Глава 1. 4 почему Сталин помиловал Финляндию

 

Война закончилась. Измученные, смертельно уставшие люди, еще не до конца поверившие в то, что именно им по­счастливилось выжить, выходили из лесов, блиндажей и землянок. Бдительные «органы» вынуждены были фиксиро­вать случаи стихийного братания. А затем по обе стороны бывшего фронта начался непростой процесс осмысления итогов жестокого противостояния.

14 марта 1940 г. 72-летний маршал Маннергейм подписал свой последний приказ «зимней войны»:

«Солдаты славной армии Финляндии!

Между нашей страной и Советской Россией заключен суро­вый мир, передавший Советскому Союзу почти каждое поле боя, на котором вы проливали свою кровь во имя всего того, что для нас дорого и свято. Вы не хотели войны, вы любили мир, ра­боту и прогресс, но вас вынудили сражаться, и вы выполнили ог­ромный труд, который золотыми буквами будет вписан в ле­топись истории...

Солдаты! Я сражался на многих полях, но не видел еще вои­нов, которые могли бы сравниться с вами. Я горжусь вами так, как если бы вы были моими детьми... Я одинаково горжусь жертвами, которые принесли на алтарь Отечества простой парень из крестьянской избы, заводской рабочий и богатый че­ловек...» [22].

С нескрываемой гордостью Маннергейм в своих мемуа­рах пишет, что этот приказ «передали по радио и вывесили на стенах всех церквей страны».

Маршал Ворошилов не сказал своим бойцам и команди­рам ничего подобного. И это не только потому, что малогра­мотный сталинский «выдвиженец» был лишен литературного таланта... Тем не менее, пропагандистская машина про­должала работать и с натужным скрипом штамповала новые «правды». Про «народное правительство господина Кууси­нена», про «границу со Швецией не переходить», про «красное знамя над президентским дворцом в Хельсинки» вре­менно забыли. Оказывается, война велась из-за того, что «белофинны, надеясь на свои укрепления, хотели забрать Со­ветский Союз до Урала, но Красная Армия все их укрепления разбила, и они, видя свою гибель, пришли к СССР с просьбой за­ключить мир». Эти слова в качестве характерного примера «здоровых высказываний основной массы красноармейцев» приводил в своем докладе от 18 марта 1940 г. начальник Осо­бого отдела ГУГБ Н КВД по Ленинградскому военному окру­гу майор госбезопасности Сиднев [78].

Следом за обозами Красной Армии двигались тучные стада «инженеров человеческих душ», т.е. прикормленных партийных журналистов и писателей, спешивших воссла­вить новые успехи советской власти: «...Знаменитый центр мракобесия, Валаамский монастырь прекратил свое существо­вание... Документы монастырского архива убедительно пока­зывают, что деятельность монастыря за последние два деся­тилетия превратилась в одно из важных звеньев в комплексе мероприятий, предпринимавшихся империалистами разных стран дм создания плацдарма для нападения на СССР... Представители Красной Армии вывесили на колокольне Преобра­женского собора кумачовое полотнище флага. В аудитории, где сотни лет раздавались лишь гнусавые проповеди черноризцев, полным голосом зазвучала человеческая речь — бригадный комиссар Кадишев прочел перед красноармейцами доклад о меж­дународном положении...

... Мы заходим в большое трехэтажное здание, на крыше ко­торого сверкают буквы «Кино». Здесь в свое время белогвардей­цы демонстрировали антисоветские фильмы, а в фойе митин­говали, призывая к крестовым походам на Ленинград и Урал... На улице, примыкавшей к центральному проспекту, помеща­лась русская библиотека. Здесь собирался так называемый «кружок чтения», где догнивающая белогвардейщина поднима­ла свой дух антисоветскими беседами и чтением замусоленных книг...» [112].

Увы, дух «догнивающей белогвардейщины» никак не выветривался до конца. Упомянутый выше майор ГБ Сиднев вынужден был отметить в своем докладе «имевшие место со стороны отдельных бойцов и командиров вылазки провокацион­ного и пораженческого характера». Из приведенных т. Сидневым примеров следует, что, несмотря на жесточайший тер­рор и непрерывную агитационную трескотню, далеко не все советские люди потеряли способность к адекватному вос­приятию пережитого и увиденного:

«— сколько людей погибло, а нам дадут только болота. Ведь все страны будут над нами смеяться, потому что мы даже ма­ленькое государство и то не смогли победить...

— хорошо, что заключили мирный договор с Финляндией, а то бы белофинны угробили половину Красной Армии...

— наши генералы, несмотря на то, что с утра 13 марта бы­ло известно, что мир заключен, все же начали артподготовку и атаку... Штурм Выборга — это демонстрация желания наших генералов принести лишние жертвы...

— вся война с Финляндией свелась к тому, что СССР присое­динил кусок земли и понес сотни тысяч жертв...»

И что совсем уже не понравилось т. Сидневу — в огне боя и в слепящей пелене снежной вьюги красноармейцы успели все же разглядеть кусочек другой жизни: «Белофинны живут лучше нашего, у них у всех хорошие дома, а у наших колхозников нет ни у кого таких домов, даже баня у финнов много культур­нее и лучше, чем дом колхозника» [78].

Одним словом, командующий 13-й армией комкор Грендаль имел все основания сокрушаться о том, что «политиче­ское воспитание нашего бойца заставляло желать много луч­шего. Приходилось читать сводки особых органов, и выявлялась масса сволочи, отдельные моменты контрреволюционного ха­рактера... Над нашим бойцом нужно еще как следует порабо­тать. 22 года существования Советской власти еще не вправи­ли некоторым мозги» [20].

Неотложные задачи и планы «вправления мозгов» обсуж­дались на совещании по вопросам идеологической работы в Красной Армии, состоявшемся 13 мая 1940 г. Там начальник Главпура (и заместитель наркома обороны по должности) т. Мехлис произнес совершенно восхитительную фразу: «Столкновение с действительностью размагничивает нашего бойца и командира, привыкшего рассматривать население зарубежных стран с общей, поверхностной точки зрения» [80]. Не вполне, правда, понятно: где и когда «бойцы и команди­ры» (в основной своей массе — беспаспортные колхозники, не имеющие ни права, ни возможности переехать в соседний город) приучились рассматривать «население зарубежных стран»? И почему заведомо ложные измышления ведомства Мехлиса насчет «беспросветной нищеты и зверской эксплуатации» должны считаться всего лишь «поверхностной» точкой зрения?

29 марта 1940 г. официальную оценку «текущего момен­та» дал, выступая на сессии Верховного Совета СССР, глава правительства и нарком иностранных дел В.М. Молотов: «Известно, что выраженное еще в конце прошлого года стрем­ление Германии к миру было отклонено правительствами Анг­лии и Франции... Под предлогом выполнения своих обязательств перед Польшей они объявили войну Германии. Теперь особенно ясно видно, как далеки действительные цели правительств этих держав от интересов распавшейся Польши или Чехосло­вакии. Это видно уже из того, что правительства Англии и Франции провозгласили своими целями разгром и расчленение Германии... Поскольку Советский Союз не захотел стать по­собником Англии и Франции в проведении этой империалисти­ческой политики против Германии, враждебность их позиций в отношении Советского Союза еще более усилилась, наглядно свидетельствуя, насколько глубоки классовые корни враждеб­ной Политики империалистов против социалистического государства» [73].

Корни, действительно, были очень глубоки. Настолько глубоки, что во всех послевоенных советских учебниках пря­мо противоположные обвинения в адрес западных держав — обвинения в том, что они недостаточно активно противо­действовали «стремлению Германии к миру», бросили Польшу на произвол судьбы и вели пассивную «странную вой­ну», — также обосновывались ссылками на классовую враж­дебность мировой буржуазии к «первому государству рабочих и крестьян».

Отчитав своих будущих союзников по антигитлеровской коалиции, а также доложив собравшимся чабанам и дояркам о крепнущей с каждым новым актом агрессии дружбе с Гит­лером («новые, хорошие советско-германские отношения были проверены на опыте в связи с событиями в бывшей Польше и достаточно показали свою прочность»). Молотов перешел, наконец, к подведению итогов финской войны: «Народное правительство Финляндии высказалось за то, что в целях пре­дотвращения кровопролития и облегчения положения финского народа следовало бы пойти навстречу предложению об оконча­нии войны. Тогда нами были приняты (так в тексте, лучше было бы использовать слова «выработаны», «сформулированы») условия, которые вскоре были приняты финляндским прави­тельством... Вскоре состоялось соглашение между СССР и Финляндией. В связи с этим встал вопрос о самороспуске На­родного Правительства, что им и было осуществлено... Таким образом, цель, поставленная нами, была достигнута и мы мо­жем выразить полное удовлетворение договором с Финляндией» [73].

Судя по газетному отчету, последние слова Молотова бы­ли встречены бурными аплодисментами собравшихся.

И в самом деле — чего же лучше? Все произошло исклю­чительно в соответствии с пожеланиями широких народных масс. Сначала восставшие из ада капиталистической экс­плуатации трудящиеся Финляндии захотели свергнуть пра­вительство «кровавых шутов» и «белофинских маннергеймовских бандитов». Пожалуйста — братский Советский Со­юз послал им на помощь миллионную армию и высыпал на финские города 55 тысяч фугасных авиабомб. Затем «народ­ное правительство» решило наступить на горло собственной песне и самоликвидировалось. Отлично, поскольку никаких других целей, кроме как помогать во всем «господину» Куусинену, у советского руководства никогда и не было, оно с готовностью пошло навстречу новым пожеланиям трудя­щихся и прекратило войну.

Смех смехом, но никаких разумных объяснений прекра­щения войны официально не было названо вплоть до само­роспуска самого Советского Союза в декабре 1991 года. Надеюсь, читатель извинит нас за то, что мы не будем относить «укрепление безопасности Ленинграда» (каковое «укрепле­ние» якобы было достигнуто после разрушения полосы укреплений, отделявших Финляндию от СССР) к разряду при­чин неожиданного прекращения войны...

 

Главные итоги войны подводили, разумеется, не в Вер­ховном Совете, а совсем в других кабинетах. С 14 по 17 апре­ля 1940 г. в ЦК ВКП(б) прошло Совещание начальствующе­го состава Красной Армии, посвященное анализу боевых действий финской войны. В Совещании приняло участие практически все высшее военно-политическое руководство страны (Сталин, Молотов, нарком обороны Ворошилов, заместители наркома Кулик и Мехлис, начальник Генштаба Шапошников, начальник Главного разведывательного управления Проскуров) и несколько десятков командиров в званиях от майора до командарма 2-го ранга (генерал-пол­ковник).

Стенограммы выступлений участников Совещания были рассекречены и опубликованы в конце 90-х годов [20]. Изу­чение этих документов заставляет пересмотреть многие ус­тоявшиеся стереотипы. Вопреки широко распространенно­му заблуждению, Сталин вовсе не был удручен, потрясен или хотя бы просто огорчен уровнем боеспособности своей армии. По крайней мере, именно такую линию поведения, такой ха­рактер обсуждения он задал высокому собранию. Несмотря на то, что многие участники Совещания говорили о фактах неприглядных и даже трагических, привели массу примеров вопиющего разгильдяйства, неорганизованности, слабого и безграмотного управления на всех уровнях, товарищ Сталин был настроен вполне благодушно. Он отечески журил про­винившихся, хвалил Красную Армию в целом, не забывая мягко указать на отдельные недостатки, охотно и много шу­тил. Обстановка была сугубо семейная — встреча строгого отца с любимыми и любящими сыновьями. Общий настрой трудно передать короткими словами, поэтому мы вынужде­ны предложить читателю пространные цитаты.

Курдюмов. Я здесь докладываю с полной ответственностью о том, что воевать при 40-градусном морозе в ботинках, даже не в рваных, и в хороших сапогах, нельзя, потому, что через не­сколько дней будет 50% обмороженных... Тут есть закон фи­зиологии, на 5-й день получается такое охлаждение, что неза­висимо от употребления водки, сала сопротивление организма будет понижаться.

Сталин. У товарища Курдюмова.

Сталин. У вас есть один агент в Англии, как его фамилия, Черний, кто он такой?

Проскуров. Он уже здесь, это не агент, а военно-воздушный атташе, комбриг Черний.

Сталин. Он писал, что через несколько дней будет большой налет авиации на нефтепромыслы Баку. Через несколько дней он писал, сообщит подробности. Прошло шесть дней, прошли две-три недели, а дополнений никаких нет.

Проскуров. Он приехал и ничего не мог доложить.

Сталин. И это Черний, человек, которому вы верите... Вы спорите, что он честный человек. Я говорю, что честный чело­век, но дурак. (Смех).

Оборин. Теперь насчет разведки. Я некоторую претензию предъявляю к разведке. Надо сказать, что у нас агентурная разведка отсутствовала.

Сталин. Ее нет. Есть ли она? Существует ли она? Должна ли она существовать?

Оборин. По-моему, должна. А у нас? Финляндия под рукой, а что она делает, мы не знали. А я уверен, что на это отпуска­ются деньги? Верно?

Сталин. Три-четыре туриста послать, и все сделают.

Оборин. Хотя я разведчик плохой, но если бы мне дали коман­дировку туда, я бы все высмотрел (смех).

Чуйков. Пробраться к Гусевскому (командир 54-й дивизии 9-й армии) не было никакой возможности, чтобы его прове­рить, а он врал... Гусевский своими паническими телеграммами вводил нас в заблуждение...

Сталин. Каждый, попавший в окружение, считается геро­ем.

Чуйков. Пробиться не удалось.

Сталин. Пробиваться не хотели... Вокруг окруженных круг суживается, и каждая точка пристреливается, и каждый финн, татарин, китаец пристреляется, если долго сидеть... Значит Гусевский в героях у вас не ходит?

Чуйков. Нет.

Сталин. Слава Богу.

Чуйков. 9-я финская дивизия, которая окружала 54-ю, по­несла большие потери. В ней, кроме стариков от 40 лет и выше и женщин, никого не осталось.

Сталин. Но все же окружены были вы, а не старики...

Запорожец. Много было самострелов и дезертирства.

Сталин. Были дезертиры?

Запорожец. Много. (По сводкам Особых отделов НКВД с 25 января 1940 г. по конец войны задержано 3644 дезерти­ра. - М.С.)

Сталин. К себе в деревню уходили или в тылу сидели?

Запорожец. Было две категории. Одна — бежала в деревню, потом оттуда письма писали... Я считаю, что здесь местные органы плохо боролись. Вторая — бежали не дальше обоза, зем­лянок, до кухни. Таких несколько человек расстреляли... Когда появился заградительный отряд НКВД, он нам очень помог... Вот был такой случай в 143-м полку. В течение дня полк вел бой, а к вечеру в этом полку оказалось 105 самострелов. В одном полку 105 человек самострелов.

Сталин. В левую руку стреляют?

Запорожец. Стреляют или в левую руку, или в палец, или в мякоть ноги, и ни один себя не изувечит.

Сталин. Дураков нет. (Смех).

Штерн. Нечего греха таить, товарищи, начинали мы с ва­ми в этой войне не блестяще. И то, что мы добились относи­тельно быстрой, в труднейших условиях, исторической победы над финнами, этим мы обязаны, прежде всего тому, что тов. Сталин сам непосредственно взялся за дело руководства вой­ной, поставил все в стране на службу победе. И «штатский че­ловек», как часто называет себя тов. Сталин, стал нас учить и порядку, прежде всего, и ведению операций, и использованию пехоты, артиллерии, авиации, и работе тыла, и организации войск.

Сталин. Прямо чудесный, счастливый человек! Как это мог бы сделать один я? И авиация, и артиллерия...

Штерн. Тов. Сталин, только Вы, при Вашем авторитете в стране, могли так необыкновенно быстро поставить все на службу победе и поставили, и нас подтянули всех и послали луч­шие силы, чтобы скорее одержать эту победу...

Особое оживление, массу вопросов и критических заме­чаний с мест вызвало выступление начальника управления снабжения РККА товарища Хрулева. Сталин добродушно подбодрил его:«Вы не горячитесь, они вас запутают, напа­дать на вас будут, держитесь крепче» — затем начал задавать вопросы сам.

Сталин. Как сушеная рыба?

Хрулев. Я сейчас доложу.

Сталин. Как копченая колбаса?

Хрулев. Я доложу. Разрешите доложить о количествах, ко­торых мы добились по мощности...

Сталин. О водке ничего не сказали.

Хрулев. О водке они знают лучше меня, потому что они пи­ли, а я не пил.

Самые резкие оценки пришлось выслушать командую­щему 15-й армией Ковалеву. Едва ли именно он был самым виноватым (на фронт финской войны командарм 2-го ранга Ковалев прибыл 3 января, в командование 15-й армии всту­пил 12 февраля, когда окружение 18-й сд и 168-й сд, 34-й тбр стало уже свершившимся фактом), но так уж получилось — разговаривал с ним Сталин очень жестко. Конечный же вы­вод этого, самого жесткого за все время совещания, разгово­ра свелся к необходимости перестройки.

Сталин. Тов. Ковалев, вы человек замечательный, один из редких командиров гражданской войны, но вы не перестроились по-современному. По-моему, первый вывод и братский совет — перестроиться. Вы больше всех опоздали в этой перестройке. Все наши командиры, которые имели опыт по гражданской войне, перестроились. Фролов хорошо перестроился, а Вы и Чуйков никак не можете перестроиться. Это первый вывод. Вы способный человек, храбрый, дело знаете, но воюете по-старому, когда артиллерии не было, авиации не было, танков не было, тогда людей пускали, и они брали. Это старый метод. Вы человек способный, но у вас какое-то скрытое самолюбие, которое мешает вам перестроиться. Признайте свои недостат­ки и перестройтесь, тогда дело пойдет.

Ковалев. Есть, тов. Сталин.

 

О соотношении сил сторон на суше, в воздухе и на море участники Совещания старались не говорить. Начальник Ге­нерального штаба, который не мог об этом не говорить, дал такую оценку: «Я считаю, что то превосходство сил, которое нами было сосредоточено на фронте, являлось совершенно пра­вильным встратегическом и тактическом отношениях». Практически единственным, кто вспомнил об огромных потерях Красной Армии, был заместитель наркома обороны, начальник Главного артиллерийского управления, будущий маршал Кулик. Правда, при этом он занизил число погиб­ших почти втрое: «Тот опыт, та кровь, пролитая нашими 50 тыс. товарищей, лучших бывших бойцов, должны использовать и не хвастать, а здесь была форма хвастовства. Не так гладко было, товарищи, на самом деле, как вы здесь рисовали...» Напоследнем заседании, вечером 17 апреля, с заключительным словом выступил сам Хозяин. И вот он-то нарисовал такую «гладкую картину», до которой ни один из ранее выступавших товарищей в своем хвастовстве не посмел дойти.

Начал Сталин с того, что в своей излюбленной манере во­просов и ответов, с многократными повторами, объяснил высокому собранию, что «правительство» — т.е. он сам — ни в чем ни разу не ошиблось: «Первый вопрос о войне с Финлян­дией. Правильно ли поступило правительство и партия, что объявили войну Финляндии? Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества... Второй вопрос, а не поторо­пилось ли наше правительство, наша партия, что объявили войну именно в конце ноября, в начале декабря, нельзя ли было отложить этот вопрос, подождать месяца два-три-четыре, подготовиться и потом ударить? Нет. Партия и правитель­ство поступили совершенно правильно, не откладывая этого дела... Там, на Западе, три самых больших державы вцепились друг другу в горло, когда же решать вопрос о Ленинграде, если не в таких условиях, когда у них руки заняты и нам представляет­ся благоприятная обстановка для того, чтобы их в этот мо­мент ударить (здесь и далее подчеркнуто мной. — М.С.)... Отсрочить это дело месяца на два означало бы отсрочить это дело лет на 20, потому что ведь всего не предусмотришь в поли­тике. Воевать-то они там воюют, но война какая-то слабая, то ли воюют, то ли в карты играют. Вдруг они возьмут и по­мирятся, что не исключено. Стало быть, благоприятная об­становка для того, чтобы поставить вопрос об обороне Ленин­града и обеспечении государства была бы упущена...

Третий вопрос. Ну, война объявлена, начались военные дей­ствия. Правильно ли разместили наши военные руководящие органы наши войска на фронте. Как известно, войска были раз­мещены на фронте в виде пяти основных колонн... Правильно ли было такое размещение войск на фронте? Я думаю, что пра­вильно.

Наибольшая колонна наших войск была на Карельском пере­шейке для того, чтобы исключить возможность для возникно­вения всяких случайностей против Ленинграда со стороны финнов... Во-вторых, разведать штыком состояние Финлян­дии на Карельском перешейке, ее положение сил, ее оборону. В-третьих, создать плацдарм для прыжка вперед и продвижения дальше... (После этого Сталин перечислил остальные опера­тивные группировки, странным образом именуемые «ко­лоннами», по каждой из которых с подавляющей монотон­ностью были повторены две задачи: «разведка штыком» и за­хват плацдармов «для войск, которые потом подвезут».)

Почему нельзя было ударить со всех пяти сторон и зажать Финляндию? Мы не ставили такой серьезной задачи, потому что война в Финляндии очень трудная... Мы знали, что Петр I воевал 21 год, чтобы отбить у Швеции всю Финляндию... Мы знали, что после Петра I войну за расширение влияния России в Финляндии вела его дочь Елизавета Петровна два года. Кое-че­го она добилась, расширила, но Гельсингфорс оставался в руках Финляндии. Мы знали, что Екатерина II два года вела войну и ничего особенного не добилась... Всю эту штуку мы знали и счи­тали, что возможно война с Финляндией продлится до августа или сентября 1940 г... Война кончилась через 3 месяца и 12 дней только потому, что наша армия хорошо поработала...»

Наконец, финальные аккорды выступления Сталина за­гремели подлинным триумфальным маршем:

«...Наша армия стала крепкими обеими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии...

Спрашивается, кого мы победили? Говорят, финнов. Ну, ко­нечно, финнов победили. Но не это самое главное в этой войне. Финнов победить — не бог весть какая задача. Конечно, мы должны были финнов победить. Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей — немецкую оборони­тельную технику победили, английскую оборонительную тех­нику победили, французскую оборонительную технику победи­ли. Не только финнов победили, но и технику передовых госу­дарств Европы. Не только технику передовых государств Европы, мы победили их тактику, их стратегию... Мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов. В этом основная наша победа! (Бурные аплодисменты, все встают, крики «Ура!». Возгласы: «Ура тов. Сталину!» Участники со­вещания устраивают в честь тов. Сталина бурную овацию.)

КУЛИК. Я думаю, товарищи, что каждый из нас в душе, в крови, в сознании большевистском будет носить те слова на­шего великого вождя, товарища Сталина, которые он произнес с этой трибуны. Каждый из нас должен выполнить указания товарища Сталина. Ура, товарищи! (Возгласы «Ура!».)

Понять воодушевление собравшихся нетрудно, ибо они (участники Совещания) поняли самое главное: Хозяин до­волен. Отец простил своих набедокуривших сыновей, нака­зывать — на этот раз — он никого не будет. А мог и наказать. Это знали все, и не более чем через полтора года, в конце своего короткого жизненного пути, в этом смогли убедиться многие участники исторического Совещания. В июне—ию­ле 1941 г. будут арестованы и затем расстреляны Клич, Обо­рин, Павлов, Проскуров, Птухин, Рычагов, Штерн. Кулика арестуют и расстреляют позднее, 24 августа 1950 г. (причем не за реальные прегрешения — провал всех порученных ему операций, мародерство в зоне боевых действий и «бытовое разложение», а за то, что в пьяных разговорах товарищ Кулик позволял себе совсем иные, нежели на апрельском Совеща­нии, высказывания о великом вожде тов. Сталине) [47, 48].

Но все это будет потом. Тогда же, весной 1940 года, на Красную Армию, и прежде всего на ее командный состав, обрушился водопад наград, новых званий и новых назначений. Именно после окончания финской войны, 4 июня 1940 г. были введены генеральские звания. Центральные газеты несколько недель подряд печатали длиннющие списки на 949 новоиспеченных генералов. Высшей награды страны — звания Героя Советского Союза — было удостоено 412 чело­век (в четыре раза больше, чем будет награждено за мужест­во, проявленное в битве за Москву). Ордена и медали были вручены 50 тыс. бойцов и командиров; 70 частей и соедине­ний были награждены орденами Ленина и Красного Знаме­ни [66, 81].

Почти все участники апрельского Совещания поднялись по служебной лестнице. Комдив Гореленко в «зимнюю вой­ну» командовал 50-м стрелковым корпусом. Великую Отече­ственную встретил в должности командира 7-й армии. Ко­мандир 100-й стрелковой дивизии комбриг Ермаков стал ко­мандующим 50-й армией. Командир 1-го стрелкового корпуса комдив Козлов стал командующим войсками Закав­казского военного округа. Командир 39-й танковой бригады комбриг Лелюшенко стал командиром 21-го мехкорпуса. 2-й мехкорпус возглавил бывший командир 8-й стрелковой ди­визии комбриг Новосельский. Командир 142-й стрелковой дивизии комбриг Пшенников стал командующим 23-й ар­мией. Начальник артиллерией 7-й армии комкор Парсегов стал командующим артиллерией самого крупного в стране Киевского Особого военного округа (КОВО). Командую­щий ВВС 9-й армии комкор Рычагов в 29 лет стал начальни­ком Управления ВВС Красной Армии и заместителем нар­кома обороны.

Самый же головокружительный взлет пришлось пере­жить командиру 70-й стрелковой дивизии. В июне 1940 г. бывший комдив Кирпонос командует войсками всего Ленинградского военного округа, а с февраля 1941 г., уже в зва­нии генерал-полковника, становится командующим КОВО. Под началом бывшего командира дивизии (до этого — на­чальника пехотного училища в провинциальной Казани) оказалась группировка войск, значительно превышающая по численности сухопутную армию Великобритании или США... Даже командующий 15-й армией Ковалев, хотя ему на Совещании пришлось выслушать от Сталина немало крепких слов, был отправлен в почетную и достаточно комфортную ссылку — на должность командующего Забайкаль­ским фронтом.

Первым, главным и фактически единственным аргументом в пользу версии о том, что Сталин якобы был очень недо­волен действиями Красной Армии, является факт смены руководства Наркомата обороны (май 1940 г.), а затем и Гене­рального штаба (август 1940 г.). При этом странным образом игнорируется другой факт — на освободившиеся после от­ставки Ворошилова и Шапошникова места были назначены самые главные «герои» финской войны. Наркомом обороны стал С.К. Тимошенко, занимавший с 7 января по 26 марта 1940 г. должность командующего войсками Северо-Запад­ного фронта. Начальником Генерального штаба стал быв­ший командующий войсками ЛенВО и 7-й армией К.А. Ме­рецков, т.е. именно тот военачальник, который с самого на­чала руководил оперативным планированием войны и подготовкой театра военных действий к наступлению.

Столь же странным образом из поля зрения историков выпал другой факт — куда именно Сталин «выгнал в шею» Ворошилова. А ведь достаточно открыть любой, совершенно несекретный биографический справочник, чтобы узнать о том, что после освобождения от обязанностей наркома обо­роны товарищ Ворошилов в тот же день, все в том же высшем воинском звании маршала Советского Союза, стал предсе­дателем Комитета обороны при правительстве СССР. 30 ию­ня 1941 г. Ворошилов вошел в состав Государственного Ко­митета Обороны, т.е. в число тех пяти человек (Сталин, Мо­лотов, Ворошилов, Маленков, Берия), в руках которых формально-юридически была сосредоточена вся власть в стране. Кроме этой, высшей государственной должности, маршал Ворошилов получил и очень высокий пост в воен­ном руководстве: 10 июля 1941 г. он был назначен Главноко­мандующим войсками северо-западного стратегического направления.

Формально-декоративной, рассчитанной прежде всего на западных военных аналитиков, была и отставка Шапош­никова. Освободив его от обязанностей начальника Гене­рального штаба, Сталин назначил Шапошникова (к которо­му он, по словам всех мемуаристов, испытывал неизменное уважение) на почетную «синекуру» заместителя наркома обороны СССР и наградил присвоением звания маршала Советского Союза. Через один месяц и одну неделю после начала Великой Отечественной войны маршал Шапошни­ков снова стал начальником Генерального штаба. Он умер 26 марта 1945 г. и по специальному приказу Сталина был удо­стоен уникальных почестей: в его память в Москве был про­изведен салют в 24 залпа из 124 орудий. Едва ли все это может быть названо «опалой» и «изгнанием»...

 

Так почему же Сталин не довел вторжение в Финляндию до логического и всеми ожидаемого завершения?

В поисках ответа на этот, ключевой для понимания всех последующих событий, вопрос обратимся снова к речи Ста­лина на Совещании высшего комсостава 17 апреля 1940 г. Это, без преувеличения, удивительный и загадочный текст. Дешифровать его тайный смысл немногим легче, чем одно­значно интерпретировать пророчества Нострадамуса. Преж­де всего, бросается в глаза откровенное, неприкрытое, явное вранье (чего ранее за товарищем Сталиным не наблюда­лось). Кого Сталин хотел обмануть, рассказывая своим буду­щим генералам про то, что «зажать Финляндию» он и не планировал, целью операции якобы были всего лишь «разведка штыком» и захват плацдармов, на которые еще предстояло подвезти некие «главные силы», что воевать собирались до сентября 1940 года? Добро бы он выступал на полевом стане перед колхозниками (правда, в колхозы, равно как и на заво­ды с фабриками, Сталин как раз никогда и не ездил...), но ведь участники Совещания не просто знали про реальный план финской кампании. Они его разрабатывали. Именно они и рисовали красные стрелки на картах, промеряли с цир­кулем километры маршрутов, просчитывали потребное количество «сутодач продфуража для личного и конного соста­ва». В планах, которые они разработали и которые затем вер­нулись к ним в виде обязательных для исполнения приказов и директив, были совершенно конкретно указаны цель опера­ции, ее сроки и рубежи.

Цель: «нанести решительное поражение финской армии... разгромить главную группировку войск противника... захва­тить флот Финляндии и не допустить его ухода в нейтральные воды... уничтожить авиацию и аэродромные сооружения про­тивника...»

Рубежи: «овладеть районом Хиитола, Иматра, Buunypu (Выборг). По выполнении этой задачи быть готовым к дальней­шим действиям вглубь страны по обстановке... Разбить фин­ские части в районе Суоярви, Сортавала, овладеть их укреп­ленной полосой между оз. Янис-Ярви и Ладожским озером... Ов­ладев районом Кеми, Оулу (Улеаборг), отрезать сообщение Финляндии со Швецией через сухопутную границу...»

Сроки: «проведение операции на видлицком направлении в течение 15 дней, на Карперешейке 8—10 дней при среднем про­движении войск 10—12 км в сутки» [97].

Все это можно свести к одному короткому слову: разгром. Планировался полный разгром вооруженных сил Финлян­дии, причем в весьма короткие сроки. Ни о какой «разведке боем», ни о каком «отбрасывании белофиннов от стен города Ленина» речь не шла. Да и странно было бы развертывать 58 дивизий только для того, чтобы разведать «положение сил и оборону» финской армии, которая в мирное время состоя­ла из трех дивизий и одной бригады... Что же касается «даль­нейших действий вглубь страны», то смысл, цель и содержа­ние этих будущих действий были доведены до сведения не только высшего командного состава РККА, но и всех рабо­чих и колхозниц Страны Советов. «Советское правительство не признает так называемое «финляндское правительство», уже покинувшее г. Хельсинки и направившееся в неизвестном направлении (это заведомое вранье не было новинкой — тов. Молотов просто продублировал те формулировки, которые были им использованы 17 сентября 1939 г. для обоснования вторжения и последующей оккупации Восточной Польши). Советское правительство признает только Народное правительство Финляндской демократической республики, с кото­рым заключило Договор о взаимопомощи и дружбе».

Этот замечательно ясный ответ тов. Молотова на запрос шведского посланника г. Винтера был опубликован 5 декаб­ря 1939 г. на первой полосе «Правды» и теоретически должен был быть изучен в каждом трудовом коллективе. И если на страницах газеты «Правда» так называемое «народное пра­вительство» больше не появлялось, то в секретных докумен­тах оно еще долго продолжало жить своей призрачной жиз­нью. Вот, например, 23 февраля 1940 г. член ЦК ВКП(б) тов. Куусинен шлет из Москвы в Москву, в ЦК ВКП(б) привет­ствие от имени «народного правительства Демократической Финляндии». В нем он выражает свою твердую уверенность в том, что «с помощью славной Красной Армии и Военно-мор­ского флота СССР наш народ скоро добьется своего полного ос­вобождения от варварского ига плутократической шайки Маннергейма—Рюти— Таннера, преступных провокаторов войны, подкупленных иностранными империалистами» [79]. Самое главное в этом документе — дата. За две недели до того, как «варварский главарь плутократической шайки», т.е. пре­мьер-министр Финляндии Ристо Рюти, прибыл в Москву для подписания мирного договора, тов. Куусинен все еще надеялся на «скорое и полное освобождение».

Общепринятый, устоявшийся в исторической литературе ответ на все эти вопросительные знаки, равно как и на глав­ный вопрос, вынесенный в заглавие данной главы, известен. Сталин в действительности был крайне обеспокоен, если не сказать «напуган» — но не огромными потерями и мизерны­ми успехами своей армии, а планами и действиями англо-французского блока. Именно это — боязнь оказаться втяну­тым в войну с объединенной коалицией «передовых государств Европы» — и привело Сталина к решению не искушать судьбу и остановить поход на Хельсинки на полпути (в прямом и пере­носном смысле этого слова).

«Решение Москвы прекратить войну объяснялось прежде всего опасениями перед вмешательством в конфликт Великобритании и Франции» [14]. «В условиях резко возросшей угрозы вмешательства в войну Англии и Франции советское руково­дство было вынуждено пойти на переговоры и заключение мира с законными финскими властями» [34]. «Может быть, призна­ки поддержки финнов Англией и Францией явились главным фактором, побудившим Советский Союз изменить свою пози­цию» [51]. «Продолжение боевых действий до полной военной победы над Финляндией вело к неминуемому вооруженному вме­шательству в войну западных держав. В результате 6 марта советское руководство сообщило о своей готовности начать в Москве мирные переговоры с Финляндией» [52].

«Чтобы избежать угрожавших осложнений с западными державами, советскому руководству пришлось отодвинуть в сторону свои цели в отношении Финляндии и довольствоваться пока аннексией крупных территорий в Карелии» [65]. О том же самом — правда,