Подарке. Но переписка эта сама собой увяла после того, как его

Корреспондентка прислала ему с шутливой надписью свою фотографию, где

Она, пожилая женщина, была снята в кругу своих четырех ребят. Но тут

Было другое дело. Смущало и удивляло Гвоздева только то, что письма

Эти пришли так неожиданно и сразу, и еще непонятно было, откуда

студентки мединститута вдруг узнали о его боевых делах. Недоумевала по

Этому поводу вся палата, и больше всех - Комиссар. Но Мересьев

Перехватил многозначительный взгляд, которым он обменялся со Степаном

Ивановичем и сестрой, и понял, что и это - дело его рук.

Как бы там ни было, но на следующий день с утра Гвоздев выпросил у

Комиссара бумаги и, самовольно разбинтовав кисть правой руки, до

вечера писал, перечеркивал,  комкал, снова писал ответы своим

Неизвестным корреспонденткам.

Две девушки сами собой отсеялись, зато заботливая Анюта стала

Писать за троих. Гвоздев был человек открытого нрава, и теперь вся

Палата знала, что делается на третьем курсе мединститута, какая

Увлекательная наука биология и как скучна органика, какой симпатичный

Голос у профессора и как он славно подает материал и, наоборот, как

Скучно талдычит свои лекции доцент такой-то, сколько дров навалили на

Грузовые трамваи на очередном студенческом воскреснике, как сложно

одновременно и учиться и работать в эвакогоспитале и как "задается"

студентка такая-то, бездарная зубрила и вообще малосимпатичная особа.

Гвоздев не только заговорил. Он как-то весь развернулся. Дела его

Быстро пошли на поправку.

Кукушкину сняли лубки. Степан Иванович учился ходить без костылей и

Передвигался уже довольно прямо. Он целые дни проводил теперь на

подоконнике, наблюдая за тем, что делается на "вольном свете". И

Только Комиссару и Мересьеву становилось с каждым днем хуже. Особенно

Быстро сдавал Комиссар. Он уже не мог делать по утрам свою гимнастику.

Тело его все больше и больше наливалось зловещей желтоватой прозрачной

Припухлостью, руки сгибались с трудом и уже не могли держать ни

Карандаша, ни ложки за обедом.

Сиделка по утрам умывала и вытирала ему лицо, с ложки кормила его,

И чувствовалось, что не тяжелые боли, а вот эта беспомощность угнетает

И выводит его из себя. Впрочем, и тут он не унывал. Так  же бодро

Рокотал днем его бас, так же жадно читал он в газетах новости и даже

Продолжал заниматься немецким. Только приходилось класть для него

Книги в специально сконструированный Степаном Ивановичем проволочный

Пюпитр, и старый солдат, сидя возле, перелистывал ему страницы. По

Утрам, пока не было еще свежих газет, Комиссар нетерпеливо выспрашивал

У сестры, какова сводка, что нового передали по радио, какая погода и

Что слышно в Москве. Он упросил Василия Васильевича провести к его

Кровати радиотрансляцию.

Казалось, чем слабее и немощнее становилось его тело, тем упрямее и

Сильнее был его дух. Он с тем же интересом читал многочисленные письма

И отвечал на них, диктуя по очереди то Кукушкину, то Гвоздеву. Однажды

Мересьев, задремавший после процедуры, был разбужен его громовым

Басом.

- Чинуши! - гремел он гневно. На проволочном пюпитре серел листок

дивизионной газеты, которую, невзирая на приказ "не выносить из

части", кто-то из друзей регулярно ему присылал. - Опупели они там, в

обороне сидя. Кравцов - бюрократ?! Лучший в армии ветеринар -

бюрократ?! Гриша, пиши, пиши сейчас же!

И он продиктовал Гвоздеву сердитый рапорт на имя члена Военного

Совета армии, прося унять "строкачей", незаслуженно обругавших

Хорошего, прилежного человека. Отправив с сестрой письмо, он еще долго

и сочно бранил "щелкунов", и было странно слышать эти полные деловой

Страсти слова от человека, не могущего даже повернуть голову на

Подушке.

Вечером того же  дня случилось еще более примечательное

Происшествие. В тихий час, когда света еще не зажигали и по углам

Палаты уже начинали сгущаться сумерки, Степан Иванович сидел на

Подоконнике и задумчиво смотрел на набережную. На реке рубили лед.

Несколько баб в брезентовых фартуках пешнями откалывали его узкими

Полосками вдоль темного квадрата проруби, потом за один-два удара

Рубили полосы на продолговатые доли, брались за багры и по доскам

Вытягивали эти доли из воды. Льдины лежали рядами: снизу -

Зеленовато-прозрачные, сверху - желто-рыхлые. По дороге вдоль реки к