Глава 2.8 ИТОГИ И ОБСУЖДЕНИЕ — КиберПедия 

Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ - конструкции, предназначен­ные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой...

Архитектура электронного правительства: Единая архитектура – это методологический подход при создании системы управления государства, который строится...

Глава 2.8 ИТОГИ И ОБСУЖДЕНИЕ

2019-08-07 207
Глава 2.8 ИТОГИ И ОБСУЖДЕНИЕ 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

 

Вооруженная агрессия Советского Союза против Фин­ляндии, начавшаяся 30 ноября 1939 г., закончилась подписа­нием Московского мирного договора 12 марта 1940 г. Не только по обстоятельствам его заключения (Сталин отказал­ся приостановить наступление Красной Армии хотя бы на период ведения переговоров), но и по своему содержанию этот договор был не чем иным, как актом международного разбоя и вымогательства, несовместимым с общепризнан­ными нормами права. Насильственным путем от Финляндии были отторгнуты обширные территории, отстоящие на сотни или даже тысячи километров от Ленинграда (укрепле­ние обороноспособности которого было задним числом объ­явлено в качестве главной причины, «вынудившей» Сталина совершить вооруженное нападение на заведомо слабейшего соседа).

С формально-юридической точки зрения Московский договор от 12 марта 1940 г. почти ничем не отличается от Со­глашения о перемирии между Францией и Германией, подпи­санного в Компьенском лесу 24 июня 1940 г. Оговорка «почти» относится лишь к тому, что вопрос о том, кто (Германия или Франция) был агрессором, а кто — жертвой агрессии, допус­кает разные толкования. Строго говоря, именно Франция объявила 3 сентября 1939 г. войну Германии, и именно французские войска первыми пересекли границу (9 сентяб­ря) и вторглись на сопредельную территорию Германии. Да, Нюрнбергский трибунал отверг подобную казуистику и при­знал Германию виновной в развязывании войны в Европе, в том числе — и войны против Франции. И тем не менее, тема для сугубо абстрактной дискуссии остается. В случае же с 1-й советско-финской войной («зимней войной») все предельно ясно: Финляндия не нападала, не угрожала, да и не могла — всилу разницы в размерах — угрожать могучему Советскому Союзу, армия которого превосходила в численности все мужское население страны Суоми (включая грудных мла­денцев и ветхих стариков).

В современной Германии едва ли найдется экстремист­ская группировка крайне правого, реваншистского толка, у которой хватит наглости требовать «возвращения» Парижа и Орлеана, ссылаясь при этом на условия Соглашения о пере­мирии 1940 года. Ну, а во Франции лишь немногие из тех, кто в годы оккупации обвинял де Голля, «Свободную Францию» и бойцов антифашистского Сопротивления в нарушении «перемирия» с захватчиками, избежали уголовного наказа­ния. Эти вдохновляющие примеры должны были бы, на мой взгляд, удержать российских историков от того, чтобы с ви­дом оскорбленной невинности возмущаться тем, что не все граждане и не все руководители Финляндии считали себя морально обязанными выполнять условия Московского до­говора от 12 марта 1940 г.

Впрочем, с весны 1940г. по весну 1941 г. вопрос о том, как руководство Финляндии относится к Московскому догово­ру, не имел еще никакого практического значения. Главным и определяющим ситуацию было то, как к этому договору отно­силось руководство СССР. Рассмотрению этого вопроса и была посвящена вторая часть нашей книги.

Факты, как относительно новые, так и давно известные, свидетельствуют о том, что в Москве Московский мирный до­говор воспринимали как временную, вынужденную и досадную остановку на пути к полной аннексии Финляндии. Уже бес­церемонный захват комбината в Энсо, произведенный воо­руженным путем через 10 дней после подписания договора, дал наглядный образец того, что ждет Финляндию в недале­ком будущем. Угрозы и претензии, никак не основанные на букве и смысле мирного договора, сыпались один за другим. Транзит военных грузов в Ханко, ультимативные требования отставки министров финского правительства и вмеша­тельство в выборы президента, уничтожение пассажирского самолета «Калева», требования «вернуть» Советскому Союзу подвижной состав финских железных дорог и прекратить строительство оборонительных сооружений «на гельсингфорсском направлении», систематическое нарушение гра­ниц советскими разведывательными самолетами — все это с предельной откровенностью говорило о явном нежелании Сталина налаживать мирные, добрососедские отношения с разоренной им же Финляндией.

Документы, ставшие доступными в начале 90-х годов, по­казали, что упомянутые выше многочисленные факты «прессования» Финляндии служили не только целям психологического давления на руководство страны, но и прямо подготавливали вторую попытку вторжения и оккупации. Оперативные планы высшего командования Красной Ар­мии, разрабатываемые осенью 1940 г., однозначно и прямо ставили задачу полной оккупации всей территории Финляндии (включая столицу государства Хельсинки), полного разгрома и уничтожения финской армии. Текст директив советского командования не оставляет никаких сомнений в том, что реа­лизация этих планов не ставилась ни в какую зависимость от возможного появления на территории Финляндии ино­странной (в реальных условиях того времени — немецкой) армии, способной создать угрозу для Ленинграда. Скорее, наоборот, именно создавшаяся ситуация отсутствия у Фин­ляндии военных союзников рассматривалась как особо бла­гоприятный момент, который следовало использовать. При­мечательно и то, что в тексте «Соображений» и «директив» высшего командования Красной Армии не нашлось места для хотя бы формальных оговорок о том, что планы вторжения разрабатываются «на случай нарушения Финляндией условий мирного договора». Ив этом смысле советские планы заметно отличались от гитлеровского плана «Барбаросса», в котором все же было сказано, что «все распоряжения, которые будут отданы главнокомандующими на основании этой директивы, должны совершенно определенно исходить из того, что речь идет о мерах предосторожности на тот случай, если Россия изменит свою нынешнюю позицию по отношению к нам».

С учетом содержания оперативных планов советского ко­мандования приобретают новый смысл и значение такие факты, как размещение на полуострове Ханко подвижных железнодорожных артиллерийских батарей особой мощно­сти или создание пресловутого «Общества мира и дружбы с СССР», которое — к вящему неудовольствию московских «кураторов» — так и не смогло «сломать хребет финской бур­жуазии» (хотя и успело начать кампанию дестабилизации с кровавыми уличными беспорядками и человеческими жерт­вами). Ставшие известными документы руководства Ко­минтерна и «московского руководящего ядра» финской компартии предельно откровенно и однозначно ставят задачу «превращения Финляндии в советскую республику» и пре­доставления финскому народу «такой свободы и самостоя­тельности, какой обладают народы Карело-Финской, Литов­ской, Латвийской, Эстонской советских республик». В свете таких документов и планов становятся понятными и пара­доксальные на первый взгляд решения советского руково­дства о создании Карело-Финской союзной республики, о совершенно искусственном насаждении в ней финского языка, неизвестного абсолютному большинству населения, о «вечерних курсах» финской грамоты для партийной номенклатуры этой мертворожденной «запасной Финлян­дии»...

 

«Бодливой корове бог рогов не дает». Эта довольно грубая народная поговорка предельно коротко и точно описывает всю историю советско-финского противостояния 1939 — 1940 гг. В марте 1940 г. смутная угроза вооруженного вмеша­тельства англо-французского блока встревожила Сталина до такой степени, что он решил приостановить на время окон­чательную расправу с непокорной Финляндией. Осенью 1940 г. едва обозначившийся интерес Германии к финскому никелю и «финскому транспортному коридору» заставил Сталина остановить на полпути практическую подготовку к «окончательному решению» финского вопроса. В Берлин был послан сам глава Правительства СССР для выяснения отношений с бывшим сообщником по разбою, каковой со­общник, набравшийся за год силы и нахальства, стремитель­но превращался в главного противника.

В ходе переговоров, состоявшихся 12—13 ноября 1940 г., выявилось абсолютное несовпадение позиций сторон по финляндскому вопросу. Гитлер категорически возражал про­тив новой войны в Финляндии, Молотов, ссылаясь на сек­ретный Протокол 23 августа 1939 г. о разделе сфер интересов в Восточной Европе, настаивал на своем «праве» оккупиро­вать Финляндию, не откладывая это дело ни на год, ни на полгода («почему Россия должна откладывать реализацию своих планов на шесть месяцев или на год? В конце концов, гер­мано-русское соглашение не содержало каких-либо ограничении во времени и в пределах своих сфер влияния ни у одной из сторон руки не связаны»).

Разумеется, с точки зрения соблюдения условий авгу­стовской (1939 г.) сделки Молотов был абсолютно прав. Но нас в данном вопросе интересуют не сталинско-гитлеровские «разборки по понятиям», а отношение руководства СССР к Московскому мирному договору с Финляндией, о существовании которого Молотов ни разу не вспомнил, зато намерение «ликвидировать» этот Договор (вместе с независи­мой Финляндией) выразил с предельной ясностью («отвечая на вопрос фюрера, он заявил, что представляет себе урегулирова­ние в тех же рамках, что и в Бессарабии и в соседних странах»).

После завершения берлинских переговоров в Москве вы­нуждены были считаться с тем, что новая война с Финлянди­ей приведет к серьезному обострению отношений с Герма­нией. Строго говоря, эта констатация мало что значила практически. От выражения неудовольствия до вооружен­ного противодействия — дистанция огромного размера. Молотов, например, неоднократно заявлял немцам, что «появ­ление каких-либо иностранных войск на территории Болгарии будет рассматриваться как нарушение интересов безопасно cmu СССР». Несмотря на эти совершенно недвусмысленные предупреждения, Германия 1 марта 1941 г. «присоединила» Болгарию к Тройственному пакту и ввела свои войска на ее территорию. Со стороны Москвы в ответ на этот явно недру­жественный шаг Германии ничего существенного, кроме публичного выражения «дипломатической озабоченности», не последовало.

В начале 1941 г. возможности Германии по оказанию воо­руженной поддержки Финляндии были, в сущности, ни­чтожно малы. На территории самой Финляндии немецких войск в количествах, заслуживающих внимания и упомина­ния, не было вовсе. Группировка немецких войск в Норве­гии отнюдь не бездействовала, а решала задачи обороны по­бережья (общей протяженностью более 1,5 тыс. км) от воз­можного английского десанта, угроза которого чрезвычайно сильно действовала на Гитлера. 4 марта 1941 г. два крейсера и пять эсминцев британского флота, сами того не подозревая, активно вмешались в хитросплетение советско-германо-финских противоречий. Англичане обстреляли норвежский порт и город Свольвер, потопили несколько торговых судов и захватили в плен 220 немецких моряков и солдат вермахта. 12 марта этот рейд стал предметом обсуждения немецкого Верховного командования, в ходе которого Гитлер еще более сократил состав сил армии «Норвегия», которые ранее раз­решено было привлечь к операции «Барбаросса». Еще менее реальной была бы попытка начать наступление на западных рубежах СССР в ситуации зимы — весны 1941 г., т.е. тогда, когда стратегическое сосредоточение немецких войск на Востоке не только не завершилось, но практически еще и не началось.

И тем не менее, советское руководство так и не решилось на проведение военной операции зимой 1941 г. Пушки на финской границе молчали. Отсутствие документальных ис­точников не позволяет указать конкретные причины этого «ненападения». Еще один раз повторим, что документы ко­мандования Красной Армии за период с начала 1941 г. по 22 июня выведены за рамки доступных архивных фондов. С другой стороны, отработка планов вторжения (в общих рамках «директивы» от 25 ноября 1940 г.) продолжалась, о чем свидетельствуют как проведенные в Карелии полевые поездки командования Ленинградского, Уральского и Ор­ловского военных округов, так и запланированная Геншта­бом РККА на начало мая 1941 г. оперативно-стратегическая игра с участием командования и штабов Ленинградского и Архангельского округов (т.е. будущего Северо-Западного и Северного фронтов в категориях «директивы» от 25 ноября 1940 г.).

Как бы то ни было, но 1941 год начался с новых попыток экономического и политического «прессования» Финлян­дии (разрыв торгового соглашения, прекращение поставок зерна, «никелевый кризис»). Как и следовало ожидать, ре­зультат оказался прямо противоположным замыслу. Финское руководство, тайно проинформированное Берлином о ходе и итогах переговоров Молотова с Гитлером, заняло пре­дельно жесткую позицию, и попытка шантажа, не подкреп­ленного на этот раз реальной готовностью начать войну, с треском провалилась. С другой стороны, кризис января — февраля 1941 г. с неизбежностью привел к еще более тесному экономическому, а затем и политическому сближению Фин­ляндии с Германией. В целом же действия сталинского руко­водства на «финском направлении» внешней политики СССР в периоде весны 1940 г. по весну 1941 г. следует оце­нить как полный провал стратегического масштаба. Финлян­дию не удалось ни «воссоединить» с советской «карело-финляндией», ни превратить в мирного, дружественного соседа.

 

Апрель— май 1941 года стал переломным моментом в ис­тории Второй мировой войны и советско-германского про­тивоборства, как одного из главных факторов, определяю­щих ход этой войны. Несмотря на то, что историки пока не могут назвать точные даты и процитировать основополагаю­щие документы, множество «косвенных улик» позволяет с большой долей уверенности предположить, что именно в мае 1941 г. в Москве было принято решение начать крупно­масштабную войну против Германии, причем не когда-то в неопределенном будущем, а в июле — августе 1941 г. С мо­мента принятия такого решения советско-финляндские от­ношения отошли на второй (если не десятый) план перед лицом надвигающихся грандиозных событий. Намерение сконцентрировать главные силы на одном, германском, фронте, ограничившись на севере (на границе с Финлянди­ей) обороной, было безусловно верным (да и единственно возможным, принимая во внимание необходимость созда­ния значительного численного превосходства на Западе). В создавшейся новой ситуации товарищу Сталину было уже не до «превращения Финляндии в советскую республику». Прежде всего предстояло «разгромить главные силы немецкой армии» и «овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии». После же победы над Германией стремительное увеличение числа «братских союзных республик» стало бы неизбежным и неотвратимым.

Тогда же, в конце весны 1941 г., стали качественно ме­няться и германо-финляндские отношения. Вопрос этот тщательно затуманен и преднамеренно искажен усилиями двух поколений советских (а теперь и российских) истори­ков. Тем не менее, разгрести эту кучу и достать из нее жем­чужное зерно реальных событий и фактов не так уж и слож­но.

По состоянию на 25 июня 1941 г. никакого публичного, от­крытого договора между Финляндией и Германией не было. Между этими двумя странами поддерживались нормальные дипломатические отношения — но не более того. Между Финляндией и Германией не существовало ни Договора о ненападении (германское предложение заключить такой до­говор финская сторона отклонила еще весной 1939 г.), ни Договора о дружбе и взаимопомощи (подобного тому, что был заключен между СССР и «народным правительством» Куусинена). Финляндия не присоединилась к Тройственно­му пакту и не вела (в отличие от Советского Союза) переговоров о таком присоединении. Таким образом, с точки зре­ния формально-юридической, межгосударственные отношения Германии и Финляндии находились на гораздо более низком уровне, нежели взаимоотношения Германии и СССР.

Между двумя последними был заключен «Договор о дружбе и границе»; министр иностранных дел Германии в качестве полномочного представителя Гитлера дважды посетил Мо­скву, где вел официальные переговоры с участием Молотова и Сталина; глава правительства СССР Молотов посетил Берлин, где вел вполне официальные переговоры с Гитле­ром. Ничего подобного, ничего даже близко похожего между Берлином и Хельсинки не происходило.

Имеет ли смысл обсуждение вопроса о наличии или от­сутствии официальных, публичных договоренностей?

Применительно к гитлеровской Германии и сталинской империи — нет. Оба диктатора в любой момент готовы были разорвать любой международный договор, как жалкий кло­чок бумаги, а «общественное мнение» и в том и в другом то­талитарном государстве могло встретить такое решение вож­дя (фюрера) исключительно и только «горячим, единодуш­ным одобрением». Финляндия летом 1941 г. оставалась демократическим государством, с избираемым народом пре­зидентом и парламентом. Такая власть в таком государстве была бы связана наличием открыто заключенного договора о союзес Германией. Но такого договора НЕ БЫЛО.

Не существовало ли между Финляндией и Германией тайного соглашения о военно-политическом союзе?

Это очень важный вопрос. В реальной обстановке полы­хающей уже второй год европейской войны, пожалуй, более значимый, нежели вопрос о наличии открытого, публично заключенного договора. Такое тайное соглашение искали. Искали с огромным тщанием. И не в благостную эпоху «гласности и перестройки», а сразу же после прекращения осенью 1944 г. войны между Финляндией и СССР. По усло­виям Соглашения о перемирии «поджигатели войны» долж­ны были предстать перед судом. А так как Финляндия не бы­ла принуждена к капитуляции, а Советский Союз выступал лишь в качестве одной из «союзных держав», с которыми Финляндия заключила Соглашение о перемирии, то для су­да над руководителями Финляндии нужны были улики. Провести процесс над Рюти и Таннером в стиле печально знаменитых «московских процессов» 1936 г. Сталин не мог. Нужны были документы и факты, подтверждающие тайный союз с Гитлером.

Их искали — и ничего не нашли. Поиски были в огром­ной степени облегчены фактом полного разгрома и безого­ворочной капитуляции фашистской Германии. Архивы гитлеровского «рейха» оказались в распоряжении победителей. В апреле 1945 г. главой МВД Финляндии стал коммунист, зять товарища Куусинена Юрьё (Юрий) Лейно. Под «кры­шей» Союзной Контрольной комиссии Финляндию навод­нили сотрудники советских спецслужб. Дело дошло до похи­щений и тайного вывоза граждан Финляндии из страны в Лефортовскую тюрьму НКВД. И тем не менее — никаких следов тайного межправительственного соглашения Берлина и Хельсинки найти так и не удалось.

Этот обескураживающий факт заставляет «историков» определенной ориентации заниматься именно тем, чем они по сей день и занимаются. От полной безнадеги ученые на­учной школы отца и сына Барышниковых на десятках стра­ниц рассказывают о том, как славные советские разведчики подслушали в ресторане города Хельсинки разговор, в ходе которого видный политический деятель X в изрядном под­питии сказал: «Да я этих рюсся терпеть не могу!»

На что его сотрапезник, известный генерал Y, лихо опро­кинув восьмую рюмку чая, ответил: «Я еще мечтаю дожить до того дня, когда немцы загонят проклятых рюсся за Урал, в тайгу к медведям!»

«А-а-а-а-а!!! Вот видите, — комментируют этот пьяный треп российские историки советского разлива — в ходе сове­щания, состоявшегося в отеле Z, представители высшего ко­мандования финской армии и реакционных парламентских кругов решили добиваться соглашения с Германией, на ос­новании которого финская военщина мечтала оккупировать территорию Советского Союза от Ладоги до Урала...» Жаль, что никто еще не написал столь же объемное исследование тем и дословных выражений, в которых советско-финлянд­ские отношения обсуждались на офицерских попойках по другую сторону границы... Все это было бы смешно — если бы авторы подобных «научных трудов» занялись написа­нием сценариев для детских мультиков, а не пытались выда­вать свою грубо сработанную «заказуху» за исторические ис­следования.

Для того, чтобы узнать, как финны после «зимней войны» относятся к «рюсся», вовсе не стоило тратить бюджетные деньги на оплату агентуры. Финский народ люто ненавидел Сталина и сталинскую империю. Ненавидел, мечтал о мще­нии и реванше. Не приходится удивляться и тому, что в от­дельных головах (тем паче — разгоряченных алкоголем) подобные настроения могли порой трансформироваться в не­нависть к русскому народу как таковому. На войне — как на войне. Впрочем, Маннергейм, Талвела и другие генералы «старой гвардии», участники Гражданской войны 1918— 1921 гг. едва ли могли не понимать, что русский народ сам является первой и главной жертвой сталинского режима. Однако ненависть к Сталину и оформленный взаимными обязательствами военно-политический союз с Гитлером — две очень разные категории.

Черчилль, например, ничуть не меньше Маннергейма ненавидел большевиков и товарища Сталина лично. Все это отнюдь не привело Черчилля к союзу с Гитлером, более то­го — даже не помешало вступить в союз со Сталиным в той ситуации, когда такой союз стал необходим для спасения Британской империи. Барон Маннергейм, рафинирован­ный и заносчивый аристократ, презирал и ненавидел «ко­ричневых» выскочек ничуть не меньше, чем «красных». Вес­ной 1939 г., после оккупации Чехии, в письме своей сестре Еве он пишет: «Мы негодовали и возмущались действиями рус­ских, но это только детская игра по сравнению с Адольфусом, начальником его Чека Гиммлером и его любимыми помощника­ми... Они хотят просто превратить народы Европы в белых негров для службы Третьему рейху... Мы стоим перед концом света...» [68]. К счастью, конец света в тот раз не наступил. В частности потому, что личные симпатии и реальные действия ответственных политиков далеко не всегда совпадали.

На наш взгляд, наиболее содержательным методом ис­следования являются не бесконечные попытки извлечь со­кровенный смысл из подслушанных разговоров и перехва­ченных писем, а анализ реально произошедших событий, ре­альных фактов сотрудничества германской и финской армий. Такое сотрудничество, бесспорно, существовало. Столь же очевидно и то, что реальным действиям должны были предшествовать переговоры военных, совместная работа коман­дования и штабов. Без этого невозможно было бы не только совместное ведение боевых действий, но и простая передис­локация немецких войск из Норвегии и Германии в Фин­ляндию.

По странной иронии судьбы группа военных во главе с начальником Генштаба финской армии генералом Хейнрихсом вылетела из Хельсинки в Зальцбург в те самые часы (ве­чером 24 мая 1941 г.), когда в кабинете Сталина проходило совещание высшего военно-политического руководства страны с командованием западных округов. В ходе трехднев­ных переговоров с немецкими генералами, в том числе с на­чальником штаба оперативного руководства генерал-пол­ковником А. Йодлем, финны были проинформированы о конкретном содержании оперативных планов войны на се­верном фланге советско-германского фронта. Никаких до­кументов и совместных решений принято не было, более того, Хейнрихс и не имел полномочий на подписание каких-либо соглашений [22, 26, 65].

3 июня в Хельсинки для совещания с Хейнрихсом прибы­ли два немецких полковника: начальник штаба армии «Нор­вегия» Бушенхаген и представитель штаба Верховного командования Кинцель. Начальник штаба армии в звании полковника — едва ли это тот уровень, на котором могли за­ключаться военные союзы двух государств. 6 июля в немецком городе Киль состоялось совещание военно-морских ко­мандиров, на котором Германию представлял вице-адмирал Шмундт, а Финляндию,— коммодор Сундман. Ни офици­альных, ни секретных договоров в ходе этих совещаний за­ключено не было (по крайней мере, их так и не удалось обна­ружить).

По версии, изложенной в мемуарах Маннергейма, фин­ская сторона отказалась тогда брать на себя какие-либо обя­зательства: «Из его [Бушенхагена] заявлений в Генштабе ста­ло ясно, что на этот раз в его задачу входило, с одной стороны, проведение переговоров о практических деталях возможного сотрудничества в том случае, если СССР нападет на Финлян­дию, а с другой — получение гарантий того, что Финляндия выступит в войне в качестве союзника Германии. Я проинформировал об этом президента республики, и он заверил, что его по­зиция остается прежней. После чего я сообщил полковнику Бушенхагену, что мы не можем дать никаких гарантий отно­сительно вступления в войну. Финляндия решила оставаться нейтральной, если на нее не нападут» [22].

Ни подтвердить, ни опровергнуть эту версию какими-ли­бо документальными свидетельствами пока не удалось. Тем не менее, реальный ход дальнейших событий однозначно свидетельствует о том, что стороны не ограничились одним только взаимным информированием. Подтверждением такого вывода является начавшаяся 7 июня 1941 г. передислокация немецких войск на территорию Финляндии.

Первой границу между Норвегией и Финляндией пере­секла моторизованная бригада СС «Норд». К 6 июня бригада была сосредоточена в районе норвежского порта Киркенес, а затем по «арктическому шоссе» Петсамо — Рованиеми за три дня вышла в район сосредоточения. 169-я пехотная дивизия вермахта в течение 5—14 июня морским путем была пере­брошена из Германии в финский порт Оулу, а оттуда по же­лезной дороге перевезена в район Рованиеми. Бригада СС «Норд», 169-я пехотная дивизия и приданные им части (включая танковый батальон, вооруженный трофейными французскими танками) были сведены в 36-й армейский корпус (36-й АК), которому предстояло наступать по линии Салла — Алакуртти — Кандалакша. Вплоть до утра 22 июня 1941 года 36-й АКбыл единственным соединением немецких сухопутных войск на территории Финляндии. Единственным.

Утром 22 июня горно-стрелковый корпус генерала Дитля (2-я и 3-я горно-стрелковые дивизии) перешел норвежскую границу, взял под свой контроль Петсамо и начал выдвиже­ние в исходный для наступления на Мурманск район у со­ветско-финской границы. Таким образом, к 25 июня 1941 г. на территории северной Финляндии находилось уже четыре немецкие дивизии.

Единственная на территории южной Финляндии дивизия вермахта (163-я пехотная) получила приказ на выдвижение из норвежского Осло только 26 июня 1941 г. Пройдя через шведскую территорию, передовые части 163-й пд пересекли финскую границу в районе Торнио только 28 июня, т.е. уже после начала 2-й советско-финской войны. Дивизия была дис­лоцирована в Йоэнсу и включена в состав резерва главного командования финской армии [65].

Таковы факты.

На основании этих фактов можно сделать следующие вы­воды. Во-первых, до рубежа мая—июня 1941 г. ситуация бы­ла вполне многовариантной. Никаких обязывающих соглашений (пусть даже тайных, пусть даже подписанных на уровне полковников и генералов) между Германией и Фин­ляндией не было. Во-вторых, и это несравненно более зна­чимо, главной военной силой на территории Финляндии была финская армия. Именно это обстоятельство имело решаю­щее значение в той обстановке, которая сложилась в Европе на втором году мировой войны. Две (затем четыре) немецкие дивизии, развернутые в Заполярье, были отделены от южной Финляндии (т.е. от столицы государства, основных про­мышленных центров и 9/10 населения) тысячекилометро­вым пространством, причем севернее железнодорожной нетки Кемь — Рованиеми — Салла среди безлюдной лесотундры тянулась одна-единственная автомобильная дорога. Ни о каком военном, силовом давлении немцев на финское руководство в такой ситуации не могло быть и речи.

Более того, все снабжение группировки немецких войск (от продовольствия до боеприпасов) держалось на коммуни­кациях, проходящих по контролируемой финской армией территории. Местные ресурсы (проще говоря — деревенские мужики, у которых можно было силой отобрать еду в количе­стве, достаточном для обеспечения 50-тысячной группиров­ки войск) в северной Финляндии отсутствовали. Даже при наличии союза (явного или тайного) с Финляндией снабже­ние немецких войск в Заполярье представляло собой огром­ную проблему. Единственная автомобильная дорога от Рованиеми до Петсамо имела протяженность 530 км, и немецкие автоцистерны на этом пути расходовали бензина почти столько же, сколько могли перевезти [65]. Реально немецкие войска в Заполярье могли решить только ту задачу, для кото­рой они и были развернуты: занять с согласия финского ру­ководства район Петсамо и попытаться захватить Мурманск и Кандалакшу. Ни о каком решающем влиянии этой крайне малочисленной группировки войск на принятие политиче­ских решений в Хельсинки не могло быть и речи.

В этом отношении Финляндия находилась (реально, а не в связи с теми или иными бумажными соглашениями) в ка­чественно другом положении, нежели восточноевропейские союзники Германии (Словакия, Венгрия, Румыния, Болга­рия). Территории этих стран к 22 июня 1941 г. или уже были фактически оккупированы вермахтом, или могли быть в лю­бой момент заняты немецкими войсками. Пример Югосла­вии, которая в начале апреля 1941 г. попыталась было выйти из Тройственного пакта, предельно ясно показывал — какой будет реакция Гитлера на первые же признаки неповинове­ния.

У всякой медали есть две стороны. Указанный выше ос­новополагающий факт (главной военной силой на террито­рии Финляндии была финская армия) свидетельствует, как минимум, о двух обстоятельствах. С одной стороны, решение о вступлении в войну против Советского Союза было принято в Хельсинки, и именно финское руководство несет за него ответ­ственность. В этом смысле нельзя согласиться с выдвинутой рядом финских историков концепцией «бревна, увлекаемо­го водным потоком». Именно в конце весны 1941 года, имен­но в тот момент, когда две тоталитарные диктатуры пригото­вились вцепиться друг другу в глотку, у Финляндии появи­лась определенная возможность для политического маневра, для принятия самостоятельных решений.

С другой стороны, именно потому, что ключевые реше­ния принимались не в Берлине, а в Хельсинки, у советского руководства была реальная возможность договориться с прави­тельством Финляндии и обеспечить спокойствие на финской границе мирным путем. Молотову вовсе не нужен был Гитлер в качестве «посредника» на переговорах с Рюти и Маннергеймом. Достаточно было наличия доброй воли и желания. И это отнюдь не запоздалые прожекты дилетанта. Сам това­рищ Сталин сформулировал один из возможных путей ре­шения проблемы следующим образом: «СССР придает боль­шое значение вопросу о нейтрализации Финляндии и отходу ее от Германии... В этом случае советское правительство могло бы пойти на некоторые территориальные уступки Финляндии с тем, чтобы замирить последнюю и заключить с нею новый мирный договор» [173].

Отличное предложение. Подлинный пример государст­венной мудрости, которая подчиняет себе мелочные сообра­жения личных амбиций и пресловутого «имиджа». К сожале­нию, о своей готовности «пойти на некоторые территориаль­ные уступки» и заключить с Финляндией «новый мирный договор» товарищ Сталин заявил (в письме президенту США Ф. Рузвельту) лишь 4 августа 1941 г. О том, где находились финские войска 4 августа 1941 г., мы будем говорить в по­следней Части этой книги. Пока же отметим главное: нака­нуне начала советско-германской войны в Москве не было предпринято ни малейших попыток «замирить» Финляндию. Что же касается «дружеских жестов» (вроде замены посла в Хельсинки и великодушного, хотя и уже запоздалого, обещания возобновить поставки зерна), которые привели в та­кое умиление тогдашнего посла в Москве Паасикиви и неко­торых нынешних финских историков, то руководители Финляндии, разумеется, не согласились считать это достой­ной компенсацией за агрессию «зимней войны» и грабитель­ские условия Московского мирного договора.

Весной 1941 года стабильность северного фланга общего фронта Красной Армии решено было обеспечить не дипло­матическим, а военным путем. Активной обороной. Высшее военно-политическое руководство СССР решило, что 15 стрелковых дивизий и двух мехкорпусов Ленинградского ок­руга (Северного фронта) будет вполне достаточно для «ней­трализации Финляндии». Вообше-то, товарищ Сталин еще в апреле 1940 г. объяснил самому себе и своим генералам, что «наступление финнов гроша ломаного не стоит». Выступая с заключительным словом на Совещании высшего комсостава Красной Армии, он говорил: «...Финская армия очень пассив­на в обороне, и она смотрит на линию обороны укрепленного района как магометане на Аллаха. Дурачки, сидят в дотах и не выходят, считают, что с дотами не справятся, сидят и чай попивают... Как наступление финнов, то оно гроша ломаного не стоит. Вот три месяца боев, помните вы хоть один случай серьезного массового наступления со стороны финской армии? Этого не бывало... Они очень редко шли на контратаку, и я не знаю ни одного случая, чтобы в контратаках они не провали­лись. Что касается какого-либо серьезного наступления для прорыва нашего фронта, для занятия какого-либо рубежа, ни одного такого факта вы не увидите. Финская армия не способ­на к большим наступательным действиям...»

Подчиненные подсказку поняли. И вот уже в разведсвод­ке штаба 10-го мехкорпуса (Ленинградский ВО), подписан­ной начальником штаба корпуса 29 июня 1941 г., появляется пункт 8, посвященный «политико-моральному состоянию противника». Состояние просто удручающее: «Политико-моральное состояние солдат финской армии за 1940—1941 гг. резко понизилось. Часты случаи нарушения дисциплины (пьянки, самовольные отлучки, пререкания, невыполнение приказов и пр.), большое недовольство плохим питанием и удлинением сро­ка службы. Кроме того, на солдат оказывает огромное влияние общее тяжелое экономическое положение трудящегося населе­ния и напряженное политическое положение, вызванное пора­жением в прошлой воине и реакционным курсом правящей кли­ки» [190].

Стоило ли волноваться за устойчивость обороны войск Ленинградского округа, когда перед ними был такой мо­рально разложившийся противник? Что же касается воз­можного прорыва немецких войск через Прибалтику и ли­нию Остров-Псковского укрепрайонов к южным пригоро­дам Ленинграда, то такая ситуация даже не обсуждалась. «Все тогда были твердо уверены, — пишет в своих мемуарах Главный маршал авиации (а в то время — командующий ВВС ЛенВО) А.А. Новиков, — что войскам округа придется действовать лишь на советско-финской границе, от Баренцева моря до Финского залива. Никто в те дни даже не предполагал, что события очень скоро обернутся совсем иначе». В данном случае память Новикова не подвела. В ходе оперативно-стратегической игры, проведенной Генштабом Красной Ар­мии в январе 1941 г., «западные» имели задачу выйти к За­падной Двине на 30-й день наступления. Но и этого им «вос­точные», разумеется, не позволили, и дальше линии Каунас-Шяуляй «западные» не продвинулись (да и к этой линии от границ Восточной Пруссии «западные» шли 10 дней). Лишь в кошмарном сне Сталину могла привидеться ситуация, ко­гда на 5-й день войны немцы форсируют Западную Двину, а на 18-й день займут Псков... С твердой уверенностью в несо­крушимую мошь своей армии Сталин бодрым шагом повёл страну к величайшей в ее истории катастрофе.

 


Поделиться с друзьями:

Папиллярные узоры пальцев рук - маркер спортивных способностей: дерматоглифические признаки формируются на 3-5 месяце беременности, не изменяются в течение жизни...

Эмиссия газов от очистных сооружений канализации: В последние годы внимание мирового сообщества сосредоточено на экологических проблемах...

Особенности сооружения опор в сложных условиях: Сооружение ВЛ в районах с суровыми климатическими и тяжелыми геологическими условиями...

История развития хранилищ для нефти: Первые склады нефти появились в XVII веке. Они представляли собой землянные ямы-амбара глубиной 4…5 м...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.055 с.