Жалоба на своекорыстие и преступления духовенства

 

Плачет и стенает

Вальтерова лира:

Вальтер проклинает

преступленья клира.

Верить бесполезно

в райские блаженства:

все мы канем в бездну

из-за духовенства.

И по сей причине

язва сердце точит:

Вальтер быть отныне

клириком не хочет!

Расскажу подробно

о попах вельможных,

совершивших злобно

сотни дел безбожных.

 

Если, затухая,

солнце село в море,

значит, ночь глухая

к нам нагрянет вскоре.

Если ж полог черный

темень распластала,

тут вопрос бесспорный:

ночь уже настала.

Черной тьмой объяты,

мы живем в бессилье:

подлые аббаты

солнце погасили.

В хилом худосочье

чахнем в смрадной яме.

Почернее ночи —

короли с князьями.

 

Нет, не милосердье

пастыри даруют,

а в тройном усердье

грабят и воруют.

Загубили веру,

умерла надежда.

Делают карьеру

жулик и невежда.

Знай, убогий странник:

каждый настоятель —

чей-нибудь племянник

или же приятель!

 

Зря себя тревожишь!

В мире вероломства

выдвинуться можешь

только по знакомству.

В честном человеке

гнев созрел великий:

иль дана навеки

власть презренной клике?

Сам я, как на тризне,

скорбно причитаю,

ибо этой жизни

смерть предпочитаю.

Миром правит хитрость!

Мир вражды и кражи!

Мир, где сам антихрист

у Христа на страже!

 

 

* * *

 

Я, недужный средь недужных

И ненужный средь ненужных,

Всем, от вьюжных стран до южных

Глас посланий шлю окружных:

Плачьте, плачьте, верные —

Церкви нашей скверные

Слуги лицемерные

С господом не дружны!

 

Кто, прельщенный звоном денег,

Иль диакон, иль священник,

Утопая в приношеньях,

Погрязая в прегрешеньях,

В путь идет заказанный,

Симоном указанный,—

Тот, да будет сказано,—

Гиезит-мошенник.

 

Мир над клиром так глумится,

Что у всех краснеют лица;

Церковь, божия девица,

Ныне — блудная блудница;

Таинства церковные,

Благодать духовная,—

Скоро все в греховные

Деньги превратится!

 

Только то зовется даром,

Что дается людям даром;

Если станет дар товаром —

Будь виновник предан карам:

Он, склоненный ложию

К идолов подножию,

Будь из храма божия

Выброшен ударом!

 

Кто подвержен этой страсти,

Тот не пастырь ни отчасти:

Он не властен и во власти,

Он покорен сладострастью.

Алчная пиявица,

Как жена-красавица,

Папским слугам нравится,

К нашему несчастью.

 

Молодые наши годы

Видят в старости невзгоды;

Мы боимся: без дохода

Пропадет для нас свобода;

Нас пугает скудное —

Мы впадаем в блудное:

Такова подспудная

Смертная природа.

 

И помазанье святое

Продают тройной ценою,

И старик под сединою,

Деньги взяв, бодрится втрое:

Старцы обветшалые,

Словно дети малые,

Предаются, шалые,

Сладкому запою.

 

Таковы теперь натуры

Тех, кто ждут инвеституры,

Нежат тело, холят шкуры,

Славословят Эпикура —

Насладясь богатствами,

Пресыщаясь яствами,

Чванятся над паствами,

Не стыдясь тонзуры!

 

 

ОБЛИЧЕНИЕ РИМА

 

Обличить намерен я

лжи природу волчью:

Часто, медом потчуя,

нас питают желчью,

Часто сердце медное

златом прикрывают,

Род ослиный львиную

шкуру надевает.

 

С голубиной внешностью

дух в разладе волчий:

Губы в меде плавают,

ум же полон желчи,

Не всегда-то сладостно

то, что с медом схоже:

Часто подлость кроется

под атласной кожей.

 

Замыслы порочные

скрыты речью нежной,

Сердца грязь прикрашена

мазью белоснежной.

Поражая голову,

боль разит все тело;

Корень высох — высохнуть

и ветвям приспело.

 

Возглавлять вселенную

призван Рим, но скверны

Полон он, и скверною

все полно безмерной —

Ибо заразительно

веянье порока,

И от почвы гнилостной

быть не может прока.

 

Рим и всех и каждого

грабит безобразно;

Пресвятая курия —

это рынок грязный!

Там права сенаторов

продают открыто,

Там всего добьешься ты

при мошне набитой.

 

Кто у них в судилище

защищает дело,

Тот одну лишь истину

пусть запомнит смело:

Хочешь дело выиграть —

выложи монету:

Нету справедливости,

коли денег нету.

 

Есть у римлян правило,

всем оно известно:

Бедного просителя

просьба неуместна.

Лишь истцу дающему

в свой черед дается —

Как тобой посеяно,

так же и пожнется.

 

Лишь подарком вскроется

путь твоим прошеньям.

Если хочешь действовать —

действуй подношеньем.

В этом — наступление,

в этом — оборона:

Деньги ведь речистее

даже Цицерона.

 

Деньги в этой курии

всякому по нраву

Весом, и чеканкою,

и сверканьем сплава.

В Риме перед золотом

клонятся поклоны,

И уж, разумеется,

все молчат законы.

 

Ежели кто взяткою

спорит против права —

Что Юстиниановы

все ему уставы?

Здесь о судьях праведных

нету и помина—

Деньги в их суме — зерно,

а закон — мякина.

 

Алчность желчная царит

в Риме, как и в мире:

Не о мире мыслит клир,

а о жирном пире;

Не алтарь в чести, а ларь

там, где ждут подарка,

И серебряную чтят

марку вместо Марка.

 

К папе ты направился?

Ну так знай заране:

Ты ни с чем воротишься,

если пусты длани.

Кто пред ним с даянием

появился малым,—

Взором удостоен он

будет очень вялым.

 

Не случайно папу ведь

именуют папой:

Папствуя, ои хапствует

цапствующей лапой.

Oн со всяким хочет быть

в пае, в пае, в пае —

Помни это каждый раз,

к папе приступая.

 

Писарь и привратники

в этом с папой схожи,

Свора кардинальская

не честнее тоже.

Если, всех обславивши,

одного забудешь,—

Всеми разом брошенный,

горько гибнуть будешь.

 

Дашь тому, дашь этому,

деньги в руку вложишь,

Дашь, как можешь, а потом

дашь и как не можешь.

Нас от многоденежья

славно в Риме лечат:

Здесь не кровь, а золото

рудометы мечут.

 

К кошельку набитому

всем припасть охота;

Раз возьмут и два возьмут,

а потом без счета.

Что считать на мелочи?

Не моргнувши глазом,

На кошель навалятся

и придушат разом.

 

Словно печень Тития,

деньги нарастают:

Расточатся, явятся

и опять растают.

Этим-то и кормится

курия бесстыдно:

Сколько ни берет с тебя,

все конца не видно.

 

В Риме все навыворот

к папской их потребе:

Здесь Юпитер под землей,

а Плутон на небе.

В Риме муж достойнейший

выглядит не лучше,

Нежели жемчужина

средь навозной кучи.

 

Здесь для богача богач

всюду все устроит

По поруке круговой:

рука руку моет.

Здесь для всех один закон,

бережно хранимый:

«Ты мне дашь — тебе я дам» -

вот основа Рима!

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

ПОЭЗИЯ ТРУБАДУРОВ

 

Старопровансальская рыцарская поэзия — первая лирическая поэзия на одном из новых романских языков средневековой Европы — просуществовала около двухсот лет: первый трубадур, Гильем Аквитанский, родился в 1071 году и умер в 1127 году, а последним поэтом старой формации считается Гираут Рикьер, деятельность которого падает на 1254—1292 годы.

Блестящая старопровансальская литература, служившая в свое время, по выражению Ф. Энгельса, «недостижимым образцом» для других молодых литератур Европы и как бы воскресившая среди глубочайшего средневековья «отблеск древнего эллинства», погибла насильственной смертью. Официальным поводом для войны против южнофранцузских феодалов послужило существование на юге Франции так называемой «ереси альбигойцев», а конечным результатом «альбигойских войн» оказалось присоединение южнофранцузских земель к землям французской короны, прекращение начинавшейся консолидации самостоятельного южнофранцузского государства и уничтожение блестящей старопровансальской культуры.

Старопровансальская литература не сразу сдала свои позиции; в самом конце XIII и в начале XIV века некоторые поэты Окситании[9]* еще пытаются следовать старой традиции, по почти все они близки к бюргерству, и их стихи — это как бы связующее звено между рыцарской куртуазной поэзией и религиозно-назидательными поэмами трубадуров-бюргеров, основавших в 1323 году в Тулузе «Консисторию веселой науки», призванную поощрять усилия поэтов, прославляющих деву Марию. Разумеется, творчество этих поэтов-эпигонов не имеет ничего общего с блестящей поэзией предшествующего периода. Поэтому ограничение раздела поэзии трубадуров в настоящем томе БВЛ хронологическими рамками конца XI—конца XIII веков методологически оправдано.

Изучение окситанской литературы началось давно. Уже в XIII веке возникла необходимость объяснить творчество поэтов предшествующего времени современникам, незнакомым с обстоятельствами их жизни, в связи с чем появились «биографии» и «комментарии». Современная наука скептически относится к этим толкованиям, особенно в той их части, которая касается любовных приключений поэтов; некоторые ученые даже считают «биографии» и «комментарии» результатом сознательного художественного творчества, своего рода новеллами. Но уже давно отмечено, что конкретные биографические сведения (место рождения, дружеские связи поэта, его связи с покровителями и т. п.), содержащиеся в «жизнеописаниях» трубадуров, подтверждаются вполне достоверными документами. К тому же эти полубеллетристические произведения могут служить драгоценным свидетельством быта и литературных вкусов эпохи, когда старо- провансальская поэзия еще существовала как поэзия живая, и могут иной раз облегчить понимание ее весьма трудных текстов.

Важным этапом изучения старопровансальских текстов была работа итальянских комментаторов эпохи Возрождения, которые, быть может, мало отличались от авторов старопровансальских «биографии» с точки зрения методологии, но многое сделали для сохранения литературного наследия трубадуров. У некоторых итальянских гуманистов XVI века можно отметить попытки нового, научного подхода к окситанскому материалу, но, по целому ряду причин, их замыслы не были реализованы. Переворот в развитии провансалистики совпадает с общим прогрессом в области филологических наук в начале XIX века, когда, собственно, и были заложены основы романской филологии. Работы Ренуара и Форнеля во Франции, Дица в Германии надолго предопределили дальнейший ход исследований; монументальная двухтомная работа А. Жанруа, вышедшая в 1934 году, которую иногда называют «библией провансалисгов», ничего принципиально нового по сравнению с трудами Дица и Форнеля не содержит.

Следует особо остановиться на весьма интересной теории, родившейся в конце XIX века в связи с публикацией диссертации Л. Жанруа «О происхождении французской лирики». В рецензии на эту работу Г. Парис отметил, что материалы, собранные автором, подводят к совершенно определенному выводу: древняя лирика Франции родилась из фольклорных песен-плясок, связанных с майскими праздниками. Теория Жанруа — Париса о фольклорном происхождении старофранцузской и старопровансальской поэ- лиц долгое время пользовалась широким распространением в пауке. Однако, когда в XX. веке в западной фольклористике ярко проявились антидемократические тенденции и стало хорошим тоном отрицать влияние народных масс на развитие литературы, теория эта стала одиозной для буржуазных критиков. Кроме «фольклорной теории», в дальнейшем получили распространение теории, возводившие истоки окситанской поэзии к классической латинской, арабской и латинской средневековой литературам.

В настоящее время на Западе в ряде работ делаются попытки истолкования старопровансальских текстов в структуралистском плане, а также в духе философии экзистенциализма; встречаются и отдельные грубо-социологические работы, содержащие элементы неоправданной модернизации.

Рассматривая поэзию трубадуров с марксистских позиций, правильным было бы истолковать ее как художественное отражение «величайшего нравственного прогресса» (Энгельс), связанного с появлением индивидуальной половой любви, всему прежнему миру неизвестной. Эта первая в истории форма индивидуальной половой любви была, в силу исторических причин, враждебна феодальному браку.

Если в эпоху Возрождения и позднее, в XVII и XVIII веках, знакомство со старопровансальской поэзией было привилегией отдельных лиц, то начиная с первой четверти XIX века литература древней Окситании становится достоянием «читающей публики», объектом переводов и подражаний. Во Франции, Италии и Германии с давних пор имеется большое число антологий трубадуров, часто — двуязычных, на языке оригинала и в переведе. В последнее время увеличилось число таких изданий в Англии и США.

В России стихи трубадуров переводили К. Батюшков, А. Майков, А. Блок, Ф. де ла Барт, А. Сухотин и другие. Однако сколько-нибудь значительного собрания старопровансальских текстов до настоящего времени на русском языке издано не было. Публикуемые в настоящем томе переводы Валентины Дынник выполнены специально для «Библиотеки всемирной литературы». Эти переводы воспроизводят сложную систему рифм и строфики трубадурских текстов; издававшиеся до сих пор за рубежом антологии переводов трубадурской поэзии на другие европейские языки этого принципа не соблюдали.

 

БЕ3ЫМЯННЫЕ ПЕСНИ

 

«Все цветет! Вокруг весна!..» — Стихотворение представляет собой образец древней фольклорной песни, связанной с пляской, а может быть, даже с драматизированной игрой, во время которой из хоровода подданных «королевы весны» изгонялся скучный «старый король», символизировавший одновременно и зимнюю стужу, и нелюбимых старых мужей. Как раз эта анонимная песня-пляска в свое время приводилась в качестве доказательства связи древнейшего пласта старопровансальс.кон.лирики с весенними обрядами.

«Я хороша, а жизнь моя уныла...»—Песня, близкая к фольклорному жанру так называемых «песен о несчастливом замужестве». Гастон Парис приписывал также и этому жанру большую роль в генезисе куртуазной лирики, хотя и воспринимал мотив несчастливого замужества как чисто обрядовый, «игровой» элемент, не имеющий никакой связи с реальной жизнью.

«Отогнал он сон ленивый...» — «Альба», или «песнь рассвета», также относится к числу жанров, близких к народной поэзии. Ситуация, рисуемая альбой, характерна для рыцарской любви. Феодальный брак был откровенной политической сделкой: принимались во внимание интересы сюзерена, интересы содружества вассалов, но никак не личные чувства будущих супругов. Поэтому «первая появившаяся в история форма половой любви, как страсть, и притом доступная каждому человеку (по крайней мере из господствующих классов) страсть, как высшая форма полового влечения,— что и составляет ее специфический характер,— эта первая ее форма, рыцарская любовь средних веков, отнюдь не была супружеской любовью. Наоборот. В своем классическом виде, у провансальцев, рыцарская любовь устремляется на всех парусах к нарушению супружеской верности, и ее поэты воспевают это. Цвет провансальской любовной поэзии составляют «альбы» (albas), по-немецки песни рассвета. Яркими красками изображают они, как рыцарь лежит в постели у своей красотки, чужой жены, а снаружи стоит страж, который возвещает ему о первых признаках наступающего рассвета (alba), чтобы он мог ускользнуть незамеченным...» (Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Собр. соч., т. 21, изд. 2-е, с. 72-73).

В публикуемых альбах говорится о тайном ночном свидании возлюбленных, которые должны будут расстаться на заре. Сетования по поводу расставания вкладываются в уста «друга», либо об этом говорит «донна». В соответствии с законами жанра, в припеве (рефрене) непременно фигурирует слово «рассвет».

«Глядя на зелень лугов...» — Стихи эти близки «песням о разлуке», бытующим у разных народов; интересен назидательный характер некоторых строк («Верность — не праздное слово...»). Голосистый гонец — жонглер, которому дама поручает спеть возлюбленному сочиненную ею песню. Жонглерами называли исполнителей поэм, в отличие от трубадуров — создателей поэтических текстов. Жонглеры должны были уметь исполпять длинные эпические произведения, дрессировать животных, демонстрировать различные фокусы. Они пользовались меньшим уважением, чем трубадуры, чей статус часто приближался к статусу служилого рыцарства, не говоря уже о тех случаях, когда в качестве трубадуров выступали знатнейшие вельможи.

 

ГИЛЬЕМ IX (1071—1127)

 

Девятый герцог Аквитании и седьмой граф Пуатье (Пейтьеу)[10], носивший имя Гильема, старейший трубадур Окситании, был одним из самых крупных феодалов юга Франции. Остроумный, смелый и жизнелюбивый, он не упускал ни одной возможности увеличить свои огромные владения; своим вольным поведением он не раз навлекал на себя гнев папы и церковников. Принимал участие в первом крестовом походе; потерпев поражение и чудом избежав смерти и плена, вынужден был в 1102 г. бесславно вернуться в родные пределы. Через 10 лет после его смерти прекратилось самостоятельное существование всего его огромного феода, который, в качестве приданого его внучки Алиеноры Аквитанской, влился во владения французских королей (1137 г.), а затем, после развода Алиеноры с Людовиком VII в 1152 г., перешел ко второму мужу Алиеноры, семнадцатилетнему Генриху Плантагенету, ставшему английским королем под именем Генриха II (1154 г.).

Поэтическое наследие Гильема IX весьма разнообразно: он оставил шесть озорных Стихотворений (одно из них, из соображений пристойности, публикуется обыкновенно только в оригинале), четыре куртуазных «кансоны» (кансона — дословно «песнь» — самый высокий жанр в поэзии трубадуров) и стоящую особняком, совершенно оригинальную как по форме, так и по содержанию «покаянную песнь», публикуемую в данном томе («Желаньем петь я вдохновен...»).

Сторонники аристократического происхождения куртуазной лирики считают Гильема Аквитанского единоличным изобретателем окситанской поэзии с ее своеобразной куртуазной идеологией и терминологией; сторонники фольклорного происхождения этой поэзии резонно возражают, что герцог Аквитанский мог быть первым поэтом, творчество которого было записано и избежало забвения, ставшего уделом творений многих менее знатных поэтов. Так или иначе, при современном состоянии наших знаний, имя Гильема Аквитанского открывает список старопровансальских поэтов и знаменует таким образом переход от анонимной поэзии к осознанному личному творчеству.

«Желаньем петь я вдохновен...» — Пуату — область средневековой Франции, с главным городом Пуатье; по современному административному делению соответствует департаментам Вандея, Де-Севр и Вьенна. Старейшая часть владений графов Пуатье. Лимузен — область средневековой Франции, также входившая в феод Гильема IX. Соответствует современным департаментам Коррез и Верхняя Вьенна; главный город — Лимож.... а сыну суждена...— Сын поэта, будущий Гильем X Аквитанский, родился в 1099 г. и умер в 1137 г. Фолькон Анжерский — представитель знатной семьи графов Анжуйских, ближайших северных соседей Пуату; состоял в родстве в Гильемом Аквитанскйм. Отныне мне не даст утех...— Существует мнение, что Гильем IX создал это стихотворение в 1111 или 1112 г., во время тяжелой болезни.