрался биться со львом в его логове.

– Надеюсь, что вас примут не слишком грубо, учитель, – вот самые ободряющие слова, которые она для него нашла.

Эрик думал, что Кильмени с нетерпением ждет его в саду, потому что задержался с одним из попечителей школы, но девушки нигде не было видно. Он направился к вишневой аллее, но, лишь ступив на тропу, вздрогнул от неожиданности. Нейл Гордон шагнул из-за деревьев и встал перед ним с пылающими ненавистью глазами и перекошенным ртом. Он был вне себя, так что вначале даже не мог говорить. Похолодев, Эрик мгновенно понял, что произошло. Нейл видел их с Кильмени в саду, и, без сомнения, рассказал обо всем Дженет и Томасу Гордонам. Эрик сразу понял, насколько плохо, что это случилось до того, как он сам пришел к ним объясниться. Теперь опекуны Кильмени будут настроены еще более подозрительно и враждебно. В этот момент Нейла, наконец, прорвало, и он зашипел:

– Значит, ты опять явился к ней. Но ее здесь нет, и ты больше никогда ее не увидишь. Я ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя! – последние слова он выкрикнул с яростью и сделал один резкий выпад вперед, как если бы собирался напасть на Эрика.

Эрик смотрел на противника с несокрушимым спокойствием, перед которым дикая ненависть отступала, как морская пена от утеса.

– Так ты решил навредить Кильмени, Нейл? – презрительно сказал он. – Я так понимаю, ты решил шпионить за ней. И, видимо, рассказал дяде и тете, что она встречалась со мной в саду. Что ж, ты избавил меня от необходимости делать это самому, вот и все. Я иду к ним сегодня вечером, чтобы сообщить обо всем. Не знаю, какие цели ты преследовал. Ревновал ко мне? Или сделал это от злобы и ненависти к Кильмени?

Презрительный тон подействовал на Нейла сильнее, чем любая вспышка гнева.

– Неважно, зачем я это сделал, – пробормотал он. – Что я сделал и зачем – не твое дело. Нечего тебе здесь шнырять. Здесь тебе больше никогда не увидеть Кильмени.

– Что ж, значит я встречусь с ней в ее собственном доме, – серьезно сказал Эрик. – Нейл, не веди себя, словно глупый, невоспитанный мальчик. Я иду к дяде и тете Кильмени, чтобы все им объяснить.

Ник заступил ему путь.

– Нет-нет, уходи! – вдруг страстно взмолился он. – Сэр, о мистер Маршалл, пожалуйста, уходите отсюда. Я сделаю для вас все что угодно, только уходите. Я люблю Кильмени. Я любил ее всю свою жизнь. Я умру за нее. Я не могу позволить вам приходить сюда, чтобы украсть ее у меня. Если вы сделаете это – я убью вас! Я хотел убить вас прошлой ночью, когда увидел, как вы ее поцеловали. Я следил за ней, я подозревал... Что-то изменилось в ней, она стала другой. И она больше не носит цветы, которые я для нее выбирал. Кажется, она вообще забыла о моем существовании. Я знал, что кто-то встал между нами. И это были вы! Будьте вы прокляты! Я заставлю вас пожалеть об этом!

В нем с новой силой разгорелась ярость, – неукротимая ярость истинного итальянца. Она вдруг вырвалась, как пламя, из-под слоя сдержанности и многолетней привычки держать себя в руках. В этот момент Эрик, несмотря на весь свой гнев и раздражение, почувствовал к Нейлу жалость. В сущности Нейл Гордон был всего лишь юношей, несчастным и потерянным.

– Нейл, выслушай меня, – спокойно сказал он. – Ты говоришь глупости. Никто не может приказать Кильмени, кого ей выбрать своим другом. Так вот, перестань глупить и иди домой, будь славным малым. Меня вовсе не пугают твои угрозы, и я найду на тебя управу, если ты и дальше будешь мешать мне или преследовать Кильмени. Я не из тех людей, кто будет с этим мириться, мой мальчик.

Сдержанная сила в его голосе и взгляде сломала Нейла. Он угрюмо повернулся, что-то пробормотал и исчез в сосновом бору.

Эрик, сохраняя полное самообладание после этой неожиданной и неприятной встречи, проследовал дальше по вишневой аллее, которая оканчивалась полосой леса как раз на повороте к усадьбе. Сердце Эрика гулко билось в груди. Он думал о Кильмени. Могла ли она пострадать? Наверняка Нейл представил самый искаженный и преувеличенный отчет о том, что увидел. Вероятно, родственники рассердились на бедную девочку. Стремясь как можно быстрее погасить их возможный гнев, он поспешил вперед, почти позабыв о встрече с Нейлом. Угрозы его совсем не беспокоили. Он подумал, что ярость этого ревнивого парня не имеет значения. Главное, что Кильмени в беде, и эту беду навлек на девушку не кто иной, как он сам, его беспечность.

Вскоре он подошел к дому Гордонов. Это было старое здание с острыми карнизами и мансардой, черепица на крыше давно выцвела и приобрела темно-серый цвет под воздействием ветра и непогоды. На окнах нижнего этажа висели выжженные от солнца зеленые ставни. За домом виднелась сплошная стена густого ельника. Маленький двор порос травой и производил запущенное впечатление, но низкое крыльцо заплел шиповник, его буйные кроваво-красные соцветия составляли странный контраст со скудостью вокруг. Казалось, что шиповник борется с мрачным старым домом, как будто пытается заполнить его чужеродной радостью жизни.

Эрик постучал в дверь, задаваясь вопросом, откроет ли ему Киьмени. Но через мгновение перед ним явилась пожилая женщина. Вся она, от подола длинного темного платья до черных густых волос, в которых серебрились несколько седых нитей, была воплощением суровости и аскетизма. У нее было худое, длинное лицо, усталое и морщинистое, и резкие черты лица, которые не может изменить ни возраст, ни морщины. Ее глубокие светло-серые глаза, наверное, умели смотреть доброжелательно, но теперь они обследовали Эрика с нескрываемой враждебностью. Ее сухая фигура в платье без всяких излишеств выглядела нескладной, но в то же время исполненной глубокого достоинства, и было в ее манерах что-то такое, что сразу понравилось Эрику. Он в любом случае предпочитал неулыбчивую серьезность пошлой болтливости.

Он снял свою шляпу.

– Могу ли увидеть мисс Гордон? – спросил он.

– Я мисс Дженет Гордон, – резко сказала женщина.

– Тогда я хотел бы поговорить с вами и вашим братом.

– Войдите.

Она отошла в сторону и указала ему на низкую коричневую дверь справа.

– Входите и садитесь. Я позову Томаса, – холодно сказала она, выходя из комнаты.

Эрик вошел в гостиную и уселся там, где ему указали. Это была самая старомодная гостиная из всех, что ему доводилось видеть. По сравнению с этими прочно сколоченными стульями и столами из дерева, потемневшего и отполированного временем, даже «комната для приемов» у миссис Уильямсон казалась экстравагантно современной. Окрашенный пол был покрыт круглыми плетеными ковриками. В центре комнаты стоял стол, на нем – лампа, рядом с которой лежала Библия и несколько богословских книг, вероятно купленных тогда же, когда и вся мебель. Стены снизу были закрыты деревянными панелями, а сверху – потемневшими бумажными обоями. На них висели выцветшие гравюры, изображающие каких-то людей в париках и в мантиях.

А высоко над пустой черной каминной полкой в румяном сиянии заката, пробивавшегося сквозь стекло, висел портрет, который привлек и надолго задержал внимание Эрика, этот портрет заставил его позабыть обо всем остальном. Он представлял собой увеличенную раскрашенную фотографию юной девушки. Несмотря на грубость исполнения, этот портрет, очевидно, висел на самом почетном месте в гостиной.

Эрик сразу догадался, что это изображение Маргарет Гордон, потому что увидел в нем несомненное сходство с Кильмени в линии лба и подбородка, хотя в целом красота Кильмени была более одухотворенной и тонкой.

Лицо с портрета было лицом красавицы с живым выражением темных бархатных глаз. Но Эрика очаровало именно его выражение, а не красота. Ему никогда не приходилось видеть, чтобы на лице читалась такая страстная, упрямая сила воли. Маргарет Гордон давно умерла и была похоронена, портрет ее был дешевой фотографией в безвкусной позолоченной рамке с претензией на роскошь, но властность, внутренняя энергия этой женщины все еще действовали на окружающих, как будто подавляя их. Насколько же сильной была она при жизни?

Эрик почувствовал, что она умела всех подчинять своей воле, неумолимо и неотвратимо. Она могла заражать своими желаниями все и вся вокруг, лепить из людей все, что угодно, не испытывая никакого сопротивления. Ей, по-видимому, невозможно было противостоять. Многое в темпераменте и воспитании Кильмени Эрик теперь понимал яснее.

«Если бы эта женщина сказала, что я урод, я бы ей поверил, – подумал он. – Даже если бы у меня было под рукой зеркало, я поверил бы ей все равно. И никогда не осмелился бы оспаривать ее мнение или усомниться в ее словах. Странная, почти пугающая сила проглядывает в ее лице сквозь маску красоты и юности. Гордость и упрямство были самыми заметными чертами Маргарет Гордон. Что ж, Кильмени совсем не похожа на мать, разве что слегка ее напоминает».

Размышления Эрика были прерваны вошедшим Томасом и Дженет Гордон. Мужчину, очевидно, оторвали от работы, он молча кивнул и тяжело уселся перед Эриком. Рядом с ним села его сестра.

– Я пришел к вам поговорить о вашей племяннице, мистер Гордон, – сразу сказал Эрик, чувствуя, что будет мало толку, если с этой парочкой ходить вокруг да около. – Я встретил вашего... Я встретил Нейла Гордона в саду Коннерса и узнал, что он рассказал вам о нашем знакомстве с Кильмени.

Он сделал паузу.

Томас Гордон снова кивнул. Он молчал, не отрывая тяжелого, пронзительного взгляда от молодого человека, который возбужденно говорил. Дженет застыла в какой-то выжидательной неподвижности.

– Боюсь, из-за этого у вас сложилось обо мне неблагоприятное мнение, мистер Гордон, – продолжал Эрик. – Но, я уверен, что не заслуживаю этого. Если позволите, я все объясню. Я случайно встретил в саду вашу племянницу три недели назад и услышал ее игру на скрипке. Она блестяще играет, и я стал приходить в сад по вечерам, чтобы услышать ее. Мистер Гордон, у меня и в мыслях не было причинить ей вред. Я считал ее невинным ребенком, ребенком неприкосновенным, даже священным из-за ее недуга. Но недавно мне пришло в голову, что встречаться с ней таким образом было неправильно. Вчера вечером я попросил ее привести меня домой, чтобы познакомиться с ее дядей и тетей. Я собирался прийти к вам вчера, но вас не было, так что мы договорились, что я приду сегодня. Надеюсь, вы не откажете мне в чести видеться с вашей племянницей, мистер Гордон, – горячо сказал Эрик. – Позвольте мне навещать ее здесь. Конечно, вы вовсе не обязаны принимать меня по-дружески, ведь мы не были представлены. Я дам вам любые рекомендации от уважаемых людей из Шарлоттауна и Квинсли. Если вы обратитесь к ним...

– В этом нет необходимости, – спокойно сказал Томас Гордон. – Я знаю о вас больше, чем вы думаете, учитель. Я хорошо наслышан о репутации вашего отца, и я его видел. Я знаю, что вы богатый наследник, несмотря на вашу прихоть устроиться учителем в сельскую школу. Поскольку вы не распространялись о своем истинном положении, я предположил, что вы не хотите сделать его достоянием гласности, поэтому я держал язык за зубами. Ничего плохого я о вас не слышал, учитель, и сейчас уверен, что вы не обманывали Кильмени, прячась от ее родных с нечестными мыслями. Но все это не делает вас подходящей компанией для нашей племянницы, наоборот, именно поэтому вы совершенно для нее непригодны. Чем меньше она будет видеть вас, тем лучше.

Эрик едва не вскочил на ноги в порыве гнева, но вовремя остановился. Он быстро вспомнил, что его единственная надежда на встречи с Кильмени заключалась в том, чтобы привлечь Томаса Гордона на свою сторону. Сейчас все шло даже лучше, чем он ожидал, нельзя потерять достигнутое из-за опрометчивости или нетерпения.

– Почему вы так думаете, мистер Гордон? – спросил он, пытаясь сдержаться изо всех сил.

– Что ж, давайте начистоту, мистер Маршалл. Если вы будете к нам приходить, Кильмени будет слишком много думать о вас. Боюсь, это может принести ей только вред. Когда вы уедете отсюда, это разорвет ей сердце, потому что она из тех натур, которые глубоко чувствуют. Здесь она вполне счастлива. Знаю, что люди в округе осуждают нас за то, как она воспитывалась, но они плохо осведомлены. С какой стороны ни посмотри, такой образ жизни был для нее наилучшим. Мы не хотим, чтобы она была несчастной, мистер Маршалл.

– Но я люблю вашу племянницу и хочу жениться на ней, если сумею завоевать ее любовь, – убежденно сказал Эрик.

Наконец-то ему удалось вывести их из равновесия. Оба уставились на него, не веря своим ушам.

– Жениться на ней? На Кильмени? – недоверчиво уточнил Томас Гордон. – Конечно, вы не можете этого хотеть, сэр. Ведь она немая. Кильмени – немая!

– Это не имеет никакого отношения к моей любви, хотя я искренне сожалею об этом, – сказал Эрик. – Я могу только повторить то, что уже сказал, мистер Гордон. Я хочу, чтобы Кильмени стала моей женой.

Пожилой человек наклонился вперед и принялся смущенно разглядывать пол, приподняв кустистые брови и до боли прижимая друг к другу кончики мозолистых пальцев. Он был явно озадачен неожиданным поворотом разговора и никак не мог подобрать слов.

– А что на это скажет ваш отец? – спросил он наконец.

– Я часто слышал от него, что мужчина женится, чтобы угодить себе, а не другим, – сказал Эрик. – Если он откажется от своих слов, то Кильмени заставит его переменить свое мнение. Но что бы он ни сказал, мистер Гордон, какое это имеет значение? Я получил хорошее образование и не боюсь никакой работы. Я смогу построить собственный дом для Кильмени в течение нескольких лет, даже если буду целиком зависеть от своих средств. Дайте мне шанс заслужить ее любовь – вот и все, о чем я прошу.

– Не думаю, что это возможно, – сказал Томас Гордон, качая головой. – Осмелюсь сказать, может быть, вы... – он попытался сказать «любите», но шотландская сдержанность заставила его уклониться от этого слова. –...вы думаете, что любите Кильмени, но вы еще очень молоды. Молодые люди часто заблуждаются в таких вещах.

– Я не заблуждаюсь! – взорвался Эрик. – И не фантазирую, мистер Гордон. Я люблю ее так, как можно любить женщину однажды в жизни. Может быть, я еще молод, но знаю точно, что Кильмени для меня – единственная. Другой не будет никогда. Я говорю вам об этом обдуманно и осознанно. Я взвесил все и рассмотрел со всех сторон. И повторяю вам еще раз: я люблю Кильмени и хочу, как всякий порядочный любящий мужчина, заслужить ее любовь в ответ.

– Что ж! – Томас Гордо глубоко вздохнул. – Если вы так чувствуете, учитель... Не знаю, таким вещам, наверное, нельзя препятствовать. Возможно, нам не следует... Дженет, женщина, что мы ему ответим?

Дженет Гордон до этого момента не произнесла ни слова. Она очень прямо сидела на одном из старых стульев под фотографией Маргарет Гордон, сложив на груди узловатые натруженные руки. Глаза ее так и впились в Эрика. Сначала их выражение было непроницаемым и враждебным, но по мере того как продолжалась беседа, они постепенно теплели и под конец почти совсем оттаяли. Теперь, когда брат обратился к ней, она наклонилась вперед и взволнованно сказала:

– А вы знаете, учитель, что на рождении Кильмени лежит позор, учитель? Что она незаконнорожденная?

– Я знаю, что ее мать стала невинной жертвой печальной ошибки, мисс Гордон. Я не признаю позора там, где не было сознательно совершенного греха. Хотя, если уж на то пошло, даже если бы и так, Кильмени не виновата ни в чем. И она знает, что для меня все это не имеет значения.

Внезапно прямо на глазах Эрика выражение, застывшее на лице Дженет Гордон, совершенно переменилось. Ее сурово сжатый рот как будто смягчился, и спрятанная нежность наполнила ее холодные серые глаза.

– Тогда, – торжественно сказала она, – раз ни обстоятельства ее рождения, ни ее немота не являются недостатками в ваших глазах, то я не вижу никаких причин запрещать вам видеться с ней. Возможно, люди скажут, что она недостаточно хороша для вас. Но она... – с каким-то вызовом продолжила мисс Гордон, – она искренняя, невинная и по-настоящему сердечная девушка. Она талантлива, умна и к тому же хороша собой. Томас, я так скажу, давай дадим молодому человеку шанс, которого он так ждет.

Томас Гордон поднялся со стула, как будто снимая с себя тяжелую обязанность и завершая разговор.

– Хорошо, Дженет, женщина, если ты считаешь, что это мудро. И да поможет им Бог. Прощайте, учитель. Вы свободны приходить к нам, когда пожелаете. А теперь я должен вернуться в поле, я оставил лошадей под плугом.

– Я поднимусь к Кильмени и пришлю ее сюда, – просто сказала Дженет.

Она зажгла лампу на столе и вышла из комнаты.

Через несколько минут спустилась Кильмени. Эрик встал, с нетерпением ожидая, когда девушка подойдет. Но она лишь с достоинством подала ему правую руку, и взглянув на него, отвела глаза.

– Вот видишь, Кильмени, – сказал он с улыбкой. – Твои дядя и тетя меня не прогнали. Напротив, они были очень добры ко мне и разрешили видеться с тобой, когда захочу.

Она улыбнулась и подошла к столу, чтобы написать на своей доске.

«А прошлой ночью они были очень рассержены и наговорили мне ужасных вещей. Мне было так страшно, и я чувствовала себя такой несчастной, как будто сделала что-то плохое. Дядя Томас пообещал, что больше не спустит с меня глаз. Я не поверила ушам, когда пришла тетя Дженет и сказала, что ты здесь и что я могу спуститься к тебе. Она так странно посмотрела на меня, когда говорила! Но я увидела, что она больше не сердится. Она казалась сразу и довольной, и печальной. Я рада, что они нас простили».

Кильмени не написала, как она обрадовалась его приходу и как была несчастна, думая, что больше никогда его не увидит. Еще вчера она бы ему все откровенно выложила, но со вчерашнего дня прошла целая жизнь, – за это время Кильмени вышла из детства и стала по-женски скрытной. Поцелуй, который Эрик оставил на ее губах, слова дяди и тети, слезы, которые пролились на подушку в эту бессонную ночь, – все это призывало ее к скрытности. Она еще не мечтала, что полюбит Эрика Маршалла или он полюбит ее. Но больше она не была ребенком.