Глава 1.5 ИТОГИ И ОБСУЖДЕНИЕ

 

Финляндия как таковая не занимала много места ни в мыслях Сталина, ни в оперативных планах Генерального штаба Красной Армии. (Шапошников: «Финляндский театр военных действий в общем нашем оперативном плане занимал при известной политической обстановке второстепенное по­ложение, совершенно не то, которое он получил во время проте­кавших боевых действий». Отчет комиссии Главного штаба ВМФ СССР: «Основная линия боевой подготовки флота была направлена в сторону подготовки к войне с противником, имеющим крупный флот, к войне же с Финляндией конкретно не готовились». Ворошилов: «Польша, Румыния и всякие там Прибалтики, они уже у нас со счетов давным-давно сняты, этих господ мы в любое время при всех обстоятельствах со­трем в порошок».) Большая Игра, которую Сталин начал ле­том 1939 г., должна была привести к установлению советской гегемонии не в малолюдной Финляндии, а на большей части Ев­ропейского континента.

В начале Игры Сталин сделал блестящий ход. Трудно бу­дет найти в его долгой политической жизни пример другого, столь же масштабного, быстрого и ошеломляющего успеха, каким был союз с Гитлером, установленный в августе — сен­тябре 1939 г. Одним коротким ударом Сталин перемешал все фигуры на общеевропейском (да и на общемировом) поле и оставил англо-французский блок (руководители которого уже успели дать Польше официальные гарантии военной по­мощи!) один на один с берлинским параноиком, который после заключения пакта Молотова — Риббентропа впал в то состояние, которое соответствует русской поговорке «пья­ному море по колено». Европейская война стала неизбеж­ной, и она началась ровно через неделю после подписания пакта.

Всего лишь в обмен на невмешательство Сталина в войну (и весьма ограниченную, скорее ритуальную, нежели факти­ческую, военную помощь) Гитлер отдал ему 50,4 % террито­рии Польши (за разгром которой немецкий вермахт запла­тил жизнями 16 тыс. солдат), предоставил Сталину полную свободу рук в Эстонии, Латвии, Литве, Бессарабии и Фин­ляндии, разрешил свободный доступ сталинских «инжене­ров» на важнейшие военно-промышленные предприятия Германии, в обмен на сырую руду и очесы льна продал но­вейшие образцы боевых самолетов, танков, орудий, кораб­лей, радиостанций... В эйфории от своих первых успехов Гитлер не успел заметить того, что Сталин — в полном соот­ветствии с заветами своего великого учителя — поддержива­ет его, как «веревка поддерживает повешенного» (В.И. Ле­нин, ПСС, т. 41, стр. 73). Лишь к лету 1940 г. до Гитлера дош­ло, наконец, понимание того простого факта, что он отдал в руки Сталина не один даже, а целых три «рубильника», спо­собных «выключить» экономику Германии.

Один из них находился на нефтяных полях Румынии, ко­торые после выхода Красной Армии на рубеж реки Прут оказались в радиусе досягаемости даже самых легких одномоторных бомбардировщиков. Вторым были шведская желез­ная руда и финский никель, поставка которых после установления советского контроля над Финляндией оказа­лась бы всецело в зависимости от доброй воли Сталина. Третьим «рубильником» была бескрайняя стальная лента Транссиба, по которой в Германию шел транзитный поток каучука, вольфрама, соевых бобов из стран Юго-Восточной Азии. Без этих важнейших источников сырья немецкая во­енная машина могла бы продержаться полгода, самое боль­шее — год.

Увы, грандиозный и очень «дешевый», бескровный успех вскружил голову товарищу Сталину. (Хрущев: «Он буквально ходил гоголем, задравши нос, и буквально говорил: «Надул Гит­лера! Надул Гитлера!») Планируя аннексию Прибалтики, Сталин просто не подумал о том, что одна из отданных в его распоряжение стран поведет себя не как объект, а как полно­правный, одушевленный субъект мировой политики. Упря­мое нежелание прогнуться, проявленное руководством Финляндии, вызвало у него одновременно и удивление, и крайнее раздражение. Все вопросы — по мнению Сталина — были уже решены. Большие боссы обо всем уже договори­лись. Кому интересно слушать мнение финского правитель­ства? Кто разрешил ему иметь какое-то «мнение» о том, что уже решили между собой Гитлер и Сталин? Да и вообще — что это за правительство? Политические картежники. Шуты гороховые. Финляндская козявка. Ничтожная блоха...

Отдавшись во власть негативных эмоций, Станин начал совершать одну ошибку за другой. Зачем было устраивать весь этот глупейший спектакль с «правительством Куусине­на»? Зачем было публично называть вооруженного против­ника «блохой» и «козявкой»? Зачем было кричать про «крас­ное знамя над президентским дворцом в Хельсинки», ДО ТОГО как Красная Армия вошла в Хельсинки? Зачем было загонять себя в ситуацию, из которой нельзя было выйти без потери престижа? Почему 230 тыс. снарядов в день стали сыпаться на финские укрепления в последние, а не в первые дни войны? Почему Красная Армия начала боевые действия всего лишь одной третью тех сил, которые были сосредото­чены на финском ТВД в конце войны?

К сожалению, на все эти вопросы есть конкретный ответ. К сожалению, потому что та же самая ошибка была повторе­на Сталиным — только с неизмеримо более тяжелыми, ката­строфическими последствиями — летом 1941 года. Сталин не принимал во внимание то, что в его эпоху называлось «созна­тельностью», а сегодня — «человеческим фактором». Оцени­вая соотношение сил противоборствующих сторон, Сталин считал дивизии, пушки, танки, самолеты. Всего этого у него было много, очень много, в десятки раз больше, чем в упря­мой Финляндии. Какие же могли быть сомнения в неизбеж­ной и скорой победе? И никто из толпы тупиц и лизоблюдов, которыми он себя окружил, не набрался смелости сказать Хозяину, что один полк финских резервистов, готовых уме­реть ради того, чтобы не жить под властью Сталина, в бою будет стоить больше двух кадровых дивизий Красной Ар­мии, набранных из подневольных колхозных рабов. Более того — Сталина хором уверяли в том, что его подданные «как один человек с радостью готовы отдать жизнь за великое дело Ленина — Сталина, и во имя этой идеологии бойцы, командиры и политработники готовы всегда отдать свою жизнь» (Воро­шилов, речь на 18-м съезде ВКП(б)) Впрочем, чего мы хотим от Ворошилова, если и сегодня, без малого через семьдесят лет, обсуждая причины неудачного дебюта Красной Армии в финской войне, многие российские историки продолжают жевать старую мочалку про «лютый мороз», «растянутость коммуникаций», «несокрушимые доты линии Маннергейма»...

Свои ошибки товарищ Сталин никогда не признавал публично, но почти всегда быстро осознавал и с несокруши­мой настойчивостью исправлял. Неудачу декабрьского на­ступления он оценил вполне адекватно, т.е. соответственно реальности. Без утешительного самообмана, но и без паники. Да и с чего бы ему было паниковать? 18 тысяч убитых и пропавших без вести? Не велика беда — летом 1938 года, в разгар большого террора за один день расстреливали по 5 ты­сяч человек. И ничего. Бабы новых нарожали. Двух дивизий против одного финского полка мало? И это решаемо — при­шлем 12 дивизий. И у нас еше останется. Снаряды были, пушки были, дивизии были, значит, и окончательный раз­гром финской армии был всего лишь вопросом времени.

Но вот времени-то Сталину и не хватило.

К опасности военного вмешательства англо-французско­го блока Сталин отнесся очень серьезно — и это также было вполне адекватно реальности. Угроза была слишком велика, чтобы ее можно было просто игнорировать. Нет, разумеется, никакого «150-тысячного экспедиционного корпуса», кото­рым советские историки-пропагандисты десятки лет пугали доверчивых людей, не было и в помине. После всех беско­нечных совещаний, заседаний, обсуждений и заявлений со­юзники (Англия и Франция) твердо и конкретно пообещали Маннергейму, что к концу марта (!!!) в Финляндию прибудет «первый эшелон» в составе трех бригад и нескольких отдель­ных батальонов обшей численностью 15,5 тыс. человек. В порядке утешения добавили, что «это будут отборные вой­ска», а следом за первым эшелоном в Финляндию (если она к тому времени еше будет существовать) прибудет и второй эшелон, состоящий — страшно сказать — из трех британских дивизий. Разумеется, это совсем не те силы, которыми мож­но было радикально изменить соотношение сил на финском ТВД или по крайней мере смутить Сталина. Его опасения бы­ли связаны с тем, что союзники воспользуются ситуацией для того, чтобы вывернуться из войны с Германией. («Воевать-то они там воюют, но война какая-то слабая, то ли воюют, толи в карты играют. Вдруг они возьмут и помирятся, что не ис­ключено».)

Такое развитие событий было вполне вероятным, и оно грозило развалить весь стратегический план Сталина по ис­пользованию европейской войны в своих целях. До этого он, подобно мудрой обезьяне из китайской притчи, «сидел на горе, наблюдая за схваткой двух тигров». В этой комфортной позиции советские руководители хотели бы сидеть и дальше. («Если уж у этих господ имеется такое неудержимое желание воевать, пусть воюют сами, без помощи Советского Союза. (Смех. Аплодисменты.) Мы бы посмотрели, что это за во­яки». Молотов, речь на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г.) Теперь, в условиях затянувшейся войны с Финляндией, мало того что все увидели, какие «вояки» сидят в Кремле, но и господа Даладье и Чемберлен (у которых, как известно, никогда не было «неудержимого желания» воевать против Гитлера) получили прекрасный повод для того, что­бы повернуть пушки в другую сторону.

В создавшейся к началу 1940 г. ситуации сделать это им было бы одновременно и легко, и выгодно. Легко, потому что Лига Наций уже приняла соответствующие резолюции, в которых действия Советского Союза были названы «агрес­сией», а всех участников Лиги Наций призвали оказать по­мощь жертве агрессии. Таким образом, неоспоримая право­вая база для вооруженного вмешательства в войну на стороне Финляндии была создана. Кроме того, «не по разуму усерд­ный» товарищ Молотов своими совершенно разнузданными речами публично обнажил (и даже более — значительно преувеличил) роль СССР как фактического союзника гитлеров­ской Германии. А это позволяло представить всему миру лю­бые антисоветские действия (в том числе и планировавшие­ся авиационные удары по нефтепромыслам Баку) как удар по «базе тылового снабжения» фашистского рейха. Исклю­чительная выгода положения заключалась в том, что после высадки на севере Норвегии англо-французский экспедиционный корпус просто не мог пройти в Финляндию иначе, чем через район шведских железных рудников Елливаре-Кируна. Рассекреченные после войны документы командо­вания союзников однозначно свидетельствуют о том, что установление контроля над шведскими рудниками и неза­мерзающими портами Норвегии интересовало их гораздо больше, нежели благородная миссия «спасения Финлян­дии» [65].

Как бы повела себя Германия, если бы вооруженный конфликт между СССР и англо-французским блоком стал реальностью? Об этом можно только гадать. Но не прихо­дится ни на минуту усомниться в том, как оценивал возмож­ное развитие ситуации сам Сталин. «Надо запомнить самое важное — философию Ленина: Она не превзойдена и хорошо было бы, чтобы наши большевики усвоили эту философию». А в со­ответствии с этой «непревзойденной философией» между­народная буржуазия в любой момент должна была отбросить все свои внутренние разногласия и объединиться для борьбы с первым в мире «пролетарским государством». Навязчивая идея о том, что «они вдруг возьмут и помирятся» как ночной кошмар преследовала Сталина на протяжении всей мировой войны. Даже после того, как Черчилль и Рузвельт — в пол­ном противоречии со всей «философией Ленина» — броси­лись спасать его из той западни, в которую он сам себя загнал, маниакальная подозрительность Сталина не стала меньше. Тогда же, зимой 1940 года, Сталин оценивал ситуа­цию в самых мрачных тонах: «Мы знали, что финнов поддерживают Франция, Англия, исподтишка поддерживают немцы, шведы, норвежцы, поддерживает Америка, поддерживает Ка­нада. Знаем хорошо. Надо в войне предусмотреть всякие воз­можности, особенно не упускать из виду наиболее худших возможностей». Самая худшая возможность состояла в том, что из-за «ничтожной блохи» мудрой обезьяне придется спус­титься с горы и вступить в схватку с одним из тигров, а может быть—и с двумя тиграми одновременно...

Отдадим должное товарищу Сталину, — выбирая между интересами дела и личным престижем, он в тот раз выбрал интересы дела. Первое предложение о готовности советско­го руководства выбросить за ненадобностью «правительство Куусинена» и заключить мирный договор с законными вла­стями Финляндии поступило в Хельсинки 30 января 1940 г. Территориальные требования Советского Союза были при этом сформулированы весьма расплывчато («Необходимо также учитывать, что требования Советского Союза не огра­ничатся теми, какие были выдвинуты во время переговоров с господами Паасикиви и Таннером в Москве, поскольку после этих переговоров с обеих сторон была пролита кровь...») [22, 23]. В любом случае, этот дипломатический демарш свиде­тельствовал о готовности Сталина прекратить войну даже до достижения хотя бы минимальных военных успехов, кото­рые могли бы позволить великой державе «сохранить лицо».

Увы, опасная болезнь, которую товарищ Сталин называл «головокружением от успехов», была распространена не только в Москве, но и в Хельсинки. В ответе, который фин­ское правительство дало 2 февраля 1940 г., было больше оби­ды и гордости (по-человечески вполне понятных), чем здра­вого смысла. («Правительство Финляндии не начинало и не желало войны... Финляндия была удовлетворена своей прежней позицией, в основании которой лежали свободно заключенные договоры, и Финляндия не требовала для себя ничего... Прави­тельство Финляндии считает, что передача территорий мо­жет быть осуществлена только путем обмена».) [22, 23]. По сути дела, Сталину предложили признать свое полное воен­ное поражение и вернуться в исходную точку ни с чем. Разве что с согласием Финляндии иа обмен некоторых террито­рий. И не более того.

Даже такие заявления «финляндской козявки» Сталин обдумывал целых девять дней (!), прежде чем 11 февраля за­тянувшееся затишье на фронте было взорвано грохотом артиллерийской канонады, известившей о начале генерально­го наступления Красной Армии на Карельском перешейке. Вероятно, на решение Сталина предпринять вторую попыт­ку быстрого военного решения вопроса повлияла и посту­пающая по дипломатическим и разведывательным каналам информация, свидетельствующая о том, что дальше пустых разговоров и писания очередных «планов» англо-француз­ское командование идти пока не собирается. Еще через ме­сяц, в начале марта 1940 г., в Москве отчетливо поняли два взаимосвязанных факта: разгром финской армии неизбе­жен, но достичь его быстро не удастся. Несмотря на концен­трацию огромных сил, стремительный марш-бросок по мар­шруту Выборг — Хельсинки так и не состоялся. Красная Ар­мия наступала, но с огромными потерями, метр за метром мучительно «прогрызая» финскую оборону. Приближав­шаяся весенняя распутица грозила еще более снизить темпы наступления, так как среди растаявших болот и озер (ледя­ной панцирь которых использовался в качестве взлетной по­лосы оперативных аэродромов) Красная Армия лишалась своего ключевого преимущества в танках и тяжелой артилле­рии.

С другой стороны, угроза вмешательства в конфликт за­падных держав приняла уже абсолютно конкретные очерта­ния: 13 марта немцы обнаружили английские подводные лодки у балтийских проливов [65], несколько тихоходных транспортов с войсками союзников уже вышли в море [95]. «Наиболее худшая возможность» начинала рсализовываться, и мирный договор в Москве был заключен буквально за не­сколько дней до возможной высадки англо-французского экспедиционного корпуса в Скандинавии.

Подводя в своих мемуарах итоги «зимней войны», мар­шал Маннергейм пишет: «Причины того, что Советский Со­юз — хотя бы временно — решил отказаться от своих первона­чальных планов, носили прежде всего военный характер... Мол­ниеносного успеха не получилось... В дополнение возникла целая серия политических осложнений. Наиболее важным из них ста­ла угроза вмешательства западных стран, что могло разру­шить отношения СССР с Францией и Англией.

Кремлю было невыгодно и то, что у него на севере руки ока­зались связанными именно в тот момент, когда перед ним встали новые задачи (подчеркнуто мной. — М.С.), предусмотренные советско-германским пактом: оккупация Бесса­рабии и большевизация прибалтийских стран...» [22].

Последнее замечание — о планах оккупации Бессарабии, каковые планы могли быть сорваны затянувшейся сверх всякой меры финской войной — заслуживают того, чтобы оста­новиться на этом вопросе чуть более подробно.

На уровне «народной молвы» войну против Румынии ждали, причем ждали именно весной 1940 г. Эти ожидания совершенно четко фиксируются в донесениях Особых отделов Ленинградского военного округа как характерные при­меры «нездоровых настроений», имеющих место у части во­еннослужащих. В частности, именно с необходимостью пе­реброски войск на «румынский фронт» молва связывала и внезапное прекращение финской войны. На эту «солдат­скую правду» можно было бы и не обращать большого вни­мания — всякая война порождает свои устойчивые мифы, — если бы о том же самом не проговаривались и самые высоко­поставленные командиры.

Вот, например, начальник Главного автобронетанкового управления Красной Армии генерал Павлов делится своими размышлениями с участниками апрельского (1940 г.) сове­щания: «Чтобы поправить ошибки прошлого, я сел за изучение военно-географического описания южного театра, если мы пойдем, а, может быть, нам и придется пойти в Румынию...»

А вот мнение, высказанное на том же совещании самим начальником Генерального штаба РККА: «Тов. Сталин пра­вильно сказал, что во всех государствах столкнетесь с такой стеной, которую строили так долго финны и которую нам при­шлось брать... Это первое, с чем мы столкнемся в той или иной мере на границе. Наверное, и румыны что-нибудь городят, и турки, насчет Афганистана не знаю, но Иран старается заку­пать цемент...»

И уж совсем удивительный (удивительный тем, что его не уничтожили, а рассекретили) документ сохранился в недрах Российского государственного военного архива. 5 марта 1940 г. заместитель начальника Особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР майор госбезопасности Осетров пишет докладную записку наркому обороны Ворошилову: «31 января командующий вой­сками Сибирского военного округа командарм 2-го ранга Калинин сделал в окружном Доме Красной Армии доклад о междуна­родном положении... Калинин заявил о неизбежности большой войны весной 1940 года, в которой с одной стороны будет сто­ять СССР в блоке с Германией, Японией и Италией (милая компания. — М.С.) против англо-французского блока. За­стрельщиком этой большой войны будет Румыния... но Румы­ния в самом начале конфликта получит удар с трех направле­ний, т.е. со стороны СССР, Германии и Болгарии (эту фразу Ворошилов подчеркнул красным карандашом. — М.С), по­сле чего в войну вступит Турция, Иран, Англия, Франция, Ита­лия и, возможно, США. Война с Румынией закончится очень бы­стро, но военные действия с Англией, Францией и их союзника­ми будут носить затяжной характер...» [83].

Интересно, что взволновало Ворошилова в подчеркнутой им фразе? Красивая оперативная идея, которую можно будет при случае доложить хозяину, или недопустимая утечка важ­нейшей информации, которую и командарму 2-го ранга Ка­линину знать-то не следовало...

Самое же интересное, как и положено, обнаруживается в последних строках докладной записки, там, где заместитель «главного особиста» Красной Армии делает свои выводы: «Многие командиры считают выступление тов. Калинина пу­таным и освещение в таком виде международной обстановки политически вредным». Откуда такая расплывчатость и осто­рожность в оценке? С каких это пор особисты стали прятать­ся за «мнение многих командиров»? И это после того, как НКВД успешно пересажал и перестрелял многие тысячи ко­мандиров Красной Армии... Скорее всего, 5 марта 1940 г. тов. Осетров и сам еще не знал, как надо теперь «освещать меж­дународную обстановку», с кем и против кого будет воевать Советский Союз, но на всякий случай он решил проинфор­мировать Ворошилова о докладе Калинина с тем, чтобы снять с себя всякую ответственность. Судя по последстви­ям — 4 июня 1940 г. С.А. Калинин получает звание генерал-лейтенанта и продолжает благополучно командовать своим округом, — доклад с заявлениями о скорой войне против Румынии, да еще и в союзе с гитлеровской Германией и фаши­стской Италией, не был оценен как «злобная клевета на не­изменно миролюбивую внешнюю политику СССР» (аресто­вали С.А. Калинина гораздо позже, 24 июня 1944 г., за то, что он «высказывал сомнение в правильности ведения войны, обви­няя Верховное Главнокомандование в том, что оно допускает в отдельных операциях большие потери». Освобожден из-под стражи вскоре после смерти Сталина, 13 июля 1953 г.) [84].

Южное направление возможных боевых действий от­нюдь не сводилось к одному только румынскому. Стоит от­метить, что в апреле 1940 г. (т.е. сразу после завершения финской войны) в Закавказский военный округ было допол­нительно переброшено 6 авиационных полков. Версию про усиление ПВОрайона Баку перед лицом агрессивных про­исков английского империализма придется немедленно от­бросить, так как среди этих шести полков не было ни одного истребительного. Все шесть были бомбардировочными (три ДБАПа, два СБАПа и один ЛБАП) [85]. Еше более масштаб­ная передислокация авиачастей произошла в мае — июне 1940 г. В Одесский военный округ (т.е. к границам Румынии) было перебазировано 14 авиаполков, в том числе 10 бомбарди­ровочных, в том числе три ДБАПа и два ТБАПа [85].

Зачем к юго-западным рубежам Советского Союза вес­ной 1940 года было перебазировано два десятка авиаполков (более одной тысячи самолетов)? Возможно, часть ответа на этот вопрос содержится в директивах №№ 468200, 468214, которые 9 и 11 апреля 1940 г. начальник Главного управле­ния ВВС КА Смушкевич направил командующим ВВС За­кавказского и Одесского военных округов. В этих докумен­тах ставилась задача «приступить к изучению Ближневосточ­ного ТВД, обратив особое внимание на следующие объекты...» Далее следовал перечень из 22 географических пунктов, включая Александрию, Бейрут, Хайфу, Никосию, Стамбул, Анкару, Суэцкий канал, проливы Босфор и Дарданеллы [147]. В обстановке строжайшей секретности предписыва­лось провести тренировочные полеты с учебным бомбометанием над территорией СССР с дальностью и навигационны­ми условиями, соответствующими условиям Ближневосточ­ного ТВД. Через советского военного атташе в Берлине предполагалось запросить у немцев разведданные по анг­лийской военно-воздушной базе в Мосуле...

Не отставало от сухопутных авиаторов и командование ВВС Черноморского флота. В «Записке командующего ВВС ЧФ по плану операций ВВС ЧФ» (не ранее 27 марта 1940 г.) читаем:

«Вероятный противник: Англия Франция, Румыния, Турция...

Задачи ВВС: нанести удары по кораблям в водах Мраморно­го моря, проливе Босфор, постановка минных заграждений в Босфоре...» [139].

Доклад командующего ВВС ЧФ Главному морскому шта­бу о плане развития авиации Черноморского флота на 1940— 1941 гг. предполагал следующие действия:

«... Задачи авиации по театрам военных действий:

1. Черное море. Нанесение мощных бомбовых ударов по ба­зам: Констанца, Измаил, Варна...

2. Эгейское море: Салоники, Смирна...

3. Средиземное море: Александрия, Хайфа, Суэцкий канал, о. Мальта, Бриндизи... Систематическими ударами по Суэцкому каналу лишить Англию и Средиземноморские государства воз­можности нормальной эксплуатации этой коммуникации...» [140].

Примечательно, что тогда же Разведывательное управле­ние Генерального штаба РККА передает главному штабу ВВС Красной Армии для ознакомления перечень секретной литературы, изданной Разведупром в конце 1939 — на­чале 1940 гг. В этом списке среди всего прочего обнаружи­ваются:

— девять сводок по Ближнему, Среднему и Дальнему Востоку;

— справочник по ВВС Турции, Ирана и Афганистана;

— описание объектов нефтепереработки в Ираке;

— перечень военно-промышленных объектов Румынии;

— справочник по ВВС Румынии [86].

Да и само Главное управление ВВС РККА тоже не сидело без дела и подготовило документ на 19 страницах под назва­нием: «Описание маршрутов по Индии №1 (перевалы Барочиль, Читраль) и №4(перевалы Киллио, Гильчит, Сринагор) [87]. На 34 страницах был составлен перечень военно-промышлен­ных объектов Турции, Ирана, Ирака, Афганистана, Сирии, Палестины, Египта и Индии [89].

Не надо думать, что дойти (долететь) до Ганга или, по крайней мере, до Палестины собирались одни только авиа­ционные командиры. 11 мая 1940 г. дивизионный комиссар Шабалин пишет докладную записку начальнику Главного политуправления Красной Армии Мехлису, в которой с большой тревогой пишет о «необходимости тщательно просмотреть организацию частей и соединений Красной Армии под углом зрения готовности их вести войну на Ближневосточном театре» [90]. Отметим также, что ровно через 20 дней, 31 мая 1940 г., сам товарищ Мехлис подписал приказ № 0027, в кото­ром поставил задачу «в месячный срок оборудовать в секрет­ной типографии Воениздата цех с необходимыми иностранны­ми шрифтами для выпуска литературы (вероятно, имелись в виду листовки для солдат противника и краткие разговорни­ки. — М.С.). Далее в приказе идет длинный перечень, в кото­ром наряду с 11 европейскими языками названы также «ту­рецкий, иранский, афганский, индейский (так в тексте. — М.С.), китайский, монгольский, корейский, японский» [91].

Как видим, не один только Маяковский любил «громадье планов...». Возвращаясь, однако, от проблем «индейского» языкознания к главной теме данной главы, мы можем еще раз констатировать тот факт, что советизация Финляндии не была ни единственной, ни главной задачей, которая весной 1940 года стояла перед Красной Армией. Икогда излишнее упорство в решении частной задачи поставило под угрозу сры­ва реализацию всего большого плана, Сталин, как осторож­ный и дальновидный политик, приказал дать «задний ход».

 

Часть 2 МИР - ЭТО ВОЙНА