Просьба по возвращении из Салерно

 

Здравствуйте! Слово привета

вам от бродяги-поэта.

Все вы слыхали, наверно,

про знаменитый Салерно.

С давних времен и поныне

учатся там медицине

у величайших ученых,

чтоб исцелять обреченных...

«Как бы мне, господи боже,

медиком сделаться тоже?»

И приступил я к ученью,

новому рад увлеченью...

Но оказалось: наука

горше, чем смертная мука,

и захандрил я безмерно

в том знаменитом Салерно.

Смыться решил я оттуда,

но одолела простуда

так, что четыре недели

я провалялся в постели

и, поглощая микстуру,

славил свою профессуру.

«Бедный вы наш сочинитель,—

молвил мне главный целитель,—

я говорю вам без шуток:

жить вам не более суток!»

Я до того огорчился,

что через день излечился,

взял свой мешок — и айда! —

тотчас же прпбыл сюда.

Гляньте, друзья, на поэта:

стал я подобьем скелета,

плащ мой изношен до дыр,

не в чем явиться в трактир,

ибо в проклятом Салерно

есть небольшая таверна,

где промотал я до нитки

всю свою кладь и пожитки.

С голоду я изнываю,

к щедрости вашей взываю,

о подаянье моля

господа и короля.

Слышишь, король всемогущий?

Я — твой поэт неимущий —

славлю владыку владык,

ибо ты мудр и велик.

Призван самою Минервой,

ты, средь правителей — первый,

множеством дивных щедрот

свой осчастливил народ.

Всем оказавший подмогу,

выдели мне хоть немного!

Не оскудеет рука —

та, что спасет бедняка!

Бог да продлит твои годы!

Я ж сочиню тебе оды,

гимны сложу в твою честь:

очень уж хочется есть.

 

 

ИСПОВЕДЬ АРХИПИИТА КЕЛЬНСКОГО

 

С чувством жгучего стыда

я, чей грех безмерен,

покаяние свое

огласить намерен.

Был я молод, был я глуп,

был я легковерен,

в наслаждениях мирских

часто неумерен.

 

Человеку нужен дом,

словно камень прочный,

а меня судьба несла,

что ручей проточный,

влек меня бродяжий дух,

вольный дух порочный,

гнал, как гонит ураган

листик одиночный.

 

Как без кормчего ладья

в море ошалелом,

я мотался день-деньской

по земным пределам.

Что б сидеть мне взаперти?

Что б заняться делом?

Нет! К трактирщикам бегу

или к виноделам.

 

Я унылую тоску

ненавидел сроду,

но зато предпочитал

радость и свободу

и Венере был готов

жизнь отдать в угоду,

потому что для меня

девки — слаще меду!

 

Не хотел я с юных дней

маяться в заботе —

для спасения души,

позабыв о плоти.

Закружившись во хмелю,

как в водовороте,

я вещал, что в небесах

благ не обретете!

 

О, как злились на меня

жирные прелаты,

те, что постникам сулят

райские палаты.

Только в чем, скажите, в чем

люди виноваты,

если пламенем любви

их сердца объяты?!

 

Разве можно в кандалы

заковать природу?

Разве можно превратить

юношу в колоду?

Разве кутаются в плащ

в теплую погоду?

Разве может пить школяр

не вино, а воду?!

 

Ах, когда б я в Кельне был

не архипиитом,

а Тезеевым сынком —

скромным Ипполитом,

все равно бы я примкнул

к здешним волокитам,

отличаясь от других

волчьим аппетитом.

 

За картежного игрой

провожу я ночки

и встаю из-за стола,

скажем, без сорочки.

Все продуто до гроша!

Пусто в кошелечке.

Но в душе моей звенят

золотые строчки.

 

Эти песни мне всего

на земле дороже:

то бросает в жар от них,

то — озноб по коже.

Пусть в харчевне я помру,

но на смертном ложе

над поэтом-школяром

смилуйся, о боже!

 

Существуют на земле

всякие поэты:

те залезли, что кроты,

в норы-кабинеты.

Как убийственно скучны

их стихи-обеты,

их молитвы, что огнем

чувства не согреты.

 

Этим книжникам претит

ярость поединка,

гомон уличной толпы,

гул и гогот рынка;

Жизнь для этих мудрецов —

узкая тропинка,

и таится в их стихах

пресная начинка.

 

Не содержат их стихи

драгоценной соли:

нет в них света и тепла,

радости и боли...

Сидя в кресле, на заду

натирать мозоли?!

О, избавь меня, господь

от подобной роли!

 

Для меня стихи — вино!

Пью единым духом!

Я бездарен, как чурбан,

если в глотке сухо.

Не могу я сочинять

на пустое брюхо.

Но Овидием себе

я кажусь под мухой.

 

Эх, друзья мои, друзья!

Ведь под этим небом

жив на свете человек

не единым хлебом.

Значит, выпьем, вопреки

лицемерным требам,

в дружбе с песней и вином,

с Бахусом и Фебом...

 

Надо исповедь сию

завершить, пожалуй.

Милосердие свое

мне, господь, пожалуй.

Всемогущий, не отринь

просьбы запоздалой!

Снисходительность яви,

добротой побалуй.

 

Отпусти грехи, отец,

блудному сыночку.

Не спеши его казнить —

дай ему отсрочку.

Но прерви его стихов

длинную цепочку,

ведь иначе он никак

не поставит точку.