Манифест логического позитивизма

Для современного мировоззрения характерно своеобразное примирение непримиримого: материализма с идеализмом. Их эклектическое соединение является констатацией сложившейся научной парадигмы. Несмотря на неоднократные заявления выдающихся ученых (Р. Пенроуз, Э. Шредингер, В. Гейзенберг и др.) о современном научном платонизме, «стихийный материализм» приводит к дуализму, попытке одеть на математические символы материальную одежду.

И неудивительно, поскольку вся постклассическая философия тоже представляет собой различного рода эклектическое соединение материализма и идеализма. Излагая манифест логического позитивизма Венского кружка, М. Шлик интуитивно отталкивается от фактов, о которых писал Платон в седьмом письме:

«Вот что вообще я хочу сказать обо всех, кто уже написал или собирается писать и кто заявляет, что они знают, над чем я работаю, так как либо были моими слушателями, либо услыхали об этом от других, либо, наконец, дошли до этого сами: по моему убеждению, они в этом деле совсем ничего не смыслят. У меня самого по этим вопросам нет никакой записи и никогда не будет. Это не может быть выражено в словах, как остальные науки; только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всюсвою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там питает» [13, с. 581-582].

«Свет, засиявший от искры огня» обычно интерпретируют как мистическое озарение. Что, конечно, верно, поскольку без него не обходится никакая творческая деятельность. Однако следует учитывать и другие, отмеченные Платоном, обстоятельства: во-первых, особого рода талант, а во-вторых, трудолюбие.

О людях, набитых «ходячими философскими истинами», Платон писал: «Так вот таким людям надо показать, что собой представляет философия в целом, какие сложности она с собой несет и какой требует затраты труда. И такой человек, если он подлинно философ, достойный этого имени и одаренный от бога, услыхав это, считает, что слышит об удивительной открывающейся перед ним дороге и что теперь ему нужно напрячь все силы, а если он не будет так делать, то не к чему и жить» [13, с. 581-582].

Отталкиваясь от подобного рода интуиции, но нагруженный «ходячими философскими истинами», позитивист сводит метафизику, а, следовательно, всякую интеллектуальную деятельность, к абсурду: «Усилия метафизиков всегда были направлены на абсурдную цель — выразить чистое качество (“сущность” вещей) с помощью познавательных предложений, т. е. высказать невысказываемое» [16, с. 31].

М. Шлик верно отмечает, что «“сущность” вещей», с точки зрения науки, непознаваема. Мы знаем законы гравитации, электричества и пр., но не знаем их “сущность”.

Материалистическая методология (эмпиризм-позитивизм и пр.) не способна ответить на метафизический вопрос, как возможно познание, поскольку она опирается на тезис софистов, опровергнутый Платоном. Если все относительно (как учил Горгий), то каким образом софисты об этом знают. Ведь критерием истины им служат ощущения, а они субъективны, у каждого свои. Следовательно, чтобы знать относительное, данное в ощущениях, необходимо абсолютное, умопостигаемое.

Отрицая познаваемость невидимого, позитивист повторяет тезис софистов, что каждый интеллектуал – философ (мудрец): «… Все согласны, например, что работа Эйнштейна, направленная на анализ смысла утверждений о времени и пространстве, была философским достижением. Здесь мы должны добавить, что решающие и эпохальные шаги в науке всегда имеют такой характер; они предполагают прояснение смысла фундаментальных утверждений, и только те достигают в них успеха, кто способен к философской деятельности. Великий исследователь - всегда философ» [16, с. 32].

В результате получается, как у Аркадия Райкина: «Ну и дураки же вы все»: «Прежде всего, я ни при каких обстоятельствах не откажусь от моих собственных предложений наблюдения. Наоборот, я могу принять только систему знания, в которую они входят без искажения. И я всегда могу построить такую систему. Мне только нужно считать других людей сонными идиотами, в сумасшествии которых прослеживается замечательная метода, или - если выражаться более объективно - я сказал бы, что другие живут в мире, который отличается от моего и имеет ровно столько общего с моим миром, чтобы возможно было достигнуть понимания средствами одного и того же языка. В любом случае независимо от того, какую картину мира я рисую, я всегда буду проверять ее истинность в терминах моего собственного опыта. Я никому и никогда не позволю отнять у меня эту опору: мои собственные предложения наблюдения всегда будут последним критерием. И я буду восклицать: “Что я вижу, то вижу!”» [16, с. 43-44].

Но как возможно «достигнуть понимания», если у каждого свой язык, порожденный эмпирическим тезисом: “Что я вижу, то вижу!”? Ответить на него может только метафизика, опирающаяся на мышление - язык всеобщего бытия.

Рассмотрим попытку преодоления позитивистской теории у специалиста по «квантовой философии» Марка Маутского. Он исходит из правильного положения: «Познанные нами законы физического мира, описываются математическими представлениями, что делает их применение универсальным» [7, с. 1].

И далее автор, пытается заново открыть метафизические законы классической философии, ищет основание бытия и мышления: «Но если мир, вся материальная Вселенная, основывается на физических законах, то на чём основываются сами законы?» [7, с. 2].

На этот вопрос отвечает метафизика. Она кладет в основание познания законы разума, тождественные законам бытия («сами законы»). Но М. Маутский не доходит до основания законов бытия, а, как и вся постклассическая философия [8], останавливается на обобщении накопленных знаний: «Практически любые итоги мыслительных процессов можно назвать философией, но что будет итогом предельного обобщения и выжимки накопленных знаний?» [7, с. 2].

И через предложение, оказывается, что не «любые итоги мыслительных процессов», являются «предметом философии», а, как и у Ф. Энгельса, лишь «общие законы развития» [7, с. 2]. Классик марксизма предполагал, что их три, тем самым ориентировал философию на изучение законов природы. Но, тогда, получается (пишет М. Маутский) «бесчисленный ряд философем» [7, с. 7]).

Вследствие чего, автор вынужден ограничить «квантовую философию» изучением элементов научной философии: «В данной работе представлена система общих законов развития или кратко «квантовая философия», что значит изучение только законов развития – элементов научной философии» [7, с. 2].

Метафизическая интуиция подсказывает ему, что бытие Едино. И, следовательно, и его закон – один, опираясь на который и возможно оценивать законы «развития – элементов научной философии». Вследствие чего в квантовой философии обнаруживается «абсолютное видение», которое выступает критерием оценки: «Квантовая философия не заменяет собой всю философию, отрицая все, что вне её, а лишь разрабатывает научный метод логического познания основных законов бытия, и отрицает только те тезисы и заявления, что прямо противоречат выводам самой квантовой философии» [7, с. 4].

Поскольку квантовые философемы должны быть физичны [7, с. 8], понятно, что они не метафизичны, а значит и не онтологичны, поскольку бытие - одно. Следуя научной парадигме, Ф. Энгельс, М. Хайдеггер и др. «позитивисты» постулировали множественность онтологий, которую пытается безуспешно преодолеть М. Маутский, признавая множественность философий: «Принципы философии – это онтологические законы, управляющие всем и вся, и видимые нами физические законы есть проявление этих философем» [7, с. 8].

Недостаточное осознание основного принципа метафизики приводит к тому, что автор изобретает велосипед, аристотелевское пространство, пустое место: «Создание «философии пустоты» важный этап в миропонимании. И первый шаг заключается в понимании того что пустота это не пространство. Спекулятивное пространство – удел психологии.

Строго говоря, пустота означает отсутствие чего-то, но никак не означает отсутствие всего, ибо «всё» включает в себя и пустоту, отсутствие которой быть не может. Пустота относительна. Называя комнату пустой, мы же не имеем в виду, что в ней вообще ничего нет» [7, с. 14-15].

Вот что пишет специалист по истории науки П.П. Гайденко: «И не случайно Аристотель создает понятие пространства, полемизируя со своими предшественниками - атомистами и Платоном. У атомистов пространство отождествлялось с пустотой, а у Платона (см. «Тимей») оно в известном смысле отождествлялось с материей. … Аристотель вводит понятие места для того, чтобы показать, что «не существует протяжения, отличного от тел, отделимого от них и существующего актуально» (Физика, IV, 6, 213а). … Платон, как мы уже говорили, сближает понятия пространства и материи» [3, с. 105-106].

Если Аристотель характеризовал Бога как мышление о мышлении - «неподвижный движитель» или Благо (по Платону), то современный мыслитель, опираясь не на понятия, а на естественнонаучные представления, превращает Его в пустое место: «Философия пустоты – это философия Абсолюта» [7, с. 15].

 В результате возникает еще одна естественнонаучная мифологема: «Можно сказать только, что Абсолют видит все вещи в их истинной сути и осознаёт одновременно и во всей полноте всё происходящее во Вселенной» [7, с. 17].

Предвосхищения метафизики

История философии свидетельствует, что именно метафизика всегда предвосхищает научные открытия. Как полагает Л.Г. Антипенко, принцип дополнительности Н. Бора был сформулирован Шеллингом:

«… Понятием абсолютного тождества духа и природы выражается идея дополнительности, известная в современной квантовой физике как идея (принцип) дополнительности Н. Бора. Только под таким углом зрения становится понятным следующее утверждение Шеллинга:

«Мы же хотим не того, чтобы природа случайно (например, при опосредовании чем-то третьим) встречалась с законами нашего духа, но чтобы она сама необходимо и изначально не только выражала, но и реализовывала закон нашего духа, чтобы она лишь постольку была и называлась природой, поскольку она это осуществляет». … Идея дополнительности позволила Шеллингу сформулировать принцип корпускулярно-волнового дуализма применительно к изучению световых явлений. Об этом он писал так: «Если я утверждаю материальность света, то я не исключаю противоположного взгляда, а именно свет представляет собой феномен колеблющейся среды. <...> Насколько мне известно, и сторонники Эйлера признают, что каждая из этих теорий имеет свои трудности, которые устранят противоположные. Может быть, лучше, чем противопоставлять эти взгляды, рассматривать их как взаимные дополнения с тем, чтобы объединить их сильные стороны в единой гипотезе» [1, с. 6-7].

И далее Л.Г. Антипенко показывает, что так называемая онтология Хайдеггера на подобные подвиги не способна:

«… Его Бытие, с присущим ему историческим временем, отделяется от пространства-времени и противопоставляется ему непосредственно во всех тех случаях, где отсутствует вот-бытие (Dasein) человека. В таком смысле следует понимать следующее, принадлежащее Хайдеггеру, высказывание: «Попытка в "Бытии и времени" §70 возводить пространственность человеческого присутствия (Dasein. -Л. А.) к временности не может быть удержана» [1, с. 14-15].

Как пишет М.И. Белоногов, и в математике метафизика тоже совершила предвосхищения: «Итак, за сотню лет до вышецитированной работы Кантора* Гегель, опираясь на Канта, сформулировал (впервые!) кардинальное различие понятий философского и математического бесконечного. Это и означает, по словам Кантора, что Гегель «не знает никаких существенных различий в актуальном бесконечном»!» [2]. 

Одновременно, М.И. Белоногов отмечает существенное различие между метафизикой и прикладной философией в понимании бесконечности: «Понятие в спекулятивном смысле кардинально отлично от понятия рассудочного, как абсолютное бесконечное отлично от актуального» [2].

Физикализация математики

Тщательное исследование философии Э. Шредингером, к сожалению, не помогло ему избавиться от стихийного материализма. Его удивляет, что уже Демокрит знал истинную природу ощущений и не им он приписывает способность познания атомов. Другие ученые тоже не поняли, что гносеология и физика Демокрита выведены, как и философия Платона, которую они не совсем адекватно излагают, из метафизики Парменида.

Приведем его «пантеистическую» интерпретацию Спинозы: «Согласно воззрениям Спинозы, каждая конкретная вещь или существо является модификацией бесконечной субстанции, то есть Бога. Она проявляется каждым из своих атрибутов, в частности, протяженностью и мышлением. Проявление первым атрибутом – это физическое существование в пространстве-времени, вторым – в случае живого человека или животного – его разум» [17, с. 7-8].

Первое недоразумение в том, что смешивается причина и следствие: «физическое существование» наделяется мыслью, поскольку оно порождено мыслью Бога. Пантеистическая интерпретация Э. Шредингеру по душе, поскольку позволяет оправдать физикализацию математики: «Но безжизненная физическая вещь представляется Спинозе в то же время «мыслью Бога», другими словами, она также существует и во втором атрибуте. Здесь мы встречаем, хотя и не в первый раз (даже в западной философии), смелую идею одушевления природы» [17, с. 8].

«Второй атрибут» безжизненной физической вещи – это ее законы, изображенные на математическом языке. Непонимание предмета философии или (что то же самое) законов бытия и как они могут быть выражены человеческим языком, приводит выдающегося мыслителя к соединению гилозоизма и рационализма:

«После Спинозы гений Густава Теодора Фехнера не стеснялся приписывать душу растениям, Земле (как небесному телу), планетным системам и т.д. Я не разделяю эти фантазии, но и не берусь судить, кто оказался ближе к глубочайшей из истин: Фехнер или же несостоятельность рационализма» [17, с. 8].

Таким образом, физик все же отдает, хотя и неявное, предпочтение гилозоизму. Что естественно. Ведь он исследует фюзис (природу) и ищет в ней разум. Природа материальна, следовательно, сознание, которое отождествляется с разумом, нужно увязать с телом. В конце статьи он все же показывает неправедность гилозоизма.

Э. Шредингер полагает, что соотношение между сознательным и бессознательным можно наблюдать «в нашем собственном теле»: «Ибо в последнем случае различие нечеткое; между полностью сознательным и полностью бессознательным имеются промежуточные ступени. Изучая различных представителей физиологически очень похожих процессов, протекающих в нашем собственном теле, определить искомые отличительные характеристики путем наблюдения и рассуждения будет не очень сложно» [17, с. 9].

Более того, физик намерен методом «проб и ошибок» выяснить «какие материальные события связаны с сознанием или сопутствуют ему, а какие – нет? Ответ, предлагаемый мной, выглядит следующим образом: то, что выше описывалось как свойство нервных процессов, является свойством органических процессов вообще, а именно, процессов, которые связаны с сознанием в силу своей новизны» [17, с. 12].

Происхождение сознания трактуется в духе любимого им Демокрита. Правда, будучи последователем Парменида, греческий мыслитель понимал, что мышление нематериально, поскольку мыслит сверхчувственные атомы. А вот образование из атомов вещей античный философ интерпретировал в духе квантовой механики: атомы носились в пространстве и зацепились «крючками».

Таков же механизм, по мнению современного научного сообщества, и возникновения разумного существа: «В нотации и терминологии Ричарда Семона онтогенез не только мозга, но и индивидуальной сомы в целом есть «хорошо запомненное» повторение цепочки событий, которая повторилась похожим образом множество раз» [17, с. 12].

Гениальность Э. Шредингера, книга которого «Что такое жизнь с точки зрения физики?», как известно, оказавшая существенное влияние на развитие биофизики и молекулярной биологии, состоит в том, что в отличие от психологов и других специалистов, он причиной сознания считает весь организм как целостную систему (Кант):

«У нас, высших позвоночных, такой орган находится обычно в нервной системе. Поэтому сознание связано с теми ее функциями, которые самонастраиваются посредством того, что мы называем опытом нахождения в изменяющейся среде. Нервная система – это то место, где наш вид до сих пор подвержен филогенетическим преобразованиям; образно говоря, это верхушка (Vegetationsspitze) нашего стебля. Свою общую гипотезу я подытожу следующим образом: сознание связано с обучением живой субстанции; ее ноу-хау (Können) бессознательно» [17, с. 13].

Человеческое тело «бомбардируется» жизнью и в муках рождает сознание. Действительно просто. Или как сказал классик марксизма: «Жизнь есть способ существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой...» [6, с. 616].

С физической непосредственностью, которой позавидовал бы Ф. Энгельс, под пером квантовой механики человеческий дух «вырубается» из чувственного материала: «Верно то, что один день жизни, нет, даже чья-то жизнь в целом есть не что иное, как один-единственный удар резца по скульптуре, работа над которой далека от завершения. Но и огромная эволюция, имевшая место в прошлом, также была вызвана мириадами таких крохотных ударов» [17, с. 15].

А что делать? Такова жизнь! Ее эволюция! Или как писал А.С. Пушкин, «Одна заря сменить другую /Спешит, дав ночи полчаса». И вдруг, как при Большом взрыве, из потока сознания, возникает Я, обладающее разумной волей, и заявляет:

«... Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом. … Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого также как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству» [4, с. 260, 270].

Да простит нам Кант, считавший generatio aequivoca нелепостью**, подобную импровизацию.

Дуализм разума и материи

Пересказывать муки рождения сознания мы не будем, а проанализируем догадку автора. Не обошлось, конечно, как и у еще одного гениального ученого, Декарта, без «изобретения велосипеда». Причем, почти что повторение подвига Картезия. Только с той разницей, что Декарт переоткрыл принцип Парменида в форме субъективации его у Плотина, а Э. Шредингер повторяет родоначальника метафизики. Парменид открыл закон познания как такового, а физик, естественно, отмечает познание своего предмета, «принцип постижимости природы».

Кроме этого он выдвинул «принцип объективации», «открытие» которого встретило непонимание, поэтому он разъяснил, что ничего нового он не изобрел: «Напротив, я утверждал и продолжаю утверждать, что они (принципы познания природы – Ю.П.) есть – и, кстати, являются наследием древних греков, заложивших основы нашей западной науки и научной мысли» [17, с. 37]. И, естественно, он ссылается не на метафизику, а на «физику»: Принцип «природу можно понять» восходит к милетской школе, философам «физиса»» [17, с. 38].

Разъясняя «принцип объективации», выдающийся физик пишет: «Под этим я понимаю то, что часто называют «гипотезой реального мира», который нас окружает. Я утверждаю, что это равносильно определенному упрощению, которое мы приняли с целью решения бесконечно сложной задачи природы. Не обладая о ней знаниями и не имея строгой систематизации предмета, мы исключаем Субъект Познания из области природы, которую стремимся понять. Мы собственной персоной отступаем на шаг назад, входя в роль внешнего наблюдателя, не являющегося частью мира, который благодаря этой самой процедуре становится объективным миром» [17, с. 38].

И неудивительно, что происходит изъятие разума из научной картины мира, раздвоение тождества мышления и бытия на «Субъект Познания» и реальный мир, «который нас окружает». Поскольку сам автор полагает, что мир и он сам построены «ощущающим Я»: «… Я делаю вывод, что и сам являюсь частью этого материального мира, окружающего меня. Я, так сказать, помещаю свое собственное ощущающее «я» (которое построило этот мир в виде ментального продукта) обратно в него…» [17, с. 39]. 

Для характеристики научного мировоззрения, он приводит слова А.С. Эддингтона: «Искреннее осознание того, что физика связана с миром теней, является одним из наиболее значимых открытий последнего времени» [17, с. 42]. Речь идет о господствующем в научной картине мира дуализме разума и материи. О том, что разум является необходимым условием познания мира, знал уже Демокрит, пишет Э. Шредингер, «но мы этого не знали». Что следует и из характеристики А.С. Эддингтоном разума как тени.

Осознать участие разума в познании, как следует из слов Чарльза Шеррингтона, мешает стихийный материализм: «Для чего-либо, на что может указывать восприятие, разум в нашем пространственном мире является вещью менее осязаемой, чем привидение. Невидимый, непостижимый, лишенный каких-либо очертаний, он не является «вещью» вообще. Разум неподвластен ощущениям и посему остается неподтвержденным навеки» [17, с. 42].

Комментируя высказывание гениального мыслителя, Э. Шредингер обвиняет в отсутствии разума в научной картине мира сам разум: «Разум построил объективный окружающий мир философа-натуралиста из своего собственного материала. Разум не мог справиться с этой гигантской задачей, не воспользовавшись упрощающим приемом, заключающимся в исключении себя – отзыве с момента концептуального создания. Поэтому последний не содержит своего создателя» [17, с. 42-43].

Наука, опирается на разум, но не знает об этом. Она думает, что она познает посредством ощущений. Тайну разума она не способна постичь, поскольку он не является ее предметом. Когда же ученые обращаются за помощью к философии, то видят в ней только то, что соответствует их представлениям. Так не случайно Э. Шредингер ссылается на милетскую школу и Демокрита, поскольку их принято считать «физиками». А из философов Нового времени апеллирует не к ее родоначальнику Декарту, возродившему неоплатонизм, а к его последователю, Спинозе, вырывая из целостного контекста (неоплатоника) его системы дуалистическую цитату:

«Ни тело не может побуждать душу к мышлению, ни душа не может побуждать тело ни к движению, ни к покою, ни к чему-либо другому (если только есть что-нибудь такое)» [17, с. 43].

Поскольку интерпретаторы навесили ярлыки: Декарту – дуализм, Спинозе – пантеизм, то из двух зол приходиться выбирать. В результате он вынужден признать, что наука зашла в тупик: «Тупик есть тупик» [17, с. 43].

С одной стороны, «…картина мира каждого конкретного человека является и всегда остается построением его разума», но, с другой, «сам сознательный разум остается в этой конструкции чужаком», поскольку он не редуцируем к представлению, «его невозможно засечь в какой-либо точке этого пространства» [17, с. 44].

Переходя к конструкции реальности из квантов света, физик отмечает: «Нам очень сложно критически оценивать тот факт, что локализация личности, сознательного разума, внутри тела символична, что это всего лишь практическая условность» [17, с. 45].

И далее: «Картина, которой нас удостаивает физиологический анализ человеческого существа», пишет Э. Шредингер, показывает, «то, что мы там обнаруживаем, несмотря на живой интерес, есть сущее ничто при сопоставлении с жизнью и эмоциями души» [17, с. 46].

Как же решает проблему связи разума и материи квантовая физика? Проанализировав взгляды ее главных представителей («Нильс Бор, Вернер Гейзенберг, Макс Борн и другие») автор делает следующий вывод: «Если принять вышесказанное на веру (что представляется возможным) – то это камень, брошенный в лицо принципу постижимости природы» [17, с. 48].

Пытаясь дать обоснование «принципу постижимости природы», Э. Шредингер обращается к эмпиризму: «Среди философов, принявших это различие (субъекта и объекта – Ю.П.) – от Демокрита из Абдер до «старика из Кенигсберга» (И. Кант. – Прим. перев.) – было немного тех (если они вообще были), кто не подчеркивал, что все наши чувства, восприятия и наблюдения имеют сильный личный, субъективный оттенок и не передают природу «вещи в себе», пользуясь термином Канта. И если некоторые из этих мыслителей, вероятно, имели в виду лишь более или менее сильное или слабое искажение, Кант шокировал нас полным отказом: мы никогда не узнаем абсолютно ничего о его «вещи в себе». Таким образом, идея субъективности, судя по всему, является очень старой и хорошо знакомой. Новым же в современной постановке является следующее: не только впечатления, которые мы получаем из окружающей среды, сильно зависят от характера и возможного состояния нашего сенсориума, но и, обратно, сама окружающая среда, которую мы стремимся понять, модифицируется нами, особенно приборами, установленными для ее наблюдения» [17, с. 49].

В результате, физик проходит мимо 2,5-тысячелетней метафизики, опирающейся на принцип тождества субъекта и объекта [5]. А эмпиризм, в данном контексте и кантовский, приводит либо к субъективному идеализму (Дж. Беркли), либо агностицизму (Д. Юм), либо материализму (марксизм).

Последовательным мировоззрением может быть только идеализм [9, 10, 11,12], о чем, по сути дела, и свидетельствует возмущенная тирада против эмпиризма Э. Шредингера: «Ибо субъект, если хотите, это сущность, которая чувствует и размышляет. Чувства и мысли не принадлежат «миру энергии», они не могут приводить к каким-либо изменениям в этом мире энергии, как нам известно, из трудов Спинозы и сэра Чарльза Шеррингтона.

Все это было сказано с точки зрения того, что мы принимаем освященную временем дискриминацию субъекта и объекта. И хотя мы должны принять ее в повседневной жизни «для практических ссылок», мы должны, так мне представляется, отказаться от нее в философской мысли. Строгое следствие из этой дискриминации было выведено Кантом: грандиозная, но пустая идея «вещи в себе», о которой мы никогда ничего не узнаем. Мой разум и мир состоят из одних и тех же элементов. Так же обстоит дело с разумом любого и его миром, несмотря на бесчисленное множество «перекрестных ссылок» между ними. Мир дается мне лишь единожды, а не один существующий и один воспринимаемый. Субъект и объект едины. Нельзя говорить, что барьер между ними пал в результате последних открытий, сделанных в физике, поскольку такого барьера не существует» [17, с. 49-50].

Стихийная метафизика

 И в следующей Главе Э. Шредингер заново открывает принцип тождества мышления и бытия Парменида: «Причина того, что наше ощущающее, воспринимающее и мыслящее эго нигде не встречается в нашей научной картине мира, легко формулируется семью словами: потому что оно само является картиной мира. Оно идентично целому и поэтому не может содержаться в нем как его часть» [17, с. 50].

Однако, набредает он на него бессознательно, на что указывает дальнейшее рассуждение, в котором он объявляет метафизику причиной деградации науки: «Существует два пути разрешения этого парадокса чисел, каждый из которых представляется довольно безумным с точки зрения современной научной мысли (основанной на древнегреческой мысли и потому совершенно «западной»)» [17, с. 52].

Причина казуса выясняется из противопоставления (традиционного для философствующих физиков) западного рационализма и восточной мистики. Дело в том, что рационализм опирается на понятия, которые, в силу того, что они представляют собой синтез рационального и интуитивного, недоступны неподготовленному исследователю. Для вхождения в метафизику нужен соответствующий духовный опыт (И.А. Ильин), сравнимый с опытом Платона или Гегеля [9]. Тогда как мистика опирается на обычные представления, которые имеются у каждого интеллектуально развитого индивида, как ученого, так и писателя.

Э. Шредингер почему-то не обнаружил мистиков на Западе, хотя Гегель, для обоснования тезиса, что его Логика способна познавать сущность Бога и что разумное сродни мистическому, опирался на мистические прозрения М. Экхарта и Я. Бёме***.

«Существует, очевидно, лишь одна альтернатива, а именно, объединение разумов или сознаний. Их множественность кажущаяся, в реальности существует лишь один разум. Таково учение, изложенное в Упанишадах. И не только в Упанишадах. Мистический опыт единения с Богом обычно влечет за собой подобное отношение, если тому не противостоят укоренившиеся предрассудки; а это означает, что на западе это менее приемлемо, нежели на востоке» [17, с. 52].

Происходит отождествление абстрактного естественнонаучного рассудка и философского разума: «Тем не менее, следует заметить, что для западной мысли это учение малопривлекательно, неприятно на вкус, оно получило ярлык ненаучно-фантастического. Да, это так, потому что наша наука – греческая наука – основана на объективации, посредством которой она и отрезала себе путь к адекватному пониманию Субъекта Познания, разума» [17, с. 53].

Для выхода из «тупика», в который завел науку рассудок (чего автор не знает), Э. Шредингер хочет опереться на «книги сэра Чарльза Шеррингтона, который был человеком высочайшего гения и в то же время (редкий случай!) здравомыслящим ученым».

Э. Шредингер хочет довести «научное» объяснение природы разума до конца: «Я нахожу совершенно невозможным сформулировать мысль о том, каким образом, например, мой собственный сознательный разум (который мне представляется одним) мог возникнуть в результате интеграции сознаний клеток (или некоторых из них), из которых состоит мое тело, или каким образом в каждый момент моей жизни мой разум является, так сказать, их равнодействующей» [17, с. 55].

Для ответа на поставленный вопрос он обращается к гениальному Шеррингтону: «Клетка – это отдельная жизнь, и наша жизнь, которая, в свою очередь, является отдельной жизнью, всецело состоит из жизней-клеток» [17, с. 56].

Тщательное исследование мозга заканчивается удручающим выводом, правда не осознанным двумя гениями, что разум в нем отсутствует: «Материя и энергия, по-видимому, имеют гранулированную структуру, как и «жизнь», но только не разум» [17, с. 58], - завершает рассуждения Шеррингтон.

Естественнонаучное исследование приходит к парадоксу: «Парадокс же Шеррингтона заключается в том, что один разум, состоящий якобы из множества жизней-клеток или, иначе говоря, многочисленных субмозгов, каждый из которых обладает таким существенным достоинством, принадлежащим себе, что мы чувствуем побуждение связать с ним субразум» [17, с. 59].

Таким образом, найти разум среди физических объектов не удается:

«Наиболее тягостно абсолютное молчание всех наших научных исследований, направленных на разрешение вопросов относительно значения и области всего проявления. Чем внимательнее мы наблюдаем, тем более бесцельным и глупым оно представляется. Представление вокруг, очевидно, приобретает значение лишь в связи с разумом, созерцающим его. Но то, что наука говорит нам об этом отношении, есть чистейшей воды абсурд: якобы разум был произведен тем самым проявлением, которое тот сейчас наблюдает и которое сгинет вместе с ним, когда, в конце концов, остынет солнце, и Земля превратится в пустыню изо льда и снега» [17, с. 64].

«Чистейшей воды абсурд» естественнонаучной методологии заставляет Э. Шредингера обратиться к метафизике Платона:

«Так что же сделало его знаменитым? По-моему, то, что он был первым, кто занялся рассмотрением идеи существования вне времени, и подчеркивал – вопреки здравому смыслу – ее реальность, более реальную, чем наше фактическое существование; это, говорил он, не что иное, как тень первого, из которого заимствуется вся воспринимаемая реальность. Я говорю о теории форм (идей). Каким образом она появилась? Нет сомнения в том, что толчком послужило знакомство Платона с учениями Парменида и элеатов. Но также очевидно и то, что у самого Платона была конгениальная жилка – событие, находящееся точно на линии его собственного красивого сравнения, заключающегося в том, что обучение путем рассуждения имеет характер припоминания знания, известного ранее, но латентного в данный момент, а не открытия совершенно новых истин.

Однако, парменидово извечное, вездесущее и неизменное Единое получает в разуме Платона мощное развитие и превращается в Мир Идей, обращенный к воображению, хотя, по необходимости, остающийся загадкой. Но мысль эта, я полагаю, возникла из вполне реального опыта: открытия в мире чисел и геометрических фигур повергли Платона в восхищение и благоговейный трепет – как многих после него и пифагорейцев ранее. Он осознал и глубоко впитал разумом природу этих открытий, то, что они раскрываются путем чистых логических рассуждений, что знакомит нас с истинными отношениями, истинность которых не только неопровержима, но и очевидна во веки веков; отношения были и останутся истинными независимо от нашего к ним интереса. Математическая истина находится вне времени, она не возникает тогда, когда мы ее открываем. При этом ее открытие остается вполне реальным событием, это можно сравнить с эмоциями, возникающими при получении от феи великого дара» [17, с. 69]. 

Заключение

К сожалению, миф об отсутствии метафизического единства у Платона и Аристотеля и т.д. вплоть до Шеллинга и Гегеля мешает научному сообществу использовать философскую методологию для разъяснения научных достижений. Кроме того, как отмечал уже Платон, для приобщения к философии нужны талант и мужество (Sapere aude - Кант). В наше время, чтобы понять метафизику необходимо погрузиться, как советовал И.А. Ильин [9], в «Феноменологию духа» Гегеля.

Приведем суждение современного исследователя гегелевской философии С.В. Смирных, высказанное им на презентации монографии «Невыученные уроки “Феноменологии духа” Гегеля»: «Без такого феноменологического развития истина «Науки логики» будет скрыта от него за семью печатями. Бесконечная форма духа — понятие — так и останется лишь духовной возможностью (в себе) ученика, а не его действительностью. Такова задача феноменологического, необходимого снятия конечного духа, чтобы он стал достойным самодвижения в нем понятия философии.

Чтобы подняться на ступень науки, сознание учащегося должно родиться свыше, когда достоверность его духа стала бы равной логической истине, как и относительная истина духовной ступени студента, стала бы тождественной достоверности понятия в мышлении, пишет Гегель. Такому способу снятия противоположности субъективного и объективного, достоверности и истины, непосредственности и опосредствования, всеобщего и особенного моментов «Феноменологии духа» как раз и посвящена данная монография" [15, с. 189-190].

К тому же подъем к философскому умозрению предполагает приобщение ко всем формам рассудочных форм духа: религиозному, художественному и научному. И как отмечал Платон в 7 письме, способствует достижению намеченной цели своего рода мистическая интуиция, без которой не обходится никакая творческая деятельность. «Согласно Гегелю, - разъясняет С.В. Смирных, - философское (положительно-разумное) мышление является «истиной всех способов сознания»; поэтому научное образование индивида включает в себя все необходимые ступени феноменологии духа. Этот процесс «рождения в духе» нельзя произвольно сократить, перескочив через его промежуточные ступени. «С одной стороны, надо выдержать длину этого пути, ибо каждый момент необходим; – пишет Гегель, – с другой стороны, на каждом из них надо задержаться». В противном случае духовно-необходимый опыт, не усвоенный лично, будет навязан извне в отчужденной форме позитивного свидетельства другого, в форме мертвой объективности «книжного» представления, порождая рассудочный дуализм (например, теоретического и практического), а неудовлетворенная достоверность себя самого так и останется лишь моральным отношением» [14, с. 26].

Примечания

* Имеется в виду статья Г. Кантора “О различных точках зрения на актуальное бесконечное”.

** Гипотезу «generatio aequivoca, под которым понимают возникновение организмо