Глава I. Историческая действительность как проблема логики

ВВЕДЕНИЕ

 

Проблема данной работы - отношение исторического и логического на основе анализа двух основных форм логического - исторической теории и исторических понятий. Необходимым введением к этому является историографический анализ формирования теоретических основ исторического познания, приведших к возникновению данной проблемы. Развитие исторического познания с момента возникновения исторической науки в качестве самостоятельной дисциплины в древней Греции характеризуется переходом от описания, как первоначального способа изображения событий, к представлению о них в качестве все более масштабных и взаимосвязанных явлений и процессов, финалом чего становилось формирование представлений об истории в целом. При всем том, что этот переход не был устойчивым и понятийным - средневековая хроника является шагом назад по сравнению с сочинениями Фукидида - сутью его являются некие абстракции, независимо от того, становились ли они результатом обобщения изображаемых событий самим историком или имели другой источник. Такого рода абстракции, суждения теоретического характера относились как к реальной действительности, так и к ее познанию, что выполняло, по существу, функцию некоторой теоретической основы мышления в обоих случаях. Предпосылкой ее формирования и развития было накопление фактического материала, который с развитием познания становилось недостаточным излагать в повествовательной форме и требовалось его осмысление, систематизация и объяснение.

В древнегреческой историографии одним из средств такого изучения действительности было понятие судьбы. Применяясь в сочетании с допустимостью вмешательства в ход событий сверхъестественных сил (Геродот) или только в рациональном смысле его понимания (Фукидид, Полибий), это понятие было связано, в сущности, со стремлением ответить на вопросы о движущих силах событий, их причинах, о возможностях и границах действий людей. Впрочем, в этом скрыто больше проблем, чем это было выражено во взглядах античных авторов - соотношение необходимости и случайности, первоначально задуманных целей и результатов деятельности людей и т.д.; постановка этих проблем пришла позже. Одним из примечательных проявлений перехода в работе историка от описания к обобщению стало появление жанра всеобщей истории (Полибий). [1]

 

 

Другим аспектом теоретического мышления античных авторов стала постановка вопроса об истории, как науке.

У родоначальника постановки одного из аспектов этой проблемы Фукидида мы находим тот её вариант, который стал предметом теоретического мышления в XIX в. и наиболее отчетливо выражен во взглядах немецкого историка Ранке [2]. Отстаивая требование истины, Фукидид изложил, опережая будущее, и способ её достижения: описывать события «не по личному усмотрению» [3], т.е. с уходом от каких бы то ни было позиций и взглядов историка и с опорой на критический анализ сведений об изображаемом.

Средневековая историография имела отчетливо выраженную основу мышления, заключавшуюся в идее провиденциализма. Идея божественного вмешательства в исторический процесс имела огромное значение для понимания не только его самого, но и природы, характера его познания. В последнем случае моментом ключевого значения является понимание результатов познания в качестве истины, достижение которой считалось его целью: истина – это откровение, она постигается не разумом, логикой исследования и рассуждения, а является результатом озарения, снисходит сразу и во всем объеме. На этой основе - и отчасти для её подтверждения и доказательства - шло накопление огромного по объему фактического материала, классическим примером чего стали труды эрудитов XVII-XVIII в. Это были работы преимущественно описательного характера при наличии в них лишь отдельных попыток систематизации материала [4]. Однако расширение эмпирической базы исследования было одной из необходимых предпосылок формирования статуса истории как науки, включавшего обновление и развитие ее теоретических основ.

Первоначальным вариантом этого нового типа исторического мышления была итальянская гуманистическая историография, представители которой разъединили области научного исторического знания и веры в Бога. В соответствии с этим менялось представление о причинах, движущих силах исторических событий, о способах их постижения и движения познания к истине, как и о самом понимании истины.

 

 

Один из самых известных представителей итальянской гуманистической историографии Н. Макиавелли, отмечая значимость подробного изложения событий, не ограничивался этом, пытался извлекать из прошлого уроки для современности и будущего. На материале истории Флоренции он делал выводы обобщающего характера об этапах социальной борьбы: сначала внутри знати, затем – между знатью и народом и, наконец, между народом и простонародьем [5] и т.д. Однако в целом гуманистическая историография была важной попыткой пересмотра основ исторического исследования так сказать, «снизу», в обеспечении достоверной фактической базы исследования; гуманисты - родоначальники современного источниковедения. Что же касается теоретических основ исследования, то сколько-нибудь заметного интереса к этому у них не было, кроме, конечно перевода исторического мышления на светский язык. Однако без превращения сделанного гуманистами в общее и необходимое условие исследовательской работы историка путь к становлению истории, как науки, был закрыт.

Вместе с тем, крайний эмпиризм, описательность по-своему готовили почву для своего отрицания. Одним из проявлений этого было отношение к исследованиям эрудитов представителей рационализма XVII в. Они — среди них были не профессиональные историки, а преимущественно представители естественных наук, философы, юристы — выдвинули вариант представлений об истории как науке, именуемый «социальной физикой». Конечно, основной предпосылкой его возникновения было мощное развитие естественно — научного знания в XVII в., связанное с масштабными научными открытиями того времени, прежде всего, в области математики и физики. Авторы «социальной физики» крайне негативно воспринимали работы историков, не находя в них ничего, кроме фактов, никаких обобщений, законов. Отсюда шло представление рационалистов о возможности и необходимости превратить историю в науку путем ее сближения или даже отождествления с естественными науками по методам исследования: история должна стать разновидностью естественно — научного познания [6].

Это не стало - и не могло стать — способом превращения истории в науку, опирающуюся не только на эмпирическую базу исследования, но и дающую выводное знание, как результат более или менее масштабных обобщений.

 

 

Препятствием на пути такого превращения было - и в полной мере остаётся сегодня - фундаментальное различие предметов исследования естественных наук и исторического познания. Однако попытка с вариантом «социальной физики» не исчерпала логику развития исторического знания от эмпирического его уровня к обобщающему, систематизирующему.

Следующий шаг в этом направлении сделан философией, и его результат гораздо убедительнее, чем все, что было в этом плане до сих пор. Правда, это была не философия, как таковая, а философия с опорой на накопленную в ходе развития исторического познания огромную эмпирическую базу. Синтез этих двух областей стал называться философией истории. Ее родоначальник - Вольтер, являвшийся историком в той же мере, как и философом. В его книге по философии истории [7], как и во всех его многотомных трудах по истории, нет отказа от опоры на огромный по объёму эмпирический материал, однако за этим стоит его стремление понять историю как целое; такова была позиция и всех представителей просвещения. Философия истории в этом смысле — не повествование о конкретных событиях, а размышления о тех или иных общих проблемах истории в целом. В соотношении двух понятий в сочетании «философия истории» примат принадлежит философии, а не истории, как науке: за философией истолкование проблем истории, как процесса, а не за историей, как наукой. Это отражало роль и место философии, как теоретической дисциплины в XVIII в. В этом есть намек и на некое более фундаментальное и общее значение философии, чем это выглядит только по отношению к исторической науке. Не случайно знаменитое сочинение Ньютона называлось «Математические начала философии природы». Вольтеровский смысл понятия философия истории сохранился в XIX в. (Гегель и др.) и является отчасти смыслом представлений о философии истории в настоящее время.

Включает ли сегодня содержание данного понятия весь комплекс теоретических проблем историка? [8] Вовсе нет, причем, это стало очевидным в развитии исторического познания уже в ХIХ в. Раньше и определеннее всего это проявилось в немецкой историографии середины XIX в., в которой профессиональные историки вводят новые понятия (термины) для обозначения теоретических проблем изучения истории: «историка» (Historik, Гервинус) методология (Methodologie, Methodenlehre, Дройзен) [9].

 

 

В число этих проблем входило и то, что являлось предметом философии истории у Вольтера, и целый ряд проблем истории, как науки: каков ее предмет, ее соотношение с другими науками и художественными формами отображения действительности, соотношение объекта и субъекта в историческом познании и связанной с этим проблемы объективности, истины и ее условий и т.д. Таким образом, понятие методологии истории становится синонимом общих теоретических основ мышления историка, философия истории – обозначением части входящих сюда проблем.

Оно перестало быть обозначением общих теоретических основ понимания истории, как это было у Вольтера, Гегеля и др. Однако это не перемены чисто языкового, терминологического свойства. Их основой стало развитие исторического познания, в том числе и благодаря философии, истории: новые теоретические проблемы выдвигались не философией истории, а исследовательской практикой историков. При этом уровень обобщения при переходе от конкретных исторических фактов к выводам был, порой, по существу, предельно высоким, на уровне исторической теории: марковая теория возникновения феодальных отношений в западной Европе (Г.Л. Маурер), вотчинная теория (К.Т. Инама-Штернегг) и т.д. Сформировать такого рода обобщения с опорой только на философский аспект мышления было бы невозможно: необходимо обращение к анализу конкретных исторических источников и проблем, что является делом профессиональных историков, и не выводится из общефилософских рассуждений об истории в духе Вольтера, Гегеля и т.д.

Таким образом, философия истории стала во многом, хотя вовсе не в исчерпывающем плане, теоретической основой исторического познания в тот период, когда уровень профессионального исторического исследования еще не содержал достаточных возможностей и предпосылок для выдвижения и разработки теоретических проблем в качестве основ этою исследования. Возникновение методологии истории, как теоретической дисциплины, основанной на практике конкретно-историческою исследования, является нормой в том смысле, что постановка теоретических проблем науки — результат развития самой науки, а их теоретической разработкой занимаются её представители, в данном случае - историки.

 

 

Примеры такого рода имели место в Российской историографии начала XX в., когда историки, профессионалы высокого класса в области конкретно-исторического исследования стали не менее сформировавшимися специалистами в области теоретических проблем. Н.И. Кареев, защитивший в 1883 г. докторскую диссертацию по проблемам философии истории, впоследствии существенно отошёл от традиционного канона философии истории и сформулировал свой подход к теоретическим проблемам. Он включал сюда теорию исторического знания (т.е., по существу, проблемы гносеологии) и теорию исторического процесса, проблемы которой обозначены ученым не понятием философия истории, а историология. ^[10] А.С. Лаппо-Данилевский включал в структуру методологии истории два раздела: теория исторического знания, куда входили, в отличие от Н.И. Кареева, и проблемы исторического процесса, и методы исторического исследования [11]. В этих случаях - а их перечень ими не исчерпывается - важно одно: основой методологии является практика конкретно-исторического исследования, а не внешний по отношению к ней ориентир — естественные науки, философия и т.д. В советской историографии имел место определённый отход от этой позиции, методологии истории, как самостоятельной дисциплины в области исследования и вузовского обучения не было, поскольку общей теоретической основой познания считались диалектический и исторический материализм. Это, по существу, выдвигало на первый план в качестве специалистов в области теоретических проблем исторической науки философов, а не историков. Развитие советской исторической науки привело к определённой корректировке данной ситуации познания формированием историков, как специалистов высокого уровня не только в области конкретно-исторического анализа, но и — причем также и на этой основе — не менее высокого уровня в области теоретического мышления и исследования – И.Д. Ковальченко, М.А. Барга и др. Определённое значение имела попытка А. И. Данилова привлечь внимание научной общественности, прежде всего профессиональных историков, к изучению теоретических проблем исторической науки. [12] В печатной форме и в учебных занятиях в Томском университете в 60-х гг. XX в. А.И. Данилов обосновывал необходимость разработки методологических проблем исторического познания силами и средствами исторической, а не философской науки: методология и практика конкретно-исторического исследования должны быть неразрывны.

 

 

Понятие методология использовалось им в этой связи двузначно: методология как дисциплина о методах и более широко - как теоретическое выражение практики конкретно-исторического исследования. В этой связи, являясь приверженцем, а не скрытным противником истмата, А.И. Данилов затронул весьма деликатную по тем временам тему отношения к нему: опора на истмат не означает для историка, что в его области познания отсутствуют методологические проблемы на том основании, что они уже решены истматом; напротив, истмат не освобождает историка от обязанности заниматься методологией своей науки.

Прослеженная эволюция формирования теоретических основ исторического исследования является не только их историей, но и логикой. Описание (ход событий, историческое) - путь к познанию сущности описываемого - логическое, но не в качестве его простой арифметической суммы, а в результате обобщения. Вывод обобщающего характера любого уровня невозможен без опоры мышления на абстракции, что ставит вопрос о их природе, происхождении, т.е. соотношении исторического и логического.

В исследовательской литературе эта проблема получила толкование, характеризующееся однозначностью выводов и оценок. В отечественной историографии она была впервые поставлена и исследована с опорой на весьма солидный по объёму материал из истории познания Г. Шпетом; стержнем его теоретического анализа является поиск предмета понятия логика, логическое по отношению к области науки в целом и применительно к историческому познанию в частности. «Те формы, с которыми имеют дело науки и логика, - писал Шпет - суть понятия. Всякое научное знание находит свое выражение в форме понятия, какие бы специальные или общие проблемы не решала наука» [13]. «Развитием этого тезиса является вывод о том, что логика изучает не только науку «вообще», но и во всех её специальных формах: «Система специфицированных по предмету понятий есть наука» [14]. Правила мышления предписываются в соответствии с этим не субъектом, а изучаемым им предметом, [15] в связи с чем, Шпет обоснованно различает логику в его понимании и формальную логику. Аспектом, уточняющим смысл понятия логическое, является постановка им вопроса о соотношении логического и реальной действительности в целом: содержание и смысл логического - «... не в его эмпирической действительности.... а в его приуроченности к «предмету вообще», так что значение соответствующей связи простирается на всякий предмет и на всякую вещь. [16]

 

 

Поскольку предмета вообще не существует - и для Шпета также, о чём внятно говорят кавычки в тексте, — то речь идёт об эмпирической действительности в качестве предмета любой науки, которая -действительность - не входит в содержание понятия логическое во всем объёме. Этим сформулировано, во-первых, такое понимание логического, согласно которому его содержанием не является все богатство изучаемой реальности, как «предмета вообще»; во-вторых, ориентация понятия логическое на конкретный предмет означает, по мнению Г. Шпета, что в этом случае логика становится наукой о формах выражения предмета, или методологией. Задачей методологии является изучение форм выражения изучаемого; специальные понятия и их отношения становятся предметом методологии. В этой своей особенности методология выступает в качестве философской науки, где речь идет о способах доказательства, объяснительных теориях и их особенностях в зависимости от специфики предмета. [17] Одним словом, характер истории, как науки, содержится в понятии науки, как его определяет логика и как его понимает философия. [18] К этому Г. Шпет делает несколько уточняющих дополнений, относя вопрос о методах изучения истории и специфическом характере исторической науки к числу проблем методологии истории. [19] Это же делается применительно к содержанию и соотношению понятий логика и философия истории: «Логика истории есть логика истории, как науки; философия истории есть философия истории как эмпирической действительности» [20].

Изложенные рассуждения отмечены недостатком не только стиля, но и смысла. Весьма невнятное по содержанию понимание соотношения логики, методологии у философии истории является отчасти следствием соответствующего по смыслу понимания предмета названных дисциплин. Определенность есть в понимании предмета и задач философии истории, хотя примерно такое понимание было уже у Вольтера.

Ещё одна проблема, которую вполне обоснованно не обходит своим вниманием Г. Шпет, – об истоках формирования предмета и проблематики каждой из этих дисциплин. Имеет ли практика конкретно-исторического исследования какое-либо отношение к их формированию – эта тема берётся Г. Шпетом не в качестве постановки проблемы, а как её однозначное и категорическое отрицание, причём, это в равной мере действительно для разных областей научного знания.

 

 

Представитель специальной науки, писал Г. Шпет, не призван и не компетентен судить о методах и логической конструкции собственной науки. Для суждения о философском и логическом значении своей науки у специалиста учёного нет «ни нужной опытности в философской рефлексии, ни даже нужного запаса философской и логической терминологии». [21] Г. Шпет был современником Н.И. Кареева и А.С. Лаппо-Данилевского, однако если его взгляды являются разновидностью традиционных по тому времени представлений, то взгляды названных его современников - одна из первых в отечественной историографии попыток формирования нового отношения к практике конкретно-исторического исследования, как основе теоретических поисков в области методологии и логики этого исследования.

В исследовательской литературе советского времени проблемы сущности логического и его соотношения с историческим были, как правило, тематикой исследований философскою характера. Одна из самых значительных попыток такого рода представлена работами П.В. Коптина. «Под логическим, – писал он, – понимают способ теоретического овладения объектом в мышлении человека посредством создания системы абстракций [22]. В другой, более поздней работе общефилософский смысл этого тезиса несколько конкретизируется в связи с постановкой вопроса о соотношении исторического и логического: «Логическое... является отражением исторического в теоретической форме, т.е. воспроизведением сущности предмета и истории его развития в системе абстракций». [23]

Автором в определённой степени расшифровывается также смысл понятия логическое в связи с его предметом. «В принятом нами определении в качестве объекта логического изучения берется научная теория, в то время как в традиционной логике это – понятия (термины), суждения (предложения), умозаключения (выводы)» [24]. Коптин П.В. придерживался также, по существу, традиционных представлений об определяющей роли философии в разработке теоретических проблем исторической науки, в том числе проблем логики исторического мышления.

 

 

Возражая взглядам не названного автора, он писал: «Концепция логики науки, которой необходимо заменить якобы отжившую свой век философию, является ошибочной и несомненно наносящей вред не только философии, но и развитию познания вообще... вопрос не в том, есть ли логика науки, а в том, что она собой представляет, каково её содержание и отношение к философии». [25]

Конечно логику исторического мышления, как теоретическую дисциплину, необоснованно отрывать от философии, но ещё менее обоснованным было бы это сделать по отношению к предмету упомянутого мышления - истории и дисциплине, его изучающей, - исторической науке.

В исследованиях философского характера советского времени не было выработано определённое, хотя бы в смысле преобладающей точки зрения, понимание предмета и задач логики и методологии исторического исследования. Отчасти это также объясняется отношением к философии, как фундаментальной теоретической основе общественных наук. И.С. Кон считал, что философия помотает уяснить историку следующие теоретические аспекты исторического исследования: онтологический (необходимость и случайность и т.д.); гносеологический (специфика исторического знания); методологический (методы исторического исследования); логический (способы и формы исторического объяснения). [26] По мнению М.А. Булатова, предметом логики являются понятия, [27] понятия – не одна из логических форм, а основная форма мышления, вследствие чего логика - учение о понятии. [28] Примерно такую же позицию отстаивал В.А. Вазюлин: Логика, взятая в её специфике, есть совокупность категорий, движение от категории к категории. [29] Таким образом, понятие логического применительно к области исторического познания нуждается в осмыслении путём определения его предмета.

Проблема соотношения исторического и логического не получила специальной разработки в современных отечественных исследованиях теоретического характера; некоторые из них затрагивают данную проблему в той или иной степени. [30]

 

 

В зарубежной аналитической философии истории XX в. обращение к проблемам логики выражено в связи с анализом проблемы объяснения, в том числе объяснения в области исторической науки. В работах Поппера К.Р., Гемпеля К. и др. изложена так называемая дедуктивно-номологическая модель объяснения. [31] Смысл основных её положений сводится к следующему. Логическая структура объяснения в целом объявляется единой для истории и естественных наук, следовательно, это не логика исторического объяснения по её предмету. [32] Практика исторического исследования по существу выведена за пределы анализа в обосновании дедуктивно-номологической модели объяснения, которая состоит из двух частей — экспланандума и эксплананса. «Под экспланандумом - писал К. Гемпель, — мы понимаем предложение, описывающее объясняемое явление, (но не само явление); под экспланансом – класс таких предложений, которые приводятся для объяснения данного явления». [33] Объяснение явления состоит в подведении его под закон, [34] причём, под законами подразумеваются не те или иные открытия, которые были сделаны в исторической науке, или в других общественных науках (экономика), а некие универсальные гипотезы, относящиеся к другим областям исследования; понятие исторического закона трактуется, как весьма расплывчатое. [35] Эти взгляды оказались не вполне приемлемыми даже с позиции аналитической философии, о чем говорит их критика Дреем. [36] Рациональным элементом этой критики является признание Дреем специфики исторического познания по сравнению с естественнонаучным, что – в общем виде – выглядит научно обоснованным с различных методологических позиций.

 

 

Заслуживают внимания два вывода Гемпеля, важных не только в структуре его мышления, но и для понимания степени научности последнего. Экспланандум — описание явления, но не само явление. В некоторой степени скрытый смысл этого тезиса - в отрыве познания, следовательно, и исторического, от действительности, что весьма близко подходит к одному из основных положений постмодернизма: основой познания является язык, текст, а не то, что выражено в нём, бессмысленно искать различия между описываемыми событиями и дискурсом. Это не только отрицание исторической истины, как результата исследования, но и истории, как науки в целом в её традиционном понимании. [37]

Другой вывод – о логике объяснения, как сфере выработки законов, под которые подводятся объясняемые явления [38]. Следовательно, логика объяснения - сфера, где формулируется универсальные законы, которые затем предлагаются историкам в качестве средства объяснения изучаемого. В лучшем случае это говорит о том, как не следует заниматься проблемами логики исторического познания: получение выводов обобщающего характера, в том числе на уровне законов, возможно только с опорой на практику исторического исследования вполне конкретных исторических событий и процессов. Становится понятным, почему за Гемпелем не числится чего-либо подобного в этом отношении.

Остаётся, таким образом, проблемой понимание предмета и задач логики исторического мышления, по поводу чего в литературе имеет место различие взглядов и отсутствие достаточно обоснованной трактовки в каком - либо из вариантов этих взглядов. Понятие логического входит в структуру любого вида научного познания независимо от того, идёт ли речь об изучении природы или общества. Этого нельзя сказать о понятии исторического, адекватность применения которого имеет место только по отношению к общественным явлениям и процессам, как постоянно развивающимся. Таков предмет, прежде всего, исторической науки в отличие от естественных наук, предметом которых является «ставшим», сформировавшимся на протяжении миллионов лет. Законы микромира были открыты в XX в. не потому, что их не было во времена Ньютона, их открытие было следствием развития физики, как науки.

 

 

Следовательно, проблема соотношения исторического и логического не может рассматриваться в общефилософском плане, подобно проблемам диалектики и т.д., она является проблемой общественных наук в которых приоритет – вовсе не только по форме, а по сути, по предмету – за исторической наукой. Именно здесь понятие исторического характеризуется наибольшей степенью насыщенности конкретным содержанием явлений и процессов не с какой-то одной их стороны, а в целом, устойчивостью и неотвратимостью перемен, неисчерпаемостью многообразия и отсутствием какой бы то ни было повторяемости, сочетанием того, что произошло с неизбежностью и того, что имело место, но не сыграло какой-либо роли в цепи событий, множественностью причин и следствий и т.д. Способом изображения реальной картины исторического является описание, которое никогда не может быть исчерпывающим, но без которого и в возможно более полной его форме и степени - недостижимо понимание событий на любом его уровне, в том числе в форме логического. Историческое – основа логического, как выражения сути явлений и процессов вне конкретного проявления этой сути. Речь, однако, идёт не об отрыве логического от исторического, а о их несовпадении и единстве одновременно: развитие явления (процесса) и его сущность, т.е. смысл, логика не совпадают, хотя одно без другого в реальности не существует. Вне этой взаимосвязи мышление не может постичь изучаемое: понимание сущности явления выводится из анализа его развития, а рациональная реконструкция развития возможна с опорой на те или иные представления о его сущности. Историку эта проблема обычно не создаёт заметных затруднений на начальном эмпирическом уровне его исследования, т.е. не возникает или не воспринимается во всём объеме как проблема способа организации его мышления по поводу анализа частной конкретной проблемы именно ввиду конкретно-исторического характера изучаемых связей и явлений. Однако то, без чего отчасти может обойтись конкретно-исторический уровень описания событий, становится необходимым условием их объяснения и оценки, особенно, когда речь идёт о масштабных исторических явлениях и процессах. Потребность исторического мышления выявлять логику изучаемого нарастает по мере того, как предметом этого мышления становятся всё более масштабные пласты исторической реальности, осмыслить которые вне более общих - по отношению к этой реальности - или даже глобальных тенденций развития невозможно.

Таким образом, предмет логического – не конкретный ход развития событий, а скрытая в нём их сущность.

 

 

Средством её постижения являются абстрактные формы мышления различного уровня абстрагирования - научные исторические понятия, исторические теории, законы, принципы мышления, гипотеза. Формирование их содержания требует опоры не на абстракции общефилософского характера и происхождения, а на практику конкретно-исторического исследования и её результаты. Современный уровень развития исторического познания становится основой формирования предмета логики исторического исследования, как и теоретических основ этого исследования в целом. Цель логики исторической науки двояка: познание сущности явлений путём применения названных абстракций и изучение происхождения и природы этих абстракций. В обоих случаях этого невозможно добиться вне сферы конкретно-исторического анализа и его результатов.

Каково место логического в структуре теоретических основ исторической науки? Логическое - составная часть методологии истории, куда входит также изучение теоретических проблем истории, как действительности (онтология), и теоретических проблем истории, как познания (гносеология).

В современной литературе понятие методология применяется порой в качестве дисциплины о методах. [39] Начало этому подходу было положено в немецкой историографии середины второй половины XIX в., когда под грифом этого понятия стали публиковаться научные работы и читаться курсы лекций в университетах. Поскольку методы - лишь одно из средств познания, их обоснованно считать одной из составляющих методологии. Такое понимание методологии опирается на практику конкретно-исторического исследования в целом.

Изложенной трактовкой соотношения исторического и логического и предмета логического определяется структура работы. В первой главе речь идёт о проблемах исторической теории, во второй – о языке историка в связи с вопросом о происхождении и природе научных исторических понятий.

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Логическое является способом постижения исторического, что означает выявление реального содержания и смысла исторических событий и процессов, а не придание смысла бессмысленному. Вне познания объекта любая разновидность мышления, в том числе исторического, не обладает внутренней логикой, ибо для этого пришлось бы признать некий врожденный характер рассматриваемого свойства мышления. Если беспорядок в предмете, то он будет и в голове, хотя не так уже редко бывает наоборот.

Предельным вариантом логического в том случае, когда речь идёт об истории в целом, является общеисторическая теория. Составной частью исторического познания было развитие тех представлений, которые в той или иной мере являлись пониманием истории в целом. В этом смысле они выступали в качестве общеисторических, или общеисторической теории, хотя далеко не всегда они соответствовали рангу теории, т.е., являлись целостной, всесторонней и непротиворечивой системой обобщенных представлений о фундаментальных свойствах истории, как единства и целостности. Историческое мышление не может обойтись без опоры на общеисторическую теорию, как на свою основу в конкретно-историческом исследовании самого разного уровня, в том числе на уровне частной исторической теории. Практика общественных преобразований и перемен также не может обойтись без обращения к тем или иным представлениям об истории в целом, хотя руководящей нитью здесь является не поиск истины, а господствующий социальный интерес.

Основой общеисторической теории как предельного варианта логического в понимании истории является её единство. О единой логике общеисторической эволюции можно говорить лишь постольку, поскольку признается доказанным единство самой этой эволюции в форме идеи единства мировой истории. Идея единства - сфера исторического, включающая в себя многообразие аргументов, свидетельствующих о единстве в разной мере его доказательности в зависимости и от того, о каком уровне представлений об истории в целом идёт речь - об элементах общеисторических представлений (просветители, Сен-Симон, позитивизм и т.д.), или о более или менее сложившемся варианте общеисторической теории (марксистский вариант теории, философско-историческая концепция К. Ясперса и экзистенциализма в целом и т.д.).

 

 

Однако в любом случае в современном состоянии исторического познания и философско-исторической мысли идея единства не является исчерпывающей основой совокупности существующих представлений об истории в целом. Другая разновидность этих представлений – понимание истории как простой арифметической суммы культур, цивилизаций и т.д. Степень научной обоснованности названных вариантов представления об истории столь же различна, как и их содержание. Концепция цивилизаций, культур в её разновидностях до сих пор не стала научно обоснованной структурой общеисторических представлений. Дело не только в том, что в ней нет доказательства несостоятельности идеи единства истории, хотя эта задача и не была в ней сколько-нибудь значимой. Ещё более уязвимым признаком этих представлений является отсутствие достаточно обоснованного и убедительного доказательства понимания истории как простой арифметической суммы общностей под разными названиями, хотя дело не столько в названиях, сколько в их содержании. Его слабость состоит в отсутствии интегрирующего признака для понимания того, что такое цивилизация, культура и т.д., вследствие чего их количество в каждом случае, в сущности, произвольно. Следовательно, обозначения культура, цивилизация являются терминами, а не научными понятиями, более или менее определённый смысл логического в них отсутствует. Итог дискуссии по проблемам цивилизационного подхода в российской историографии 90-х гг. XX в. был примерно таким же. Но логическое без опоры на понятия, категории мышления невозможно. Далее, представление о культурах, культурно-исторических типах, цивилизациях, как замкнутых общностях, плохо согласуется с реальным ходом истории: не изолированность, а нарастающее с развитием истории взаимодействие, взаимовлияние стран, народов, континентов является тем свойством общественных структур, без учета которого их невозможно понять и объяснить.

Очевидно, что отказ от представления об истории как целостности означает с неизбежностью и отсутствие какого-либо варианта её периодизации, если, конечно, не иметь ввиду стадий развития культур, цивилизаций, поскольку в этом случае речь идёт, по существу, не о периодах истории, а о неких биологических циклах, ничего не дающих для понимания реальной динамики исторического развития и её стадий.

 

 

Таким образом, идея единства истории – безальтернативная, по существу, научная основа представлений об истории в