И говорят. Недавно товарищ командир полка в столовой сказал, что вот

Мересьев Алексей - это да!!! Вы же знаете, что он так только о самых

хороших говорит. Возвращайтесь скорей, вас тут ждут!!! Леля большая,

Из столовой, просит передать вам, что теперь она без прений будет

Давать вам по три вторых, пусть даже ее за это Военторг уволит. Только

нехорошо, что вы не держите слова!!! Другим вы все-таки написали, а

Мне ничего не написали. Мне это очень обидно, поэтому не пишу вам

Отдельного письма, а вы мне напишите, пожалуйста, отдельное, как вы

живете и как чувствуете!.."

Под этой забавной запиской стояла подпись: "Метеорологический

сержант". Мересьев улыбнулся, но взгляд его упал на слова:

"Возвращайтесь скорее, вас тут ждут", - которые в письме были

Подчеркнуты. Алексей приподнялся на койке и с видом, с каким шарят по

Карманам, обнаружив, что потерян важный документ, судорожно провел

Рукой там, где были ноги. Рука нащупала пустоту.

Лишь в эту минуту Алексей вполне осмыслил всю тяжесть потери. Он

Никогда больше не вернется в полк, в авиацию, вообще на фронт. Ему

Никогда больше не подымать самолета в воздух и не бросаться в

воздушный бой, никогда! Теперь он инвалид, лишенный любимого дела,

Прикованный к месту, обуза в доме, лишний в жизни. Этого нельзя

Исправить, это до самой смерти.

6

После операции с Алексеем Мересьевым случилось самое страшное, что

Может произойти при подобных обстоятельствах. Он ушел в себя. Он не

Жаловался, не плакал, не раздражался. Он молчал.

Целые дни, неподвижный, лежал он на спине, смотря все на одну и ту

Же извилистую трещину на потолке. Когда товарищи заговаривали с ним,

он отвечал - и часто невпопад - "да", "нет" и снова смолкал,

Уставившись в темную трещину штукатурки, точно это был некий иероглиф,

В расшифровке которого было для него спасение. Он покорно выполнял все

Назначения врачей, принимал все, что ему прописывали, вяло, без

Аппетита съедал обед и опять ложился на спину.

- Эй, борода, о чем думаешь? - кричал ему Комиссар.

Алексей поворачивал в его сторону голову с таким выражением, точно

Не видел его.

- О чем, спрашиваю, думаешь?

- Ни о чем.

В палату как-то зашел Василий Васильевич.

- Ну, ползун, жив? Как дела? Герой, герой, не пикнул! Теперь, брат,

Верю, что ты восемнадцать дней от немцев на карачках уползал. Я на

Своем веку столько вашего брата видел, сколько ты картошки не съел, а

Таких, как ты, резать не приходилось. - Профессор потер свои

Шелушащиеся, красные руки с изъеденными сулемой ногтями. - Чего

Хмуришься? Его хвалят, а он хмурится. Я ж генерал-лейтенант

медицинской службы. Ну, приказываю улыбнуться!

С трудом растягивая губы в пустую, резиновую улыбку, Мересьев

думал: "Знать бы, что все так кончится, стоило ли ползти? Ведь в

пистолете оставалось три патрона".

Комиссар прочел в газете корреспонденцию об интересном воздушном

Бое. Шесть наших истребителей, вступив в бой с двадцатью двумя

Немецкими, сбили восемь, а потеряли всего один. Комиссар читал эту

Корреспонденцию с таким смаком, будто отличились не неведомые ему

Летчики, а его кавалеристы. Даже Кукушкин загорелся, когда заспорили,

стараясь представить, как все это произошло, А Алексей слушал и думал:

"Счастливые! Летают, дерутся, а вот мне уже никогда больше не

подняться".

Сводки Советского Информбюро становились все лаконичней. По всему

Было видно, что где-то в тылу Красной Армии уже сжимается мощный кулак

Для нового удара. Комиссар со Степаном Ивановичем деятельно обсуждали,

Где этот удар будет нанесен и что он сулит немцам. Еще недавно Алексей

Был первым в таких разговорах. Теперь он старался их не слушать. Он

Тоже угадывал нарастание событий, чуя приближение гигантских, может

Быть, решающих боев. Но мысль о том, что его товарищи, даже, наверно,

Кукушкин, который быстро поправляется, будут участвовать в них, а он

Обречен на прозябание в тылу и что ничем этого уже не исправишь, была

Для него так горька, что, когда теперь Комиссар читал газеты или

Начинался разговор о войне, Алексей закрывался с головой одеялом и

Двигал щекой по подушке, чтобы не видеть и не слышать. А в голове

почему-то вертелась фраза: "Рожденный ползать - летать не может!"

Клавдия Михайловна принесла несколько веток вербы, неведомо как и

Откуда попавших в суровую, военную, перегороженную баррикадами Москву.

На столик каждому она поставила в стакане по прутику. От красненьких