Триптих В.Верещагина «На Шипке все спокойно»

Естественно, что отец Тодор - священник небольшой габровской церкви и два русских полковых попа не справлялись с таким «потоком». И присланные тырновским митрополитом священнослужители активно включились в «работу».

В церкви непрерывно шли панихиды и отпевания, читались молитвы, исповедывались и причащались тяжело раненые. Много времени Григорий и прибывшие с ним священники уделяли чтению молитв, проведению молебнов в габровском полевом госпитале, в котором временами накапливалось до тысячи страждущих. Поскольку возможности габровского госпиталя были очень ограничены, то раненых и обмороженных солдат санными обозами отправляли в Тырново, а там и еще дальше, за Дунай, в Бухарест. И помимо своих прямых священнических обязанностей Григорий и прибывшие с ним монахи еще помогали и в обслуживании раненых: делали перевязки, накладывали «шины», готовили людей к транспортировке.

В то время город был переполнен войсками. Повсюду мелькали черные казачьи бекеши, серые шинели пехотинцев, ржали кони, слышались команды, отдаваемые громко и с «огоньком».

 Однажды, за несколько дней до Рождества, проходя с отцом Тодором мимо здания габровской администрации, Григорий увидел на крыльце здания группу офицеров. «Ого!» -произнес шедший рядом отец Тодор. «Вон видишь того в черной лохматой шапке? Это генерал Радецкий! А те двое, что рядом с ним - генералы Скобелев и Святополк-Мирский. Чего это они здесь собрались? Не иначе, как что-то намечается!»

Сказал, и как «в воду глядел»! Через неделю «шипкинское сидение» закончилось. Двадцать восьмого декабря русские окружили и заставили сдаться армию Вессель-паши, доставлявшую им столько хлопот и «неприятностей». Но победа далась нелегко...

Турки дрались за свою землю. На этой земле родились их отцы и деды, и деды дедов! Уже пятьсот лет, как эта земля была вверена им Аллахом! Пятьсот лет они обустраивали ее как могли. Пятьсот лет - очень большой срок! Для человека - вечность! И то, что было до этого - было слишком давно и уже не имело никакого значения! Поэтому турки сражались самоотверженно, не отступали, держались до конца. С именем Аллаха они бесстрашно бросались на штыки русского «сомкнутого строя», поражая налево и направо пришедших на их землю «проклятых гяуров - исчадье ада». Расчеты турецких орудий, чтобы не иметь возможности отступить, «если предательский страх, паника одолеют», приковывали себя к пушкам цепями намертво.

Поэтому, хотя русских было в два раза больше, победу они одержали с большим трудом. И потери их были огромны.

И тридцать первого декабря Григорий вместе с тридцатью членами похоронной команды, которыми руководил плотно сбитый сивоусый пехотный поручик, отправился на южный склон горы Св.Николая для сбора и захоронения останков погибших русских солдат. Работа была тяжелая. Тысячи солдатских тел и их фрагментов были разбросаны по всему склону. Останки успели крепко вмерзнуть в снежный наст и выдирались с трудом.

По стечению обстоятельств в это же время, там же, на южном склоне, с разрешения русского командования, работала и турецкая похоронная команда.  Тяжелая, но святая обязанность на время примирила врагов, и обе команды сосредоточенно работали на некотором расстоянии друг от друга. 

Православная братская могила (- углубленные бывшие турецкие окопы) находилась у местечка Шейново. Туда и свезли все найденное. Этим же вечером у братской могилы состоялась панихида по погибшим, в которой дьякон Григорий помогал прибывшему по такому случаю русскому архиерею. 

За день члены похоронной команды, в которой находился Григорий, сильно устали, и хотя в местечке не осталось целых строений, солдаты, соорудив себе в одном из полуразрушенных домов укрытие, разожгли в нем костер и устроились ночевать. Григорий же и сивоусый поручик в надежде на ночлег отправились в соседнюю Шипку.

Но мест в шипкинском хане не оказалось. Это они поняли сразу, как только открыли его дверь и услышали густой гул голосов. Хан был битком набит солдатами. И после свежего морозного воздуха в нос ударила сложная смесь запахов еды, табака и немытого солдатского тела. Но деваться было некуда, и они вошли. 

В помещении было жарко натоплено. Свет от двух, висевших под низким потолком керосиновых ламп, едва пробивался сквозь плотное облако махорочного дыма. Казалось, что надежды найти свободное место нет никакой. Но оглядевшись, Григорий увидел, что в дальнем углу за двумя сдвинутыми столами тесно сгрудилась турецкая похоронная команда, и было похоже, что ужин турки уже заканчивают: не глядя по сторонам и не обращая внимания на косые взгляды сидящих в хане русских, они быстро и сосредоточенно доедали из глиняных мисок. Григорий с поручиком двинулись в их сторону. И их ждала удача, потому, что, как только, пробравшись меж расставленных на полу солдатских котомок, котелков, скатанных шинелей, они приблизились к сидевшим туркам, те, закончив трапезу, встали, и в сопровождении русского унтер-офицера, пошли к выходу. И Григорий с поручиком быстро расположились на освободившихся местах, предвкушая еду и отдых в теплом месте.

Но неожиданно один из турок, судя по одежде - военный мулла, остановился и, пристально глядя на Григория, тихо, но внятно произнес «Мархаба Ахмар!» (Привет Ахмар!). Вздрогнув от неожиданности (Ахмаром - «рыжим» его могли звать только друзья детства), Григорий уставился на турка и некоторое время в растерянности разглядывал его: большой нос, на кончике носа темная бородавка... Что-то …  Неужели?! Мехмед!!!

Вот так они увиделись вновь. И понятно, что Григорий не сразу узнал друга. Сам то он, со своей яркой шевелюрой, видимо, оказался более узнаваем. А Мехмед изменился: оброс бородой, раздался в плечах и возмужал. Взгляд больших черных, некогда озорных, искрящихся весельем глаз, стал твердым, серьезным и внимательным. Между широких бровей залегла глубокая морщина.

 Тогда всю Новогоднюю ночь они просидели за столом, в темном углу грязного вонючего хана, не замечая убогого окружения. Делились пережитым, с удовольствием вспоминали прошлое.

... -А помнишь какие огромные в Бедечке раки?

-А как доили коров, а дядо Марко спал!

- Да не спал он, а делал вид! Просто добрый был старик! В другой раз, если ты помнишь, он нас действительно увидел, но не прогнал, а дал большой кувшин холодного молока!

- А как стащили винтовку у солдата, а потом убегали! А пули так и свистели, так и свистели!

... И словно не было прожитых лет, кошмаров восстаний и ужасов новой войны! Среди боли, крови и страха, которыми была наполнена тогда его жизнь, встреча со старым другом и воспоминания о залитых солнцем улицах родного города, были для Христо - Григория приятными и радостными.  И не имело значения, что Мехмед - военный мулла из армии Сулейман-паши, и русским, которым он, Григорий, послан в помощь, вскоре предстоит сойтись с этой армией в смертельном поединке.

Расстались друзья лишь под утро, тепло попрощавшись.

 

...Пришедший с Григорием сивоусый поручик, казалось, всю ночь спокойно продремал рядом. Но утром, на обратном пути, сидя в телеге, спросил клевавшего носом Григория, о чем это он всю ночь «шептался» с турком, и откуда он так хорошо знает «турецкую тарабарщину» (имелось ввиду - турецкий язык).

- Уж не турок ли вы, уважаемый?

 На что Григорий коротко ответил:

- Не турок, а язык знаю с детства.  Вчера встретил друга, с которым давно не виделись. 

- Друга? - переспросил поручик, - ну-ну...

 И, видимо сразу же по приезду доложил начальству о ночной беседе болгарского дьякона с турецким военным муллой, потому, что вечером того же дня посланцам тырновского митрополита было объявлено, что командование русской армии «благодарит их за помощь и больше не видит в ней необходимости».

…В ту шипкинскую встречу Мехмед и Христо, делясь пережитым, вспомнили и Мирко. После отъезда Мехмеда в Стамбул, Мирко остался единственным близким другом Христо, настолько близким, что вскоре стал, как бы, его вторым «я». Каждый из них знал жизнь другого, как свою собственную.

     Рассказывая Мехмеду о Мирко, Христо вновь глубоко переживал былое.

     И, чтобы передать его рассказ и прикоснуться к событиям, оставившим глубокий след в душе Христо и во многом определившим выбор его жизненного пути, нужно вновь вернуться в годы его детства и юности.

Мирко

     М ирко жил с матерью в небольшой мазанке в самом углу их махалы. Отец его умер еще во время Крымской компании где-то на свинцовых рудниках в Родопах, когда Мирко не было и года, а Асенка, мать Мирко, была еще совсем юная. Поэтому первые годы после смерти мужа и отца им пришлось нелегко. Но Асенка старалась и делала все что могла, чтобы прокормить сына и себя. Зимой ходила по людям, подшивала, латала одежду, сучила пряжу из козьей и овечьей шерсти, ткала половики, накидки на сиденья, помогала по хозяйству. За это ей давали фиалу-другую муки, а то и купу-две жита (Сноска: Фиала - пиала. Купа - чашка, миска). Иногда ей удавалось помыть полы в мясной лавке на рынке. Тогда она приносила домой кости с остатками жил или пол- оки потрохов (Сноска: Ока = 1280 грамм (турецкая мера веса)) и в их маленькой хижине был праздник: они ели шкембе чорбу (Сноска: густой пряный суп из потрохов).

     Летом Асенка нанималась на полевые работы, и несколько месяцев, вплоть до конца октября, жила с сыном и с другими сезонными рабочими на сельских плантациях. Полевая жизнь- трудная, из еды - житная каша, да чечевичная похлебка. Крыши и стены в колибах камышитовые, худые, от непогоды и дождей, особенно частых в октябре, не спасали. Но люди терпели. В конце концов, урожай убирали, и уже на Петков день (14 октября) становилось полегче и повеселее. А в день Святого Дмитрия (26 октября) работники получали полный расчет за все летние месяцы. И какое было для Асенки счастье, получив оплату, мечтать по дороге домой о том, как она справит кутури с гайтанами и елек из аба для Мирко и новые царвули с навуштами и контохчи из синего плюша для себя (Сноска: Кутури - брюки; гайтаны - галуны из крученой шерсти; елек - жакет без руковов; аба - плотная шерстяная ткань; царвули - кожаные лапти; навушты - плотные высокие носки: котохчи - накидка). И, возможно, даже купит что-нибудь сладкое в шекерджийской лавке у старой злоязыкой коконы Зарки (Сноска: Шекерджия - кондитер. Кокона - «важная» (иронич.) женщина) 

     Не имея других родственников, и потому с особым тщанием заботясь друг о друге, Мирко с Асенкой были больше, чем сын с матерью, они составляли как бы единое целое. Лет до пяти, пока мать работала: скоблила полы в соседских кыштах, ткала-пряла-шила-вышивала, маленький Мирко сидел где-нибудь недалеко-рядом и тихонько играл сам с собой во что придется. Подрастая, Мирко стал помогать Асенке. Вначале на простых работах: подмести двор у бая Сашо, у дядо Дончо почистить хлев, у тетки Санды просеять и перебрать жито, промыть и расчесать овечью шерсть в ровницу и т.д. А став постарше, принялся выполнять и более серьезные заказы: починить забор или кумшулук, подшить сбрую или старую обувь, заклепать прохудившиеся менцы, бакиры, прочистить бунар и т.п.

     Время шло, и, постоянно трудясь, выполняя изо-дня в день самые разнообразные поручения, Мирко постепенно становился мастером на все руки. И ему уже не приходилось искать работу -люди сами обращались к нему с просьбами. И добрый Мирко никогда никому не отказывал, всем помогал охотно, беря в оплату, не торгуясь, то, что люди давали сами. Так, не сразу, но постепенно налаживалась жизнь их маленькой и дружной семьи.

     Христо нравилось бывать в доме друга. Вместе с Мехмедом они честенько наведывались к Мирко. Мать Мирки - Асенка была спокойная и доброжелательная. Всегда опрятно, по селянски одетая - в простую белую ризу и коричневый сукман, подвязанный черной вдовьей престилкой (Сноска: Риза - блузка; сукман - сарафан из темной плотной ткани; престилка - передник, престилки по разному оформлялись, и по их оформлению можно было определить статус женщины), она, несмотря на трудности, всегда находила для мальчишек какое-нибудь незамысловатое угощение: или прохладный таратор (Сноска: Таратор - холодный суп, типа окрошки) на свежем айране, или жареный кашкавал (Сноска: Кашкавал - вид сыра) с зеленью, или вкусные печеные яблоки со старой яблони, что росла рядом с их мазанкой.

     Жилище Мирко и Асенки - с глинобитным полом, соломенной крышей, и простым оджагом, - было бедным, но Христо приятны были, царившие в нем чистота и уют. Стены всегда были свежепобелены и красиво расписаны. Под маленькими, подслеповатыми окнами росли огромные мальвы, особенно яркие на фоне белоснежной стены. Вся красота и нарядное убранство внутренности дома: и украшенный вышивкой пешкир (Сноска: Пешкир - полотенце для лица) на стене, и красивые салфетки на полках с нехитрой кухонной утварью, и рушник с альбетицами, в который убрана, стоящая в Красном Углу икона Божьей Матери Троеручицы, и домотканные черги (Сноска: Черги - половики), которыми выстлан тщательно выметенный прохладный земляной пол- все было соткано, сшито, вышито руками самой Асенки. Болгары говорят: дом стоит не на земле, дом стоит на женщине. Воистину это так!

 

 

 

Болгарские орнаменты

    

     Окончив начальную ступень обучения в том же Светиникольском общеобразовательном училище, Мирко дальше учиться не стал. Чтобы жить-выживать, им с матерью надо было много работать. И дальнейшую учебу Мирко просто не мог себе позволить. 

     И, конечно, свободного времени у него было мало, даже в подростковом возрасте. Но те редкие дни, когда он не работал: дни воскресений или праздников, Мирко, Христо и Мехмед проводили вместе. Играли в нарды, в ачики, или же, присоединившись к ватаге сверстников, самозабвенно носились по окрестным улицам, воображая себя юнаками-гайдуками.

     Мирко относился к Христо как к старшему брату - уважительно и с любовью, и называл его: «батко» (Сноска: « Батко» по-болгарски - обращение к старшему брату), хотя и был младше Христо всего на год с небольшим.  ...Бывало, когда праздничные дни шли подряд, Мирко, с разрешения Асенки, оставался у Христо ночевать. Если это было летом, то друзья, от души набегавшись и досыта наигравшись, устраивались спать на зафировском дворе под открытым небом. Для сна они выбирали место на небольшой возвышенности в углу двора, откуда открывалась широкая понорама ески-загрской долины, и звезды казались такими близкими, что до них можно было дотянуться рукой. Там они долго готовились ко сну: подметали землю, стелили войлок, укладывали возглавицы. С ними, бестолково суетясь и наступая на спальние принадлежности, укладывался здоровенный зафировский пес Бял. Потом, уже лежа и глядя на падающие звезды, друзья долго не спали, разговаривали, открывали друг другу душу...

     –Бабка Иваница сказывала что на звездах живут ангелы, а меж звезд летают души праведников! И им там хорошо! Они счастливы, потому что Бог рядом. Известно ведь, что все счастье - от Бога, и кто ближе к нему, тот и счастливее. 

     - Наверное это хорошо - летать меж звезд! Отец Иоанн говорил, что Бог предоставил нам самим решать быть ближе к Нему или нет, поступать праведно или грешить. И Он видит каждого и знает все наши мысли, дела и поступки и хочет, чтобы все люди были счастливы, но не вмешивается в наш выбор. И вот что непонятно: выбор-то простой: конечно, лучше быть счастливым и.… летать меж звезд. Но люди почему-то грешат, творят зло, словно хотят быть вечно несчастными!

     - А я люблю людей, батко! Люди – добрые. Конечно, иной раз человек злится. Вон третьего дня бай Сашо отходил плеткой бабки Иваницыного внука за то, что тот не уследил за козами, и те потравили огород. Так это жизнь такая. Если бы жизнь была полегче, то и люди были бы добрее. Тот же бай Сашо на прошлой неделе дал целую крину (Сноска: Крина - мера веса (около пуда)) жита вдове Петра Драсова. Просто так дал, потому что у нее двое малых и сама хворая. Я и сам бывает просто так помогаю людям, особенно, когда знаю, что им сейчас тяжело. Когда сделаешь доброе дело, хорошо на душе становится. Как –то увереннее по земле идешь!...Еще я люблю красоту всякую,... закаты, или когда сады цветут. Вон небо и звезды люблю. Как все это Бог создал? Ты вот много с отцом Иоанном беседуешь, скажи: а что было до Сотворения Мира?

     - Ничего не было.

      –Как это?

     – А закрой глаза. Что ты видишь?

     - Ничего.

     — Вот и тогда ничего не было...

      В ногах, положив на лапы огромную лобастую башку, спал Бял. В хлеву, тяжело и протяжно вздыхали коровы. А Христо и Мирко все говорили и говорили. Но наступал момент, засыпали и они. Засыпали сразу, мгновенно, словно кто-то заботливо задувал свечу их сознания. И, оторвавшись от реальности, их легкие души воспаряли к хрупким игольчатым звездам, и летали там долго, до самого рассвета, очарованные красотой и величием звездного мира...

    ... А на рассвете, как бы в продолжение ночных грез с многочисленных ескизагрских минаретов затягивали свою древнюю песнь муэдзины. И души друзей еще какое-то время мягко покачивались на плавных волнах утреннего азана. Но вскоре истошными голосами начинали орать петухи, скрипели ворота в хлеву, дребезжали чаналы, звякали ведра, и очарование ночи быстро исчезало. И вместо прекрасных миров, являлась друзьям ухмыляющаяся морда старины Бяла. Отмахиваясь от собачьих нежностей и жмурясь от яркого солнечного утра, друзья с неохотой вставали и вяло брели к бунару умываться. Но пара ведер ледяной воды, вылитая друг на друга, быстро приводила их в бодрое состояние.

     И если праздники продолжались, то выпив по стакану молока, и сунув за пазуху краюху хлеба и кусок кашкавала, они вновь торопились навстречу новому дню.

 

    ... Ш ло время, и как-то незаметно из нескладных подростков Христо и Мирко превратились в стройных юношей, которым уже не к лицу были детские игры и шалости и пустая беготня по грязным и пыльным городским улицам.     Мирко продолжал много работать, выполняя различные заказы для своих соседей, ближних и дальних.

     В жизни же Христо произошли значительные перемены: он с отличием окончил училище, и его, как лучшего ученика оставили при училище преподавать основы философии, алгебру и начала геометрии. Приходилось много читать, много времени уходило на подготовку к занятиям. При этом он продолжал помогать отцу Иоанну - по - прежнему был псаломщиком и алтарником при церкви Св. Николы, и часто замещал отца Иоанна на уроках Закона Божьего, когда тому требовалось отлучиться по церковным делам.

        Но вскоре важные перемены произошли и в жизни Мирко: по рекомендации бая Васила он стал учеником-абаджием.

      Надо сказать, что бай Васил давно присматривался к Мирко. Ему нравились Миркины воспитанность, вежливость, уважительное отношение к старшим. Но еще больше баю Василу импонировали Миркины трудолюбие и трудовая хватка. Как-то раз, поджидая Христо, Мирко быстро и ловко заменил у них на крыльце прогнившую ступень, которая уже несколько недель отравляла жизнь семейству Зафировых. И бай Васил обратил на это внимание. Другой раз Мирко укрепил просевшую ось в зафировской каруце, чем сильно удивил ее хозяина, считавшего что такую работу может сделать только специалист-коларджия. Поэтому не было ничего удивительного в том, что однажды бай Васил предложил Мирко чираковать (Сноска: Чираковать - быть учеником - подмастерьем) в своей абаджийской мастерской на выгодных условиях. На что Мирко с радостью согласился.

     Одежда из абы - плотной шерстяной ткани, особенно хорошо подходит людям, живущим в гористой местности, характерной для Балканского полуострова. Практичная и теплая, эта одежда предохраняет от частых и резких температурных перепадов - от жары у подножий гор, от холода и ветра на горных склонах и перевалах. И большинство сельских жителей, да и городских тоже, предпочитали шить одежду именно из абы. Поэтому хороший абаджия, уста, который шил не только удобную, но и красивую одежду, высоко ценился.      Но шить из абы – целая наука, в которой много своих тонкостей и приемов, и не у каждого ученика хватит терпения и таланта чтобы овладеть всеми этими тонкостями профессионально. Но у внимательного и старательного Мирко, с его многолетним универсальным опытом выполнения самых разных работ, дело пошло сразу. Старый уста Колю, к которому бай Васил прикрепил Мирко, был человек требовательный и даже придирчивый. Обычно ворчливый и скупой на похвалу, он, тем не менее, был своим чираком доволен, сильно хвалил его баю Василу и прочил Мирко «большое будущее». Правда, «чтобы не сглазить», делал так, чтобы Мирко его похвал не слышал.

       Таким образом, из-за серьезных, пусть и положительных перемен, друзья оказались сильно заняты, и времени для общения у них стало значительно меньше. Но дружба их от этого не ослабела. Тем более, что со временем у них естественным образом появился еще один общий интерес - интерес к противоположному полу.

     Надо сказать, что болгарские парни физически созревают довольно рано. У Христо легкий юношеский пушок на лице, появившийся где-то еще лет в пятнадцать, уже к семнадцати годам сменился жесткой рыжей щетиной, которую он каждое утро подолгу и с ожесточением соскабливал острой отцовской бритвой. И для Мирко, ставшего к семнадцати годам статным кудрявым красавцем, тема противоположного пола так же, очевидно, приобрела свою актуальность.

     И, повинуясь возникшему «интересу», друзья вместе стали хаживать на так называемые «седянки»- молодежные посиделки. Эти седянки – посиделки организовывались, как правило девушками «на выданье» и проходили в доме у кого-нибудь из подруг.

     Собираясь на седянку, девушки брали с собой различное шитье – вышивание - вязание, но основная цель седянок была, конечно, другая. В те времена строгой нравственности седянка была чуть ли не единственной возможностью для молодежи познакомиться, поговорить, вместе провести время. Но даже эти редкие встречи проходили под присмотром старших, несших ответственность в случае нарушения жестких нравственных норм, предписанных глубокой религиозностью болгар и строгой общественной моралью. Поэтому не всех молодых людей встречали на седянках одинаково благосклонно.

     Но Христо и Мирко были приняты хорошо. К тому времени Христо стал серьезным, воспитанным юношей с открытым и доброжелательным характером, что импонировало присматривающим «матронам». Кроме того, он обладал приятной внешность, был высоким, крепко сбитым, с большой копной ярких рыжих волос и нравился девушкам.

     Но особенным девичьим расположением с первых же своих появлений на седянках пользовался живой и веселый Мирко – лихой танцор и запевала. Строгие правила проведения седянок тем не менее не запрещали песни и танцы. А в музыкальном плане Мирко оказался одаренным очень щедро. У него был чистый и сильный голос, и он удивительно ловко, можно сказать виртуозно играл на кавале – подобии свирели и, не менее виртуозно - на звучной болгарской волынке-гайде. И при его участии седянки превращались в настоящий праздник, часто затягивавшийся далеко заполночь.

     А происходили эти седянки примерно следующим образом. Вначале, пришедшие в гости молодые люди какое-то время просто сидели, разговаривали, шутили-перешучивались. Потом кто-нибудь (часто это бывал Мирко) затягивал песню, и все присутствующие подхватывали и долго и от души пели.

     Когда все песни были спеты, Мирко брал в руки кавал (Сноска: Звучание кавала многогранно. Он может быть мягким и нежным, навевая мысли о безграничном спокойствии и умиротворении. Но может быть и громким, и даже воинственным. Сложно представить, что маленькая флейта способна на такое разнообразие, но это действительно так. Возможно, что кавал - старейший духовой музыкальный инструмент на земле. Инструмент, очень похожий на кавал, существовал ещё в Древнем Египте. Выдержки из интернетовских статей. По легенде, на кавале играл сам Орфей, и, слушая его музыку, расступались горы. (Выдержки из интернетовских статей).) и под его быстрые разнообразные звуки молодежь заводила хоро - дружный танец, полный достоинства и скрытой энергии: во время хоровода ноги танцующих очень резво выделывали различные «па», в то время как тело и руки были почти неподвижны и как бы сдерживали рвущийся наружу молодой задор.

      После хоро, разогревшись, молодежь требовала рученицу. Рученица – очень живой и яркий танец, и для его сопровождения Мирке уже требовалась гайда. И как только он раздувал старенькие, видавшие виды меха, и первые громкие игривые переливы врывались в тесное помещение, и без того горячая молодая кровь вскипала, и начиналось безудержное веселье, лихая пляска, от которой сотрясались даже крепкие дубовые стены хозяйской кышты. (Сноска: вот как описывает этот танец один из очевидцев «Грянет гайда рученицу. Встрепенется от первых звуков ее танцор, замрет на мгновенье и вдруг, как стрела, спущенная с тугой тетивы, взовьется и пронесется в лихой пляске. Гайда все ускоряет темп, и кажется, уже не уследить за движениями пляшущего. Он то взметнется ввысь, то кружится, как волчок, то легко прыгает, как серна гор. Глядя на него, не могут удержаться и зрители. Они хоть и не пустились в пляс, но загляните в их глаза, поглядите на их плечи, руки, спины — все их существо во власти звуков, лихого ритма...» А.Я.Стекольников. Васил Левский)

     Так и текла река их жизни. И чем дальше по течению, тем больше было к ней притоков и тем глубже и полноводнее становилась она.

        ... К концу шестидесятых, началу семидесятых (к моменту взросления Христо) уже было очевидно, что Империя разрушается. Хотя большая часть Балканского полуострова все еще оставалась под властью султана, но уже освободилась Греция, фактически самостоятельной стала Черногория, автономно управлялись Сербия и Румыния (частично они все еще оставались под властью Порты и платили ей дань).

   Слабость центральной власти проявлялась в потере контроля «на местах». Местная администрация и чиновничество, при отсутствии контроля «сверху», погрязли в беззаконии, вымогательстве, взятках. Продажные суды не спасали от произвола местных феодалов. Старые методы управления изжили себя, плохо воспринимались общественностью, особенно после прошедших в близлежащих европейских странах радикальных демократических преобразований. А новые демократические формы, основанные на концепциях свободы и всеобщего равенства, никак не желали приживаться на турецкой почве, хотя власти, под давлением обстоятельств, делали попытки их насадить.

   Еще в (тысяча восемьсот) тридцать девятом году было объявлено начало эпохи Танзимата. (Сноска: Танзима́т (осман. ‎ — «упорядочение», «уложение») — название модернизационных реформ (и самого периода их проведения) в Османской империи с 1839 до 1876 года, когда была принята первая османская конституция. Основные принципы реформ были изложены в Гюльханейском хатт-и-шерифе - священном указе в котором, среди прочего, провозглашались обеспечение безопасности жизни, чести и имущества и справедливые судопроизводство и налогообложение для всех подданных Империи вне зависимости от религиозной принадлежности.)

   Но большую часть тех реформ власти так и не смогли осуществить, потому что реформы затрагивали материальные и социальные интересы чиновников привыкших наживаться на взяточничестве и злоупотреблениях, на неконтролируемых поборах. А султанская власть, потеряв прежнюю жесткость, часто отступала от своих решений, «великодушничала», не реагировала должным образом на проявления коррупции и саботажа. И, пользуясь ее слабостью, мусульманские фанатики объявили прогресс кощунством, а сторонники старых порядков, высшие чиновники скрыто, а часто и «в открытую» тормозили, искусственно затрудняли проведение реформ, делая их осуществление непродуктивным. Поэтому многие из заявленных радикальных преобразований не были доведены до конца, а некоторые из них и вовсе остались только на бумаге.

Плохое государственное управление вызывало у людей желание избавиться от него, а слабость власти говорила о возможности такого избавления, подталкивала балканские народы к освобождению.

    ... В прежние времена, когда обычная жизнь начинала казаться невыносимой, некоторые молодые, сильные, не обремененные семьей болгары бежали в горы. Там, в глухих непроходимых «медвежьих углах» они собирались в шайки - гайдуцкие четы и жили вольной разбойничьей жизнью. Простому народу импонировала лихая жизнь гайдуков, бедный люд идеализировал четников, воспевал их «похождения», выставляя разбойников героями- народными защитниками. И то сказать: кроме этих разбойников не было у бедных крестьян другой защиты. У самих бедняков взять было нечего, и их гайдуки не трогали. А если бедный человек испытывал притеснение со стороны более состоятельных сородичей или турок, то он мог обратиться за защитой к четникам. Те грабили «обидчика» и, таким образом, восстанавливали «социальную справедливость».

   Но действий против турецких властей четники, как правило, избегали - опасались ответных организованных карательных акций. 

   После Крымской войны, когда затраты и потери понесенные Империей в ходе военной компании легли тяжким налоговым бременем на плечи граждан, а произошедшие в течении нескольких послевоенных лет природные катаклизмы - засухи и неурожаи довели материальное положение людей до критического, количество гайдуцких чет резко возросло.

   Видя, что Порта с каждым днем становиться все слабее и ей все труднее удерживать власть в своих руках, у некоторых людей возникла мысль эту власть отобрать. Для этой цели они решили использовать стихийную силу гайдуцких чет, предварительно организовав ее. 

   В тысяча восемьсот шестьдесят шестом году Георгий Раковский (Сноска: Георгий Раковский болгарский революционер. Учился в греческом училище в Стамбуле. В 1841 г. в Афинах основал тайное общество по организации освободительного антитурецкого восстания в Болгарии и Греции, в том же году возглавил антитурецкое выступление в Браиле (Румыния). В 1853 г. предпринял попытку организовать антитурецкое восстание в Болгарии; в 1854 г. руководил отрядом повстанцев в Стара-Планине. В 1861-1862 гг. основал в Белграде первую Болгарскую легию (вооруженное формирование для борьбы с турками). В составленном Раковским «Временном законе лесных народных отрядов» (1867) сформулирована мысль о превращении чет в части централизованной военной организации) объединил четнических воевод для планомерных действий в целях захвата власти в некоторых районах Империи. Но идея не привела к успеху: сами по себе четники были слишком слабы для выполнения столь крупномасштабной миссии, а широкие массы болгарского народа их не поддержали. Среди чет, перед которыми ставились политические цели особую известность получили четы Хаджи Димитра и Стефана Караджи. И когда, в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, эти четы и их воеводы были уничтожены правительственными войсками, четническая эпопея завершилась. Новый путь вооруженной борьбы, указанный выдающимися деятелями болгарского национально-освободительного движения Василем Левским и Любеном Каравеловым, состоял в создании широкой сети тайных комитетов, занимающихся подрывной антигосударственной деятельностью, закупкой оружия, организацией разного рода террористических актов. Руководимые из эмиграции Болгарским Центральным Революционным Комитетом (БЦРК), эти комитеты прошли непростой путь «профессионального» становления. (Через двадцать пять - тридцать лет тактику этой борьбы довели до «совершенства» их воспреемники - «комитетчики» ВМОРО, а после них и другие экстримисты всех времен и народов).

   В тысяча восемьсот шестьдесят девятом году (Христо тогда шел уже семнадцатый год) один из таких комитетов был создан и в Ески - Загре.      Председателем Ески-Загрского комитета был Иван Атанасов - учитель истории Светиникольского училища (того самого, в котором учился, а впоследствии учительствовал и сам Христо). Страстно увлеченный революционной романтикой, Иван одно время принимал участие в работе «Болгарского общества» в Бухаресте. Там он познакомился с Василем Левским и Христо Ботевым. И когда начали создаваться комитеты, Левский направил его в Ески - Загру, где у Ивана были связи - там проживал его родной брат.  Прибыв в Ески - Загру и устроившись учителем, Иван организовал революционный комитет и стал координировать его деятельность. Кроме него, руководителя, постоянными членами комитета были чершийские ремесленники братья Стефан и Георгий Раковы, сапожник Колю Танчев, Петр Жеков - владелец небольшой кузни на восточной окраине города, и его помошник Панайот Строев (по слухам человек опасный, бывший гайдук, четник, люто ненавидящий греческих купцов и священников, турецкую администрацию и вообще всех турок, а заодно и болгарских богачей - чорбаджиев, которых считал «турецкими прихвостнями»). Эти первые «комитетчики» еще не были профессиональными революционерами и о конспирации заботились недостаточно. Они считали, что революционная борьба - дело всенародное, и что к деятельности комитета нужно привлекать как можно больше людей, особенно молодежь. Поэтому люди знали о существовании комитета, знали, что на его собраниях обсуждают внешнюю и внутреннюю политическую обстановку, собирают средства на выпуск «особой» литературы, критикуют существующую власть. То, что комитет занимается более серьезными вещами: закупает оружие, готовит масштабные «акции», восстание, люди предпочитали не знать и, вообще, сторонились «комитетчиков», чтобы не добавлять к многочисленным жизненным проблемам еще и проблемы с властями.

   Заседали «комитетчики» в разных местах, но наиболее излюбленным их местом был метох Светиникольского училища, в котором работал Иван. В училище по вечерам было пусто, никто не беспокоил, и, что было особенно важно: в подсобных помещениях училища было достаточно места, чтобы прятать там до времени приобретенное оружие. Там-то, во дворе училища, и встретил Иван Христо и Мирку, когда те шли из церкви Св.Николы, где помогали отцу Иоанну с починкой иконостаса.

   Иван спешил на очередное заседание комитета, но увидев друзей, остановился и стал настойчиво приглашать их зайти, «познакомиться с настоящими болгарами». У Христо и Мирко этот вечер был свободным и, хотя они собирались провести его более интересно - пойти на седянку, но, чтобы не обижать отказом уважаемого учителя, согласились на его приглашение.

    Надо сказать, что их приход был встречен неоднозначно. Мирко - сироту, рабочего человека большинство «комитетчиков» знало и приветствовало. А на Христо, «чорбайджийского сынка», некоторые посмотрели косо. Прямой до грубости Панайот Строев стал даже выговаривать Ивану за то что тот привел Христо.

   - Он может предать! Все члены правления болгарской общины - наши враги! Они привыкли сотрудничать с властями, и не видят другой дороги! И в первую очередь чорбаджии - турецкие и греческие прислужники! Помнишь что Любен (Каравелов) писал: «Народ первым делом будет вынужден вырезать чорбаджиев!». А ты привел его сюда! Теперь мы все под угрозой разоблачения! Слова Панайота произвели впечатление. Люди зашумели. Но Стефан Раков, старший по возрасту спокойно возразил:

    — Это слишком просто и неправильно всех чор